3
Когда Рада сказала Юрочке, что ее все бросают, она была не точна. Марк ее не бросил. Он просто уехал в Израиль. Случилось непоправимое: Роза заболела рассеянным склерозом, став практически инвалидом, и муж ее, Дима, хоть и не бросил семью, но нуждался в помощи. Родня, заманившая их с Розой в Израиль, помогала, как и государство, но все это носило характер хаотический, нестабильный, и оказалось, что ближе Марка у Розы не осталось никого.
Он уехал сначала на разведку, как утверждал, потом остался еще на время, потом стал звать к себе Раду, обещая жениться немедленно.
«Девочка моя, родная, – писал он Раде в одном из писем. – Я не могу пока бросить семью в таком плачевном состоянии. Хотя Роза и находится в клинике, а дети пока при отце и ходят в школу, но лечение дорогое, Розу придется забрать домой. Нужна сиделка. Я тебе обещаю: если приедешь, не стану тебя грузить своими проблемами. Мы будем жить отдельно. Просто у нас так принято: семья в трудную минуту должна помогать тому, кто в помощи нуждается. Морально! Я не имею в виду, что стану пахать на чужую семью, имея свою! Тем более, что надеюсь на наших общих с тобой детей, а я человек ответственный...»
«Теперь он о детях общих заговорил», – горько думала Рада, не раз намекавшая на свое желание иметь детей. Марк отмалчивался. Это была единственная тема-табу между ними. Странно: ведь Марк относился к людям, умеющим все просчитывать на будущее. Чего он боялся?
Не хотела Рада уезжать ни в какой Израиль! Она была из тех куликов, что хвалят свое болото. Ужасная страна, как уверяли все вокруг, то есть Украина, казалась ей единственным местом, где она может чувствовать себя дома. Рада привязывалась к месту намертво, как кошка. Потому и плакала ночами, когда переехала к тетке, вспоминая свой убогий уголок в маминой квартирке, где она делала уроки, с такой любовью, словно это был маленький рай. Ей снилась даже лампочка-ночник над кушеткой, которую мама из магазинной подсобки перетащила в дом, даже телевизор с маленьким экраном вызывал у нее нежность. Она теткин большой и цветной не могла долго освоить. Даже не хотела разбираться во всех этих непривычных кнопочках на пульте.
Вернувшись домой, снова затосковала – теперь по теткиным удобствам, по книгам в шкафах, по креслу, ее личному, по отдельной комнате. И уже теткин двор снился, и клен прямо под окном ее комнаты, и цветы на балконе. Их балкон, мамин, был заставлен всякой тарой – от бутылок до ящиков из картона со всяким хламом.
Уехать в чужую страну, где тебя будут окружать чужие лица, где надо будет менять работу, чему-то снова учиться? И она больше не увидит своих приятельниц! Пусть их немного, но они есть и звонят, не забывают! Не видеть этих привычных бабок у подъезда? Да она в том Израиле никому не будет нужна! Здесь даже соседки искренне интересовались ее жизнью! Вон какими оказались, когда мать умерла! Помогали хоронить, поминки сами такие отгрохали... И пусть она с ними ни разу не посидела, но и ссор не было, и знала: если случится что-то, то есть к кому бежать за помощью!
За три месяца до своего отъезда Марк купил компьютер и даже установил Интернет. Он верил, что умная Рада научится пользоваться этой штуковиной, и связь с ним не прервется!
К моменту, когда Рада пригласила соседа помочь с Интернетом, она на почве этой выматывающей душу переписки со своим далеким возлюбленным была на грани истерики. Ежедневный отчет Марика о состоянии здоровья сестры Розы и успехах в воспитании чужих отпрысков, а также уже ставшие привычными уверения в любви к ней и просьбы все-таки решиться на переезд, стали тяготить Раду. Она вдруг почувствовала себя каким-то довеском, приложением к чужой жизни, который всем мешал. Особенно ее Марику, который не хотел выглядеть подлецом в ее глазах и предлагал свой вариант компромисса – как всем угодить.
Она не очень верила в такую жертвенность, хотя и не могла заподозрить его в намеренном обмане. Скорее всего, Марк дал себя втянуть в чужую беду и сам не мог выкарабкаться из нее. То ли он оказался таким безотказным по слабости характера, то ли слишком добрым. Но тогда получается, что она тоже стала жертвой этой доброты, стороной страдательной.
В один из таких вечеров, когда Рада от тоски одиночества не могла найти себе места, она влезла в Интернет, побродила по разным сайтам и случайно вышла на один из литературных порталов. Ей показалось это интересным.
Несколько вечеров Рада провела за чтением рассказов неизвестных ей авторов. Потом сообразила, что часть из них – это не писатели, а обычные графоманы. Научилась, не теряя времени, находить «настоящих», то есть профессионалов – по стилю, почерку... Все-таки начитанность сыграла свою роль, сформировав определенный вкус на хорошую прозу. У нее появились свои любимцы, которым даже хотелось высказать свое мнение. Но она не знала – как. Думала, что зарегистрироваться может только пишущий, а она – никто, и мнение ее никому не нужно.
Теперь после работы, наскоро поев, она бежала к компьютеру – сначала проверить почту, потом ответить на письма. Кроме Марка, ей писали еще две однокурсницы, жившие в этом же городе. Затем она погружалась в чужой придуманный мир... Он отвлекал ее от собственных переживаний и не особенно тревожил. Пока Рада не обнаружила, что есть еще один портал, где печатали стихи...
Нет, она не была ни знатоком поэзии, ни любителем ее. В школе «проходила по программе» все, что было положено. Одни поэты ей нравились, других не понимала (эти раздражали). Но никто не волновал до такой степени, чтобы перечитывать, упиваясь музыкой ритма и рифмы. А запоминала все равно легко. Если бы у нее спросили, кто ее любимый поэт, она бы привычно ответила: Пушкин, Есенин... А потом бы задумалась, кого еще назвать, чтобы не прослыть полной невеждой. И добавила бы Пастернака, Ахматову, которую положено любить, или Цветаеву, у которой она как-то прочитала несколько хороших стихов, но в целом которую не понимала, а значит – и не любила. Та же история была и с современными классиками типа Беллы Ахмадуллиной.
Словом – поэзия не была ее стихией и доходила до сердца лишь под музыкальным соусом. Многие стихотворения, ставшие песнями, особенно в исполнении Пугачевой, трогали Раду до слез.
Своего Поэта она нашла на портале, прочитав рецензию на его стихи, полную чувственного восторга. Еще удивилась: значит, есть люди, которые и в наше непоэтическое время не только читают стихи, но и жить не могут без них!
Сначала ей стихи Поэта показались слишком сложными, даже заумными, потом она открыла совсем маленькое и поразилась его емкости:
Обручены мы и обречены
Одной напастью и одним ночлегом.
Мы так между собою сплочены,
Что шаг вперед считается побегом!
Вдруг поняла, как это талантливо и вполне доступно даже ей, бестолковой.
Воображение рисовало какую-то абстрактную картинку, а в сердце тихо-тихо рождалась грустная нежность даже не к этому конкретному поэту, у которого были такие сложные отношения с любимой, а к самой ситуации, такой мучительной для многих. И она тоже словно попадала в эту категорию обреченных, и она была повязана любовью-мукой... Правда, она уже выпала из обрученных...
Странно, что после этого узнавания ситуации Рада уже по-новому перечитала стихи. Теперь они ложились не только на слух музыкальными фразами, но бились в унисон с ее сердцем. Философский смысл она постигала тоже сердцем:
Смените тени вашего лица
На отражённый свет хрустальной рюмки.
Я дам вам на дорогу в два конца
Последний грош своей сердечной сумки.
Привычка читать на ночь стихи не потеснила собственную боль, но словно приобщила ее к боли всеобщей, которую человеку вообще суждено переживать, теряя любимых. Она не одна в этом океане любви, где тонут и выплывают на поверхность, гибнут и спасаются ежедневно миллионы женщин и мужчин.
И вдруг на тебе – компьютер завис на целых двое суток! Рада потеряла связь и с Марком, и со своим Поэтом.
С соседями по дому у нее последнее время сложились ровные отношения: те к ней словно потеряли интерес, а, может, были заняты своими проблемами. Она же не имела привычки лезть в чужие дела – своих хватало. И вот побежала по соседям – за помощью. Не получилось. В этом доме молодые не задерживались. Подросшая молодежь любила простор, свободу от предков и комфорт. Уходя из дому на съемную или купленую квартиру, прихватывала главное – компьютер. Старики обходились телевизором.
Так что охваченных Интернетом да электронной почтой в их подъезде не нашлось.
Тогда она и вспомнила о мужчине, который жил на пятом этаже в полном одиночестве. У него был вид интеллигента. Этот должен иметь компьютер. Чем-то он напоминал ей Марка – может, худобой, длинными волосами, которые вьются как-то по-женски, хотя и собраны резинкой на затылке. А, может, темными глазами и какой-то беззащитной улыбкой.
Правда, Рада редко видела его трезвым. Он всегда поднимался наверх нетвердым шагом, делая паузу на каждой площадке. Сначала он ей показался даже больным. «Бедняга, – почему-то пожалела его однажды, – а ведь ничего, симпатичный дядечка... Что ж он так себя гробит?»
Конечно, в тот вечер она повела себя безобразно. У нее снова испортился характер, едва из повседневности исчез Марк, умевший сдерживать ее эмоции. Вернее – присутствие Марка рядом успокаивало нервы, настраивало на мир.
– Что-то у нас зачастили солнечные денечки! – как-то заметил Марк. – Даже дождик идет слепой, без грозы.
– Соскучился по бурям? Можем устроить цунами, – отшутилась Рада.
Цунами она устроила себе – через две недели после его отъезда. Пострадавших не было. Кроме одной тарелки и чашки с трещиной...
Однажды Рада и Юрочка встретились на лестнице, и оба обрадовались этому. В тот вечер Юрочка ждал Наташу в гости, а потому не выпил ни капли.
– Может, заглянете сегодня? – спросила Рада.
– Опять проблемы?
– Как раз нету проблем! Есть только новые стихи моего любимца. Ну, отвечайте! Накормлю!
– Меня кормить не надо, я наеденный, – усмехнулся Юрочка.
– Тогда напою. У меня не распечатана бутылка коньяка.
– Спасибо, не надо коньяка. Не любитель.
– В общем – не хотите в гости к барышне зайти? – словно обиделась Рада.
– Очень даже хочу! Но сначала – домой забегу. Кое-что прихвачу.
– Только без глупостей, ладно? У меня полный холодильник.
Они разбежались в приподнятом настроении. Юрочка еще и радовался такому совпадению: ведь как хотелось туда, к друзьям, а он сдержался.
Точно сама Судьба его вела мимо знакомого кабака.
Они провели замечательный вечер. Коньяк все-таки распечатали и выпили крошечную дозу. Юрочка за себя боялся, но все обошлось: сытный ужин удержал его от повторной рюмочки. А Рада выпила вторую со словами:
– Ну, пусть нам будет хорошо!
Тост получился двусмысленный, хотя Рада вложила в него прямой смысл.
Ей все больше нравился этот человек, оказавшийся еще и знатоком поэзии. Они вместе почитали новые стихи, даже сравнили их с «чужими», радуясь, что их Поэт оказался круче. Потом написали рецензию на будущее – когда Рада решится все-таки стать на портале «своей».
Неожиданно нашли интересную миниатюру Светланы Суриной, с философским подтекстом и названием – «Высота». Не сговариваясь, вернулись к началу, прочитали второй раз два первых абзаца:
«Желание подняться над собой может быть убито представлением о том, ЧТО ты увидишь с этой высоты: пропасти, падение, провалы... Страшно не то, что ты можешь сам упасть или не суметь сойти с этой высоты. Страшно, что желание подниматься может быть сбито, и ты навсегда останешься внизу. Тогда ты, конечно, не увидишь ничего страшного, угрожающего, но в этом случае ты не узнаешь и величия Высоты – и просто победы над страхом, над собой!» *
Светлана Сурина. Высота.
Переглянулись.
– Умная особа, – сказала Рада и вздохнула. – Только мне не по зубам.
– Такие вещи надо читать не один раз. Здесь... как бы это точнее сказать, – много мыслей на малом пространстве.
– Ух, ты-и, – сказала Рада, восхищенно разглядывая Юрочку вблизи. – Да вы тоже не лыком шиты. С вами надо держать ухо востро...
Молча и терпеливо, как два отличника, прочитали еще раз – до конца. Рада видела краем уха, что Юрочка делает вид, будто читает, а сам ее разглядывает исподтишка. Он-то все понял!
– Да поняла я, не такая уж и дура! – неожиданно рассердилась Рада, убирая страничку с миниатюрой. – Высота! Не про меня это. Никогда я не поднималась так высоко, чтобы бояться упасть.
– Тут и о победе над собой. Это скорее для меня. О страхе поражения.
– О чем вы, мудрец? Может, и вы состряпаете нечто подобное? Это вы можете сделать, я уже поняла.
– А давайте вместе сочиним какую-нибудь штучку?
– И появится на портале парочка новых графоманов? – улыбнулась Рада.
– А мы под одним псевдонимом, а? – предложил Юрочка.
– Вы это серьезно? В каком жанре хотите?
– Сказку.
– Про белого бычка?
– Так, не язвите, дорогой соавтор. Дайте подумать.
Какое-то время они сидели в позе Роденовского мыслителя – каждый на своем стуле, уставившись в пространство невидящими глазами.
– Со сказочным жанром у меня проблемы, – сдалась первой Рада.– Все уже сочинили до нас.
– Не мешайте творить. У меня сюжет наклевывается. Сказка о дураке.
– Сказка о дураке и дуре, – поправила Рада с улыбкой.
– Вы – гений, Рада!
– Я просила меня называть не так.
– Пардон, Ада. Вам, кстати, так идет улыбка! Эти ямочки...
– А вам так идет трезвость! Этот ясный взгляд!
– Вы меня серьезно приписали к алкашам?
– Я просто предупреждаю: не люблю эту породу – пьющих.
– Вы слишком откровенны. Можно сказать – беспардонны.
Рада пожала плечами, буркнула:
– Уж извините, такая уродилась.
Прежнее легкое настроение тут же улетучилось. Несколько минут помаявшись, изображая творческий процесс, Юрочка сказал:
– Ладно, на сегодня хватит. Главное – есть название. А мне пора домой.
«Дура я набитая! Хамка! Никак не могу свой язык придержать!» – ругала себя Рада, оставшись в одиночестве.– А он... еще терпит! Другой послал бы! Правда, Марик...»
Как странно: она сегодня забыла о нем! Впервые образ Марка не возник перед глазами, как обычно. В этом возникающем образе он был красивее, чем в жизни. Ходил за нею всюду привидением. Она кожей его чувствовала, его голос слышала! А сегодня Марик испарился из ее воображения!
Рада пока не могла понять, огорчает ее это или радует. Юрочка не мог соперничать с Марком, который всегда и во всем был комильфо, тем более внешне. Он был всегда подтянут – даже в компании, где много пили и курили и теряли привлекательность. Рада любовалась им, когда Марк читал лекцию в аудитории, и это любование не исчезло, когда ее кумир оказался рядом, близко. Он даже из ванной выходил в махровом халате, не теряя благородной осанки. Рада не видела его жалким и пьяным, каким попадался ей на глаза этот новый знакомый – сосед по имени Юрий. Странно, что его хотелось все время называть Юрочкой. Что-то в нем было не жалкое, но жалобное, как в красивом цветке с надломленным стеблем.
Рада больше не плакала ночами от отчаянья, оно притупилось, сменившись печалью, которая не отпускала до конца, даже на работе. Все было с ним связано – с Марком. Даже работа, куда ее тоже устроил Марк после окончания института. Она успела вырасти за последний год до топ-менеджера в экономическом отделе крупной торговой фирмы, хотя пришла сюда пешкой, не умеющей толком ходить. День был не нормирован, она уставала, бывала в напряжении. Однако Марк все равно держал ее, двигался рядом невидимой тенью, словно став ее частицей. А вечером, когда она читала его письма, он оживал. Ей хотелось к нему – обнять, прижаться. И все чаще приходила в голову мысль – уехать туда, все-таки уехать. Пока еще зовет, ждет ее решения. А там посмотрим, думала Рада. И за этим неопределенным «посмотрим» брезжила, вызревала мысль-решение покинуть потом Израиль! Мало ли стран, где не стреляют? Где не так жарко летом и не так холодно зимой?
Три-четыре часа за чтением стихов и чужих рассказов отвлекали от тоски по Марку, а вечер в обществе Юрия подсказал и другую, более трезвую мысль: нельзя хоронить себя в стенах, нельзя прятаться от людей. Нельзя так лелеять собственное страдание, будто мир с исчезновением Марка тоже сгинул. Жизнь-то идет!
Продолжение http://www.proza.ru/2010/04/01/1086