2
Марк преподавал у них экономику, а встречаться они стали после первой же сессии, вернее – после первого экзамена, на котором он успел рассмотреть Раду, а та от волнения вообще ослепла. Его она видела на лекциях, и этого хватило, чтобы влюбиться. В него все влюблялись. Он был создан для этого – чтобы влюблялись, плакали из-за него ночами. У него не было и половины тех мужских внешних достоинств, которыми природа одарила примитивного Виталика. Рост средний, уши торчат из-под длинноватых волос (потому, наверное, и отрастил их), глаза узкие, татарские, рот большой, нос тоже, щеки впалые.... А все вместе – сплошное обаяние! Бывает же такое. Обаяние ума и характера, обаяние лукавого юмора в каждой интонации и фразе, обаяние улыбки – и вот уже не видны уши, глаза кажутся просто большими, нос благородным, рост – выше среднего... Ну, и так далее!
На его лекции сбегались со всех факультетов, потому что Марк Борисович мертвую науку превращал в живой пример сегодняшнего дня, так тесно переплетенный с другими эпохами, странами, историческими формациями, общественным строем, что всем казалось – они смотрят интересный фильм. Не надо и экрана с его картинками – Марк Борисович своей мимикой, жестами и красноречием будил воображение даже у тех, кто был лишен начисто правого полушария. Воображение, наверное, рождалось в левом – вопреки всем законам физиологии.
А у Рады оно было развито благодаря чтению, и артистизм Марка поразил ее сразу, с первой же лекции. Вот почему она была потрясена, когда, поставив в зачетку оценку, Марк вкрадчиво спросил ее:
– А что вы, Рада Викторовна, делаете сегодня вечером?
– А что делает ваша жена сегодня вечером? – в тон ему ответила Рада, сраженная собственным нахальством. Как ей не хотелось разочаровываться в этом человеке!
Марк расхохотался, забыв, что за его спиной несколько пар женских глаз уже оторвались от своих билетов, прислушиваясь и приглядываясь.
– А нет у меня жены! – шепнул он с торжествующей улыбкой. – А у вас – мужа.
– А откуда вы знаете? – улыбнулась она.
– От верблюда, – хмыкнул Марк Борисович. – Так что?
Она сказала:
– Я в коридоре подожду.
И вышла на чужих ногах, плохо соображая от волнения.
...А потом были пять лет счастья. Потому что Марк оказался не просто веселым человеком и умницей, а терпеливым необыкновенно.
В первый же вечер, который они провели вдвоем, гуляя по городскому парку, Рада честно предупредила:
– Учтите, я ужасный человек!
– Вы – склочница? – улыбнулся он, состроив гримаску нарочитого ужаса.
– Почему – склочница? – удивилась она.
– А что значит – ужасный? Для меня – это баба-склочница. А больше я ничего не боюсь. Так, расшифруйте!
– Ну, у меня характер жуткий. Мама со мной мучилась, потом тетка, у которой я несколько лет прожила, потом первый муж, соседи мной недовольны.
Он рассмеялся так заразительно, что и Рада улыбнулась.
– Соседи – это уже серьезно!
Когда он на своей шкуре испытал перепады ее настроения, то просто сказал ей:
– Дорогая, да ты – сама стихия! Дождик, солнышко, буря, наводнение... Я не собираюсь с тобой сражаться!
После приступа очередного отчаяния из-за какой-то ерунды, Рада покаянно прижималась к Марку щекой:
– Ну, прости ты, дуру ненормальную! Мне же обидно было слышать твой упрек! Я никак не могу всем угодить!
Засыпали они в обнимку.
– Что у нас сегодня, какой прогноз? – спрашивал он утром, целуя ее глаза.– Слепой дождик или цунами? О, вижу – солнышко. Это хорошо. Сегодня у меня трудный день.
Марк, помимо лекций в институте, подрабатывал юристом на крупной фирме, торгующей недвижимостью. Этот бизнес пошел в гору, а у Марка оказалось две специальности. У вечно безденежной Рады появились «лишние» деньги. Марк и здесь бы на высоте – не устраивая инспекций в ее хозяйстве: просто выдавал сумму, достаточную для Рады, приученной экономить.
Она приоделась, похорошела. Правда, по старой привычке экономить сама себе делала маникюр, химическую завивку, еще и пристрастилась вязать крючком модные вещички.
Марк был старше на целых десять лет, хотя выглядел молодо. Однокурсницы Рады находили его похожим на альтиста Юрия Башмета, сама Рада считала, что он больше смахивает на скрипача Владимира Спивакова, ансамбль которого просто обожала.
Марк настаивал на покупке новой мебели и приличном ремонте. Он любил комфорт – пусть даже на такой малой территории, какой была двухкомнатная хрущевка.
До того как он перебрался к Раде, Марк жил в просторной родительской квартире вместе с сестрой Розой. Та вышла замуж и быстренько родила одного за другим троих ребятишек. Дружная семейка Марка не притесняла, выделив ему комнату, но тот сам подписал себе приговор, разрешив малышне вторгаться на его территорию, когда им вздумается.
Покоя он лишился. Надо было продавать квартиру, купить себе отдельную, но сестра проявила упорство, не желая расставаться с родовым гнездом. И Марк тянул, тянул эту проблему, втайне мечтая, что сам заработает и оставит сестре облюбованное гнездышко из четырех комнат в старом доме.
Неожиданное решение сорваться и уехать в Израиль пришло в голову Розиного мужа. Что они все пережили тогда, уговаривая друг друга не делать ошибку!
– Если бы еще в Штаты, я понимаю, но Израиль?! – бушевал Марк, растерявший всякое обаяние. – Оттуда многие возвращаются, а ты – туда! На войну с арабами! В жарищу! А зимой там не топят! У них нет отопления, ты знаешь? А ты у нас боишься и холода!
– Дима сказал – мы потом в Америку переберемся! Так все делают. Или в Германию.
Дима же подсказал жене, как ускорить отъезд, – продать приватизированную квартиру. Что жена и пыталась сделать, по секрету от брата найдя покупателей... Марк не соглашался на продажу. Но Роза вдруг проявила такую настырность (покупатели давали очень хорошие деньги), что Марк плюнул на все и сдался, приняв свою долю деньгами. На них можно было купить однокомнатную квартиру в приличном районе.
Однако отношения между сестрой и братом потеряли всякую сердечность.
Даже прощаясь перед отъездом, Марк был незнакомо суров, чем довел Розу до истерики:
– Я думала, если ты останешься ...без родного крова, то... уедешь с нами! – плакала она, хватая его за руки. – Мы же любим друг друга! Я просто... схитрила, понимаешь? Я думала – ты нас не бросишь! Поехали с нами, Марик!
Словом, закатила еще ту драматическую сцену. А он все-таки ушел, ничего не обещая.
Марк снял квартиру у старого приятеля, подбирая себе новое жилище. Деньги все-таки получил хорошие.
Приятель жил в Германии, с удовольствием пустил «сторожа», да еще такого верного и честного.
Когда на сцене появилась Рада, Марк запер квартиру приятеля, но наведывался туда. Он хотел присмотреться к Раде, а потом уже решить вопрос о кардинальном повороте своей жизни. Помнился ужас первого брака, катастрофического по форме и содержанию, но, слава Богу, не оставившего следов в виде ребенка. От той женщины иметь ребенка он бы не хотел.
Рада пришлась по душе, несмотря на строптивый нрав. Сначала любил как женщину, потом зауважал, открыв в ней целый букет достоинств. С нею было интересно, она была отходчива в своих обидах и не злопамятна. Она ценила добро и умела анализировать собственные ошибки. Конечно, как и большинство, – запоздало, когда поезд ушел, но все-таки...
Рассказывая о своей жизни, не такой уж и богатой событиями, но неуютной, она никого не обвиняла.
– А что она могла мне дать, Марик? – говорила Рада о матери. – Мамина старшая сестра была культурнейшим человеком! А моя мамочка... словом, продавщица по сути, хотя и заведовала магазином. Жить с алкоголиком, не иметь образования и все-таки выбиться в начальство, пусть и маленькое, – это же... это же надо характер иметь, правда? И даже какой-то стратегический ум! Папу – долой, хватит, намучилась, а дочку – в самое замечательное место – к умнице-сестричке, в тихий городок, где люди еще живут по старинке! Она деньги высылала каждый месяц, на праздники – с прибавкой. А тетушка... ух, до чего строгая была! Восемь вечера – домой! Пока уроки не сделаешь – гулять не выйдешь! Пока книгу не прочитаешь по программе столько-то страниц в день – никаких гулек! Лежа нельзя читать, стоя нельзя есть, шаг вправо – расстрел!
– Прямо армия!
– Зато я научилась есть ножом и вилкой, пользоваться носовым платком, салфетками, не кусать один пирожок по очереди с подружкой, не говорить «ляжь!», не брякаться в чистую постель с грязными ногами! О, много чего я в том доме усвоила навсегда!
– Они что – росли в разных семьях? Если такая разница в воспитании?
– Сестрички? Ну да. Их родители разошлись рано и поделили детей: мама осталась с отцом, тетя Оля с матерью. Уж не знаю толком, почему так... Разные и получились. Но всю жизнь поддерживали кровную связь. Имею в виду сестер. Так что моя мамочка знала, куда свою дочку сплавляет. Спасибо ей! Между прочим, когда мать заболела туберкулезом, то приютила ее Ольга у себя – после больницы. Памятник из золота надо при жизни Ольге Батьковне поставить. Марик, если бы не она, я бы сейчас материлась, пила водяру, закончив ПТУ в лучшем случае, вышла бы замуж за сантехника и говорила ему: «А ну ляжь, скотина!»
Марк смеялся:
– Такая ты была изначально плохая девочка?
– Изначально я возвращалась домой со двора в одиннадцать, когда папа дрых после пьянки, а мама – устав от скандала с ним. А было мне девять лет. Двор большой, ты же знаешь, Из четырех домов сбегалась ребятня – туча! Все радостно матюкались, пока мамы не слышат, играли в войнушку, звонили в двери соседей, а потом драпали, воровали с прилавков яблоки, сидели задницей в песочнице, елозя там ногами, а потом с этими ногами – в постель. А у тебя что – детство было приличное?
– Да, вполне, типичное для еврейской интеллигентной семьи – в первом поколении интеллигентов, уточняю. Дворец пионеров с его кружками, куда меня насильно водили, музыкальная школа по классу ф-но, откуда я, правда, сбежал после пятого класса... Я помню, что строил самолеты в школьном кружке, выпиливал лобзиком что-то, меня водили на каток, в плавательный бассейн и, конечно, я должен был учиться лучше всех в классе.
– Получилось?
– Это единственное, что я мог делать без особых усилий. Музыканта из меня на горе моего папы не получилось, фигуриста – на горе мамы – тоже, пловец из меня хреновый. Самолетостроением, на горе дедушки, я так и не увлекся.
– Бедненький...
Продолжение http://www.proza.ru/2010/03/31/1400