Владимир Игнатьевич (для друзей – ласково «Игнатьевич» ) работал завскладом на лесопилке, но отношение к дереву, как не странно, включил в свою жизненную философию. Прекрасно разбираясь в стволах, делил их на категории. Несерьёзных палочек-сосёнок в толщину ноги - презирал, остальных дубов и ясеней в полный обхват – уважал искренне, ища в них неведомые при жизни стволов тайны. Срезы бревен рассматривал пристально, делал выводы. В годовые полоски вглядывался с интересом, соотнося их с поведением людей и их философией. Более ранние кольца рассматривал с снисхождением, более тёмные внешние – с уважением и вниманием. Находил в кругах памяти следы наводнений прошлых, до его рождения, лет, засухи и неудачные годы по оттенку овалов, следы сучков - пытался понять. Сопоставлял свои впечатления от прожитых им лет с увиденными отклонениями на наростах. Даже литературу подбирал. Мысли поступить на специальность отверг с сожалением, там учат по тем же книжкам, а врезать в своём временном кольце такой сучок он позволить себе не мог.
В определённый понедельник встал в обычные пять утра, с обычной ноги, но с непонятным настроением. Бублики с маком запивал горячим чаем, дымящимся запахом лимона и кирпичной крепости, дивился будоражащему чувству новизны и недоумевал – откуда дровишки. Пришедшей явно в предутренних снах и закрепившейся ожившим сознанием.
Наутро пришел трак с грузом. Шел издалека, снег наледью вцепился в еще живые брёвна клёна, залепил торцы. Поэтому Игнатьевич разгружал их без эмоций, сложил в пирамидку, подперев колышками, внёс в ведомость и подписал водителю накладную. Вышел не оглядываясь, а пообедав наскоро, потянулся в тёплый склад, ведомый утренним настроением и смутным чувством новизны. Срезы брёвен оттаяли. Капали слезой уходящей зимы и бесстыдно обнажали свои торцовые прелести опытному глазу. Завскладом провёл по ним рукой, счищая оставшуюся воду и обомлел. Бревно, лежащее возле него, радовало глаз и приковывало внимание. Он сначала привычно посчитал кольца – сорок два, как и ему. Ровесник, значит. Потом, по многолетней привычке начал вглядываться. И что его дёрнуло, считать слои.. В шестом овале, когда Игнатьевича, а тогда еще просто Вовку, сильно покусала соседская собака, изнутри полоски виднелись шрамы с одной стороны - три. Ровно столько, сколько оставили зубы овчарки на теле. Он пристально вглядывался. Вот школьные годы, пятый класс – драка с толстым и непобедимым главой класса с смешной, но грозной фамилией Женжеруха – маленький Вова, весь избитый, смог уложить его на пол. А на кольце – светлый слой, живший до спила дерева своей гордостью и рождавший новые слои, невзирая на окружающие.
Институты – один, второй, работы, женитьбы, дети. Всё написано на торце этого дерева и всё совпадает. Светлые слои, тёмные. Сучки и каверны. Но ни одного отверстия от жучков.
Он бежал в кабинет директора, спотыкаясь не отвечая на вопросы встречных. С порога, запыхавшись, задал вопрос, пренебрегая церемонными вопросами о производстве и отчётом о делах:
- Палыч, продай бревно!
- Володя, ты с дуба упал? Или с ели? Какое бревно?
- С клёна я упал! Вот клён мне и продай, я отработаю, деньги – не проблема, я если надо, займу!
- Ты упал явно со всех сортов деревьев сразу. Тот трак клёна – заказчика. Под заказ, что не ясно?
- Палыч… Я оттанцую. Ну реши вопрос…
- Нет, ну ты не понял. Лестницы будем делать, каждое бревно на счету!
- Палыч…
- Да что тебе в том бревне – зеркало души??
Потупился, замялся. Вздохнул и решился:
- Оно – это я. Моя жизнь. Там в кольцах – весь я. Всё, что я не могу вспомнить – прочитаю там.
- Ты переработался. Так. Берёшь отпуск, барышню и – в Загорье. Путёвку я тебе организую, премиальные - тоже. Дерево пойдёт в распил. Согласно наряд-заказу. Это не обсуждается. А касаемо воспоминаний, скажу только одно – не живи ими. Нарабатывай новые, это просто совет друга, которому ты не безразличен.
- Да, Палыч. Спасибо, Палыч, конечно.
Он бормотал надлежащие слова, а мозг лихорадочно искал выходы.
Через час, за три часа до шести он уже был мертвецки пьян, но функционировал как обычно. Снаружи мешал общению плотный запах свежего перегара и лёгкая заторможенность ответов. Заветный ствол не удалось вытащить погрузчиком из середины штабеля, да и вывезти его с территории базы казалось нереальным даже для отчаянно пьяного человека. Пол часа вдумчивого покачивания на скамейке в каморке завсклада родили гениальную идею. Он доковылял до бригадирской и тяжело опустился на плоскость скамейки:
- Толик, дай пилу.
- Ну ты и набрался, праздник какой? Зачем тебе пила?
- Надо.
- Ну, пошли.
Бригадир с бензопилой шел впереди, ворча на охранных собак по привычке, изредка оглядываясь, а Игнатьевич с трудом пробирался сквозь снег и дурман в голове.
- Пили это дерево.
- Где?
- Сделай два среза с торцов, как мы в лабораторию делаем, - сказал и упал на штабель.
С работы он шел с больной и счастливой головой, неся в объятьях два круга. Зная, что все выходные проведёт в обработке дерева, повесит их на стену и через лак будет рассматривать своё прошлое, многое из которого он потерял.
PS: Игнатьевич уволился с лесопильного завода через пару месяцев. Когда цех получил годовой заказ на изготовление бруса из тропических деревьев, на которых вообще не бывает колец - климат не тот.