Больше всего на свете она любила Моцарта. В опустевшей зале под вечер она могла часами впитывать его минорность сквозь тонкие пальцы, едва касающиеся клавиш, всем телом, всей душой сливаясь с каждой дождливой нотой. Мелодия взлетала под потолок, звенела стёклышками на люстре, путалась в газовых шторках, застывала на окнах причудливыми узорами, а найдя тоненькую щёлочку, вылетала на улицу и проливалась первым майским ливнем на случайных прохожих.
Впрочем, не таких уж случайных. Многие из них нарочно придумывали себе дело в этой части города, чтобы просто пройти по этой улице и застыть в упоении... И не оставалось после ни одного человека, который не запомнил бы расположение её окон. И не было в городе ни одного сердца, по струнам которого не пробегали хоть раз её осторожные пальцы. И город был жив.
Он обыкновенно слушал её из своего рабочего кабинета на втором этаже, сидя над ворохом исчерченных листков бумаги. Таблицы, схемы, крепкий кофе неумолимо стыл на краешке стола, а он сидел, уронив голову на руки, и не мог ни о чём думать. Шелест занавески, колеблемой ветром из распахнутого окна, тонкий запах ванили с лестницы, ведущей в кухню, всё это было так... гармонично. Звуки фортепиано из вечерней залы создавали свой мир, наполняли его светами и запахами, а может просто преображали этот.. И хотелось.. Ничего не хотелось, только бы музыка не кончалась... Только бы она не переставала играть.
Спустя вечность или несколько минут он спустится в залу и зажжёт там тысячу свечей. Из раскрытого окна донесётся горький запах заброшенного, погибшего города. И белое фортепиано, покрытое пыльным чехлом, останется единственным ему утешением.
Может, в следующей жизни она будет скрипкой...