Час собаки, час волка. Цветущая земля. Глава VII

                КИНЖАЛ  МЕХАЛЛИМ

   Дождливой осенью года 1021 по летоисчислению Харракана, Снорд, Неггарат и Аттарирунт вступили в южноменгарское ополчение. То не была регулярная армия короля Тана Нумикаты, отступившая в конце концов до самого Менгар-Ролда—а полусамовольное партизанское братство, объединившее в себе остатки разгромленной гвардии наместника южноменгарской Земли Шэннат и добровольцев, пришедших из окрестных сел и деревень, чтобы отстоять землю от притязаний  Хейдауга или Шеррека...или шенгджи—толком уже никто не знал. Знали одно—такой страны, как Северный Менгар, больше не существует. Шохэн Аммакари бесследно исчез после разгрома своей армии в Орабессе. Кормилец Шохэна по имени Шумра провозгласил себя правителем собственной страны, названной им Священная Западная Миннаджария. В нее вошли ранее полунезависимые княжества Северного Менгара Эланга и То-Далхок, бывшие харраканские тхайбы Ороба, Нагарита и Яч. Княжества Кайнтон, Ан-Аласа и Рубба и бывшая южноменгарская Синдо-Сирто стали именоваться Новая Империя, и правил ими некто Шеррек.
   Южноменгарская Киддо и Орабесса все еще сопротивлялась отчаянно. Именно об этом Снорд и Неггарат размышляли в тростниковой хижине на Топких Низинах—так называлась пойма реки Синдо, покрывавшая большую часть этой бедной провинции. От болота шел влажный гнилой запах, и Снорд был уверен, что рано или поздно наживет себе лихорадку. Комары кусали нещадно. Один только Неггарат обладал замечательной способностью спать, не обращая внимания ни на жару, ни на сырость, ни на комаров, ни на постоянно звучащий сигнал тревоги.
   — Ты мне объясни, — говорил Снорд, ожесточенно расчесывая покусанные ногияяяяя. — почему южане такие молодцы, воюют за своего короля, а северяне—расползлись по углам, а частью—с ледниковцами снюхались?
   Аттарирунт краснел и начинал с пеной у рта доказывать, что он-то как раз по духу южанин:
   — Понимаешь, озлоблен наш народ на принцев... Чванливы они были да жадны слишком. Вот почему за Аммакари и пошли. Аммакари обещал: пошлины да налоги в десять раз понижу! Поверили ему, хочется же верить... А налоги у нас на все были, даже на воду ключевую, даже на дикий мед. И чванливость их народу же горем отзывалась! Один принц другого вперед себя на пиру не пропустит — а тот давай собирать ополчение...
   Снорд убил парочку комаров, но на их место прилетел десяток новых.
   — Поздновато узнали, что ледниковцев этих проклятых могучий колдун привел! —сказал  Аттарирунт.
   — Не бывало еще такого, чтобы колдун войско вел, — мурлыкнул Неггарат из-под перевернутой лодки, где он обычно коротал самые жаркие часы. — Только раз один и было, да и то — не безвестный  колдун, а королева-колдунья. Имя поминать не буду.
   Снорд выглянул из хижины и придирчиво осмотрел окрестности. Природа Топких Низин угнетала его взгляд. До самого горизонта — только бесконечная однообразная пойма, поросшая тростником и какой-то дурно пахнущей травой. Цапли жалобно кричали в тростнике.
   — Говорят, что этот колдун — воплощение какого-то демона, — вздохнул Аттарирунт. —  И по всему похоже! Кто смог бы так заколдовать этих людей? Про него говорят, что он впервые объявился в Зерте, убил там семь могущественных вайвери. Говорят, что он предложил свою службу Ордену Ущербной Луны и оттачивал мастерство, убивая на арене рабов Ордена, чем снискал великую и зловещую славу. Говорят, что он истребил всю семью харраканского императора... Шенгджи приносят ему человеческие жертвы.
   — Да никто никого не заколдовывал! — вспылил Снорд. — Просто им охота повоевать! По крови соскучились. Шенгджи эти, понятно, на весь мир злятся. Сидели там на своем Леднике, мерзли, голодали. На юге-то всяко лучше. Небо синее, солнышко греет, цапли эти, чтоб их, посвистывают.
   Неггарат высунул из-под лодки пушистую морду:
   — Думаешь, магия ни при чем? Просто ледниковцам повоевать захотелось?
   — Ну, а что? — смутился Снорд. — Мне тоже иногда повоевать охота.
   Аттарирунт смотрел на лумборца во все глаза, потом расхохотался. Снорд принял надменный вид, а менгарский воин продолжал хохотать. Из-под лодки послышалось насмешливое фырканье Неггарата.
   С трудом согнувшись — он недавно был ранен в плечо — к друзьям заглянул Иншер Хвойт:
   — Веселитесь? Ну, так ночью пойдете в разведку.
   — В какую разведку? — переспросил Снорд. — Что здесь разведывать? Ночную жизнь цаплей, тьфу, цапель?
   — А ты шути побольше. Хейдауг подошел к низине. Лагерь разбил.

   Но в разведку отправились только Снорд и Неггарат. Аттарирунту, как северянину, не очень-то доверяли. Еще перебежит! Аттарирунт скрипел зубами, когда слышал у себя за спиной такие слова, но терпел. Снорд парня жалел, а про себя был уверен, что и разу бы такого не стерпел.
   Большая и очень желтая луна висела низко над болотом. Разведчикам пришлось идти не самым прямым путем, а выбирать менее топкие места. Те люди, что жили здесь постоянно, знали особые тропы, но Снорд в глубине души был уверен, что одна тропа стоит другой. Их предупредили, что идти придется по колено в воде. Снорд думал о море, шумящем где-то в десяти милях к югу отсюда. Говорили, что море способно затопить всю дельту, и несколько раз так оно и было. А если... Снорд представил себе огромную волну, идущую с юга, смывающую птиц, мелких зверьков, людей и их жалкие хижины, хрупкие лодки.
   — Море — для рыб. Земля — для людей, — пробормотал он.
   — И для корби, — обиделся Неггарат.
   — Да. И для корби.
   Снорд шел босиком, закатав штаны до колен. Неггарату приходилось хуже: он тонул чуть ли не по брюхо в этой темной воде. Снорд вспомнил, как Неггарат ненавидит грязь. Будет потом вылизывать лапы, плеваться и фыркать! 
   Пару раз Снорд напоролся на корягу, и правая ступень теперь надсадно болела. Вода противно хлюпала и пузырилась. Неггарат топал следом за Снордом, и лумборцу приходилось обеими руками раздвигать тростник, оставляя дорожку для себя и своего спутника. Тучи остервеневших комаров кусали лицо, руки, шею, забирались под куртку: где могли — там и кусали. Кисло воняло какой-то болотной растительностью.
   — Эй, Снорд! — прошипел Неггарат.
   — Да потише ты... В чем дело?
   — Здесь рыба.
   — О, нет! — взмолился лумборец. — Только не начинай рыбалку...
   Неггарат нырнул под воду, послышался плеск. Разбуженные птицы закричали в камышах. Спустя мгновение корби вынырнул, держа в зубах большую серебристую рыбину. Вид у него стал совершенно дикий.
   — Брось ее! — скомандовал Снорд.
   Неггарат упрямо покачал головой. Возразить он не мог, так как его рот был забит рыбой.
   — Покушать охота, да?
   Неггарат отчаянно закивал.
   — Ну, так я тебя ждать не буду, — и Снорд упрямо затопал один. Он так разозлился, что даже бросил бить особо въедливых комаров.
   Позади он услышал громкий БУЛТЫХ. Это Неггарат выплюнул добычу, и счастливая рыбина убралась в камыши.
   — Никогда тебе этого не прощу, — обиженно сказал корби.
   — Простишь, как миленький! — и лумборец помянул мать Хейдауга. Острый, как нож, лист осоки со всей силы резанул ему палец.
   — Делать такие вещи может только дядя Йейя. Только он может запретить мне вкушать пищу...
   Снорд решил, что корби просто-напросто перетрусил. Поэтому он и нес ерунду про счастливого дядю, которому не надо плестись по болотам в лагерь Новой Империи.
   — Эй, Снорд!
   — Да?
   — Я очень жалею, что не съел ту рыбину.
   Нет, подумал Снорд, лучше бы они послали Аттарирунта.
   До сей поры почва была достаточно прочной. Теперь что-то изменилось. Снизу будто качели заходили, ступни увязали в чем-то вязком.
   — Неггарат! — заорал он. — Мы попали в трясину!
   — Дурак ты, — отозвался корби. — Никакая это не трясина. Это — подушки мха шумели. Его в наших лесах полно. Иди смело — он медведя выдержит.
   Снорд шел, ориентируясь на звезду Рокк-техну, и надеялся, что она поможет им не сбиться с дороги. Хотя какая тут дорога! Лумборец вспоминал задание: приблизиться к лагерю Хейдауга, увидеть и запомнить как можно больше. А самое главное: попытаться взять языка.
   Вот так заданьице, думал Снорд. Ну, возьмем мы языка. Воины Хейдауга такие глупые. Сами в руки к нам пойдут. А как мы его, скажите на милость, через топи потащим? Сами потонем и языка потопим.
   — Тихо! — шепнул Неггарат.
   Снорд обернулся и увидел, что корби поднялся на задние лапы и ощерился. Его глаза горели зеленым огнем.
   — Что случилось? — спросил Снорд.
   — Садись!
   — Куда садиться? В грязь?
   — Да садись же, дурак!
   Снорд пожал плечами и сел прямо в болото, чем очень порадовал комаров. Звезды теперь оказались высоко-высоко над головой, в неожиданно сузившемся небе. Тростник казался лесом. Густым, полным опасностей. Корби прижался к Снорду, совсем как домашнее животное. Он весь дрожал.
   — В чем дело-то?
   И тут Снорд услышал.
   Это была песня. Нет, стон. Это можно было понять как призыв — или просьбу. Странная, монотонная и зловещая песня неслась откуда-то с востока, из самой гущи камышей. Снорд понял, что никакой человек не смог бы так петь, ибо голоса были слишком странными, призрачными, пронзительно-жуткими. Так не воют псы, так не кричат птицы. У-у-у-у... Тоскливо, тихо, угрожающе.
   Песня приближалась, но громче при этом она не становилась. Снорду казалось, что она идет откуда-то из воды, из тростника, что она падает с неба или рождается на луне. Песня торжествовала, заполнив собой весь мир. Теперь она была внутри головы Снорда. Судя по тому, как выглядел Неггарат, он чувствовал себя не лучше.
   — Что это? — прохрипел Снорд.
   Одна отчаянная мысль: бежать. Но куда можно было бежать от этой песни?
   Тогда Снорд и Неггарат услышали приказ. Встать на ноги и следовать за нами, за нашей песней. Идти  к тем, кто ждет. Идти по воде, по мхам, по топким омутам. Время страха навсегда ушло.
   Снорд поднялся на ноги. Странно. Еще совсем недавно он ненавидел эту песню. Хотел куда-то бежать. Как можно ненавидеть такую редкую красоту? Ничего не видя перед собой, он двинулся вперед. Неггарат шел за ним.
   И тогда они увидели тех, кто пел. Снорд никогда не встречался с ними раньше, Неггарату случалось видеть их мельком в сырых лесах Минджшенга. Но там они были трусливы и осторожны. Сейчас их время пришло. Так они думали.
   Это были вайа-шанди, демоны болот на языке кирубби, а в просторечии — болотники. Они пели, не открывая рта, да у них и вовсе не было ртов. Высокие, худые, обтянутые влажной серо-зеленой кожей, с совершенно плоскими, безглазыми и безносыми лицами, болотники казались странными, сгнившими от сырости деревьями. Тем остатком своего разума, что не был подчинен песне, Неггарат вспомнил: эти демоны питаются страхом путников, которых они заманивают в трясину. Самые ловкие из них могут принимать вид болотных огоньков, ночных бабочек и нетопырей. Но Неггарат никогда не думал, что их может быть так много.
   Болотники шли стройными рядами — пятеро, идущие плечом к плечу — потом еще пятеро...потом—еще. Снорд и Неггарат в оцепенении смотрели на них, а те все шли и шли, будто их рождала сама болотная вода. И Неггарат подумал, что их здесь — настоящее войско, больше армии Хейдауга. Казалось, им не будет конца. Но способность болота порождать демонов иссякла: мимо друзей прошла последняя пятерка. Тогда, подчиняясь приказу, Снорд и Неггарат пошли следом за болотниками.
   Друзья шли, не зная, куда идут, с ужасом понимая, что сами начинают петь ту страшную и печальную песню и поют все громче и громче. Они медленно приближались к границе болота, и Снорд подумал: «Да ведь там же лагерь Хейдауга!»
   И само болото изменилось. Черная вода под их ногами теперь бурлила, шипела, вздувалась пузырями. Тучи заволокли небо, и угрожающе светила сквозь пасмурную дымку красная луна. Большие цветы какого-то пахучего растения  распустились над трясиной: бледные и безжизненные, с неприятным сладковатым запахом.
   Один за другим, ряды болотников останавливались и падали на колени, прямо в черную воду. Их плоские морды были обращены к северу. Немногие продолжали идти вперед, и в их числе были зачарованные Снорд и Неггарат. Песня зазвучала тише. Лумборец понял, что они идут к лагерю Хейдауга, но повернуть назад был не в состоянии. Ноги его не слушались.
   Новый приказ — остановиться. Рядом с ними стояли три болотника — единственные, кто продолжал петь. Обернувшись, Снорд ахнул. Он увидел, что коленопреклоненные болотники заполнили все вокруг: их, действительно, было великое множество. Куда не смотрел лумборец, всюду — серые тела и безглазые лица, всюду призрачные цветы, бульканье и странный шепот. Что-то поразило лумборца, подобно удару молнии. Он посмотрел вперед и увидел трех всадников.
   Они появились бесшумно, из густого тумана, обволакивающего холмы Элле-Дибрил. Неггарат вздрогнул всем телом. И Снорд подумал, что там, за холмами, лагерь Хейдауга. Там сейчас бьют в барабаны и похваляются подвигами. В душе Снорда вспыхнул гнев. Кто бы ни были эти люди, они явно зашли слишком далеко. И Снорд заставил себя взглянуть на лица всадников.
   Их кони были черны, как ночь. Слева гарцевал всадник, которого Снорд видел впервые. Лумборцу показалось, что этот человек еще очень молод и чрезвычайно вынослив. Вместо кольчуги на нем был странный доспех из больших металлических пластин, шлем на нем был открытый, без забрала, и Снорд разглядел бледное и самоуверенное лицо юноши.
   В середине, на неподвижно застывшем черном коне, сидел человек...и, увидев его, Снорд от изумления разинул рот. Это был тот самый нибтейни, которого они должны были убить в Харракане. Как его звали-то? Снорд так ведь и не понял тогда, за что вайвери решили убить этого парня. Теперь — понял.
   Зертианин смотрел сейчас прямо на Снорда. Лумборец взял себя в руки и ответил ему вызывающим взглядом. А про себя подумал: немного времени прошло, а человек так изменился. И Снорд отчетливо вспомнил того хрупкого и совсем еще молодого парнишку, который тогда, в таверне «Мислене» швырнул в Хегга бокал с вином. У того парня были человеческие глаза, решил Снорд, а у этого — не пойми какие.
   Третий всадник держался немного в стороне. Снорд посмотрел на него и ахнул. Это был Дарри.
   Да, Дарри, но как он изменился! Никто не узнал бы в нем прежнего таргера, скорого и на драку, и на выпивку, и на расправу, и на совет. Этот Дарри, развалясь, сидел на коне, который стоил не меньше, чем табун белых лумборских кобылиц. В руке у Дарри сверкал обнаженный харраканский клинок. И кольчуга, и сапоги, и исчерна-алый плащ, и золотая цепь — теперь на Дарри все было великолепно. И это страшно не понравилось Снорду.
   Болотники — те трое, что вышли вперед — снова запели умоляюще и грозно. И  обращались они не к юноше с надменным лицом, и не к Дарри — они обращались к зертианину, конь которого все это время ни разу не шелохнулся. И Снорд вспомнил его имя. Анлиль.
   Болотники кланялись, тянули серые руки, напоминавшие мокрые ветви; болотники умоляли о чем-то, не произнося при этом ни слова. Краем глаза Снорд видел, что другие демоны, стоящие на коленях, не смеют даже шелохнуться. Посланцы болотников замолчали, опустились на колени и низко склонили головы. Тогда заговорил зертианин.
   Но не на человеческом языке он говорил с ними — о нет — это был уродливый, странный говор, напоминающий не то птичий свист, не то ворчание небольшого зверя, и трудно было поверить в то, что человеческие уста могут произносить такое. Болотники слушали в неподвижном и тягостном молчании. Сам голос зертианина звучал странно: глухо, монотонно, мрачно. Снорд разобрал слово Зерт. Сказанное почти человеческим голосом, это слово почему-то прозвучало с особенной ненавистью.
   Анлиль обнажил меч и высоко поднял его. Озаренный лучами болотной луны, клинок вспыхнул зеленым сиянием. Болотники медленно поднимались. Они низко кланялись зертианину, потом поворачивались и такими же ровными рядами исчезали в тростнике, уходили в торфяную воду. Снорд и Неггарат остались один на один с всадниками.
   Тогда лумборец и корби поняли, что снова могут говорить. Неггарат первый взял себя в руки:
   —  Привет, Дарри! — непринужденно сказал он. — Рад с тобой встретиться.
   Черные глаза Дарри остались бесстрастными. Он потрепал по холке своего беспокойного коня и обратился к зертианину:
   — Анлиль, мы возвращаемся?
   Точно, подумал Снорд. Анлиль.
   Зертианин улыбнулся, сверкнув серыми глазами. Да, подумал Снорд, человеколюбия и тепла в этой улыбке гораздо меньше, чем в оскале очень голодной росомахи.
   — Твои друзья, Дарри — мои друзья! — сказал Анлиль приятным человеческим голосом на менгарском языке, и только чуткое ухо корби уловило легчайший акцент.
   — Неггарат из  своего собственного дома, — представился корби.
   — Снорд из Лумбора, — проворчал бородач. Если им угодно ломать комедию...
   — Анлиль из Зерта, — чуть иронически представился зертианин.
   Юноша в доспехах и вовсе не счел необходимым хоть как-то представиться.
   Наступила пауза, которая, вероятно, могла бы показаться излишне затянувшейся, если бы не широкая улыбка зертианина, красивая и доброжелательная. Анлиль смотрел на Снорда и Неггарата так, словно они были его давно утраченными и неожиданно обретенными родственниками.
   — Ну что, Дарри, убьем их или отпустим? — спросил он у таргера.
   От этого вопроса, точнее, от его полной неожиданности, и корби и Снорд лишились дара речи.
   — Мне все равно, — сказал бывший таргер.
   Анлиль пожал плечами:
   — Решай, Дарри!
   — Делай, что хочешь, Анлиль.
   — А где Хейдауг? — неожиданно ляпнул Неггарат.
   Анлиль снова улыбнулся так, как будто корби осчастливил его этим вопросом. Если он не прекратит улыбаться, подумал Снорд, я все же попробую выбить ему зубы.
   — Хороший вопрос! — сказал Анлиль. — А сам-то как думаешь?
   — Я думаю, что Хейдауг — это ты.
   Надо бежать, судорожно соображал Снорд. Но как тут сбежишь?
   — А ведь ты по-своему прав, — сказал Анлиль. — Не бойтесь! Я не хочу никого убивать.
   Всадники пришпорили коней, развернулись и в одно мгновение скрылись за стеной тумана. Изумленный Снорд протер глаза. Уж не приснились ли ему и болотники, и всадники, и Дарри среди них?
   Они уныло побрели обратно. Ночные тени рассеивались, затянутое туманом небо серело, на осоке оседала мелкая морось. Проснулась первая птица — большеглазая, краснобрюхая, на тонких ножках.
   — Почему он нас не убил? — спросил Снорд.
   — Потому что он — святой, — сказал корби.
   Снорд сперва задохнулся от возмущения, потом подумал, что бедняга Неггарат повредился в уме. Такие испытания, они и человеку-то не по силам.

   Наутро обитатели Топких Низин бросились к друзьям с расспросами. Сопротивленцев постигло разочарование.
   — Так вы, что, так и не подошли к лагерю? Ничего не увидели? Ничего не разузнали? Даже не пытались? Почему?
   Такие вопросы задавали в основном неопытные, те, кого война лишила всего, кто люто ненавидел как шенгджи, так и Новую Империю.
   — Почему колдун сказал, что Хейдауг—это он? — размышлял сотник Арлад.
   — Это сказал наш Неггарат, - возразил Снорд. — Колдун всего лишь спорить не стал.
   — Этот юноша, которого ты не узнал, Снорд—не кто иной, как Шеррек, сын Диргайра Бешгера и знатной заложницы из Кайнтона. Он был предводителем нескольких ледниковых дружин, — сказал Арлад. — Говорят, теперь он—правитель Кайнтона. А еще говорят, что Хейдауг... 
   — Забудьте о Хейдауге! — взмолился Неггарат. — Слушайте меня! Я — корби не из худшего Дома в Мигджшенге, я кое-что знаю! Все решает колдун!
   Снорд вздохнул, глядя на соратников. Плохонькое оружие: самодельные луки, короткие менгарские ножи. Куда им до харраканских клинков! Снорд вспомнил высокомерие Анлиля, Дарри и Шеррека, их презрительные взгляды и великолепное оружие. Мы обречены, думал лумборец.
   — Интересно бы узнать, о чем он говорил с болотниками? — спросил Иншер Хвойт. — А  вдруг они пришли предложить ему службу? И принял ли он ее?
   — Но они снова ушли в болото...
   — Думаешь, он должен был пригласить их в лагерь, рассадить вокруг костров и угостить пивом?
   — Нужно готовиться к битве! — сказал Аттарирунт. — Скоро они пойдут в Менгар-Ролд.
 
   На закате Снорд и Неггарат лежали в тростниковой хижине, построенной на одном из немногочисленных сухих мест. Огромное багряно-красное небо заливало топи недобрым мерцающим светом. Комары исчезли в тот вечер, и не слышно было всхлипов болотных птиц. Неггарат прислушивался и ловил носом воздух.
   — Хорошо бы вечернюю звезду увидеть, — мечтательно сказал Снорд. — Раньше я не любил на звезды глазеть. А теперь нравится почему-то...
   И лумборец виновато посмотрел на корби.
   -Звезды далеко, - ответил тот, - а беды — близко.
   — Это у корби такая пословица?
   — Нет, у людей.
   Снорд взглянул на свой странный меч, столько раз спасавший ему жизнь. Странно, что холодный металл преданнее некоторых друзей.
   Неггарат словно угадал его мысли.
   -Частенько думаю о том, как это тогда все получилось... Может, это подстроил кто-то—то, что отряд распался?
   -Теперь уже ясно, кто! – Снорд вспомнил застывшее  лицо Дарри. – Мне все равно. Делай что хочешь, Анлиль! А я еще пил с ним вместе, о жизни разговаривал... Помнишь, он сбежал куда-то, а мы пошли в «Мислене»? Он, наверное, уже тогда с колдуном снюхался.
   — Нет, нет! Если бы так, он сам первый пошел бы туда — об опасности предупредить. Есть у меня одна мысль...
   — Так скажи ее, во имя Туброса!
   Неггарат зажмурился и снова понюхал воздух. Его тонкие белые усики зашевелились.
   — Ту мысль, что ко мне пришла, Снорд, я даже боюсь вслух высказать...  Сам в нее не очень верю.
   В хижину заглянул Аттарирунт. Он попросил еще раз рассказать ему, что увидели Снорд и Неггарат во время своей ночной вылазки. Рассказ поручили Неггарату, который меньше хотел спать, да и вообще был речистее. И маленький корби увлекся. Снорд с удивлением заметил, что Неггарат говорит как-то странно, будто поет древнюю сагу.
   -Мы стояли перед ними, страхом скованные тяжким, и неслась ночная песня, подавляя нашу волю. А болотники все пели, ночь чернела над Менгаром, и луна, надежда наша, каплей крови покраснела. Бывший друг, предатель Дарри, требовал, чтоб нас убили, и в далекой Унниджати хохотала Эсилтейр.
   -Ну, это ты приврал! – не выдержал Снорд. – Ты не можешь знать, где она хохотала.
   -Дурак, это же — сага! – обиделся Неггарат.
   -А ты парню не сагу, а правду рассказывай!
   Аттарирунт насторожился:
   -А что, вы мне наврали?
   -Все правда, кроме Эсилтейр! – отрезал Неггарат. – Да и Эсилтейр-то тоже правда.
   -Смешно и страшно мне смотреть на товарищей наших, хоть и велика их доблесть, - сказал Аттарирунт. – Где уж нам справиться с войском Хейдауга (молчи, Неггарат из своего дома!) Неважно, кто им приказы отдает! Они—одинаковые все.
   -Это как? Я не понял, - удивился Снорд.
   -Вот у нас, например... Все собираются и говорят, и у каждого—свое мнение. Кто-то считает, что нужно здесь остаться и кормить комаров до конца, кто-то хочет в лагерь вражеский ринуться, кто-то отступать к Менгар-Ролду намерен. Знаете, как у нас на севере говорят: собрались трое, так один зовет в храм, другой—на базар, а третий—в пивную.
   Неггарат сосредоточенно вылизывал шерсть длинным фиолетовым языком. Казалось невероятным, что такое существо может говорить на человеческом языке, да еще и не на одном, а на добром десятке оных.
   -И у них, Аттари, все по-разному думают, другое дело, что слово командира—закон, - сказал Снорд.
   -Знаешь, друг, не похоже, чтоб они по-разному думали. Не похоже, чтоб они вообще о чем-то думали! – в сердцах ответил Аттарирунт и ушел.
   -Аттари тоже не всегда думает, ты не находишь, Снорд? – мурлыкнул Неггарат. Он уже заканчивал свой ритуал умывания, и шерстка его сверкала такой чистотой, словно он никогда в жизни не подходил к грязным лужам. Корби вылез из хижины, перевернулся на спину и старательно вылизал брюшко.
   -Хм-м...интересно, а что они о нас думают, эти, из лагеря? Эй, Снорд!
   Ответа не последовало. Неггарат заглянул в хижину и обнаружил, что лумборец спит богатырским сном. 

   Спать ему пришлось недолго. На всех дозорных точках караульные затрубили в рога. Войско Новой Империи вступило в Топкие Низины.
   Уже наступили глубокие сумерки, но были они на этот раз безлунными, прохладными, угрожающими. Выл ветер, вода на болоте мелкой рябью топорщилась то к северу, то к югу. Никогда Неггарат и Снорд не видели такого количества жаб: они сидели на кочках, корягах, лодках—повсюду. Неггарату помогало его ночное зрение, но люди плохо видели во тьме, натыкались на жаб, и мерзкие твари угрожающе раздувались. «Этак скоро и болотники вылезут», - с отвращением подумал Снорд.
   Войско Новой Империи шло через самую сухую часть Топких Низин—воды здесь было всего-то по щиколотку. Они направлялись с северо-запада на юго-восток, прямо к Менгар-Ролду. Ополченцы хватали все оружие, что было при них, все, что они смогли сохранить, пройдя сквозь войну в северных городах, и спешили наперерез недругам.
   Но такого не ожидал увидеть никто.
   Темная болотная вода расступилась, и ошеломленные люди увидели, что на ее месте появилась широкая ровная дорога, сложенная из мерцающих зеленых черепов. По обе стороны от дороги, повернувшись лицом к ополченцам, стояли болотники. Они не грозили им своими руками-ветками, у них не было никакого оружия, но от них исходила холодная сила и бесконечная уверенность в победе. Болотные демоны стояли как солдаты—плечом к плечу, и стена собранной для защиты энергии пульсировала вокруг них. Воины ополчения замерли. Оружие больше не имело никакой силы, ибо к этим существам невозможно было даже приблизиться. Стена из невидимой энергии—только глаза корби различали слабое мерцание—превосходила своей крепостью любую каменную стену.
   А по сверкающей зеленой дороге, вдруг появившейся среди диких топей, под прикрытием спин болотников, ехало войско Хейдауга—или Анлиля. Войско возглавляла легковооруженная конница приолтийцев, за ними двигалась тяжелая конница, а справа и слева от нее шли отряды пехоты, составленной из менгарских кланов. Ветер стих, и в сыром воздухе над головами менгарцев безжизненно повисли их разноцветные стяги. Далее следовали лучшие силы вражеской армии: дружины людей Ледника. Их снежно-белые знамена с синими ромбами на этом южном болоте казались фантомами. Большая часть северян была пешей. Шествие замыкали захваченные в Южном Менгаре и Харракане рабы: они волокли осадные машины, тараны, обозы с запасным оружием и продовольствием. Их охраняли конники из числа менгарцев. Хлыст бичей слышался в сгущающемся мраке. Варвары спокойно ступали по черепам, будто не замечая, что за дорога под ними, что за твари стерегут ее... Зеленое мерцание передалось металлу. Колья, кольчуги, щиты—все горело беспокойным болотным блеском. «Где же их вожди? Где Хейдауг?» - думал каждый ополченец сопротивления. Снорд понял, что вожди—там, в глубине, среди ледниковцев-шенгджи, своей самой надежной защиты. Ему показалось на миг, что он снова увидел Анлиля, но нет... Это был просто немного похожий на колдуна сероглазый северянин.
   А Неггарат думал, что войску не будет конца. АТТАМИЛЛОНОРГО  БИЛЛОНЕММА.
Весь мир сейчас пройдет перед нами. Весь мир вступил в войско Анлиля. Остались только мы.
   Как бы приветствуя войско, снова распустились зловещие белые цветы с полупрозрачными лепестками: их аромат действовал угнетающе, беспокоил, и хотелось прорваться сквозь оцепление болотников, принести клятву верности и вступить в войско Анлиля. Но воля ополченцев была достаточно сильна. Никто этого не сделал.
   Войско прошло мимо потрясенных ополченцев и скрылось в затянутой густым туманом дали. Через несколько часов они будут у стен Менгар-Ролда, подумал Снорд. Оставалось только в бессильной ярости скрипеть зубами, глядя вслед уходящему врагу. Но это было еще не все.
   Когда Анлиль прошел, зеленая дорога скрылась, поглощенная вновь хлынувшей болотной водой. Мерцание исчезло. Ровный строй болотников распался. С диким ожесточением, беззвучно, вайа-шанди кинулись на людей.
   Сначала никто ничего не понял: странно, но такая мысль почему-то никому не пришла в голову. Позднее Снорд и Неггарат объясняли это колдовством. На глазах ошеломленного Снорда болотный демон схватил Аттарирунта. Плоское лицо демона превратилось в огромную зеленую пасть, он щелкнул клыками, и откусил Аттарирунту голову. Голова упала в болотную воду и медленно ушла в трясину. Из болота появились бледные, похожие на червей, существа: они набросились на оседающее в грязь тело менгарца и принялись пожирать его. Тело скрылось в трясине, и туда же вернулись существа. Грязь ходила ходуном, вздувалась пузырями, на поверхность выскакивала то обглоданная рука, то нога менгарца. Потом все стихло. Снорду показалось, что жидкая грязь под его ногами ожила, и он понял, что это за мох. Тот мох, по которому он так беззаботно шел прошлой ночью.
   -Бежим, Неггарат! – заорал он.
   И они побежали. Снорд обнажил меч и ловко снес головы тем болотникам, что встали у него на дороге, но их тела продолжали преследовать лумборца. Снорд видел, как воины ополчения рубят болотников на куски, но разрубленные туловища, руки и ноги продолжают жить и убивать. Узловатые серо-зеленые конечности ползли по трясине, хватали людей и топили их. Сотник Арлад, окруженный стаей болотников, отбивался от них двуручным мечом, но отрубленная голова мерзкой твари вцепилась ему в ногу и оторвала ступню. Другая тварь, еще невредимая, одним прыжком вскочила ему на плечи, и голова Арлада исчезла в ее огромной пасти—как будто на палец был надет наперсток. Тогда трясина разверзлась, и Арлад исчез в отвратительной грязи. Болотник, пожиравший его тело, еще виднелся на поверхности топи, потом с отвратительным чавканьем ушел в трясину. Пузыри забили по мутной глади, оторванная ступня вдруг выпрыгнула на поверхность вместе с оседлавшей ее тварью. Снорд понял, что не может больше сделать ни шагу. Болото засасывало и его. Неггарат боролся, уходя в грязь.
   Лумборец увидел, как серо-зеленая голова болотника пролетела над ним—совсем низко. Снорд выхватил меч. Но голова миновала его, снизившись над болотом, подобно хищной птице схватила обрубок чьей-то руки и вернулась к своему хозяину, соединившись с ним снова.
   -Будьте вы прокляты! – закричал тогда Снорд. – Пусть будет проклят этот колдун! Все вы умрете, и страшна будет ваша смерть!
   Перед тем, как трясина почти поглотила его, Снорд увидел дракона. Это был крупный зеленый дракон, и он летел довольно низко над болотом, высматривая что-то. Вдруг—и Снорд меньше всего ожидал такого поворота событий—дракон опустился рядом с ним и протянул ему крыло.
   -Цепляйся! – сказал он.
   Снорд ухватился. В тот миг он ухватился бы за что угодно, хоть за юбку Эсилтейр.
   Взмахнув крылом, дракон ловко перебросил Снорда к себе на спину. Потом он подлетел к Неггарату и, схватив его зубами за загривок, вытащил корби из трясины, как утопающего котенка, а потом—так же бросил его на свою чешуйчатую спину.
   Они полетели над болотом, и Снорд с ужасом увидел, что трясина была теперь совершенно пуста. Местами вода еще пузырилась, но сейчас она была даже спокойнее, чем тогда, когда лумборец в первый раз увидел эти пустынные топи. И никого...ни людей, ни демонов. Болотники сделали все дело: они утащили ополченцев в трясину и сами вернулись туда, чтобы лежать в торфе, под черной водой, окостенев подобно коряге, время от времени поднимаясь наверх, за добычей. Но этой добычи им хватит надолго. Анлиль устроил болотникам царский пир.
   Начинало светать. В бледно-лазурном небе, далеко над морем, пролетела чайка. В мрачном ожесточении Снорд смотрел на бескрайние низины. Холодный ветерок волновал заросли тростника, туман обволакивал черные остовы гниющих елей.
   — Почему ты спас меня и моего друга? — спросил Снорд у дракона.
   -Ты меня не помнишь? – ответил наконец дракон холодным невыразительным голосом.
   — Сейчас не время играть в загадки.
   — Помнишь Харракан? Помнишь, ты помог дракону, которого хотели казнить на базарной площади города Ихабу?
   Снорд вспомнил. Ему казалось, что все это было в какой-то другой жизни.
   — Я же тебя не спасал, — возразил он.
   — Да. Но ты меня пожалел.
   Снорд молчал. Он не знал, что ему думать об этом.
   -Эй, Неггарат! – позвал он. – Как ты там?
   Неггарат слабо пошевелился. Его бок был вымазан кровью.
   -Куда мне вас отнести? – спросил дракон.
   -В Менгар-Ролд, - решительно ответил лумборец. – Только в Менгар-Ролд.

   Когда Тан Нумиката, король Южного Менгара, узнал, что ополчение Орабессы—его последняя надежда—разбито, а знатные и богатые горожане, собравшись на тайный совет, решили вручить Хейдаугу ключи от города, старый правитель принял решение.
   В саду об эту пору цвели только нелембо—большие красные цветы, напоминающие тюльпаны. По приказу королевы, они были срезаны и поставлены в красивые вазы, расписанные картинками, изображающими зертианских богов. 
   В тронном зале поставили стол, достали из кладовых лучшую посуду. Это были золотые и серебряные кубки, чаши в виде лебедей и русалок, тарелки из слоновой кости. Принесли лучшее вино—то, что уже столетие ждало своей очереди глубоко под землей. В вазах из горного хрусталя лежали фрукты: виноград, персики, большие красные яблоки и редчайшие алп-алп—кисловато-сладкие желтые плоды. Повара вносили все новые и новые блюда. Король сидел во главе стола, в пурпурной мантии, отороченной соболем, на голове у него была трехвенечная корона, украшенная символом королевской власти: Большим Изумрудом Менгара. По преданию, именно этот камень принес трон далекому предку короля. По левую руку от короля сидела его дочь—в белом платье и красной накидке, ее черные волосы были распущены и перевиты лентами. По правую руку короля сидели его сыновья—стройные юноши с темно-каштановыми волосами. Свободные, по менгарскому обычаю, одежды принцев были алого цвета. За поясом принцы носили короткие кинжалы. Королева сидела напротив супруга и казалась уставшей. Ее платье сияло золотыми нитями, голова и плечи были покрыты черной фатой. Закон Южного Менгара обязывал носить такую фату всех женщин, и королева не являлась исключением.
   Этот обед был необычен, ибо король Нумиката весьма редко трапезничал с такой роскошью. Вино, которое король, его супруга и дети пили из высоких бокалов, было отравлено. Королева собственной рукой положила на дно каждого бокала белые, напоминающие соль, кубики млечч—яда, изобретенного в Зерте. Если правильно рассчитать дозировку, млечч убивал безболезненно: взрослых—через час, детей—через полчаса. Поэтому в бокалах короля и королевы лежали два кубика, а не один.
   Имея в своем распоряжении еще целых полчаса, венценосная чета беседовала о зертианской философии. Король Нумиката всегда был поклонником Зерта, он свободно говорил на килминитари. Как и Свободная Фиртаси, Южный Менгар назывался ХЕЛЕД, «Последователь».
   -На картине Ская Мернорана, великого каввранского художника, изображены цветок вьюнка, сапфир, закрытая книга, стрекоза со сломанными крыльями и зеленый треугольник, - говорил король. – Человек кируббиански образованный никогда не ошибся бы, взглянув на эту картину. Это—портрет мужчины. Не его бренного тела, а души его. Каждый предмет символизирует одну из  душ, которых, по каввранским представлениям, у человека пять.
   -Вот уже два столетия их живописцы рисуют бренные тела, - сказала королева, делая глоток вина. – Традиция ушла.
   — В Каввране говорят: традиции уходят, как уходят морские волны — они на века оставляют камни, рожденные ими.
   -А что имеется в виду под цветком вьюнка? – спросила дочь, отщипывая от ветки влажные иссиня-черные виноградины.
   -Первая душа. Тьяратту на кирубби. Первая душа верит, любит, надеется. Художники Зерта рисовали ее в виде какого-нибудь дикого цветка — вьюнка, колокольчика, маргаритки. Иногда, очень редко, ее рисовали как кольцо или солнечный круг. А сапфир—это эцца, вторая душа. Ее всегда рисовали в виде камня. Эцца размышляет, слышит, считает и пишет музыку.
   -Закрытая книга—это нират, третья душа, - сказал старший сын. – Она ненавидит движение и яркие краски. У нее нет эмоций. Она не вступает в общение с другими душами. Ей хочется одиночества. Она стремится пережить ощущение молчаливого триумфа. Зертиане верят, что эта душа есть не только у людей, но и у демонов. Только у них она—одна.
   -Стрекоза со сломанными крыльями—афра, четвертая душа, - сказал король. – Она живет в Ниннанте. Ее можно найти. Это делают медхли.
   -Почему крылья стрекозы сломаны? – спросила дочь.
   -Это—символ горя или тяжелой болезни, - сказал король.
  -Но что же изображено в виде зеленого треугольника? – спросил младший сын Тана Нумикаты.
   -Пятая душа, - сказал король. – Геас. Предназначение. Цель. Рок. Истинные килмини называют другие расы алайтэс геас, «не имеющие геаса». Только килмини способны так ясно и отчетливо понимать свое предназначение. Пятую душу рисуют в виде любого предмета. Зеленый треугольник—символ сада. Этот человек видел свое предназначение в создании сада.
   Дочь короля встала, быстро сделала несколько шагов и упала замертво, по-прежнему сжимая в руке кисть винограда.
  К тебе взываем, Мимеллати, - сказала тогда королева.
  О ты, наделенная божественной красотой души и запястий,
 Подари благодать душам нашим.
  Не дай нам войти в Унниджати, подобно проклятым.
  От Унниджати сохрани нас.
  Дай нам отдохнуть в самом сердце розы потоков.
  На фиолетовой кувшинке, не знающей смерти.
  В лучах синего солнца, оранжевой луны,
  Дай нам амулеты: тигровый глаз и ядро ореха.
  Прогони демонов с коровьими хвостами, что слетаются на места погребения.
  Прогони демонов с жабьими глазами, что сторожат могилы.
  Прогони демонов с раздвоенными языками, что питаются дымом священного сожжения.
  Отгони от нас двенадцатируких дев ада.
   Они умерли по очереди: сначала дочь и оба сына, потом король, и последней—его жена. И, как только это случилось, в зал вошли придворные и гвардейцы, чтобы требовать от короля Нумикаты отречения. В ужасе и тоске смотрели они на это зрелище.
   -О, горе нам! – воскликнули они. – Как мы теперь откроем врата Менгар-Ролда!

   И случилось так, что горожане, устыженные поступком королевской четы, решили оборонять город до конца. Тела самоубийц были завернуты в благоуханные белые покрывала и окружены свечами и венками из роз и пальмовых веток. Близ алтаря лежали они, и великое множество народа пришло проститься с королем, королевой и наследниками.
   Армия Новой Империи и ее союзников тем временем сомкнулась вокруг Менгар-Ролда. Враги подожгли окрестные деревни, и зловещий запах гари достигал центра столицы. Те, кто успел бежать и скрыться за стенами Менгар-Ролда, рассказывали, что хуже всех—харраканцы-наемники: эти убивают всех, кто оказывает хоть какое-то сопротивление. Для устрашения они вешают людей на деревьях, а детей бросают на растерзание боевым псам. С крепостной стены Менгар-Ролда, сколько мог охватить глаз, виднелись красные палатки сай харракана из Лецианкоя и Мерата, белые—ледниковцев, зеленые—северных менгарцев. Поодаль враги строили осадные башни. Как заметил Неггарат, занимались этим харраканские мастера, а значит, башни будут на славу. У недругов были и катапульты, способные метать камни до двухсот моми весом. Враги в изобилии согнали сюда пленных, сломенных духом крестьян из окрестных деревень, и заставляли их днем и ночью копать рвы. Говорили, что тех, кто уже не может копать, зарывают в землю живыми. Желая опробовать катапульты, враги забросили в Менгар-Ролд бочки с дохлыми крысами, и по городу поползли слухи, что в них были разрубленные на куски тела младенцев. Именно в тот день временный правитель города Хабро Тэрума принял Снорда и Неггарата в своем доме. Рядом с правителем сидел немолодой человек с длинными седыми волосами—его представили как историка Варсу Седдо, преподававшего раньше детям приолтийского правителя и бежавшего из Ниски после того, как в нее вошли повстанцы.
   Правитель внимательно выслушал рассказ. Неггарат начал с гибели орабесского ополчения, и Хабро Тэрума со своими министрами сразу же превратился в слух: он знал, что войско погибло на топях, но некому было сообщить, как именно.
   -На болотах мы видели колдуна, - сказал Неггарат. – Бывшего нибтейни.   
   Хабро Тэрума покачал головой:
   -Колдун, способный на такое, не станет подчиняться клике харраканских герцогов и их нелепой марионетке.
   -Но раньше-то он не использовал демонов! – воскликнул Снорд.
   -Использовал, - сказал Хабро Тэрума. – Когда ледниковый авантюрист Хаппи напал на Лулунари, колдун призвал драконов и нечистых оборотней, которых в Приолте кличут мгаудот. Лишь благодаря им и пал Лулунари. И что тревожит меня более всего—драконов видели над Менгар-Ролдом. Это произошло еще до нападения болотников. Они летали над городом и высматривали, каковы наши силы.
   -Приходит на ум, что этот колдун бережет нечисть больше, чем своих людей, - сказал Министр Северной Обороны. – Нечисть он использует лишь в исключительных случаях.
   -Это становится похожим на ту войну, что вела против всего человечества Эсилтейр, - воскликнул Неггарат. – Вспомните, что сперва часть людей сражалась на ее стороне, хотя теперь в это трудно поверить...
   -Это наивно—сравнивать Эсилтейр и какого-то колдуна, - возразил Варса Седдо. – Хашшал-Дару была величайшей колдуньей и королевой своего времени. Все ее деяния, хоть и кровавые и зловещие, были достойны эпохи могущества магов. В наши времена  подобное невозможно. Мы—свидетели упадка человеческой расы.
   -Быть может, Эйзо из Харракана сможет объяснить вам то, что не могу объяснить я, - сказал Хабро Тэрума.
   В комнату вошел высокий старец с длинными седыми волосами и такой же седой бородой, глубоко посаженными серыми глазами и орлиным носом. Несмотря на то, что лицо его было покрыто морщинами, шел он быстро и легко, и дубовая трость с серебряным набалдашником, казалось, и вовсе была ему не нужна. Узор из серебряных нитей покрывал его синюю мантию, а на плече у него сидел филин.
   -Эйзо, ман-миннуш из Харракана, - молвил старик.
   -Прошу прощения, что я решался прервать ваши занятия, - сказал Хабро Тэрума, - но нынче у меня гостят очевидцы событий в Харракане, Хдолже-Вирте и на Топях.
   Неггарат улыбнулся. Ему показалось, что этот старик—точь-в-точь немолодой мудрый корби. Снорд же вовсе не знал, что такое ман-миннуш, а спросить стеснялся. Но на всякий случай решил быть почтительным.
   -Императором Харракана был провозглашен Хейдауг, но такого человека нет сейчас ни среди живых, ни среди мертвых, - сказал Эйзо. – Он—кукла, пустышка, неодушевленное тело. Когда я еще жил в одном из восточных тхайбов Харракана, я заточил в клетку двух вредоносных демонов вайа-джай. Вайвери захотели купить у меня этих демонов, и я отослал их с человеком, которому доверял. Но этот человек перепродал их по дороге колдуну, жившему в Васта-Райнасе, а колдун — освободил демонов. Мои мысли потом часто возвращались к этому колдуну.
   Тут Эйзо замолчал на мгновение.
  -И теперь я знаю, я уверен, что во главе войска стоит колдун, освободивший тогда заточенных мной демонов. Он был нибтейни. Ужасная выдумка, навеки покрывшая имя Харракана позором! С того самого дня, когда началось истребление, я скрылся в горах Онтахи: ищейки Ордена слишком берегли себя, чтобы странствовать в заснеженных ущельях. А он — великий убийца...Анлиль из Зерта! Я испытываю к нему сострадание —как ко всякому, кому выпала такая же участь — но прощения он не заслуживает. 
   -Я, конечно, очень сильно извиняюсь, - перебил Снорд, - но этот колдун заслуживает такой казни, какую люди и выдумать-то не способны! А вот сейчас нам необходимо разбить его армию. Надо, чтобы Менгар-Ролд выстоял! Пора уже загнать бандитов в горы!
   Неггарат возмущенно зашипел:
   — Молчи, Снорд! Этот человек поумнее тебя будет!
   Эйзо улыбнулся:
  — Снорд совершенно прав. Менгар-Ролд должен выстоять. Я собираюсь сделать все, что в моих силах. Мы боремся с колдуном. Поэтому необходимо укрепить силы защитными рунами.
   -А можно мы посмотрим, как это делается? – смущенно спросил Неггарат.
   Эйзо дал согласие. Они вышли из дома Хабро Тэрумы и направились к крепостной стене. В городе было неспокойно, но паники еще не чувствовалось. Большинство населения, в отличие от обитателей Кайнтона, держало дома оружие, поэтому все взрослые мужчины и даже некоторые женщины уже вооружились и готовились дать отпор. Снорд с удовольствием заметил, что и оружие у горожан не в пример лучше, чем у их северных соседей, и припасов в городе достаточно. Само присутствие в городе Эйзо внушало надежду, ибо в этом старике была странная, но добрая сила. Шагая по улице, он улыбался, а люди поднимали головы и улыбались в ответ. Он называл детей по имени, и дети подбегали к нему, и их матерям казалось, что теперь-то все будет в порядке. Эйзо, Снорд и Неггарат поднялись на стену.
   -Сейчас вы увидите кое-что интересное, - сказал филин.
   Эйзо медленно пошел по стене. Через каждые семь шагов он останавливался и рисовал в воздухе золотистую руну ХРАЙН, «Борьба». Руна эта не исчезала, а медленно опускалась на камни и начинала светиться мягким светом—как восходящая луна или закатное солнце. Снорд задавался вопросом: как эти руны смогут защитить Менгар-Ролд? Они прекрасны, но разве у них есть сила, способная остановить кровожадную армию? Неггарат не забывал поглядывать на город, выстроенный лучшими зертианскими мастерами, приглашать которых начал еще дед Тана Нумикаты. Вычурные тонкие башенки были обвиты колоннадами и резными балкончиками, украшены многоцветными витражами и фигурками диковинных зверей. А взор Снорда уныло блуждал по выжженной равнине, густо утыканной палатками вражеских солдат. «Много их... Слишком много. Старик свое дело знает, но лучше бы вместо него здесь была сотня богатырей с заколдованными мечами!»
   Когда они обошли большую часть стены, Эйзо запел:

                Я пришел в этот город с далекого севера,
                Я принес девять листьев с Хебральского дерева
                И шестнадцать камней, поцелованных Звайне.
                Мои думы для шенгджи останутся тайной.
                И ни демон-болотник, ни вайа пустыни
                Заклинаний моих никогда не отринет.
                Мои руны сплетают волшебную сферу,
                В этот град никогда не войдет магатерру.
 
   Они завершили обход и вернулись на прежнее место.
    -И что же теперь будет, о мудрейший? – почтительно спросил Неггарат.
   Эйзо улыбнулся ему:
   -Сами увидите.
 
   И они увидели. Враги закончили подготовительные работы: вырыли окопы, закидали землей и камнями и без того пересохший ров перед стеной Менгар-Ролда. Потом они начали атаку. Прямо напротив ворот они установили осадную машину, части которой были прочно соединены друг с другом железными скобами. Менгарские полководцы с гневом и ненавистью взирали на эту машину, ибо оценили, что она способна вместить не менее трехсот лучников. Катапульты враги пока держали поодаль. Непрерывно обстреливая осажденных из страшных харраканских арбалетов, воины Новой Империи гибли сами—ибо в них летел ответный поток стрел—но не могли поразить ни одного горожанина, ибо все их стрелы отскакивали от стены и возвращались назад. Отряд из десятка шенгджи попробовал приставить к стене лестницу, но не смогли это сделать: стена сама отталкивала лестницу, и та падала и, упав в третий раз, покалечила одного северянина, а товарищи его пали от стрел защитников города. Когда осаждающие метнули первый камень, он, поровнявшись со стеной, полетел обратно и ударился об осадную башню, не разрушив ее, но поколебав до основания. Воодушевленные защитники Менгар-Ролда, увидев смятение врагов, перешли в наступление и метали камни из собственных небольших камнеметов—камни весом до четырехсот моми летели один за другим, и недруги в панике бежали от стены, а многие из них остались лежать, пораженные на смерть или тяжело раненые. Три огромных камня попали в осадную башню, и она начала разрушаться—медленно, ибо была очень прочной. Тогда в нее полетели горящие стрелы. Верхняя часть ее занялась огнем и вспыхнула.
   — Неггарат! Мы побеждаем! — закричал Снорд.
   Но тут же сердце его упало. Он вспомнил, что своими успехами защитники обязаны рунам, а значит — магии, и подумал: « Плохая это победа, одержанная с помощью магии...Неверная...».
   Войско Новой Империи отступило от стен, сохранив четыре катапульты. Осадную башню они потеряли. Вся земля перед крепостными стенами была усеяна красными плащами павших предателей-харраканцев и телами варваров в рогатых шлемах.
   — Надо воспользоваться случаем! — кричал Снорд и бил по столу в доме Хабро Тэрумы рукой в железной рукавице. — Нужно выйти в поле и дать урок этим негодяям, дать им настоящий бой! Сейчас или никогда!
   -Нет, - покачал головой Тэрума. – Силы неравны. Мы не можем рисковать. С этими рунами мы легко отобьем новый приступ, и возможно, после этого они уйдут. Выйти в поле — безумие. Мы не должны рисковать жизнями защитников города.
   Снорд помрачнел и взглянул на лица высших менгарских полководцев:
   -Есть здесь кто-нибудь, кто согласен со мной?
   Молчание.
   -Предоставь нам судить о том, как защищать столицу, - мягко сказал Хабро Тэрума. – После гибели нашего войска на Топях, мы рисковать не можем. Эти люди—все, что осталось у Менгара.
 
   Им было дано несколько часов передышки, и казалось, что воинственный дух недругов сломлен. Нужно быть безумцами, чтобы вновь подступиться к нашим стенам, говорили люди. Тем временем жрецы Мимеллати завернули тела короля, королевы и наследников в пропитанные маслами ткани и со слезами и гимнами отнесли их в Склеп Предков, что находился в цветущем саду рядом с красивейшим храмом Менгара, храмом Мимеллати Двенадцатирогой. Корону Тана Нумикаты спрятали в ларце из черного серебра и поставили ларец на крытый бархатом трон — чтобы она дожидалась здесь наследника.
   Варвары не уходили, но и не возобновляли атаку. В смеркающемся воздухе тускло мерцали бесчисленные костры вражьего воинства, вся равнина была запружена людьми, и их хаотическое движение, в котором чувствовался некий скрытый порядок, показалось Снорду весьма зловещим. Куда не кинешь взгляд, до самого горизонта—палатки, палатки, палатки. Стяги непризнанных государств—бывших харраканских тхайбов. Стяги Ледника и северноменгарских кланов. Темные фигурки в доспехах. Кони. Псы.
   — Они готовятся, — сказал Неггарат. — Ждут чего-то. Теперь он поступит иначе.
   — Кто? — спросил Снорд.
   — Колдун. Он не станет повторять уже совершенную ошибку. Сейчас он думает, какой хитростью ответить на нашу хитрость.
   — Да ничего он не придумает! —  отозвался Снорд. — Клянусь могучей задницей Туброса, этот колдун здорово напакостил мне лично. Не будь его, я бы коротал этот вечерок с пивом и красотками. И все были бы довольны: и красотки, и пивовары, и я.
   Хвост Неггарата забился о землю:
   — Неггарат не понимает, как можно думать о пиве и красотках, когда решается судьба мира! Корби делают не так. А Неггарат — корби.
   -Смотри! – шепнул Снорд.
   От варварского лагеря отделились смутно различимые в сумерках  фигуры. Они приближались к стенам Менгар-Ролда. Два всадника, сопровождающие их воины-пехотинцы с длинными копьями и вереницы скованных цепями людей. Хабро Тэрума, его военачальники и гости вышли на стены. За ними потянулись горожане.
   Посланцы Новой Империи несли факелы, поэтому менгарцы смогли рассмотреть их всех. Те подошли довольно близко, но на расстояние полета стрелы так и не приблизились. Один из всадников, бритоголовый и черноглазый, играл, очевидно, роль глашатая. Он поднес рог к губам и затрубил. Снорд и Неггарат сразу же узнали Дарри. Узнали они и другого всадника. Бывший нибтейни. Зертианин в сером плаще. Главный недруг. Десяток воинов-шенгджи охранял закованных в цепи мужчин, женщин и детей —крестьян из окрестных селений.
   Снорд и Неггарат бросились к Хабро Тэруме.
   — Это — тот самый колдун! – кричали они.
   Повинуясь приказу правителя, лучшие лучники Менгар-Ролда наложили стрелы на тетиву. Несколько стрел со свистом исчезли во мраке, но ни одна из них не достигла своей цели.
   — Слишком далеко, — шептались люди. — Ни одна стрела так далеко не долетит. Да и ветер нынче не на руку нам.
   Снорд тоже взял лук, долго и тщательно прилаживал стрелу.
   Бритоголовый глашатай тем временем поднес рог к губам во второй раз и затрубил. Эхо ответило ему из темноты. Таргер опустил рог и крикнул:
   — Слушайте, менгарские крысята! Нам нужен колдун, поставивший руны на вашу стену! Пусть он выйдет из города. Один. Пока он не пришел, каждые десять минут мы будем убивать пленника! Время пошло!
   — Теперь вы верите мне! — закричал Снорд. — Нужно собрать всех, кто может держать в руках оружие, и вывести в поле! Открытый бой! Что мы, не сомнем варваров?
   — Это ловушка! — отвечали ему. — Они хотят выманить нас в поле! Зачем им колдун? Это все для отвода глаз!
   — Мы не можем допустить, чтобы погибли беззащитные, — мрачно сказал Хабро Тэрума. — Выйдем  из города и попробуем спасти заложников.
   — Нет! — молвил строгий голос, и Эйзо появился на стене. — Я спущусь вниз и узнаю, чего они хотят.
   Хабро Тэрума нахмурился:
   — Я не могу отпустить на верную смерть человека, который защитил мой город.
   — Нет! — кричали воины. — Мы не отпустим тебя, наш спаситель! Кей неото пари, ванада бара!
   Глаза Эйзо сверкнули:
   — Уж не хотите ли вы удержать меня силой? Я — ман-миннуш из Харракана!
   — Десять минут истекли! — крикнул глашатай. — Получайте то, чего захотели сами!
   Два дюжих северянина выволокли вперед юношу в крестьянской одежде и поставили его на колени. Трое других подошли ближе, освещая происходящее факелами. Люди на стенах Менгар-Ролда увидели, как шенгджи перерезал заложнику горло кинжалом.
   — Время пошло! Сейчас еще кого-нибудь отправим к вашей девке Мимеллати! — крикнул  Дарри. Ответом ему был возмущенный рев людей, собравшихся на стенах. Сразу несколько десятков стрел просвистело и кануло во мглу, но ни одна из них не достигла цели.
   — Будьте вы прокляты! — кричали защитники города. — Вы убиваете безоружных! Вы потеряли даже ту честь, что была у ваших бандитов!
   Тогда Эйзо спустился со стены, и стражники открыли ему врата — и сразу же заперли их, опасаясь, что зло проникнет в город. Эйзо шел по темному полю, направляясь к колдуну на черной лошади. Люди на стенах замерли. Каждый из них молил благодетельную Мимеллати о страшной смерти для зертианского колдуна.

   У Эйзо не осталось сомнений, что нынче свершится его судьба и судьба грядущего мира. Ман-миннуш приблизился к зертианскому колдуну, который спрыгнул с коня и дал знак Дарри отойти в сторону. Шенгджи отвели заложников подальше от стен Менгар-Ролда.
   — Я — ман-миннуш из тхайба Аджо-Джаб, — сказал Эйзо. — Это я поставил защитные руны на стены Менгар-Ролда. Что тебе надо, медхли? Зачем ты привел сюда варваров? Зачем ты убиваешь?
   — Я — Анлиль Залейнаран из Зерта. Я хочу войти в Менгар-Ролд. Сними знаки защиты!
   — Я этого не сделаю.
   — Посмотри на город! 
   Эйзо обернулся и увидел крепостные стены Менгар-Ролда. Под сумрачным, затянутым тучами небом, стены казались невысокими и беззащитными. На них стояли люди с факелами, и великое множество глаз было устремлено на Эйзо и колдуна. Ман-миннуш ощущал присутствие злой магии, он видел, что руны, начертанные им на стенах, светят все более тускло. И вот он увидел вайа-биллит, демонов кровавых сражений, полупрозрачных, тонкошеих и красноглазых, реющих над полями, над лагерем врага, но не смеющих приблизиться к городу.
   -Что же ты филина своего с собой не взял? – насмешливо спросил колдун. – Сможешь ли ты обойтись без моффэй, маг из Хдолже-Вирты?
   Тогда Эйзо решился:
   — Умоляю тебя, уходи! Тебе не нужен Менгар-Ролд. Если не уйдешь, мне придется сражаться с тобой.
   Странная кривая улыбка исказила лицо зертианина:
   — Ты будешь сражаться со мной? Слышал, Дарри?
   -Остановись! – сказал Эйзо. – Не убивай больше! 
   Колдун откинул на плечи капюшон.
   -Анлиль из Зерта, - тихо произнес он, глядя прямо в глаза Эйзо. – Пятьдесят три боя на государственной арене и еще сорок девять — на торжествах аристократии. Начнем?
   — Тебе нужна помощь.
   — Помощь нужна тебе и этому городу. Сними руны или умрешь.
   — Начнем, — сказал Эйзо.
   В первые же секунды ман-миннуш понял, что он все же недооценивал противника. Техника, которую демонстрировал колдун, была не просто блестящей—она была сверхчеловеческой. Жестокость и точность учения «подпольщиков» сочетались с изощренной фантазией и бесстрашием Школы Хаоса, а математическая точность зертианской школы—с самоубийственными импровизациями Но-Анге. Но и этому Эйзо мог бы найти объяснение—если бы не было в технике колдуна чего-то, противоречащего человеческой природе. Усилием воли Эйзо заставил себя забыть о том, что существо, стоящее перед ним, выглядит как человек. Он продолжил борьбу так, как если бы перед ним был вайа-лолис. Эйзо окружил себя защитной стеной—холодной и прозрачной—чтобы обезопасить голову и сердце; он начертил руны и вплел их в свою защиту. Он понял, что не сможет убить колдуна, что все удары, нанесенные им, только укрепят эту темную, все живое пожирающую силу. Эйзо лишь оборонялся. Разгадав тактику Эйзо, его противник отверг мысли о собственной непроницаемой защите и полностью перешел в нападение. Он наносил удар за ударом, и каждый удар был нацелен в самую душу Эйзо. И ман-миннуш понял вдруг, что с каждой минутой сила его противника становится все менее человеческой. Его природа—двойственна. Он—ниджеталь. Когда он использует магию, демоническая часть его природы подчиняет себе человеческую. Сейчас он сражается, как демон. И Анлиль из Зерта невольно подтвердил его догадки, сделав лайне-лолль, Большую Волну Иллюзий. Эйзо видел устрашающие образы, которые посылал ему колдун: кроваво-красную луну, расколотую на четыре части...фиолетовое лицо самой Эсилтейр, мерцающее в туманах Унниджати...волк, запертый в клетке из человеческих ребер. Эйзо покорно принимал эти образы, даже не пытаясь отвечать колдуну. Теперь видения чередовались с мощными волевыми ударами по самому существу харраканца. Эти удары можно было сравнить только с ударами тарана весом не менее пятисот моми. Эйзо решил принять все. Он не отвечал своему противнику, не послал ему ни одного образа, который мог бы разрушить его сосредоточенность. И Эйзо увидел растерянность в глазах Анлиля из Зерта и почувствовал, что получеловеческая-полудемоническая сила колдуна начинает иссякать. Ман-миннуш же по-прежнему чувствовал себя полным сил. Страшный шум привлек его внимание. Он обернулся и увидел, что люди, стоящие на стенах, с криками бросились бежать. Он увидел, что глашатай колдуна побелел от страха, пришпорил коня и скачет, спасаясь от смертельной опасности. Шум все нарастал. Эйзо увидел, что с юга на Менгар-Ролд идет огромная волна—зеленая, мглистая, вспененная на гребне. Волна в одно мгновение накрыла город—только синие купола самого высокого здания вздымались еще над водой. Эйзо понял, что волна накроет сейчас его самого, колдуна, лагерь варваров. «Это же иллюзия», - вдруг догадался он и попробовал вернуть себе истинное зрение, но уже не смог. Волна накрыла его. Он больше не видел колдуна, вокруг была только мутная ледяная вода, взметнувшаяся и медленно оседающая пыль, песок, обломки зданий. Тела утопленников опускались на дно совсем рядом с Эйзо. Ман-миннуш чувствовал томительную усталость и безграничное сострадание к этим людям, гибнущим сейчас вокруг него. Да нет же, это иллюзия! Он должен произнести имя Мимеллати. Он захлебнется сейчас. Как же он до сих пор дышет, ведь он—на дне нового моря? Это—иллюзия. Этого нет. «Мимеллати!»--крикнул Эйзо и почувствовал, что может дышать. Он открыл глаза. Мутная вода начинала яснеть. Мелькнула стая серебристых рыбок. Над водой восходит луна, думал Эйзо. В песке уже выросли водоросли. Эйзо понял, что сама его сила изменяет иллюзию, созданную врагом. Вдруг все исчезло. Не было ни воды, ни песка—только бесконечное белое пространство, мерцающее недобрым пронзительным светом. Посреди этого странного мира стояла клетка с нарисованной внутри пентаграммой, а в пентаграмме сидели демоны вайа-джай.
   Эйзо отчетливо видел их имена, начертанные над головами демонов. Мерф и Луан. Имена, данные Анлилем. Тела злобных существ извивались, глаза горели недобрым светом. Они обрушили на Эйзо весь свой страх, всю ненависть, всю жажду свободы, все отчаяние—то, что они пережили в клетке.
   -Мы были полны жизни, а ты посадил нас в клетку! – шипели демоны, скаля маленькие, но острые клыки. – Знаешь ты, каково нам было?
   Эйзо казалось, что он сам бьется о невидимые, но очень прочные прутья.
   -Ты хотя бы раскаиваешься в том, что сделал с нами? – спросила Луан.
   -Да, да, он хотя бы раскаивается? Этот злодей? – голос Мерфа был пронзителен, красные
глаза сверкали как раскаленные угли.
   -Айлей дварк де майзема, - прошептала Луан. – Дварк де майзема, харет.
   Эйзо знал, что все это—колдовской обман, но было в этом нечто превыше иллюзии.
   -Вы—вайа-джай! Сколько зла вы причинили, - прошептал он.
   -Никого нельзя держать в клетке, уж не тебе ли, защитнику Повелителей, знать такие законы и не тебе ли соблюдать их! Никого—ни зверя, ни птицу, ни корби, ни человека, ни вайа-джай, ни вайа-лолис, ни ниджеталь, ни саму Эсилтейр!
   -Эззи-ла-теййира, - шепнул тихий женский голос. Белое пространство вокруг Эйзо пошло трещинами. Сейчас сюда просочится вода... А тем временем люди умирают—в Харракане, в Менгар-Ролде, на полях...
   -Все уже умерли, - шепнул женский голос. – Или умрут. Разницы нет.
   Эйзо не видел эту женщину. Но чувствовал запах болотноцветника, слышал тонкий голос какого-то насекомого.
   -Я раскаиваюсь, - сказал Эйзо. – Я раскаиваюсь, что поступил так с этими вайа-джай.
   Его защита треснула и разбилась о белые плиты у него под ногами, разбилась на тысячу зеленых осколков. Эйзо видел цветы, растущие на тихой поверхности болота, он видел филина, спешащего на помощь, и засмеялся, ибо было слишком поздно. Смех Эсилтейр, торжествующий взгляд Анлиля из Зерта. Эйзо умер. И не успели те, кто смотрел со стен, оплакать его гибель, как защита из рун исчезла, лишь на несколько секунд пережив гибель создателя.
   Анлиль вскочил на черного коня и сделал круг вокруг тела Эйзо—так поступали варвары Ледника с поверженными врагами. Сейчас или никогда! Снорд натянул тетиву и послал стрелу, свою последнюю надежду, прямо в колдуна, неосторожно приблизившегося почти на два шага. Стрела пропела радостно и сурово...и ПОЧТИ нашла свою цель, скользнув на расстоянии двух пальцев от головы Анлиля. Колдун обернулся, задержавшись на мгновение и, с криками ярости, защитники Менгар-Ролда послали новые стрелы. Но колдун уже мчался к своему лагерю. За ним торопился его глашатай. Шенгджи прикончили ненужных более заложников. Чтобы не тратить стрелы, они разбивали им головы своими аргхби—железными палками. Потом началась настоящая осада Менгар-Ролда.
   Варвары пришли в исступление. Катапульты безостановочно метали камни, и многие из этих камней, привезенных с меркванского нагорья, летели со страшной скоростью и разрушили башни Менгар-Ролда, проделали пробоины в верхней части стен. Камни, брошенные в ответ, большей частью не достигли  цели. Да и откуда было горожанам взять большие камни для своих машин, а у варваров были в распоряжении горы и рабы. Харраканцы уже успели построить новую осадную башню, обтянули ее сырыми шкурами, чтобы она не загорелась, подобно прежней. Под прикрытием башни, оставаясь почти неуязвимыми, солдаты Новой Империи вели непрерывный обстрел дротиками и стрелами, и метили они все больше в защитников городских ворот—и защитники умирали, мужественно сменяя друг друга. Снорд подозревал, что те, кто в начале осады, подобрались к вратам с харраканским тараном, находились под действием наркотика, и все они были убиты. Следующий таран раскололся при первом же ударе. Но появились новые бойцы, они шли под прикрытием других, закрывавших их и себя огромными прямоугольными щитами. Они раскачивали таран: медленно и даже, на первый взгляд, неуверенно. Многие из них были ранены, так, стрела, посланная кем-то из защитников, вонзилась в ногу третьего щитоносца, но и раненый, он продолжал стоять. С пятого удара ворота дрогнули. В них появилась трещина. Железными крючьями варвары быстро расширили отверстие, и туда устремилась большая часть атакующих. В них летели стрелы, камни, горящая солома, им на головы лили кипящее масло, и многие из них падали на городские камни с воплями непереносимой боли. Но на их место приходили новые и бежали сквозь врата, не останавливаясь, даже если изуродованным телом на их пути был их брат или друг. У защитников Менгар-Ролда не хватало людей, чтобы держать оборону и возле ворот, и на всем протяжении стен—и варвары хорошо понимали это. Тут и там солдаты Новой Империи с помощью лестниц и веревок взбирались на стены, чтобы проникнуть в город и с севера, и с востока, и с юга—и поселить на улицах панику. На стенах начинались и заканчивались отчаянные схватки, в одних побеждали варвары, в других—защитники. Шенгджи и харраканцы с воплями падали с городских стен, сраженные  мечами солдат, их встречали отчаявшиеся горожане  и добивали их на мостовой. Но многим удалось прорваться в город. Тогда началась долгая, кровопролитная битва за каждый дом, за каждый переулок—с верхних этажей в захватчиков летели копья, ножи, камни, и женщины лили кипяток. Но захватчики в своей крепкой броне, хоть и гибли сотнями, все же упорно продвигались вперед, оставляя за собой выжженную пустошь. И тогда многие из дружинников Хабро Тэрумы устрашились и бежали в храм Эннисати—он был крупнейшим строением в Менгар-Ролде и мог вместить тысячу человек. На площади перед дворцом еще шли бои с защитниками, но они уже стихали, и первые варвары, сжимая в руках окровавленные мечи, вбежали во дворец. Стены, мостовые, лестницы—все было залито кровью. Привычные к ее запаху кони шенгджи перешагивали через трупы. Попадались среди них и раненые. Спустя сутки Анлиль приказал вынести всех—и мертвых, и раненых—далеко за пределы города и сжечь, чтобы не допустить заразы. 
   
   Зеленый мрамор из Мерквана цвета листьев кипариса, а на стенах—холсты, созданные странными, светящимися изнутри красками. Кисти неведомых живописцев старого Менгара поселили душу в каждом зверьке, в каждом листке, в каждой дождевой капле. Светало. Но лампады еще догорали, и Анлиль погасил их усилием воли, не поворачивая головы.
   Его глаза были прикованы к храму Двенадцатирогой Мимеллати, расположенному как раз напротив окон той залы, где находился сейчас Анлиль. Строение, и правда, было колоссальным. Изумительные мозаики покрывали его снизу доверху—до верхушки самого маленького из двенадцати куполов. Мимеллати катается на спине золотистого жирафа, а люди приветствуют ее пальмовыми ветками. Мимеллати идет по пустыне и сеет зародыши будущих родников. Пески. Золото. Кожа цвета солнечного песка. Ветер.

   Но глаза Анлиля видели не красоту храма, а облаченного в латы Харамзина, стоявшего в тени аркад на площади Кеджа-Кемо, священной столицы Харракана.
   -Мы взяли город, - сказал Харамзин. – Идут последние бои.
   -Это очень хорошо, - ответил Анлиль.
   -Как было предсказано. Менгар-Ролд и Кеджа-Кемо пали в один день.
   -Да.
   — Хейдауг в этом большом дворце, что у меня за спиной.
   -Я знаю. Я сделаю это немедленно.
   -Ты скоро увидишь меня в Менгар-Ролде!
   Движением руки Анлиль оборвал контакт. Глаза Мимеллати на мозаике были ланьими. Глаза быстроногой лани — человеческими. Но и в тех, и в других горела священная лазурь морского и звездного мира.

   -Сколько их там? – спросил Шеррек.
   -Триста... Или пятьсот, - ответил Анлиль, не сводя глаз с сияния вокруг священного цветка нелембо.
   — Нужно сжечь их вместе с этим храмом!
   — Кровь Бешгера в тебе сильнее крови Лайваланов. Или ты начитался северных саг? Мы сохраним этот прекрасный храм. Они ранены. Вероятно, большинство уже мертвы. 
   Когда Шеррек ушел, Анлиль поднял руку к восходящему солнцу и прошептал какие-то слова. Своим внутренним зрением он увидел богатую залу внутри императорской резиденции Кеджа-Кемо. Герцог Хейдауг стоял в центре пентаграммы на зеленом мраморе у подножия трона. Солнечные лучи падали на лицо хибби, поэтому оно казалось почти таким же одушевленным, как мордочки зверьков на полотнах. Анлиль начертил такую же  пентаграмму на полу у своих ног.
   — Пора прощаться, Хейдауг.
   Хибби стоял неподвижно. Анлиль взмахнул ножом. Взмахнул еще раз. Только после тридцатого удара Хейдауг упал на пол.  Потом его тело исчезло.
   -Эльтайг! – сказал Анлиль черноглазому ниемийцу, принявшему обычаи шенгджи. – Сообщи всем, что император Хейдауг только что погиб, заколотый кинжалом, прямо посреди своего дворца в Кеджа-Кемо. Пошли в Кеджа-Кемо мои глубочайшие соболезнования.

   Император Хейдауг был предан сожжению, по обычаю Ледника. Тело его, в полном боевом доспехе, на скрещенных мечах внесли в деревянную ладью в виде атакующего дракона, сделанную мастерами Севера. Туда же внесли его меч, копье, лук, колчан, кинжал и железную палицу. Раздался бой барабанов, протяжный призыв рогов. Воины кричали: «Слава!», «Шархи!», «Аргайа!». Под яростные крики в ладью втолкнули четырех рабынь-харраканок, долженствующих заменить Эну Зеллем, в красном траурном платье стоявшую над ладьей с веткой кипариса в руке. Бард в венке из остролиста звучным голосом пел песню, сложенную им во славу Хейдауга:
 
  Да, ты пал, но в бою и в суровом краю,
 Где ты войско на запад вел!
 Где под пологом ночи, чуя жертвы, клекочет
 Харраканский степной орел.

   Северяне и лецианкойцы зарубили сотню пленных наританских  воинов: их головы отделили от тел и сложили из них пирамиду, а копья врагов бросили вокруг ладьи. Все уже было готово для сожжения. Кто-то вскричал:
   — Смотрите! Драконы явились почтить память Хейдауга!
   И потрясенные воины увидели, что в синем небе появились драконы — не темно-зеленые, как большинство харраканских, нет — то были драконы неизвестной расы, алые как кровь, с золотым брюхом и золотыми же глазами. Всего их было семнадцать: они летели парами, и возглавлял их стаю огромный боевой дракон, каждая чешуйка которого была больше мужской ладони. Драконы совершили круг над площадью. Их крылья и чешуя вспыхивали то медью, то багрянцем в солнечных лучах. Странно—никто из людей на площади не испугался их. Предводитель драконов опустился ниже, сделал еще один круг, пара сильных когтистых лап пронеслась над головами людей. Хрустнули крылья. Потом дракон осел на булыжники, которыми была вымощена площадь. Он наклонил голову, глядя на людей немигающими узкими глазами, холодными и сверкающими, как драгоценные камни, потом открыл пасть и выдохнул сноп огня на погребальную ладью. В тот же миг ладья вспыхнула вся. Мощный столп пламени заставил драконов подняться выше.
   Пламя пожирало ладью, рев пожара заглушал истошные вопли рабынь. Затворившиеся в домах харраканцы видели летящих драконов, слышали крики приветствия на площади. Потом черный дым застлал половину неба. Харраканцы решили, что пришли последние сроки, и городом овладели силы тьмы.
   — Знамение! — пробормотал человек в одежде жреца Водда-Звайне. — Старейший из драконов Хойзе сожжет пустое тело харраканского союзника шенгджи. Сбывается все.   
   Герцог Диог Эрсон Лецианкойский протянул руку Эне Зеллем и предложил ей вернуться во дворец.   

   Они собрались в полутемном покое, скрытом за тронным залом: здесь Тан Нумиката вершил дела государства в узком кругу своих сановников. Они зажгли свечи в золотых подсвечниках в виде прекрасных фей из менгарских сказок. На стенах висели гобелены, но из-за темноты можно было только очень смутно разглядеть фрагменты картин: белые псы с длинными тонкими ногами и горбатыми спинами...кони в безумной скачке, с развевающимися гривами... Одна из стен была покрыта ковром из Идрар-Дифта — черным, с золотыми и красными узорами — а на стене висело оружие Тана Нумикаты: кривые линдрианские мечи; зертианские кинжалы, выкованные из не подверженного никакой порче металла; копье со сломанным наконечником, принадлежавшее некогда прародителю династии Нумиката.
   Как некогда король и его сановники, они сидели за круглым инкрустированным столом и пили вино из тайного дворцового погреба — это вино изготовляли из особого винограда, который рос на южном склоне горы Заппо, что к северу от Менгар-Ролда. Жившие там умельцы под страхом смерти могли поставлять свое вино только ко двору короля. На столе лежала трехвенечная корона Нумикаты, украшенная Большим Изумрудом Менгара, ограненным так, что в полутьме сверкал ярче свечей. Помимо изумруда, корону украшали лиловые и золотистые топазы и темно-красные рубины.
   Эти люди смотрели на корону, но пристальнее всех взирал на нее Шеррек, сын Диргайра Бешгера и проклятой отцом менгарской девушки. Шенгджи сидели по одну сторону стола: Анлиль, Дарри, Мешрет Ог, Тунг, Эльтайг. Рейнд Геннар, предводитель того рехайта, что был прародиной Диргайра Бешгера. Харамзин, лишь вчера прискакавший в Менгар-Ролд из Кеджа-Кемо. Светловолосый Хаппи, приплывший из Земмемит. А по другую сторону стола сидел Ланши Лецианкойский, предводитель союзников-харраканцев. Оген Рэйно, военачальник из Кайнтона. Шеррек, сын Диргайра Бешгера и знатной женщины из Лайваланов Кайнтонских.
   Шеррек и раньше питал честолюбивые замыслы, но сейчас, когда он увидел корону своими глазами, им овладело настоящее безумие. Он должен был получить корону Южного Менгара. Поэтому Шеррек с ненавистью смотрел на своих соседей по столу, кроме Ланши, которого он счел союзником. «Они не дадут мне корону! — думал Шеррек. — А потом отнимут и то, что уже дали... Но я знаю, что доберусь хотя бы до одного из них!»
   Он был уже пьян, но нетвердой рукой налил себе еще вина. Бешеный гнев вспыхнул в нем с новой силой. Какой-то безвестный таргер считает возможным сидеть, развалясь в кресле, напротив сына Диргайра Бешгера и Колнии Лайвалан, и рассматривать корону с видом торговца подержанным товаром. Какой-то ничтожный харраканец, предавший все, что только мог, будет решать судьбу короны. Искатели приключений! Стая жадных, трусливых шакалов! Этот колдун ездил на поклон к Диргайру Бешгеру, когда был каким-то знахарем в городе Васта-Райнас. Интересно, помнит ли он те времена? Может, напомнить ему?
   — Харракану нужен новый император, рагаб аран, — сказал Харамзин на той странной смеси харраканского языка и языка шенгджи, которую предводители войска изобрели для повседневного общения. — Свиньям нужен хозяин, чтобы кормил их отбросами, продавал их мясо и брал золотую монету. Свиньям нужен хозяин, чтобы держать их взаперти, иначе они выйдут и сожрут все. Человек должен быть хозяином над свиньями, ибо так повелось от века. Я занял Ар-Нарит, Йеббо, Битимми, Худдум. Я разрушил северный хлев —Рочайбо. Многие тысячи пали от моей руки. Я принес свободу пленникам семи народов. Потом я пришел под стены Кеджа-Кемо, великого восточного хлева. Пока харраканские свиньи жрали своих же самок с детенышами, я истребил пять раз по десять тысяч полукровок-наемников. Потом я подобно грозе прошел по Наггар-Райду и Лайх-Хангою. Я желаю, чтобы сбылось пророчество, ставшее моим девизом: «Север убьет Юг». Я желаю получить Харракан.
   — Мы начали войну под девизом ХАРРАКАН  БУДЕТ  УНИЧТОЖЕН. Мы говорили это всем народам земли, и многие пошли за нами! — сказал Мешрет Ог. — А теперь ты говоришь, что хочешь получить Харракан! Как понять твои слова?
   — Вы хотите вернуться на Ледник? — с усмешкой спросил Харамзин. — Влачить свои дни в бесплодных снегах, посылая лучших на юг — грабить и погибать от рук подонков, нанятых за монету? Хотите оставить здесь разоренную пустыню и стада одичавших свиней? Или вы хотите остаться здесь, загнать свиней в стойла и распорядиться их мясом?
   — Почему же ты не остался в Кеджа-Кемо и не короновал себя сам? — спросил Мешрет Ог. 
   — Я желаю услышать то, что скажут мне вожди сильных рехайтов. Но — только они. Я не желаю слышать речи щенка, от которого разит менгарской кровью, или речи харраканского борова! Я хочу слышать слова шенгджи.
   — Но вы обещали нам независимость! — закричал Ланши. — Я говорю от имени герцога Диога Эрсона, которому вы дали клятву...
   — Герцог Диог Эрсон? Это тот червяк с повадками мбингани? Он выставил против Тарджа мальчишек, похожих на переодетых баб. Харраканцы называют это гвардией.  Я провел несколько дней в поместье этого герцога, пока он не слишком освинячился. Но я хочу говорить о Харракане. Жду ваших слов! 
   — Начинайте! — сказал Шеррек и приложился к новой бутылке. — Хотя, по моему убеждению, никто из вас не сможет заменить Хейдауга. Он был такой величественный, к тому же всегда молчал. Кстати, почему он все время молчал? И почему у него были такие бессмысленные глаза? Ладно, я понимаю, что сейчас не время! Понимаю, и не обращайте на меня внимание!
   — Шеррек, ты пьян как Джейби на балу у королевы Айто Ном, — сказал Ланши. — Молчи!
   — Слова Харамзина имеют цену и вес, — проговорил Рейнд Геннар. — Но почему не Шеррек? Шеррек — сын Диргайра Бешгера. Мы все помним его. Бешгер был мудр и справедлив. Айват амтаджон-да ми лан-да. Его слава перешла к его сыну. 
   — Мудрость Бешгера повысила дань на триста моми, а справедливость — разорила семь свободных рехайтов, — сказал Харамзин.
   — Истинно! — подтвердил Хаппи. — Имя Бешгера — нтабиб.
   Наступило тяжелое молчание. Дарри демонстративно поглаживал рукоять меча. Анлиль, улыбаясь, смотрел на руки Шеррека, наполнявшего очередной бокал. Рейнд Геннар изучал оружие Нумикаты. Хаппи выжидательно смотрел на Мешрета Ога, а последний мрачно задумался. Эльтайг рассматривал драгоценные камни на короне. Оген Рэйно отодвигал свое кресло все дальше в тень, в тщетной надежде, что о нем забудут.
   — Ты не удержишь власть в Харракане, человек с Ледника, — начал Ланши.
   — Империей сейчас может овладеть каждый — как пьяной шлюхой на обочине дороги, — сказал Харамзин. — Я жду тех слов, что скажут вожди рехайтов.  Но сперва я хочу услышать то...
   И вдруг Оген Рэйно с какой-то самоубийственной решимостью перебил Харамзина:
   — Императором может стать только Шеррек. Я знал его мать. Достойная честная женщина. Она воспитывала его так, как подобает воспитывать правителя.
   — Честная женщина? На Леднике ее не назвали бы честной женщиной. Тихо, щенок! Ашшоги! Что тебе до нашего закона и обычая? А что до тебя, пес — еще раз попробуешь лаять на волка, сдохнешь с разорванным брюхом! Теперь — вам всем. Я слушал вас, и вы говорили, как нелджи. Кто сражался с колдуном у стен Менгар-Ролда? Кто привел вас сюда через горы и пустыни, кто оберегал вас своим могуществом? Благодаря кому вы сидите здесь, нажираетесь как свиньи и глазеете на корону, которая не должна достаться вам или этому щенку, ибо ее создатели выйдут из своих склепов и заберут ее обратно? Пусть пророк Таргнир, отмеченный Лейтид, скажет свое слово!
   Снова наступило молчание. Все смотрели на Анлиля, который улыбался и, казалось, вовсе не хотел ничего говорить. Потом он поднял глаза и взглянул на Харамзина.
   — Крерр краровв бойге-лай, — отчетливо проговорил он на языке шенгджи. — Я скажу свое слово.  Ты потерял в Харракане братьев, Харамзин. Хочешь взять Харракан — бери его, но не зови его Харраканом.
   — Назови имя, Таргнир! — сказал Харамзин, почтительно поднеся руки ко лбу.
   — Ты можешь быть коронован лишь в Менгар-Ролде. Оба Менгара объединятся. Менгарская Империя Шенгджи. Да. Исконные земли центрального Харракана войдут в нее как...ахвелейни... «рабовладельческие колонии».
   — Ты говоришь мудро, как всегда! — сказал Харамзин.
   Хаппи выхватил из-за пояса кинжал с украшенной рубинами рукоятью и с силой вонзил его в твердое дерево стола.
   — Сбываются пророчества! — воскликнул он. — Слава Леднику! Слава народу! Слава Таргниру!
   — Но вы забываете, что в Кеджа-Кемо правит законная регентша, тамшид икнаш Эна Зеллем! — проговорил смертельно побледневший Ланши. — Или ты возьмешь ее в жены, Харамзин?
   — Чтобы крепко стоять на ногах, мне не нужно плечо западной женщины! — сказал  Харамзин. — Ее отец был нашим верным союзником, и я не обижу его дочь. Я дам ей денег и земель, и пусть она живет по своей воле. Тебе, менгарский щенок, я оставлю Кайнтон — в память о тех твоих людях, что хорошо сражались! Жду ваших слов, вожди рехайтов!
   Рейнд Геннар, Тунг, Хорронг Ог, Мешрет Ог повторили один за другим: «Твое слово —твоя воля». Потом все они, кроме Шеррека, Ланши и Огена Рэйно, встали и, положив руки на плечи друг другу, запели старую песню ледниковых мизенгиси:

                Мы искали добычу в сугробах,
                Мы искали добычу под снегом,
                Но даже в черных острогах,
                Мы свободны под вольным небом.

                Мы свободны, как горный беркут,
                Как полярная росомаха.
                Как на западе звезды меркнут,
                На востоке нас ищет плаха.

                Кому-то до вечной темницы
                Лишь сорок ночей осталось.
                Мы ходим через границы.
                Нам  незнакома жалость.
 
   Потом они разбрелись по дворцу: Ланши, Шеррек и харраканцы — в одну сторону, а ледниковцы — в другую. Анлиль, запершись, долго говорил с Харамзином, Хаппи и Мешретом Огом, потом он покинул дворец. На этот раз он не взял с собой таргера. Дарри потолкался-потолкался было среди шенгджи, а потом случайно разговорился со своим соотечественником Эльтайгом. Впрочем, Дарри происходил из южной Ниеми, а Эльтайг — из северной, и диалекты их отличались настолько, что они перешли на менгарский язык. Дарри и Эльтайг удобно расположились у камина и приказали принести побольше доброго королевского вина.
   
   Падение Менгар-Ролда застало маленькую Мехаллим, дочь торговца коврами, в доме ее жениха, куда она зашла, чтобы нанести визит вежливости матери и сестрам своего суженого. Пока продолжался в высшей степени церемонный ужин, солдаты Новой Империи вошли в город, на улицах начался хаос, и стало ясно, что Мехаллим не сможет вернуться домой. Невеста не должна была ночевать в доме жениха, но, ввиду особых обстоятельств, для Мехаллим сделали исключение. Ее уложили спать вместе с будущими золовками: пятнадцати, двенадцати и десяти лет. Мехаллим благодарила мать жениха, прикладывая ладони к сердцу и вежливо улыбаясь: она клялась, что никогда не забудет об оказанной ей милости. Когда чернокожая прислужница из Идрар-Дифта погасила свечи, девочки принялись шептаться. Воспользовавшись отсутствием строгой матери, они решили рассказать Мехаллим всю-всю-всю правду об ее будущем муже. У него родинки там-то и там-то, шептали они, хихикая. А вообще он неплохо сложен, но руки у него слишком тонкие для мужчины. А еще он подглядывает за нами во время купания. В спальне пахло розовым маслом — его тайно покупала старшая сестра, которой давно уже пришла пора быть помолвленной или замужней, но родители ее все никак не могли найти ей богатого мужа. У нашего брата уже была невеста, сказала старшая, но ее родители не имели достаточно денег. Пора тебе привыкать, Мехаллим, наши отец  и мать жадны, как злые карлы!
   Что ты ее расстраиваешь, воскликнула средняя. Не слушай! Мой брат без ума от тебя, он только и делает, что расспрашивает нас о тебе. Клянусь Мимеллати, он и сейчас не спит, а мечтает о встрече с тобой!
   Мехаллим слушала их вполуха. Ей было очень страшно. С улицы доносились вопли, лязг оружия, женский плач. Будущий свекр Мехаллим запер двери на тяжелые замки и спустил собак. Варвары — не закон для нас. Если кто и наведается к нам — мы себя защитить сумеем.
   Мехаллим было страшно за родителей, брата и сестру. Богатая лавка, битком набитая коврами, скорее всего привлечет внимание грабителей. Дом ее будущего свекра, напротив, находился во внутреннем дворике, образованном стенами других домов —варвары вполне могли и не заметить его. Старшая сестра замолчала. Средняя шепталаЖ «О, Мимеллати!». Младшая прислушивалась к шуму на улицах, сидя в кровати и крепко обняв себя руками.
   Ветер, проникавший сквозь щели в стене, шевелил розовый тюль балдахинов и бумажные цветы на стенах. Мехаллим жалела, что не отправилась домой. На дворе — ночь. Она бы скользила узкими переулками, бесшумно как тень и, никем не замеченная, добралась бы до дома. Нет ничего хуже неизвестности.
   Послышался робкий стук в дверь. Мехаллим насторожилась. Старшая сестра проснулась.
   — Это я, — шептал хрипловатый мальчишеский голос Алланги — жениха Мехаллим.
   — Уходи! — в страшном гневе зашипела старшая. — Как ты смеешь!
   — Нет, пусть войдет, — детским голоском предложила младшая. — Мне страшно.
   — Это неприлично, уходи! — старшей сестре хотелось кричать. — Все из-за тебя! —накинулась она на Мехаллим. — Зачем ты осталась? Стыда у тебя нет!
   — Мехаллим! — пробормотал Алланги. — Я хочу...так хочу...увидеть Мехаллим.
   — Если придет отец! — горячо шептала старшая.
   — Ну, пожалуйста...в городе варвары...если нас всех убьют... Мне только взглянуть на Мехаллим, тогда я смогу узнать ее в Стране Мертвых!
   Против этого довода бессильной оказалась даже старшая.
   — Ладно, только быстро! Надень мое покрывало и выйди в коридор! — обратилась она к Мехаллим.
   Под пристальными взглядами своих будущих родственниц, Мехаллим вылезла из кровати и закуталась в белоснежное, расшитое голубыми цветами, покрывало старшей. Тихо ступая по деревянному полу босыми ногами, вышла из спальни сестер.
   В темном коридоре с очень низким потолком ее ожидал Алланги со свечой в руке.
   — Можно? — застенчиво спросил он и поднес свечу к лицу Мехаллим.
   Девушка ждала, не решаясь поднять глаза.
   — Да благословят тебя звезды! — воскликнул юноша. — Ты действительно прекрасна, как сама Мимеллати! Сестры лгали мне, говорили, что ты безобразнее Старухи-Жабы из Соммимокки!
   Тогда Мехаллим решилась взглянуть на жениха. Ей совсем недавно исполнилось четырнадцать лет, у нее была смуглая золотистая кожа и совершенно прямые, но очень длинные и блестящие, иссиня-черные волосы и огромные светло-карие глаза с голубоватыми белками. Мехаллим была очень стройна — худа, по менгарским понятиям, а жених ее, напротив, растолстел как продавец жирного сладкого молока. Но девушке понравилось его полное лицо под густой гривой курчавых темно-каштановых волос. Это лицо было добрым, и оно показалось ей влюбленным.
   — Долго вы там? — шепнула старшая, стоя по другую сторону двери. — Быстро сюда, моя невестушка!
   Алланги схватил Мехаллим за руки.
   — Пойдем со мной, — шептал он, целуя ее в шею, в подбородок, в щеки, но не решаясь коснуться губ. — Такая опасность...мы все в опасности...а тебе есть какое-то дело до приличий? Пойдем! Если все обойдется, никто не узнает, я все равно женюсь на тебе! Ты желанна, как Рамма-Тейджен! Зачем тебе это покрывало? Такая девушка должна радовать мужчин своим телом!
   Покраснев от стыда, Мехаллим вырывалась из его объятий.
   — Пусти меня, пожалуйста! Я еще не жена тебе! — лепетала она.
   Дверь распахнулась. Алланги успел в последний миг выпустить Мехаллим. На пороге стояла старшая сестра.
   — И чем вы здесь занимаетесь, да простит меня Мимеллати?
   Остаток ночи Мехаллим слушала крики и стук копыт, доносившиеся с улицы. Слушала всхлипывания младшей, молитвы средней и возмущенные возгласы старшей сестры. «Нужно думать, с кем заключать помолвку!» или «Денег много, а стыда нет!». На заре, к окончательному смятению девушки, Алланги снова принялся скрестись в дверь.
   — Мехаллим! Еще бы разочек взглянуть на тебя!
   В коридоре послышались тяжелые шаги. Шел крупный мужчина, и он был весьма разгневан.
   — Щенок! — девушка узнала голос будущего свекра. — Вон отсюда!
   Звук пощечины, тихое хныканье Алланги.
   Мехаллим закрыла лицо руками. Какой позор! Как сможет она смотреть в лицо матери Алланги, как вернется домой!
   Ей пришлось позавтракать в обществе будущих родственниц. Мать уже знала обо всем, ее преждевременно постаревшее лицо было хмурым. Нарушив в очередной раз приличия, Мехаллим первая встала из-за стола. Она сказала, что очень боится за судьбу своих родителей. Мать жениха выделила ей чернокожую прислужницу, чтобы та проводила Мехаллим до дома.
   Девушка закуталась в темно-коричневое покрывало, расшитое золотыми листьями, и вышла на улицу. Город практически опустел. Первое, что увидела Мехаллим — труп мужчины, его кольчуга была прорвана, из плеча торчала стрела.
   — О, Эннисати, помоги нам! — бормотала ее спутница.
   Чем дальше они удалялись от дома Алланги, тем больше убитых им попадалось. Были среди павших и женщины, и молодые девушки. Несколько хорошо знакомых Мехаллим домов дотла сгорели в эту ночь. Плачущие люди скитались по пепелищам, пытаясь найти хоть что-то из своего добра.
   На перекрестке Мехаллим и прислужница столкнулись с двумя захватчиками: высокие и светловолосые, они ехали на черных конях, в руках у них сверкали обнаженные мечи. Женщины замерли, не в силах сделать ни шагу от ужаса. Варвары презрительно посмотрели на них и поехали дальше. По каким-то причинам ни девушка ни ее спутница не показались им лакомой добычей.
   Мехаллим вскрикнула от радости, увидев, что дом ее отца цел. Правда, вокруг него толпились соседи. Отпустив прислужницу, Мехаллим вбежала в дом. Вход с улицы вел прямо в лавку, а за лавкой были жилые покои.
   Лавка была разграблена. Неведомые грабители — да пошлет им Мимеллати самые страшные болезни! — вынесли все ковры, не оставив ни одного. Лишенная ковров, лавка казалась очень маленькой. Ноги Мехаллим ослабели, чудовищная дурнота накатила на нее. Держась за стены, она прошла в комнату.
   Закутанные в черные покрывала старухи встретили ее воплями и причитаниями. Их было так много, этих старух... Зачем они здесь? Отец, мать, брат и сестра Мехаллим лежали на полу из грубых некрашеных досок. Здесь раньше был ковер. Они унесли и его...
   Мехаллим долго стояла над своими родными, пристально глядя им в лица. Отцу и шестнадцатилетнему брату перерезали горло — от уха до уха, как то в обычае у шенгджи. Матери и сестре размозжили головы железными палками.
   Старухи сказали Мехаллим, что среди ночи явились варвары. Они были на разгоряченных кровью конях и требовали отдать им все ковры по-хорошему — тогда они не станут никого убивать. Но отец Мехаллим, обезумев от страха лишиться своего состояния, взял самострел и послал стрелу, ранив вожака варваров в руку. Своему сыну он дал меч, но варвары, издеваясь, выбили этот меч из руки неумелого мальчишки. Кровь их вожака пролилась на пороге лавки торговца коврами — всего несколько капель — но и эта кровь требовала отмщения.
   — О, горе нам, горе, великое горе настигло род Паро Аддаты! — выли старухи. — О, горе, горе! Если разверзнутся небеса, и звезды падут на землю, если разверзнутся могилы и выпустят всех неуспокоенных, если заразные выйдут из пещер и лягут в постели наших детей — не видать роду Паро Аддаты большего горя! Чрево его женщины не выносит больше нового сына! Единственный сын Паро Аддаты умер с мечом в руке! Одна только дочь осталась от рода Паро Аддаты — Мехаллим, птица без стаи, лист без дерева, пчела без улья!
   По обычаю в течение дня родные и друзья должны приходить в дом и прощаться с умащенными благовониями телами умерших, но Мехаллим настояла на своем. Она вырыла из земли на заднем дворе шкатулку со сбережениями и все их отдала за коня и телегу, за благовонное масло. Сама омыла и умастила тела родных, обрила волосы, как того требовал обычай и, при помощи своего последнего родственника, дяди своего Тарно Аддаты, положила тела на телегу и отвезла их в фамильный склеп семьи Аддата, по прихоти судьбы находившийся на другом конце города. Жрецов она не приглашала, да и попрятались жрецы. Мехаллим прочитала молитву, пообещала родным, что будет навещать их, и вернулась.
   
   Мехаллим остановилась в доме своего дяди. Это был добрый, но чудаковатый и боязливый человек. Отец Мехаллим не любил брата и никогда не помогал ему, считая бездельником и шарлатаном. Тарно Аддата торговал целебными зельями, большая часть которых оказывалась бесполезной. Зато Тарно Аддата обычно не брал за них денег.
   Угощая девушку гороховой похлебкой, он говорил ей, что его брат сам виноват в несчастье. Вот, торговец золотыми сосудами с соседней улицы отдал все добро варварам. Зато и он, и дети его живы!
   Мехаллим сослалась на головную боль и рано ушла спать. Через полчаса дядя смущенно постучался к ней.
   — Тебе письмо от отца твоего жениха... Передала служанка.
   Отец Алланги очень любезно сообщал Мехаллим, что своей родительской властью расторгает помолвку Мехаллим и своего сына. Не желая позорить девушку, он не станет разглашать истинную причину разрыва помолвки — НЕПРИЛИЧНОЕ поведение Мехаллим в его доме. Сестры Алланги рассказали, как невеста, в одном легком покрывале, выходила ночью к жениху и оставалась с ним долго.
   Мехаллим сожгла письмо. Оно было написано на прекрасной бумаге, но с грубыми ошибками. Истинная причина! Как бы не так! Истинная причина та, что у нее больше нет ни гроша.
   Завтра же весь город узнает, что Мехаллим Аддата — падшая женщина. Сердце девушки невыносимо болело, но не о своей судьбе. Она негодовала, что этот человек так оскорбил ее покойных родителей.
   Наутро Мехаллим решилась. Она взяла лист грубой бумаги—другой в доме не нашлось—и написала письмо матери Алланги. Девушка прекрасно знала руны и обладала каллиграфическим почерком и, поскольку она вложила в письмо все свое умение, одна руна была краше другой.
   Мехаллим писала:
   «Хоть этого и не дозволяет обычай, я считаю разрыв помолвки недействительным и незаконным, ибо нет такого обычая в Менгаре: позорить невинную девушку, только потому, что она лишилась родителей и состояния. Посему я считаю, что помолвка не была разорвана. Но, с другой стороны, сейчас, когда в Менгаре льется кровь, и погибают наши братья и сестры, я считаю недостойным свободной женщины думать о радостях супружества. Думы и мечты каждого из нас, независимо от пола, должны быть только об одном — о свободе и очищении. Поэтому, смиренно кланяясь в ноги тебе, о святая мать моего нареченного, и лобызая колени моего суженого, умоляю вас предоставить мне свободу. Пока Менгар остается под властью захватчиков, я  не могу принять благодатные узы супружества».
   Мехаллим отослала письмо с соседкой, заплатив ей серебряную монету. Вернувшись, женщина вернула ей деньги:
   — Тебе они нужнее... Ты же сиротинушка теперь!
   Сидя у окна, Мехаллим слушала невнятную болтовню соседок:
   — Все покончили с собой, отравили себя ядом: его величество король, радость наша королева, детки...а теперь во дворце сидит злой колдун из Зерта...говорят, он человечью кровушку пьет...говорят, он всех нас уморить готов своим колдовством поганым... Говорят, он солнце и луну на землю сведет, и большой-пребольшой мор вызовет...
   И вдруг в голове Мехаллим просветлело, и гнетущая тоска последних часов немного отпустила ее. Мехаллим и сама не поняла, как пришло к ней это решение. Она вернулась в покои. Дядя крепко спал, очевидно, опять выпил лишнего. Мехаллим сняла со стены кинжал в черных ножнах — единственное оружие в доме. Прошла в тайную лабораторию дяди. Здесь он готовил свои зелья; в коробочках, мешочках и скляночках здесь хранились дурно пахнущие жидкости и порошки. Здесь стояли чучела птиц, а в горшках росло великое множество растений. Мехаллим знала, что ей нужно. Она долго искала и нашла, наконец, зеленую склянку с бесцветной жидкостью. На склянке — руническая надпись. Млечч. Мехаллим не знала, что этим ядом отравилась королевская семья. Он смертелен в любых дозах, вспомнила она, но в малых количествах причиняет чудовищные страдания, а в больших — дарит безболезненную смерть. Мехаллим вынула кинжал из ножен и дотронулась пальцем до лезвия. Показалась кровь. Лезвие оказалось необыкновенно острым. Дрожащей рукой Мехаллим вылила млечч на лезвие, потом спрятала кинжал в ножны. Закуталась в черную накидку и вышла из дома.
   Во дворец она попала без труда, на нее просто никто не обратил внимания. Девчонка, закутанная в темное покрывало... Что может быть обычнее? Сначала она очень боялась. Сердце Мехаллим трепетало, прислушиваясь к собственным страхам. Но в самом дворце, в его темных анфиладах и каменных двориках, было гораздо безопаснее, чем в городе. Один только раз ее окрикнули:
   — Эй, а ты куда идешь?
   — На кухню, — ответила Мехаллим, крепко сжимая под накидкой рукоять кинжала.
   — Кухня там, — указали ей.
   Мехаллим покорно пошла туда, куда ее направили. На кухне, а точнее, на одной из полусотни кухонь кипела работа: повара жарили мясо, из подвальных помещений слуги тащили наверх старые бутылки вина. Не успела Мехаллим и пяти минут потолкаться на кухне, как ее схватили за руку:
   — Эй, а ты чего бездельничаешь? Хочешь, чтоб тебя отстегали? Бери это и тащи в гобеленный зал!
   Мехаллим рассеянно взяла то, что ей дали: корзину с пятью-шестью бутылками доброго красного вина, и вышла из кухни. Она понятия не имела о том, где находится гобеленный зал, но ей хотелось проникнуть поглубже во дворец. Широкая каменная лестница, тускло горят факелы. Дозор захватчиков, жадными взглядами смерявшими саму Мехаллим и ее ношу. Большие залы с высокими потолками, полупустые и темные...правда, откуда-то доносились крики и смех. Мехаллим перешагнула через разбитую статую. Ей показалось, что там пролито вино...нет, кровь... Гобелены душили ее — такие старые, пыльные, коричневые. Гобеленный зал, подумала Мехаллим. Я что-то должна сделать здесь.
   — Ну, наконец-то, дождались! — человек говорил на североменгарском языке со странным певучим акцентом. — Эльтайг, они думают, что нам по горло хватит этого винца? Дура, надо было тащить побольше!
   Мехаллим увидела высокого бритого наголо человека в одежде из оленьей кожи, черноглазого, с резкими чертами лица и татуировкой прямо на черепе. Другой, сидевший развалясь в кресле, был немного похож на говорившего, но моложе и ниже ростом.
   — Я принесла это колдуну из Зерта, — сказала Мехаллим.
   Черноглазый захватчик расхохотался, показав девушке очень белые острые зубы:
   — А я и есть колдун из Зерта! Что, не похож?
   Мехаллим внимательно посмотрела на бритого. В его темных блестящих глазах таилось что-то, какая-то мысль...и в них, несомненно, была сила. И еще татуировка, изображающая летучую мышь: символ Эсилтейр, символ зла.
   — Колдун из Зерта смеется над святым могуществом самой Мимеллати, — с отчянием сказала девушка. — Он хочет, чтобы демоны поработили нас.
   Она сама не понимала, зачем произнесла вдруг эти последние слова про демонов, но чувствовала, что говорит правду.
   — А что, твоя Мимеллати возьмет меч и копье и выйдет с нами на бой? — насмешливо  спросил бритый. — Обычная трусливая бабенка. Да я не променяю на эту твою Мимеллати, или как ее там, распоследнюю шлюху, что танцует на столах в порту Усноден.
   Теперь Мехаллим точно убедилась, что перед ней колдун. Только колдун мог так кощунственно говорить о Мимеллати.
   — Ты прав, господин! — откликнулась она. Мехаллим подошла к врагу и, поклонившись, протянула корзину. Но бритоголового гораздо больше заинтересовала она сама. Он сорвал с нее покрывало и увидел кинжал. В тот же миг, вскрикнув от страха и ярости, девушка полоснула его по руке своим кинжалом. Черноглазый уставился на заалевшую царапину взглядом, каким человек, совершенно не верящий в привидения, мог бы смотреть на внезапно появившегося призрака. Мехаллим выронила и кинжал, и корзину. Отчаяние охватило ее. Это была просто царапина. Мехаллим забыла о том, что своей рукой отравила кинжал.
   — Сука! — крикнул раненый. — Кинжальчиком размахалась!
   — Царапина! — заметил другой, так и не вставший с кресла.
   — Сам вижу, что царапина! Посмотри на кинжал, Эльтайг! Очень хорошая вещь.
   — Всякое оружие хорошо, но в хороших руках. Иди к лекарю, Дарри! Вдруг зараза какая?
   — Да что я, не мужик и не таргер, чтоб с царапиной к лекарю бежать? Анлиля предупредить надо. А девчонку запри где-нибудь, чтоб не царапалась.
   Колдун, которого почему-то называли Дарри, вышел из гобеленной залы. Если бы хоть на миг стать такой, как эта воительница на гобелене: в латах, с копьем, на лице —бесстрашие. Эльтайг схватил Мехаллим за руку, сунул ее кинжал себе за пояс и поволок девушку куда-то вниз по узкой винтовой лестнице. Мехаллим насчитала пять пролетов, значит, они должны были спуститься под землю. Темный туннель, один-единственный факел, что вот-вот погаснет. Эльтайг открыл какую-то дверь и втолкнул в нее Мехаллим так, что она упала и больно расшиблась о каменный пол.
   Эльтайг стоял в дверях и рассматривал ее:
   — А кто ты вообще такая? Ты мстишь за мужа, за отца, или ты просто чокнутая?
   Мехаллим ничего не ответила. Как бы решив что-то для себя, Эльтайг подошел к ней, раздавил ее об пол, прижался к ней всем своим тяжелым потным телом, разорвал полотнище юбки. У меня был жених, подумала Мехаллим. Она приняла решение вытерпеть все — точнее, кто-то внутри нее принял такое решение. Хотя она совершенно не сопротивлялась, Эльтайг разбил ей лицо, расцарапал грудь, так грубо раздвинул ей ноги, что в животе у нее словно что-то оборвалось. Потом ей стало больно и противно, как никогда в жизни. Еще через мгновение Эльтайг лениво встал на ноги. Похоже, ее худое тело не доставило ему особого удовольствия. Эльтайг поправил штаны и ушел.
 
   Как только Менгар-Ролд был взят под контроль, Анлиль уехал из дворца в сопровождении двух ледниковцев и долго кружил по городу в поисках чего-то. Шенгджи не спрашивали его ни о чем. Они знали, когда нужно молчать. Жителям столицы под страхом смерти запретили выходить на улицы; но все равно, то один, то другой пытался проскользнуть под прикрытием темноты. Шенгджи стреляли по ним из своих легких, исключительно удобных луков: не следовало упускать хороший шанс потренироваться в стрельбе. Люди, сопровождавшие Анлиля, убили шестерых, включая одну женщину, переодетую мужчиной. После небольшого обсуждения было решено, что женщина «не считается». Нужно подстрелить еще двоих, и будет семеро — счастливое число.
   На перекрестке двух узких улиц Анлиль остановился. Он взял след. Здесь совсем недавно была лавка, где торговали драгоценными камнями. Прямо на мостовой в изобилии сверкали мелкие гиацинты, тигровый глаз, бирюза и дешевый жемчуг. Варвары этой мелочью побрезговали. Путь колдуна лежал дальше, в глухой переулок. Туда он и направился, когда...
   Знак беды — сверкающим черным многогранником — в клубах дыма — над притихшими в страхе домами. Беда...в многограннике имя...Дарри.
   Анлиль повернул коня и изо всех сил помчался во дворец. Шенгджи следовали за ним. Колдун различал кровь, образ девочки, потом — кровь самой девочки. Не смерть. Болезнь. Дарри был жив, но находился в смертельной опасности. Какое-то растение. Белый сок. Отвратительное зловредное растение.
   Анлиль вбежал по лестнице, расталкивая столпившихся зевак. В дверях он столкнулся с лекарем.  У лекаря было растерянное лицо. Мы не сразу поняли, что кинжал отравлен, объяснял лекарь. Это же была просто девчонка.
   Дарри лежал на кровати, его тело неестественно вытянулось, и Анлиль понял, что таргера парализовало. Уже наступила слепота. Перепуганный лекарь тщетно пытался врачевать таргера какой-то мазью.
   Анлиль осмотрел безобидную на вид царапину.
   — Убери свою мазь! — сказал он лекарю. — Она не нужна.
   — Что я могу сделать? — спросил лекарь.
   На плечах и шее Дарри проступали красные пятна. Пятна на руках уже были синими.
   — Выйдите все! — сказал Анлиль. — Вон!
   Лекарь был почти рад, что его выгнали: про себя он давно уже определил, что больной безнадежен. Анлиль взглянул на царапину. МЛЕЧЧ. Он знал этот яд, созданный в Зерте, как и все самое ужасное. Спасения нет, и не может быть. Если бы помощь была оказана сразу же, тогда, возможно... Возможно, воспользовавшись своим искусством медхли, он смог бы извлечь яд из раны. Возможно, в первые несколько секунд после ранения... Возможно.
   — Дарри! — негромко позвал Анлиль.
   Таргер начал задыхаться. Его лицо побагровело. Так и не приходя в сознание, Дарри глотал воздух. Покрытое пятнами тело, страшно выгибаясь, билось о кровать; зрачки сузились так, что стали почти неразличимы. Из груди слышались сухие хрипы; умирая, Дарри раздирал в кровь легкие. Анлиль протянул руку — его пальцы дрожали — и положил ее на грудь Дарри. 
   Зрачки Дарри начали медленное движение вправо-влево, из одного угла глаза в другой. Новый приступ судорог, от которых, казалось, могли лопнуть ребра. Анлиль отвернулся и закрыл лицо ладонями. Потом медленно опустил руки.
   — Ничтожество... Не можешь убить его, так хотя бы посмотри, как он умирает, —прошептал он и в течение почти получаса наблюдал за агонией Дарри. Когда все закончилось, глаза таргера выкатились из орбит, искусанный язык кровавой массой висел из оскаленного рта; багровые вены вздулись на шее и лбу, одна из них лопнула, и темная кровь сочилась из нее на чудовищно искаженное лицо.
   Когда Анлиль вышел из комнаты, люди, стоявшие за дверью, поспешно расступились. Мешрет Ог начал что-то говорить, но Анлиль, словно не слыша его, сказал:
   — Дарри, сын Лэйса, умер. Он был заколот отравленным кинжалом. 
   Анлиль замолчал. Его глаза нашли кого-то в толпе и расширились. Люди начали оборачиваться, потом  расступились. Анлиль выхватил стальной ледниковский нож и ударил злополучного лекаря в живот.
   — Оставить так! Пусть истекает кровью! — сказал он, поймав вопросительный взгляд Мешрета Ога. — Я хочу видеть  убийцу.
   
   Анлиль мерил шагами гобеленный зал, в котором был ранен Дарри, и ничтожные подвиги менгарских владык, запечатленные на полотнах, вызывали в нем бешеную злобу. Прошло два часа после смерти таргера. С каждым мгновением утрата казалась все более невозместимой, страшной, нелепой. Стражи-северяне ввели в залу Мехаллим со связанными за спиной руками.
   Анлиль смотрел в окно. Высокие колонны из алого меркванского мрамора окружали висячие сады на внутренних галереях дворца. Солнце скрылось давно, но пламя пожарищ, полыхающих в городе, разогнало тьму южной ночи.  Потом Анлиль медленно обернулся. Он увидел грязную девчонку лет тринадцати, в рваной юбке и накидке, худую, смуглую и черномазую. Она была страшна, глупа и, наверное, безумна.
   — Почему ты убила моего друга? — спросил он.
   — Колдун из Зерта был достоин смерти! – с торжеством ответила Мехаллим. — И я убила его.
   — Ты, правда, думаешь, что убила колдуна из Зерта? Ты убила моего друга Дарри, таргера из Ниеми. Я — колдун из Зерта.
   Мехаллим растерянно взглянула на Анлиля. Тот, другой, гораздо больше походил на колдуна, чем этот. Она смотрела на исхудавшего бледного человека с лихорадочно горящими глазами...такие глаза бывают у больных болотной лихоманкой или у линдрианских пророков, смешавших кровь с мармарайей. Она никогда еще не видела такого странного человека.
   — Ты ошиблась, — медленно проговорил он. — Ты убила Дарри.
   — Ты убил мою семью, — громко сказала она.
   — Кто был убит? — спросил колдун.
   — Мой отец...мама...брат и сестричка.
   Этот человек молчал, отвернувшись от нее.
   — Идет война, — ответил он, наконец, пожав плечами.
   — Я вернулась домой и увидела их. Все они были мертвы! За что ты убил их, джимелла?
   Анлиль позвонил в медный колокольчик. В гобеленный зал вошли Мешрет Ог и Эльтайг. Эльтайг протянул Анлилю кинжал Мехаллим.
   — Это — тот самый? — спросил Анлиль.
   — Да, — почтительно отвечал Эльтайг.
   — Я оставлю его себе.
   Он замолчал, рассматривая резьбу на серебряной рукоятке.
   — Тебе что-то кажется смешным? — спросил он у Эльтайга.
   — Нет, Таргнир.
   — А мне...мне кажется. Пусть ее уведут.
   — Она должна быть казнена, — сказал Мешрет Ог.
   — Она будет казнена. Завтра. Завтра она будет казнена. Завтра. Да. Да. Завтра.

   Мешрет Ог пытался удержать его, но Анлиль покинул дворец и отправился в город. Ветер изменил направление и спас Менгар-Ролд от огня — лишь восточные окраины дымились еще и вспыхивали сполохами. Харамзин приказал сохранить прекрасные здания Менгар-Ролда, ибо здесь будет его столица. Анлиль держал путь в южные трущобы. Его принимали за менгарца, в основном из-за восточного коня, хотя и ехал он, как всегда, в сером плаще, низко опустив на лицо капюшон. Одноэтажный дом с красными стенами и плоской крышей скрывался в роще огромных нагаритских пальм. Анлиль постучал в дверь. Чернокожий линдрианец в алой тунике впустил его в дом. Внутри было темно, на полах лежали ковры, а на коврах вповалку валялись мужчины и женщины — курильщики ворта. Сладкий дым в воздухе. Остекленевшие глаза. В сопровождении линдрианца Анлиль начал спускаться по лестнице, убранной черными и золотыми коврами. Они спустились глубоко под землю. Анлиль обменялся с линдрианцем несколькими короткими фразами, приподнял шелковую занавесь и опустился на низкую лежанку, покрытую узорными подушечками. Здесь было полутемно и душно, прекрасные ткани всех оттенков зеленого и золотистого цвета окружали лежанку мягким коконом. Откуда-то доносился перезвон колокольчиков и шепот. В ногах лежанки стоял кувшин для воды, богато украшенный драгоценными камнями. Ткань приподнялась, и Анлиль увидел молодую линдрианку, черное тело которой просвечивало сквозь пурпурное прозрачное платье. В руках она держала шкатулку, украшенную мозаикой в виде цветущих растений.
   — Ишалье! — сказал Анлиль. — Ложись!
   Она легла рядом с ним, опираясь на локоть, и открыла шкатулку. Внутри — два десятка изящных флаконов из драгоценных пород дерева, разрисованных с большим искусством. Линдрианка открыла один из них, высыпала на ладонь щепотку порошка. Хотела вдохнуть его.
   — Хыц. На-воа-пим. Нет. Через кожу.
   Она взглянула на него с укоризной, но вынула из шкатулки изящное тонкое лезвие. Надрез был сделан чуть выше запястья, и ссадина стала набухать кровью. Ногти женщины были очень длинными и бледно-голубыми. Ей трудно было удержать мелкие кристаллы афидуса.
   Потом она протянула  флакон Анлилю.
   — Хыц. Нет.
   Ее грудь тяжело поднималась. Белые как мел зубы были подпилены. Она села на лежанке, запрокинула голову назад, встряхнула копной курчавых угольных волос. Негромко рассмеялась. Анлиль не сводил глаз с алой полоски на ее запястье. Женщина нагнулась вперед, и он увидел серебряные кальбириумы, скрытые за широким воротом платья. Секира. Весы. Песочный демон. Она принялась раздевать его. Он лежал неподвижно.
   И вдруг он рванулся, схватил ее за руку и прижался губами к кровавой ссадине. Женщина заглянула в его глаза и забилась в угол.
   — Хыц...тассидан... Нет…умоляю…
   Он взял кувшин и сделал несколько жадных глотков. Его глаза почернели, пальцы свело судорогой.
   — Нумассо эндод? — в тревоге и тоске воскликнула она. — Не демон ли ты?
   Он медленно кивнул:.
   — Нума. Астибби бэто донджи мармарайо милгагат. Сата. Лэмманджи. Демон. Я взял бы твою кровь, если бы в ней не было афидуса. Прощай. Мир тебе.

   На следующий день ученый Варса Седдо, преподававший некогда историю детям бывшего правителя бывшей Республики Приолта, пошел на центральную площадь Менгар-Ролда — смотреть коронацию нового повелителя менгарских и харраканских земель, северного варвара Харамзина.
   На площадь Варса Седдо пробился с трудом. Перед высокими ступенями, ведущими к королевскому дворцу, стояли воины захватчиков: в полном доспехе, с начищенными до блеска щитами, в остроконечных шлемах, а над их головами вздымался лес копий. Были видны белые с лазоревым ромбом стяги Ледника и зеленые стяги Брилтианской республики, но ни североменгарских, ни харраканских  знамен Варса Седдо так и не увидел. Он чуть протиснулся вперед, избегая заходить в центр толпы. Слева от него оказалась смуглая линдрианская рабыня: он понял это по железному браслету на руке, которой она поправляла черное покрывало. Тан Нумиката перенял такие опознавательные знаки у харраканцев. Справа стоял полный человек в красной тунике и зеленых шароварах, с золотым амулетом на груди. Краем глаза Варса Седдо приметил медную решетку, ограждавшую центральный невольничий рынок, ныне пустой. Мальчишки уже атаковали ее со всех сторон. С необычной для своих лет легкостью Варса Седдо вскарабкался на решетку и сел, свесив ноги. Мальчишка, одетый в лохмотья, но раздобывший откуда-то щегольскую синюю шляпу с красной шелковой лентой на тулье, попробовал сдернуть Варсу Седдо, но историк внушительно посмотрел ему в глаза и сказал:
   — Имей уважение к моим летам, юноша! Мои глаза еще не слепы, и я хочу видеть тот спектакль, что покажут мне на этой площади.
   Варса Седдо был учителем более тридцати лет, и это принесло ему несомненную пользу — ибо все, кто не превосходил летами его бывших учеников, слушались его беспрекословно. Мальчишка в синей шляпе отыскал взглядом жертву в лице мальчишки послабее и, устроившись рядом с Варсой Седдо подобно воробью на жердочке, доверительно сказал:
   — Может, твои глаза и не слепы, старик, но умишко твой притупился! Ты думаешь, весь этот народ собрался здесь, чтобы взглянуть на мбингани? Здесь будут короновать великого завоевателя Харамзина!
   — Зрелища, которые показывают мбингани, часто бывают занимательнее, и незаслуженно пользуются меньшим успехом, — сказал Варса Седдо.
   Отсюда он видел, что толпа горожан на площади была ограждена от завоевателей, стоявших прямо перед дворцом, полосой острых кольев, соединенных друг с другом проволокой. Впрочем, никто не делал попыток пробраться через ограждение. И Варса Седдо мысленно уже представлял, как он опишет это в своей хронике: «Два странных мира, таких близких и таких разных — ровные ряды воинов, с ног до головы закованных в броню, стоящих спинами к горожанам, словно с нарочитым презрением, а за ними —бессчетные головы столичных ротозеев. Пестрые шляпы...шелковые платки на головах линдрианцев...черные покрывала женщин... Толпа спокойна».
   На широких ступенях перед дворцом появились трое. Варса Седдо мгновенно понял, кто они. Широкоплечий человек, покрытый броней, с мечом на бедре и боевым топором, притороченным к сапогу, был, несомненно, Харамзином. Он родился в одном из самых ужасных рехайтов Ледника, где верхний слой льда не тает даже в середине лета, вступил на двенадцатом году жизни в дружину, несколько раз был ранен, однажды сбежал прямо из-под виселицы, собрал свою собственную дружину и успешно водил ее в Шенгенодде более пятнадцати лет.
   Рядом с ним стоял светловолосый человек в бесформенном и слишком длинном сером плаще, с откинутым на плечи капюшоном. Его холодные глаза смотрели на толпу так, словно выискивали в ней кого-то. Его магическая сила была такой очевидной, что даже лишенные всякого дара люди ощущали ее как надвигающуюся угрозу.
   — Видишь колдуна? — спросил мальчишка. — Он убил тысячу человек на харраканской арене! Вот так сила!
   — Эта сила разрушила наши дома, молодой человек! — с горечью возразил Варса Седдо.
   — У меня здесь нет дома! — ответил мальчишка, жадно впиваясь глазами в тех, кто стоял на ступенях.
   Третьим был юноша с каштановыми кудрями, свободно падающими ему на плечи, разодетый в красно-черные менгарские одеяния. Шеррек, сын Диргайра Бешгера и знатной менгарки из клана Лайваланов. Диргайр Бешгер взял ее в заложницы, когда бежал на Ледник, травимый неисчислимой ратью — отмщением за его неслыханный грабеж в Кайнтоне. Она прожила с ним пять лет и родила ему сына, а он отослал ее с сыном в Кайнтон, заплатив Лайваланам выкуп за ее бесчестие. Говорили, что он сделал так, опасаясь яростного возмущения шенгджи — ибо не пристало их вождю нянчиться с ребенком, рожденным женщиной другой крови. Так твердила до конца своих дней сама Колния Лайвалан.
   Колдун в сером плаще вышел вперед. Над площадью повисло молчание. Колдун поднял руку и выкрикнул что-то на языке шенгджи.
   Мечи ударили о щиты, и пронесся многоголосый клич «Шархи!» Это слово было известно менгарцам, слишком часто оно звучало над полями брани. Оно означало «Слава!»
   — Спектакль начинается! — прошептал Варса Седдо. — Аплодисменты, благородные мужи и целомудренные жены!
   Колдун начал говорить. Горожане не понимали ни слова, но внимали с таким же напряженным вниманием, что и воины Ледника. Варса Седдо остановил взгляд на храме Двенадцатирогой Мимеллати, в котором, должно быть, умирают сейчас от голода и жажды те, кто скрылся за его стенами, как вдруг... Варса Седдо с недоумением увидел, что врата храма распахнуты и, насколько он мог понять, в храме ни души не было.
   Глухой невыразительный голос колдуна был лишен интонаций, но в этой холодной монотонности было что-то, заставлявшее людей вслушиваться в каждое слово. Он по- прежнему сжимал в руке странный предмет, похожий на рыбью кость. «Вероятно, это —моквант. Нож, сделанный не из стали, а из лобной кости касатки. Ритуальный нож», - подумал Варса Седдо. Потом он явственно различил в речи колдуна слова Нения-Осла и Нения-Нодд. «Так они называют Южный Менгар и Менгар Северный... О чем он говорит?»
   — Нения Иртарджат ха Шенгджи! — колдун резко повысил голос.
   Иртарджат — харраканское «империя», общее для всех языков... Менгарская Империя Шенгджи?»
   Снова — стук мечей о щиты. Ступая медленно и торжественно, воины-шенгджи в белых плащах вынесли на скрещенных копьях деревянную ладью, покрытую замысловатой резьбой и увенчанную по краям фигурами четырех животных: серой росомахи, короткомордого волка, медведя и льва. Животные угрожающе раскрыли пасти и подняли лапы. Следом за ними дворцовые рабы несли охапки сухого хвороста. Быстро был сложен костер, на который поставили ладью.
   -Что это они, хоронить кого-то собрались? – удивился мальчишка в синей шляпе.
   — Ладья пуста, — сказал Варса Седдо. — Это — погребальная ладья Продда, их прародителя и бога. Они сожгут ее, а потом коронуют Харамзина как Гер-Гарата, Величайшего Вождя всех шенгджи. Даже Диргайр Бешгер не был удостоен такого титула.
   — А ты откуда все это знаешь? — подозрительно нахмурился мальчишка.
   — Я об этом в книгах читал. В кни-гах. Знаешь, такие листочки с закорючками?
   — Знаю, видал.
   И тогда произошло нечто неслыханное: из-за спин десяти ледниковцев, из дворцовых врат вышел Верховный Жрец Мимеллати, старец с ястребиным профилем и грозными черными глазами, облаченный в расшитую золотом парчу, с хрустальным черепом на груди. На вытянутых вперед руках он нес серебряное блюдо, а на блюде горела драгоценными камнями корона Тана Нумикаты.
   — Позор Менгару! — вырвалось у Варсы Седдо.
   И многие из горожан зашумели, заволновались—словно северный ветер пролетел над морем. В толпе послышалось:
   — Предательство, позор!
   Глаза Великого Жреца были опущены. На секунду он остановился, словно не зная, к кому подойти — к колдуну или к Харамзину.  Подошел к Харамзину и с поклоном протянул ему корону. Харамзин принял корону и высоко поднял ее над головой. Толпа оцепенела.
   Но, словно передумав, Харамзин опустил корону. Он держал ее перед собой на вытянутых руках, а окаменевший жрец стоял рядом. Колдун подошел к Харамзину, взмахнул своим предметом, похожим на моквант, и...корона Нумикаты треснула. Двумя небрежными взмахами ножа колдун разделил ее на четыре части с такой легкостью, словно резал не металл, а тесто. Обломки короны с гулким звоном упали в пыль, и разноцветные камни покатились по ступеням к ногам воинов-шенгджи. Только один камень остался на ладони Харамзина — Большой Изумруд Менгара.
   Тогда из-за спин десяти богатырей выступила молодая женщина с лицом северянки и длинными светло-рыжими волосами. Она была одета так, как одеваются жены разбогатевших ледниковых грабителей: в красное шелковое платье и пышные меха. На голове женщины сверкала золотая диадема, украшенная бесчисленными подвесными фигурками.
   — Вероятно, лучшая роза его гарема! — сказал Варса Седдо.
   — Ничего баба! — согласился мальчишка.
   Женщина держала в руках что-то, обернутое белой тканью. Она развернула ткань и подняла над головой белое с лазоревым ромбом знамя Ледника, а потом отдала его юноше в доспехах, следовавшим за ней. В ее ладонях остался широкий деревянный обруч.
   — Легендарная корона Продда! —  усмехнулся Варса Седдо. — Думаю, подделка. Даже если Продд существовал на самом деле, корона не могла сохраниться.
   Колдун взял обруч из рук женщины и спустился по ступеням вниз, к ладье. Положил обруч на ладью, нараспев сказал что-то по ледниковски. Потом он взмахнул руками, и ладья вспыхнула, как огромный костер. Черный дым столбом поднялся в небо.
   Краем глаза Варса Седдо приметил что-то и обернулся. В окне полуразрушенного здания рынка молодой менгарец целился в колдуна из лука. И в сознании Варсы Седдо сверкнуло: неужели? Неужели сейчас?  Менгарец пустил стрелу. Коротко свистнув, она скользнула над головами горожан и остановилась в воздухе, словно натолкнувшись на препятствие. Потом — упала вниз.
   Шенгджи остались бесстрастны. Горожане взволнованно зашевелились, бросая взгляды на здание рынка.
   — Им мало кольев и проволоки, — сказал Варса Седдо. — Они поставили защитную стену. Магия. Но никто не способен удерживать такую стену бесконечно.
   Алое пламя пожирало ладью. Колдун стоял в опасной близости от огня. Серые глаза были безжизненны.
   Ладья сгорела быстрее, чем могла бы сгореть, и толпа увидела, что деревянный обруч нисколько не пострадал от огня, и что он висит в воздухе, над золой и тлеющими углями, не поддерживаемый ничем. Колдун взял обруч, загоревшийся рубиново-алым светом. Поднялся по ступеням. Протянул руку за Большим Изумрудом Менгара, вновь повернулся лицом к толпе и соединил драгоценный камень с обручом. Изумруд легко вошел в дерево и стал с ним единым целым.
   Новая стрела просвистела над толпой, и ее постигла та же судьба. На этот раз стреляли с крыши храма.
   Колдун повернулся к Харамзину. Поднял обруч. Красное сияние сменилось зеленоватым. Харамзин опустился на колени, и колдун надел обруч с изумрудом ему на голову. Сделал шаг в сторону.
   Харамзин вышел вперед. Еще стрела. Еще.
   — Зачем они стреляют? — прошептал Варса Седдо. — Колдун сумеет продержать защитную стену до конца  спектакля.
   Колдун стоял рядом с Харамзином, женщина — в двух шагах за его спиной. Знамя Ледника билось по ветру.
   Харамзин выкрикнул что-то на языке шенгджи, и воины трижды повторили этот клич. И неожиданно, взгляд колдуна, равнодушно скользивший по толпе, остановился на лице Варсы Седдо. Учитель вздрогнул: ему показалось, что на него, раздувая колпак, бросилась кобра. Одно мгновение глаза колдуна смотрели ему в глаза, потом скользнули мимо.
   Церемония была завершена. Повелители ледниковцев удалились во дворец, воины колоннами разошлись по покоренному городу.
 
   Горожане долго еще топтались возле дворца, словно ожидая чего-то. Потом медленно начали расходиться. Варса Седдо с негодованием увидел, что некоторые затеяли драку над драгоценными камнями из короны Нумикаты, брошенными шенгджи на произвол судьбы. Он услышал взволнованный шепот. Переговариваясь, люди шли в дворцовый сад — тот самый, где высился фамильный склеп погибшей королевской династии.
   Варса Седдо направился туда же. Под закопченной мраморной аркой—воротами в сад—стояли вооруженные ледниковцы. Горожане жались друг к другу, проходя мимо них, но любопытство влекло их вперед. Гигантские королевские акации и тенистые сикоморы почти не пострадали — стена защитила их от камнеметов и огня. Только два расщепленных дерева упали на аллею в глубине сада. Мрачно глядя по сторонам, горожане шли к королевской усыпальнице, и останавливались перед ней.
   Приблизившись, Варса Седдо увидел, что на мраморных ступенях усыпальницы лежат тела короля, королевы и наследников. Их извлекли из склепа и оставили здесь, не сняв с них тех драгоценных одежд и украшений, в которых они были погребены. Золотая сережка с подвесками почему-то откатилась в сторону и лежала на песке. Взгляды горожан были полны безнадежного уныния. Никто не произносил ни слова.
   Черные грифы, втянув змеиные шеи в плечи, сидели на деревьях. Один из них взлетел, описал круг и опустился на крышу склепа. Золотые буквы над дверями гробницы были перебиты. К вратам усыпальницы цепями была прикована обнаженная девушка-менгарка, все тело которой было покрыто кровоподтеками. Она висела, уронив голову на грудь и не касаясь ступнями земли, покрытая мухами. У подножия гробницы ее охраняла шеренга ледниковцев с обнаженными мечами. 
   Кто-то прошептал:
   — Кто она? За что ее?
   Мрачное молчание сломалось. Боязливый шепот:
   — Да кто ж ее знает...
   — Молодая совсем.
   — Говорят, она колдуна убила...
   — А на площади кто был?
   Варса Седдо повернулся и зашагал в ту квартиру, что он снимал. Хозяйка дома охала и бранилась посреди двора, вновь и вновь перечисляя убытки: окаянные варвары забрали всю монету, все блюда и кубки, даже на отрез красного шелка — и на тот польстились! Разговор у них короткий: выноси все сама, или мы спалим дом. Из окна третьего этажа был виден дым, стелящийся над догорающим восточным предместьем. Холодало, солнце уходило за горизонт. Разносчик воды прошлепал по мостовой деревянными сандалиями. И он, и его ослик — призрачная картинка из навеки ушедшей жизни. Варса Седдо закрыл ставни и зажег свечу. Он хотел немедленно пополнить свои записи подробной хроникой увиденного, но просидел несколько часов над чистым листом, сжимая сухое перо и шевеля губами. В предрассветный час он лег спать, и война ему не снилась.
 
   На гробе из черного дерева золотом были высечены буквы ДАРРИ, СЫН ЛЭЙСА. В гроб Анлиль вложил фигурку таль-фальдар, навеки запомнившую те слова, что он прошептал ей на своем странном языке. Мешрету Огу это показалось кощунством. Потом Анлиль приказал четверке ледниковцев вынести гроб в дворцовый сад, где его уже поджидал боевой дракон. Мешрет Ог слышал распоряжения, которые Анлиль отдавал шепотом. Дракон должен был отнести гроб в какую-то колдовскую башню на земле Внутренней Ниеми. Анлиль хотел, чтобы таргера похоронили возле нее.
   Анлиль дотронулся до крышки гроба, прошептал что-то, потом отошел в сторону и приказал:
   — Выносите!
   Мешрет Ог подумал, что Дарри заслуживал более пышных похорон, хотя никаких заслуг, за исключением того, что он был другом пророка Таргнира, ледниковец за ним так и не смог припомнить. Прощались с Дарри лишь двое: сам Анлиль и Мешрет Ог. Больше Анлиль не пустил никого.
   Они вдвоем спустились во двор. Дракон ожидал на мощеной булыжником площадке. Ледниковцы с опаской приблизились к нему, но им был дан приказ. Они крепко привязали гроб к спине дракона. Немного отошли и обнажили оружие. «Шархи! Слава!».
   Дракон взлетел стремительно и сделал круг в смеркающемся небе. Золотые буквы сверкнули в лучах заходящего солнца. Дракон умчался на север.
   — Меньше, чем через два часа он будет в Ниеми, — сказал Мешрет Ог.
   — Вернемся в дом, — ответил Анлиль.
   У одной из бесчисленных дверей, ведущих во дворец со стороны внутреннего сада, вся стена была затянута густым покрывалом зеленого еще вьюнка. Анлиль вдруг подошел к этой стене, несколько мгновений смотрел на нее...
   — Цветы...
   Мешрет Ог разглядел несколько розовых цветков. Это было удивительно, ведь даже в теплом Менгаре такие растения не цветут осенью. Анлиль начал обеими руками рвать стебли. Он бросал их на землю и топтал ногами.
   Мешрет Ог не знал, что делать.
   — Успокойся! — сказал он.
   — Успокоиться?! Почему я должен... Я спокоен! — заговорил Анлиль странным неестественным голосом. — Это он...слышишь...он! Как я могу успокоиться?!  Меня заставили семь с половиной часов простоять на коленях у вырытой для меня могилы! А потом он пришел и сорвал цветок вьюнка! А потом он начал делать это со мной! —Анлиль  закатал рукава и показал Мешрету Огу белые шрамы. — Ты, что, думаешь, я сам себе это сделал?! Я дошел до того, что... Он меня заставил! Я не хотел! Меня заставляли!
   Сознавая, что он рискует жизнью, Мешрет Ог схватил Анлиля за плечи и крикнул:
   — Возьми себя в руки! Ты — Таргнир!
   Анлиль обхватил голову руками и сполз вниз по стене. Мешрет Ог обернулся: не видит ли кто это проявление слабости, невозможное для пророка шенгджи?! Они были одни.
   — А сейчас они убили Дарри... Эльви. Алвен Ройд. Мэйту. Цынкыбат. Дарри. Я всем приношу несчастье!
   — Хором! Уппо уппом римгак. Хайбет соггари дай шенг. Карабб — дар уппо гагга. Айба, фай уппо зиллгагга, — сказал Мешрет Ог. — Успокойся! Кровь смывает кровь. Пророк сам выбирает свой путь. Если хочешь — пролей их кровь. Выбери, чью кровь пролить.
   — Вернемся в дом, — тихо повторил Анлиль, поднявшись на ноги.
   В полутемной комнатке — напрасная скромность! — Анлиль подошел к деревянной клетке, внутри которой клевала зерна желтобокая иволга. Он открыл дверцу, подошел к окну, распахнул ставни и выпустил птицу в сад. Перед тем, как Анлиль захлопнул ставни, Мешрет Ог успел увидеть стену королевской успыпальницы и прикованное к ней тело, но не смог понять, жива ли еще убийца Дарри. Иволга умчалась в древесную тень. Анлиль закрыл окно.   
   — Завтра я поеду в Кайнтон. Ты слышал, о чем мы говорили с Харамзином? Нужно взять три западные гавани, чтобы начать вторжение в Зерт. Именно война с Зертом станет основной нашей целью в грядущем году.
   — Твоя воля священна, Таргнир.
   Мешрет Ог спустился во двор. Кликнул служанку из числа бывших дворцовых рабынь.
   — Видишь это растение? — спросил он. — Собери тех, кто служит здесь, и вели им сорвать и сжечь все такие стебли.
   Мешрет Ог был рад, что они возвращаются на север: начинается зима, вьюнок завянет, если уже не завял. В любом случае, он готов был истреблять его по всему пути до Кайнтона. 

                КОНЕЦ  ВТОРОЙ  ЧАСТИ