XX.XX.XXXX
18:15
Тоска. Несколько дней назад так неожиданно резко впервые повеяло весной – загорелось солнце, а люди снова померкли, скрывая незаметный серый свет за пестротой одежды и горящими глазами. И в первый раз за столько времени небо, кристально чистое небо мироточило теплым дождем, разъедающим мертвым грузом лежащие сугробы. И только холодный северный ветер уносил зиму прочь из этого города, из этих людей. Может, оно и к лучшему. Иногда свет убивает. За считанные дни сошла с земли белизна, завещая свой престол редкой болотно-зеленой траве и бесчисленным грязным лужам. По бесконечным дорогам бродили счастливые люди, с неистовой радостью в голосе восхваляя столь долгожданную весну и проклиная поверженные холода. А ведь они сами предложили это правило – о мертвых либо только хорошее…
Таяли льды. Прочная некогда, точно броня, корка синего льда расходилась сотней осколков, обращаясь в теплый пар на радость продрогшим водоплавающим. Обнаженные деревья уже порастали новыми одеяниями, а в их черных ветвях прятались птицы, напевая бессмысленные гимны. Да, все вокруг словно оживало, но что стояло за внешней красотой и волшебством зарождения новой жизни? Что-то большее, чем дорогой костюм для никчемного, ненужного, в общем-то, человека? Что-то большее, чем яркая, броская обложка бездарной книги очередного новоявленного графомана? Может быть. А может быть, и нет.
Но зима еще жила. Сложно было описать это чувство – просто знание. Снег еще пойдет. Не сегодня – так завтра, не завтра – так на другой неделе. Хотя это будет уже прощание. И на это была уверенность, и на это было знание. Оставалось только ждать, сейчас ведь как торопить, так и оттягивать уход севера в родные края было бессмысленным, да и зачем…
Скоро будут жечь свечи. В белом, как снег, Нашем небе, а метель продолжит, потеряв счет времени, кружиться в неистовом танце с синими деревьями, звездами, постоянно горящими фонарями, окнами давным-давно оставленных домов, и бесформенными вихрями ложиться на летописные холсты. А меж стволов высоких елей то и дело будут мелькать беспокойные тени, неведомым образом выбравшиеся из своего тесного, за тысячи лет осточертевшего города, где с неба бесконечным снегопадом летел пепел.
Весна как спасение. Весна как лоботомия.
Шаг.
Так жарко… все никак не переставали топить батареи, хоть за окном уже стабильная теплая погода, а залепленные пенопластом окна не открывались. Сквозь стекла сочился жаркий, слепящий солнечный свет, глаза слипались, а неразборчивые голоса раздавались назойливым бессвязным шумом в голове откуда-то издалека.
- Только в Китае умеют рисовать такой снег, посмотрите в окно… Невесомый, словно идущий снизу вверх, - донесся до слуха сонного Алекса чей-то голос. Он резко открыл глаза и повернул голову. Шейные позвонки, явно не ожидавшие такого поворота событий, неприятно хрустнули. Шаман не мог вымолвить ни слова.
С черной рыхлой земли в затянутое белыми туманами небо возносился снег. Медленно, почти неуловимо и так торжественно взлетала мечта и исчезала, сливаясь с белоснежным горизонтом. Снег возвращался туда, откуда был призван напомнить людям, напомнить всему в этом погрязшем в серости и бесцветной греховности мире, что такое свет. Показать им, кто они на самом деле. Но в очередной раз, как и долгие-долгие годы до этого дня – безуспешно. Люди разучились видеть белое, различать его на фоне светло-серого и кремового. И хоть по-прежнему зимой они видели, замечали то, на что в любое другое время года ни за что не обратили бы внимания, это было похоже лишь на остаточные рефлексы. С каждыми заморозками становящиеся все больше и больше похожими на рудименты. Ведь все они в своих загонах, в своих…
Что такое клетка? Неизбежность? Вероятно. Искусственно выведенный человеком паразитирующий на своем создателе организм? Совершенный и практически неистребимый? Быть может. Как и десятки, сотни других объяснений. Просто это универсальное следствие из любого человеческого деяния. И это вовсе не чья-то конкретная вина, просто данность, прописанная в тысячах философских, психологических, политических трактатов. Впрочем, исключительно старых, датированных далекими-далекими годами. Просто людям надоело трепыхаться. Надоело пытаться что-то изменить, словами ли, делом ли. Человеческий мазохизм заключается в уникальности их приспособления к окружающей действительности. Что не убивает – рано или поздно начнет приносить удовольствие или будет просто настолько повседневным, что перестаешь замечать…
Но не о том, на самом деле, речь.
Избавившись от возможности чувствовать боль, Алекс потерял способность жить полной чувствами и яркими ощущениями жизнью. И вряд ли он сейчас бы сильно переживал, если бы ему сообщили о предательстве близкого человека, о смерти друга или члена семьи. Конечно, это давало ряд преимуществ, но окупали ли они невозможность загораться ненавистью, почувствовать жар и учащенное сердцебиение от одного прикосновения любимой, полнокровного счастья хоть от чего-то… кроме снега.
Белый Шаман продолжал не отрывая глаз любоваться невероятным видом за окном, покрытым мутными мыльными разводами. Невесомый снег, огромными, мягкими хлопьями парил над землей, то и дело, замирая в нерешительности, словно мечтая найти отклик в чьей-то душе, в последний раз увидеть человеческий свет, хоть что-нибудь, ради чего можно было остаться… Но редкие прохожие в этот вечер пятницы суетливо пробегали мимо, не замечая, да и не желая замечать ничего удивительного, невероятного, необъяснимого…
Сегодня вечером надо будет зажечь свечку. И ее зеленый свет отразится белыми бликами в глазах всех, кто Видит и может Видеть. Всех, кому это нужно.
Шаг.
23:59
Четырехрукий бил в бубен. Пламя свеч то вздымалось к туманному небу, то прижималось к самой земле и стелилось по чистейшим снегам на километры вокруг. Птичий свист и вой волков из соседнего леса воедино сплетались с истовым пением Белого Шамана. Электрические разряды проводов, напряженно гудевших в теряющейся далеко внизу дали, сливались с синими молниями, рассекавшими небо, и оплетали полуобнаженное тело четырехрукого. Нарисованное на лбу солнце горело, ярким светом освещая белизну обрыва.
Белая сидела на ветке дерева и, легко удерживая равновесие, играла с ветром. Он послушно скользил между пальцами, ласкаясь, теплым шарфом обвивал шею, путался в складках ее платья, звезды на котором, горели все ярче, а золотой луч Их солнца на ее спине, превращаясь в прочную, но невесомую нить, касался груди четырехрукого. Белая беззвучно смеялась, а шаман, видя это, улыбнулся только уголками глаз и продолжил петь. И биение сердца входило в совершенный резонанс с ударами бубна. Над головой кружились вороны с серебряным оперением, ослепительно сверкающим в холодном свете нарисованного солнца.
Четырехрукий поднес к губам варган. Не останавливая биения сердца оленя, двумя осторожными касаниями язычка, он начал играть. Мелодия, разлетаясь тысячами мерцающих брызг, доносилась, кажется, даже до забытого города, обращая пепел в снег и покрывая бензиновые разводы тонкой коркой чистейшего льда.
Зима продолжалась.
Шаг.