11 сентября
На первом этаже огромный пиршественный зал и библиотека. Нет, БИБЛИОТЕКА! Джонатан рассказывал мне о том, что видел у графа множество различных книг, но о таком я и не догадывалась. Кто знает, сколько там квадратных ярдов… Все стены покрыты полками, а высота потолков не менее 20 футов. Полки дубовые, старые, часть закрыта резными дверцами, часть дивными стёклами, на которых вырезаны цветы, звери, сцены охоты, переплетённые кресты и ещё многое, чего я не доглядела. И ещё огромные лари со свитками, как сказал дворецкий. Что касается книг, то здесь не только старые фолианты, вовсе нет; я нашла множество произведений практически всех что-либо значащих современных авторов. Я видела даже несколько сборников рассказов сэра Артура Конан-Дойля, потрёпанных и явно не раз перечитанных! Всезнающий дворецкий пояснил, что хозяин заказывает по экземпляру каждой (!) выходящей в издательствах Европы и Нового Света книги; сверх того, заказывает переписчикам Индокитая и Японии копии произведений, привлёкших внимание публики. «Правда, - с непередаваемым лукавством в глазах добавил он: «Большая часть в результате попадает в топку камина. Знатная экономия на дровах получается, Ваша светлость».
Библиотека так увлекла меня, что я позабыла написать важную и странную новость: я не смогла переговорить с графом вчера, не смогу и сегодня. Он отлучился по делам. Отлучился по делам, представить только! Как будто он клерк, служащий в Сити. Неужели и у вампиров есть дела, которые требуют длительного отсутствия? Да, вот я и написала это слово.
Пора признать: ты, Минна Харкер, предала своё тело, разум и – кто знает – может быть, и душу в руки исчадья ада. Оправдываться тем, что другого выхода не было, недостойно христианки и дочери английского дворянина. Надо было бороться. Не знаю как, но надо было. Мне кажется, что если б я подумала как следует, непременно нашла бы выход. И вообще, теперь, когда я имею возможность узнать его поближе, я всё больше убеждаюсь, как мало истинного в тех знаниях, что есть о них у людей.
Например, ещё дома я заметила, что граф распрекрасно себе отражается в зеркалах, и в больших, и в маленьких. Как-то вечером в Париже, в зале, который двоился и троился от обилия зеркал, я спросила его, в чём дело.
«Ах, Минна, душа моя!» - воскликнул он, - «дело не во мне, а в зеркалах. Старинное зеркало – это долгий труд мастера, выделывавшего прозрачнейшее стекло, секретные добавки, полировка в ручную, да всё с верой, с молитвой и в благоговейном трепете перед великой тайной Господней. Плюс настоящая серебряная амальгама. Старинное зеркало отражало сущность, квинтэссенцию человека, его «я». А нынешние зеркала, деланные полулюдьми-полумашинами, с какой-то жалкой химической дешёвкой вместо благородной амальгамы… Они только видимость отразить и могут. А уж видимость создавать я выучился ещё при жизни».
Не удержалась и спросила его, неужели он считает, что его «я» - ничто? Несмотря на все обстоятельства невозможно отрицать обаяние его личности, интеллекта и невероятной силы воли. Граф вздохнул и ответил: «Сотни лет бесцельного существования сделали меня равнодушным к миру. По сути дела, я не могу ни дать ему хоть что-либо стоящее, ни отнять у него хоть что-либо стоящее, ни изменить его. Я точно смерть; все знают, что она существует, все боятся её, но никто не видел, а кто увидел – уж не расскажет. Я – ничто, Минна, в этом нет сомнения. И ничто меня не трогает и не привлекает в этом мире, кроме тебя». Ответить ему мне было нечего и, смутившись, я перевела разговор на другие темы.
Библиотека ли мне навеяла эти воспоминания или огромный пиршественный зал? Он словно и не покинул те далёкие времена, когда ели руками, соус подгребали к себе краюхой хлеба, а кости складывали в центре стола на доску. Огромный камин… Это его тепло обогревало спальни второго этажа, объяснил мне дворецкий. В этом камине сгорают целые брёвна. В этом камине можно разом жарить быка, косулю, кабана, диких уток, а сверху ещё есть решётка для печения хлеба. Все вертелы приводит в движение единый механизм, расположенный за камином, на кухне. Это что-то вроде ступального колеса и в старые времена им управлялись два работника, которых каждые полчаса сменяли другие. Камин обнесён удивительной красоты резным фасадом с горгульями, химерами и драконами. Причём колонны по бокам представляют собой как бы деревья, на которых вместо ветвей и листьев произрастают сказочные чудовища. Над камином висят два бердыша в отличном состоянии, оба лезвия остро отточенные и блестят как зеркало. «Вот,» - не преминула попенять я дворецкому, - «Вот в таком состоянии в доме должно находится всё. Особенно серебро».
Надо признаться, меня весьма удручает отсутствие фарфора и необходимость есть и пить из серебряной посуды, особенно влияющей на вкус мяса.
Сейчас камин топят только из-за меня; кухня бездействует, в работе одна плита, на которой готовят еду для слуг, ну и теперь ещё для госпожи. С печалью в сердце я обозревала свидетельства былого гостеприимства и добрососедства. Посуда большей частью свалена в груды на полу, местами проедена временем, оловянная утварь почти вся измята и поломана, медная – покрыта ядовитой зеленью яр-медянки. По-хорошему, всю её надо собрать и выкинуть. Минна, Минна, Минна! Всему, что ты тут видишь, не менее четырёхсот лет, это огромная историческая, а может быть, и художественная ценность, и не тебе решать, что с ней делать. Так говорит мне мой благоразумный разум. А неблагоразумный разум твердит упрямо – выбросить!
22 сентября
Запись о событиях сегодняшнего дня могла бы, кажется, отнять у меня столетия, но едва ли займёт полчаса. А потом я напишу единственному человеку на земле, который ещё может помочь мне. Я корю себя за то, что не прибегла к его помощи раньше. А теперь о случившемся.
День прошёл в обычных хлопотах. Кажется слуги уже привыкли вставать в пять утра и незамедлительно приступать к уборке. Также приучила я всех к аккуратной записи понесённых расходов. Впрочем, расходы эти не так и велики: мясо, молоко, масло, домашнее вино, фрукты и овощи (всё превосходного качества) поставляют в замок окрестные крестьяне совершенно бесплатно, видимо, в знак благодарности за то, что он собирает свою кровавую дань вдали отсюда. Дрова, кстати, стоят довольно дёшево, хотя их и приходится везти издалека: поблизости нет ни леса, ни рощицы. Я вижу из окна своей комнаты желтеющие сады и поля, но вокруг самого замка только лишь терновник растёт да ещё какое-то неизвестное мне ползучее растение, всё покрытое колючками. В первый же день, когда я решила прогуляться по единственному доступному мне склону холма, в который словно врос замок, я порвала нижнюю юбку, чулки, испортила новые козловые ботиночки, да ещё и ноги исцарапала. Так что теперь моцион мой ограничивается прогулками по верхнему ярусу крепостной стены.
Я решила, если хватит у меня сил дождаться здесь весны, попробовать устроить зимний сад наверху. Граф воспринял мою задумку без энтузиазма, но сказал, что, если я не переменю до той поры решение, он распорядится доставить в замок саженцы и землю, хотя её и придётся везти издалека.
Бельё заказано, фарфор тоже, хотя граф и посмеялся над моей причудой, заметив, что есть из такой посуды буду разве что я.
- Впрочем, дорогая, - добавил он, - я выполню любую твою прихоть. Единственное моё желание – чтоб тебе было хорошо здесь.
Как я ни оттягивай, а настал момент рассказать о происшествии, потрясшем меня. Нынче вечером я, как всегда, дождавшись пробуждения графа, стала рассказывать ему о своих распоряжениях по хозяйству, о расходах за неделю и о предполагаемых тратах на замену мебели в спальне третьего этажа. Рассказ мой занял не менее получаса, и к концу его граф, дотоле слушавший меня с улыбкой, поднялся с кресла, подошёл ко мне и склонился над амбарной книгой. Минут пять он изучал мои расчёты, а я всё увлечённо объясняла что-то. Вдруг он сказал что-то вроде «Хозяюшка ты моя!» и стал целовать мне шею, глаза, губы. Его поцелуи становились всё жарче и жарче. Наконец, мне удалось выбраться, и, не помня себя, я убежала в спальню и упала в кресла почти без чувств, где и провела полчаса, слушая, как он мечется в зале и, кажется, даже швыряет стулья.
О чём ты думала, Минна Харкер! С чего ты взяла, что чудовище удовлетворится твоим присутствием рядом или надеждой заполучить твою кровь и душу! Очевидно же было с самого начала, что ему нужна вся ты и меньшим он не успокоится.
О Джонатан, единственный, любимый мой Джонатан, если б я знала об этом заранее, я, может статься, решилась бы пожертвовать своей душой и прервала бы сама биение этого неразумного сердца! А теперь остаётся только ждать помощи от профессора Ван Хельсинга и уповать на то, что письмо дойдёт до адресата.
23 сентября
Вечером передала письмо графу. Он усмехнулся, увидев адрес, и сказал:
- Возможно, радость моя, мне следует присовокупить несколько строк. Если, конечно, наше короткое, но бурное знакомство с профессором позволяет такую фамильярность.
И, заметив тревогу в моих глазах, добавил:
- Не волнуйся, Минна, радость моя, я не посягну на тайну переписки и уж, конечно, распоряжусь, чтоб письмо доставили на почту. А ты, моё сокровище, подумай, не стоит ли тебе переменить своё поведение и быть несколько ласковей к такому послушному мужу, как я.
Весь вечер снова плакала. А ночью услышала смех и стоны внизу, не то в зале, не то ниже, в подвале. Видимо, граф принёс игрушку трём ведьмам, что обитают там, и вне всяких сомнений, несмотря на заверения ванн Хельсинга, распрекрасно продолжают своё призрачное существование. Накрыла голову подушкой и молилась до утра.
05 октября
Чувствую, что начинаю изменять своим давним привычкам. Сколько я не тверди: ты должна быть твёрдой и сохранять рассудок, Минна Харкер, - место это продолжает влиять на меня и не в лучшую сторону. Чтобы дождаться графа и поговорить с ним хотя бы с час (а он настаивает, что так должно быть), мне приходится задерживаться до десяти, а то и до одиннадцати часов. Кроме того, здесь не ни ванной, ни даже большого корыта, и я не могу вымыться на ночь. Об иных удобствах проще сказать, что они отсутствуют. Моюсь я в огромной дубовой лохани, выстланной вощёным полотном. Помощи здешних служанок я не принимаю, так что утренний и вечерний туалет отнимают у меня более часа. Хорошо, что я взяла с собой порядочный запас лавандового мыла и зубного порошка!
Вот так и получается, что редкий день мне удаётся заснуть раньше полуночи; а в это время как раз начинают свои игры внизу граф и его подружки. Результат очевиден – мне приходится спать днём. С часу до трёх я закрываюсь в спальне, заворачиваюсь в плед и погружаюсь в единственное доступное мне теперь убежище от несчастий этого мира – в благотворный сон забвения.
12 октября
Сегодня доставили бельё и посуду. Разбирала коробки весь день, заполняя ящики вычищенных, проветренных и обновлённых комодов и буфетов. Теперь зал хоть чем-то напоминает милые уютные английские гостиные! Обрадовалась, глядя на весёлый рисунок сервиза и аккуратное переплетение настоящего льняного белья. Объяснила слугам, как раскладывать и обновлять лаванду, которая, к счастью, растёт здесь в изобилии. Есть у меня ещё одна забота: качество стирки меня решительно не устраивает. Всё дело в сугубой лени этих полумадьяров-полуцыган, но побороть её я не в силах.
Граф опять в отъезде. Я начинаю понимать: заключение Джонатана, что состояние Дракулы заключается, в основном, в золоте, унаследованном от предков либо извлечённом из кладов, не верно. Видимо, романтическая натура моего бедного возлюбленного сыграла с ним дурную шутку. На самом деле ведётся обширная переписка с большинством финансовых и промышленных центров старого и нового света.
Я начинаю скучать. Мне отчаянно не хватает общества. И я почитала свою прежнюю жизнь жизнью затворницы!
Ответа от профессора ван Хельсинга всё нет.