ГЕРМАН ПОХ. ШОКОЛАДКА.
Аня проснулась как обычно - на спине. Так происходило всегда, в какой бы позе она ни засыпала. Различались только способы пробуждения: насильственный, по будильнику, и естественный - по внутреннему зову. Естественный способ означал, что сегодня воскресенье. "Воскресенье: девочкам печенье, а мальчишкам дуракам - толстой палкой по бокам" - пронеслось у нее в голове. Эта прибаутка вела родословную даже не из ее детства, а из маминого, и скоро перейдет по наследству дочери.
Аня улыбнулась и, не открывая глаз, потянулась во все стороны, словно желая занять как можно больше места в пространстве и таким образом компенсировать свою миниатюрность. Она сделала глубокий вдох, выгнула спину мостиком, вытянула ноги вперед, а руками стала раздвигать невидимые створки, обозначавшие границу между сном и явью. Вдруг ее правая рука уткнулась во что-то мягкое. Получив... нет, не толстой палкой, а тонкой рукою в бок, что-то мягкое заворочалось и замычало человеческим голосом. Аня резко открыла глаза и повернула голову вправо. Теперь она окончательно проснулась и вспомнила, что произошло накануне вечером.
Роман заявился под своим всегдашним природным кайфом - слишком оживленный, чтобы поверить в его трезвое состояние. Аня тоже когда-то не верила, потом привыкла. Роман был одним из немногих, кому позволялось сваливаться на голову без телефонного звонка, но с горящими глазами и каким-нибудь свертком под мышкой. На этот раз он держал бутылку сухого вина, пакет фруктов и до неприличия пестрый букет цветов ("До сих пор не знаю, какие твои любимые, но думаю, что здесь они есть"). Обычно он приносил какой-нибудь диск или книгу, иногда - шоколадку для Аниной дочки, а тут... Что за романтическая муха его укусила.
Он прошагал на кухню и объявил, что скоро уезжает. Далеко и надолго, возможно, навсегда ("Прощаться, что ли, пришел" - покосилась Аня на вино и цветы). За восемь лет их знакомства Аня успела привыкнуть к любым странностям в поведении своего приятеля. Ее ласково-ироническая улыбка всегда была наготове: ну-ка, что у тебя на этот раз? Так, идя в цирк, вы заранее готовы удивляться, просто до последнего момента не знаете, чему именно. Собственно, ничего странного в выходках Романа вроде бы и не было - Аня знавала людей куда более сумасшедших. Удивляла, скорее, порывистость и безоглядность, сопровождавшая его вроде бы обычные действия, отчего любое из них могло обернуться сюрпризом. Так ведут себя дети, но ему-то скоро тридцатник.
Роман разлил вино по бокалам и провозгласил:
- За тебя.
Аня поймала себя на мысли, что они до сих пор ни разу не пили вместе.
- Знаешь, Анют, - сказал Роман, отпив из бокала, - друзей начинаешь ценить, когда их нет рядом. Вот я еще не уехал, а уже понимаю, что мне тебя будет очень не хватать.
Ане стало неловко. Она решила расспросить его, куда и зачем он едет, но не успела: Роман, как бы выразился ее младший брат, "выпал на умняк".
- Есть до фига любителей порассуждать о дружбе между мужчиной и женщиной, - начал он. - Я считаю неверной саму постановку вопроса. В дружбе пол вообще не важен. Мы, прежде всего, люди, а уже потом мужчины или женщины. А дружат между собой именно люди. То есть, пол конечно может обусловить некоторые нюансы отношений. Скажем, при тебе я стараюсь не матюкаться, руку подаю при выходе из автобуса. Но это не значит, что я за тобой ухаживаю.
- Тогда почему находятся те, кто отрицает саму возможность мужчины и женщины быть друзьями? - спросила Аня.
- А, это интересный вопрос, - еще более оживился Роман. - Потому что они изначально противопоставляют дружбу и секс. Дескать, разнополые друзья рано или поздно не выдержат и переспят. И в этот самый момент их дружба накроется медным тазом. Это полная ерунда. Как будто одним половым актом можно запросто перечеркнуть все то важное, что связывает людей между собой. Разумеется, секс по дружбе лишен того мистического ореола, который бывает у влюбленных. Но уж во всяком случае, это более естественно, чем трахаться в первый же день знакомства.
Аня озадаченно смотрела на товарища. Ее приподнятая бровь и едва заметный наклон головы вопрошали: куда тебя несет, Остап?
- Всему виной - наш вульгарный платонизм, - вещал Роман, наполняя бокалы. - Мы почему-то привыкли думать, что все возвышенное по определению лишено материи и плоти. Нам непременно надо оказаться "выше любви". Что наша нежность, наша дружба сильнее страсти, больше, чем любовь - помнишь? А между тем, даже классическая мужская дружба насквозь телесна. Все эти объятья до хруста костей, брежневские поцелуи, шуточные бои. У меня, например, есть друг, которого я редко вижу. Так вот, когда мы встречаемся, он от радости дергает меня за бородку, по одной волосинке, что твоя жинка эпилятором. Знаешь, как больно. А я ему щулбаны ставлю. Такая у нас любовь братская. Просто мужчины по природе брутальны, вот они и выражают чувства доступными им способами. И сексом они друг с другом не занимаются не потому, что это испортит их дружбу, а потому, что это противоестественно (речь, понятно, о натуралах). А вот женщина - совсем другое дело.
Глаза Романа бесстыдно позеленели. Голос обогатился кошачьими интонациями.
- Женщина - существо хрупкое, нежное. Она вдохновляет мужчину на ответную нежность. И руку ей хочется не пожать, а вот так погладить . Или поцеловать.
Роман аккуратно подкрепил свои слова действиями. Он смотрел на Аню глазами доброго сказочника, являя собой эротический вариант Оле Лукойе. Аня с удовольствием влепила бы ему пощечину, но он уже и так прижимал ее руку тыльной стороной к щеке.
Ах ты, негодяй, думала Аня. Решил меня напоследок по-дружески трахнуть, да? Теоретическую базу под это дело подвел, не поленился. Неужели тебе не понятно, что одно мое слово - и ты уберешься отсюда сейчас же вместе со своим дурацким букетом... Но ты такая ласковая сволочь, а у меня, как назло, так давно никого не было...
Роман продолжал мурлыкать что-то о женской красоте. Аня решительно отодвинулась от стола, пересела к нему на колени и заткнула рот поцелуем. Он взял ее на руки и отнес в комнату.
До рождения дочери Аня успешно занималась дизайном интерьера. Еще в студенческие годы она делала вещи, по которым сразу становилось ясно, что эти чудесные голубые глаза даны ей не только для красоты. Причем редкое умение всматриваться и видеть помогало Ане разбираться не только в линиях и формах, но и в людях. Обмануть ее, запудрить мозги обычно не удавалось никому. За исключением тех случаев, когда она сама того хотела. Благоразумная и практичная, Аня порою сама отправляла свою крышу в чартерные рейсы. Жизни без любви и творчества она себе не представляла. И так вот однажды долюбилась до замужества. Ее избранником оказался молодой студент, все достоинства которого сводились к хорошим генам. Через год родилась чудесная малютка Ксю. Девчонкам не повезло. Папаша, он же муженек, офигел от происходящего совсем не по-детски и сломался. Признался, что допустил ошибку и свалил подальше от обделанных пеленок. Месть Анюты была страшной, но, между нами, девочками, справедливой. Парниша был с позором изгнан из университета и хорошо попал на деньги. Должно быть, теперь одно упоминание имени бывшей жены вызывает у него приступы острой импотенции. Самой же Ане, покуда она шаг за шагом уничтожала своего благоверного, было попросту не до депрессий. И вообще она выкарабкалась на удивление молодцом. Поняв, что растить малютку ей придется одной, она завязала с работой по найму и на муженьковские отступные, полная новых идей, открыла собственный рекламный бизнес. Все пережитое не испортило ей ни фигуры, ни характера. Впрочем, характер у нее и раньше, как у большинства одаренных людей, на подарок не особо тянул. Роман оказался в числе тех немногих, кому это не мешало.
Они познакомились в Техническом университете (бывший Политех), где только что открыли специальность с очень привлекательным названием - "Дизайн архитектурной среды". Оба, в числе еще двадцати раздолбаев (в основном детей художников), стали обитателями дивного богемного островка в море сплошных технарей. Аня только что окончила школу и еще толком не знала, кто она. Роман был на четыре года старше и строил из себя Джима Моррисона. Аня до сих пор помнит свое негодование по поводу лохматого чучела-мяучела, нахально пялившегося на ее ноги. Впрочем, надолго его взгляд не фокусировался ни на одном объекте, и по-настоящему Роман заинтересовался Аней только во втором семестре. Начал, конечно же, клеиться, но Аня быстренько обрисовала ему контуры их дальнейших отношений - дружба. Роман согласился, но с фигой в кармане, прекрасно зная, что дружба возникает сама по себе, а не в качестве компромисса, навязанного женщиной, которая не хочет с тобой близости, но ты ей все же чем-то интересен. Окей, детка, - подумал он, - и не такие крепости брали. Я не тороплюсь.
Между тем время шло, а дело не выгорало. Аня откровенно дразнила Романа и водила его за нос. Он психовал, несколько раз порывался "все ей высказать", но ограничивался лишь убийственными комментариями по поводу очередной ее пассии. Постепенно он, незаметно для себя самого, вошел во вкус и смирился с вынужденной ролью друга, ибо удовольствие от общения с Аней становилось сильнее, нежели разочарование от того, что она до сих пор с ним не спит. Тем более что эту нишу прекрасно заполняли другие, более сговорчивые, девушки. С годами изменилась и Аня. Она стала теплее и мягче с Романом и однажды призналась ему, что на самом-то деле находит его очень привлекательным мужчиной, но уж больно ненадежным. Роман на секунду вообразил себя и Аню в виде супругов и понял, что она права. Он бы тоже не смог вынести ее упрямства, максимализма и прочего, что делает человека желанным лишь в умеренных дозах. Позже, слушая Анин рассказ о расправе над бывшим мужем, он, хоть и поддерживал ее со всей искренностью, однако подумал невольно: "А ты та еще штучка: проглотишь и не подавишься... лучше с тобой дружить".
Так они и дружили, пока в их отношениях окончательно не наступило гармоническое равновесие. Улеглись юношеские страсти-мордасти, пропало желание что-то друг другу доказывать, утихли ветры, поднимающие со дна всякую муть, и между Романом и Аней установилась та простая и ясная нежность, о которой, быть может, и написали когда-то "возлюби ближнего своего". Казалось, тонкий эротизм будет лишь украшать эту целомудренную картину, дразнить взгляд едва различимой рябью на поверхности воды, волновать холодком от легкого прикосновения, но... Пришел Роман и, откупорив бутылку Савиньона, выпустил джинна наружу, довел градус до максимума, снял остаток с их общего счета. То есть, почему он - вместе они это сделали, оба. Но Аня лежит и молчит, а он сейчас проснется и что-нибудь скажет, наверняка какую-нибудь глупость. Не хватало, чтоб еще в любви признался. Лучше бы сразу исчез, вот так: фьють - и половина кровати пуста, и жить на свете хорошо и просто.
Роман снова зашевелился, раскрыл чуть опухшие веки, повернулся, сфокусировал взгляд на Ане и спросил:
- Я не храпел?
- Не знаю, - опешила Аня.
- Значит, не храпел. Иначе ты бы знала.
- Угу. И ты бы тогда проснулся в зале (Аня начала свою любимую игру в бяки-буки).
- Жестокая.
Он помотал головой, словно отряхиваясь, и спустил ноги на пол. Аня тоже собралась вставать.
- Погоди, - остановил ее Роман. - Я почищу зубы и вернусь. Хочу тебя поцеловать.
- Ишь ты какой. Тогда мне тоже надо почистить зубы.
- Нет. Тебе я принесу яблоко.
Он встал и, сверкая белым упругим задом, направился в ванную.
- Дис ист дер морген дана-а-ах! - разнесся по квартире его лошадиный баритон.
Аня выскользнула из-под одеяла, оделась и прошла на кухню. На столе по-прежнему стояла недопитая бутылка вина и тарелка с нарезанными фруктами. Аня быстренько убрала вчерашних свидетелей и стала готовить завтрак. Из ванной доносились оперные арии в сопровождении оркестра льющейся воды, бульканья, хрюканья и еще бог знает каких звуков. Наконец прозвучал финальный аккорд и спустя несколько секунд тишины, так и не дождавшись аплодисментов, из ванной вышел Роман в сценическом костюме Адама. Заметив Аню на кухне, он удивленно хмыкнул и направился к ней. Она уперлась ему руками в грудь, не давая приблизиться вплотную.
- Помнишь сказку "Три поросенка"? - спросил он.
- Ну...
- А помнишь, как их звали? Давай, я тебе на ушко скажу. - Он коснулся носом ее маленького уха и забормотал: - Них-Них, Пох-Пох и Нах-Нах, - а сам потихоньку заслал ей в тыл свои руки-шпионы, скользнул ими по гибкой спине, по округлой попе...
- Ро-ма! - отчеканила Аня и стукнула его кулаками в грудь. - Аллес! Иди одевайся... Нах-Нах.
-Эх, - вздохнул Роман, слепил плаксивую мину и поплелся в спальню.
Когда он вернулся на кухню, Аня уже приготовила яичницу, бутерброды и кофе.
- Давай, - кивнула она на стол, - будем восполнять калории.
Роман снова вздохнул. Он бы с удовольствием их еще пожег, эти калории.
Некоторое время ели молча.
- Куда ты все-таки едешь? - первой заговорила Аня. - Ты вчера так и не рассказал.
- Да уж, - усмехнулся Роман, - не до того было. Еду в Новосибирск.
- Странно, - пожала плечами Аня. - Ладно бы, в Москву или в Питер, а так... шило на мыло.
- Ну, в общем-то, да. Хотя... ты ведь знаешь, меня здесь ничего не держит. У тебя хоть дочка.
Роман говорил правду. У него действительно не было здесь ни семьи (только, отец с матерью, оставшиеся в поселке, где он родился), ни постоянной работы. Он творил на дому, выполняя заказы от разных фирм или частных лиц. Иногда на него разом падали крупные суммы, иногда он по нескольку дней сидел без денег, но все равно оставался убежденным фрилансером, с усмешкой поглядывающим на "офисный планктон".
- И что, - спросила Аня, - в Новосибе у тебя все это будет? Ты откроешь пенсионный счет, женишься?
- Нет, - ответил Роман, - все останется, как есть. Мне нравится такая жизнь.
- Ну и зачем тогда ехать?
Роман посмотрел на Аню с хитрым прищуром киношного Ильича.
- А ты что, не хочешь меня теперь отпускать?
- Еще чего! - фыркнула Аня. - Не воображай себе слишком много. Просто ты сам говорил, что у тебя здесь любимая девушка. Она тоже с тобой едет?
Роман сразу же помрачнел.
- Никуда она не едет. Она здесь, - он постучал себя по груди, - а я у нее неизвестно где.
- Но... ты хоть пытался что-то сделать?
Он покачал головой.
- Ничего я не пытался. И не собираюсь.
- Странно, - сказала Аня, - ты никогда не был похож на мазохиста.
- Как бы тебе объяснить... - Роман наморщил лоб. - Ты знаешь меня, Анют. Ты знаешь, что я всего привык добиваться сам, в том числе женщин. И именно это делает все мои достижения похожими одно на другое, и на достижения других - тоже. Ты формулируешь задачу, оцениваешь обстановку, просчитываешь ходы, выбираешь время и хоп! - действуешь. И тогда либо выигрываешь, либо готовишь следующую попытку, либо корректируешь задачу. Все это отработанно, поставлено на конвейер и предсказуемо до тошноты. Новый заказ, новая вещь, новая баба... Удовлетворение - да, но не счастье.
- Ты и меня также добился? - спросила Аня.
- Ну как ты можешь! - возмутился Роман. - Ты ж мне как родная.
- Тогда это инцест.
- А иди ты! - Роману было и смешно, и обидно за свой неразделенный пафос. - Ты то ли не понимаешь, Анют... мы можем снова заняться любовью прямо сейчас, можем через год, можем вообще никогда этого больше не делать - при этом были, есть и навсегда останемся близкими людьми. Просто сейчас мы с тобой узнали друг друга еще с одной стороны. Так долго и так тесно общались, а до сих пор не видели, как наши причиндалы выглядят вместе.
- О да, - отвечала Аня, - и теперь, когда увидели, стали намного лучше понимать друг друга. А что же все-таки с этой девушкой? Как ее, Бэла?
- Да. С ней мы тоже настоящие друзья. И мне хочется, чтобы и любовь у нас тоже была настоящей. Даром свыше, а не плодом примитивных манипуляций под названием "ухаживание". Чтобы она выросла в чистом поле, под солнцем и дождями, а не в лаборатории на химических удобрениях. Мне хочется, чтобы однажды мы посмотрели друг другу в глаза и поняли, что больше не расстанемся. Что раньше как-то жили друг без друга, а теперь не можем. И не хотим.
- Может быть, этот момент еще не наступил? - спросила Аня.
- У меня он давно уже наступил, - ответил Роман. - Я и раньше подозревал, что болен ею неизлечимо, а тут однажды посидели мы с ней в кафе, поговорили душевно, я ее проводил. А она в то время где-то на Взлетной жила, то есть черт те где. Мог бы на автобусе домой поехать или на такси, но знаешь... после нее - вообще никого видеть не хотел. Поперся домой пешком, через все эти гаражи, стройплощадки. Шел и всю дорогу вслух повторял: "хочу быть с ней". Кругом ни души, темнота, ветер, степь монгольская. А я - как испорченная пластинка: "хочу быть с ней". Быть с ней. Так просто и так много. Твердил это как заклинание, но так и не наколдовал ни хрена.
- Н-да, на тебя это непохоже.
Аня смотрела на Романа чуть исподлобья и трогала кончик носа указательным пальцем. Обычно так поправляют очки на переносице. Но Аня очков не носила, и у нее этот жест неизвестно откуда взялся и так вот забавно мутировал (ну сниму я очки, а умище-то куда?).
- Мне все же думается, - продолжала она, - что одним шаманством тут не поможешь.
- Анют, я понимаю, к чему ты. Надо действовать, добиваться... Но я сознательно не хочу использовать с Бэлой те же приемы, что и с другими девушками. Любовь - она либо есть, либо ее нет. Все попытки ее "вызвать", кстати, и есть натуральное шаманство. К тому же, это низводит женщину до положения лота на аукционе. Кто лучше брачный танец исполнит, перьями блеснет, сопернику рога обломает, с тем она и пойдет. А своей головы, своего сердца, что ли, нет? Нетушки, не хочу я, чтобы Бэла доставалась мне в качестве приза победителю. Я хочу, чтобы она меня любила, понимаешь?
- Но она-то хоть знает о твоих чувствах?
- Знает. И видно, что ей это очень приятно. Ее вообще трудно в чем-либо упрекнуть. Она ценит меня, даже любит по-своему. Называет "мой дорогой" или "милый поэт", а мне от этого только хуже. Она ведь вкладывает в эти слова совсем иной смысл. Я смотрю в ее честные глаза и ощущаю себя законченным психом. В них такая ясная гармония, такая симпатия ко мне... и такое искреннее непонимание, как это можно - зациклиться на одном-единственном человеке, сосредоточить на нем всю энергию своей души. Это ведь и правда ненормально. Все равно, что не читать никаких книг, кроме одного любимого автора.
- Ну, - усмехнулась Аня, - ты тоже не отказываешь себе в удовольствии... почитать разные книги.
- А что мне делать! - воскликнул Роман. - Будь она моей, я бы совсем по-другому себя вел. Вот у тебя сейчас, я уверен, тоже никого нет. А иначе фиг бы мы с тобой...
- Хорошо, что ты это понимаешь. Так может и у нее кто-то есть?
- Не знаю. Я пытался это выяснить: и исподволь, и прямо - бесполезно. Молчит как партизан. Думал, может, как-то через знакомых. В нашем кругу, ты в курсе, все про всех знают, сплетни разные... И тоже ничего. Все чисто.
Роман выдохнул и резко опрокинул в себя содержимое своей чашки, словно там был не кофе, совсем остывший к тому времени, а водка или коньяк. Аня тоже вздохнула.
- Вот что, Ромка, - сказала она, - послушай старую боевую подругу. Пока девушка свободна, она может флиртовать направо и налево, быть со всеми любезной и загадочно улыбаться на мужские расспросы о личной жизни. До тех пор, пока какому-нибудь молодцу не удастся затащить ее в постель. Заметь, у старого друга шансов на это больше. И если он сделает это хорошо, а насчет тебя я уже не сомневаюсь, то у нее может сработать... назовем это инстинктом верности. Даже не будучи по уши влюбленной в этого мужчину, она все равно начинает считать его своим, а прочие проекты сразу же замораживает. У нас с тобой особый случай, но в основном все происходит именно так. И если в этот момент не наделать глупостей и все не испортить, то у тебя, по крайней мере, есть шанс. А так ты просто мучаешься.
- Анют, мы опять пришли к тому, с чего начали, - сказал Роман, глядя в сторону. - Не хочу я затаскивать ее в постель, чтобы она меня за это полюбила. И потом... господи, о чем мы вообще рассуждаем! Бэла сопротивляется любым, даже самым невинным, моим попыткам прикоснуться к ней или поцеловать. "Ромочка, не надо" - ты бы слышала, как она это говорит.
Он хотел еще что-то добавить, но лишь беззвучно пошевелил губами и покачал головой. Аня только теперь заметила, что на лбу у него морщины.
- Устал я, Анька, не могу больше. Валить отсюда надо, вот что. Жаль только, что с красавицей твоей не попрощаюсь. Где она, кстати?
- У бабушки. Да ты подожди, она ее скоро приведет.
- Нет, мне уже пора. Скоро поезд.
- Так ты сегодня едешь? А где вещи?
- Я же на разведку сначала. Квартиру снять, насчет работы пробить. Первое время у друзей поживу. Пока все мое имущество - вон в той серой сумке. Всегда б так было.
Роман встал из-за стола и направился в прихожую. Аня за ним.
- Ты меня извини, Ань, - сказал он, обуваясь, - Все эти откровения...
- Это ты меня извини. Сама спросила.
Роман выпрямился, взял Аню за плечи и долго смотрел ей в глаза.
- Ну... бывай здоров, товарищ дорогой. Люблю тебя.
- Я тебя тоже люблю.
Они обнялись и замерли неподвижно, прижавшись друг к другу.
- Звони.
- Обязательно.
Роман вышел из подъезда и широко зашагал по направлению к остановке. Требовалось миновать весьма замороченный перекресток с несколькими светофорами, принцип работы которых оставался непостижим для человеческого разума. Законопослушные, но неопытные пешеходы застревали здесь минут на пять, и только Роман знал, как поймать зеленую волну. Как только дождешься сигнала, сразу беги. Правая полоса движения, левая, потом, перпендикулярно, еще две. И пусть на последней уже загорается красный человечек - все равно беги, машины поедут не сразу. Главное - не сбавлять темп.
Бежать, бежать. По тротуару, по пешеходному переходу. По улицам, городам, странам. По пересеченной рельсами местности. По прошлому, по настоящему. По судьбам своим и чужим - бежать. Не жалеть, не оглядываться, не возвращаться. От смерти не уйти, но можно хотя бы измотать ее бегством.
Роман чуть ли не на ходу запрыгнул в троллейбус, прошел в середину салона и широко расставил ноги, чтобы не упасть. Через полчаса он будет на вокзале, а еще через пять - в Новосибирске. Первым делом надо будет зайти к Николаю, а тот позовет Серегу. Неплохо бы, кстати, и Яну навестить, эту гимнастку, что садится "на веревочку". Значит, умеет раздвигать ноги на сто восемьдесят градусов - идеальная женщина. А завтра звонки, встречи, превращение людей в заказчиков, а образов и мыслей - в денежные знаки. Новосибирск - город шумный, в нем не слышно биения твоего сердца.
- Жэдэ вокзал, - металлически объявил водитель.
"Же дэвок зал", - повторил Роман, выйдя из троллейбуса. Же - по-французски "я", значит, водитель француз. И наверняка грузинского происхождения - "дэвок". Вот какой джигит, дэвок он, понимаешь ли, зал. Я тоже много кого зал, так что теперь - кричать об этом на весь троллейбус?
Роман потянул на себя тяжелую дверь, вошел внутрь и сразу же отправился к подземному проходу на пути.
Вокзал - исторический заповедник. Промежуточная станция между кочевым и оседлым существованием человека. Для одних он часть города, для других - продолжение рельсов и шпал. А у кого-то собственная голова - перекресток железных дорог.
До отправления оставалось десять минут. Поезд нетерпеливо сопел и вздрагивал вагонами. Роман показал проводнице билет, паспорт и поднялся по ступенькам. Внутри было душно и тесно от человеческой массы. На ближайшие несколько часов этим людям, в обычной жизни таким разным, уготована общая на всех судьба. Судьба пассажиров и случайных попутчиков, рассказчиков и слушателей, покупщиков разной хрени у глухонемых торговцев и мучеников закрытых дверей в пределах санитарной зоны. Судьба зависших между городами.
Роман забросил сумку наверх и сел, ожидая, когда мир за окном двинется и поплывет из одной бесконечности в другую. Слева от него, в боковой нише, обосновалась молодая семья. Высокий парень с пышной шевелюрой держал на коленях девочку лет примерно трех. Напротив сидела молодая женщина, такая же хорошенькая, как ее дочь, рыжая и немного курносая. Парень достал плитку шоколада, поломал ее сквозь обертку, раскрыл и положил на стол. Девочка взяла кусочек и повернулась к папе с требованием "Ам!". Тот нарочито широко раскрыл рот и даже запрокинул голову, чтобы получилось еще натуральней. Девочка положила шоколадку на его высунутый язык, и он захлопнул челюсти так, что действительно получилось "ам". Девочка заливисто рассмеялась, потом взяла еще дольку и снова потянулась к отцу.
Роман смотрел на них, как заколдованный. Откуда он это знает? Где это было и с кем? Ну конечно, это ведь они с Бэлой. Не с Аней, не с Леной - с Бэлой.
Они встретились у библиотеки и пошли вниз к Речному вокзалу. Последние полгода они виделись до обидного мало. Весна, совсем ранняя, холодила ветром, но уже позволяла одеться чуточку изящнее.
- О, у тебя прикольный берет.
- А у тебя прикольная шляпа.
- Спасибо. У меня для тебя кое-что есть.
Роман вытащил из кармана пальто плитку горького шоколада.
- Держи. Твой любимый.
- О классно. Ломай.
- Зачем? Возьми домой.
- Да ну, дома еще есть. Это нам с тобой.
"Нам с тобой". Только шоколад? Все остальное так и будет врозь?
- Что, прямо на ходу? Может, присядем где-нибудь?
- Некогда, Рома.
Он поломал плитку на дольки, раскрыл и передал Бэле. Она сняла перчатки, взяла одну дольку и тут же потянулась к нему. Роман чуть наклонился к ней, взял шоколадку в зубы и попытался заодно коснуться губами ее руки.
- Ай, - засмеялась Бэла, взяла еще кусочек и положила себе в рот.
Они шли широким быстрым шагом, как будто убегали от кого-то или наоборот догоняли. Бэла что-то рассказывала, смешно картавя, когда на ее языке таял шоколад. Роман не успевал проглотить свою дольку, как Бэла снова тянула руку к его губам. Ее тонкие пальцы замерзли и покраснели. Он хотел о многом сказать ей. О том, что устал все время торопиться. О том, что хочет всегда согревать ее руки. О том, что между их встречами нет ничего, кроме бесконечного ожидания в отвратительно липкой массе километро-часов. Но шоколад во рту склеивал язык и мешал говорить. А Бэла, как будто не желая ничего слушать, кормила его снова и снова.
- Все, солнышко, спасибо, я закурю.
После шоколада сигарета казалась горькой и противной.
- Ой, как папе вку-усно, - пропела рыжая курносая девушка.
Поезд тронулся.
Роман ощущал в горле ком, а во рту - вкус шоколада и никотина.
Куда летишь ты, птица-тройка, дай ответ. Нет ответа. Не знают его ни птичник, ни троечник. А может, в этом маленьком черном квадратике и заключена вся сладость мира? И эта озябшая рука, которая тянется к твоим губам, и есть любовь? И этот шоколад, и эта рука, и ласковый взгляд из-под берета - что, если они будут преследовать тебя всюду, где бы ты ни спрятался, хоть на другой планете? Ведь будут же. А если так, то зачем, зачем?
Поезд ускорял ритм, сбиваясь на стрелках.
- Все, Дашенька, кушай сама, папа больше не хочет.
Роман сам не заметил, как схватил сумку, выбежал в тамбур и изо всех сил, словно желая выкорчевать его с корнем, обеими руками рванул стоп-кран.