Глава 12
Родион сосредоточенно работал. Он раскладывал музейные экспонаты по витринкам, помещал на каждую вещь табличку, передвигал мебель. Он двигался так стремительно, что несколько раз древнее барахло падало, а уборщица, чистившая чугунки и утюги пастой Гойя, пугалась и вскрикивала. Два раза Родион уронил очки, благо, не разбил.
Все было объяснимо. Кровь у него пульсировала в ритме рок-н-ролла. С этим ритмом смешивались взбаламученные мысли. Поэтому состояние Родиона Никитина было странное. Он не управлял собой, не мог прислушаться к себе и проделать сравнительный анализ.
- Баба Люба, ну куда вы это! - Родя вовремя убрал угольный утюг производства 1903 года с витринки "Полезные ископаемые".
Сознание-то у него работало. Но без связи с подсознанием.
В половине первого Родион запер музей, пошел по мокрой снеговой жиже домой, там съел тарелку вермишелевого супа и тарелку солянки.
- Чай или компот? - спросила бабушка.
- Всю неделю обещают оттепель, - ответил Родя.
Дед и бабушка посмеялись над ним, а мать грустно покачала головой. Мать чуяла, что с Родей неладно.
- Не начались бы приступы, - сказала она, и проверила, есть ли у Роди в кармане вентолин.
Сегодня был день истории в вечерке. Родион прошел в класс, минуя учительскую, скинул куртку на подоконник, и стал задавать вопросы. Девятиклассники отвечали без поднятой руки, не вставая и перебивая друг друга. Олеся уже делала замечание Родиону: "Ты неправильно проводишь фронтальный опрос".
Родион не знал, что такое фронтальный опрос, и продолжал провоцировать подростков на шум и гам. Потом он записывал в журнал оценки: всем пятерки, редко - четверки, а тем, кто молча улыбался во время шума и гама - тройки.
Сегодня "фронтальный опрос" был прерван грохотом двери. Дверь открыли смачным пендалем. Во все стороны от двери побежали шустрые трещинки.
- А, вот ты где, очкарик? - спросила возникшая в дверях сущность.
Сущность была мужского пола, роста выше среднего, куртка и джинсы - китайские, мокрые от измороси. Степень опьянения - средняя. Лица и волос Родя не разглядел.
Сущность просочилась в класс, вытряхнула с первой парты мелкого Пончика, и заняла пончиково место.
- Ну, учитель. Поучи меня тоже. А то я сильно неграмотный. Не умею чужих девок лапать.
- Вы кто? - спросил Родя. Хотя уже знал, кто это.
- Это Руслан Филиппов. Зойкин парень, - тихонько пояснил Пончик.
Дверь второй раз распахнулась. Заглянули директриса, Олеся и математик Юрий Палыч.
- Филиппов, выйди из школы! Немедленно! - крикнула директриса. - Я уже вызвала милицию!
Филиппов шикарным движением обратил к директрисе средний палец:
- Сосать, чувырла!
Полкласса заржало, остальные испуганно молчали.
Родион снял очки и положил их на стол. Он понял, что их нужно снять.
Тут, оттолкнув учителей, влетела Зойка. У нее был другой урок, но о визите Филиппова знала уже вся школа.
"А может, и весь город", - подумал Родя не к месту.
- Русик, пошел отсюда, быстро! - крикнула Зойка. Схватила страшную сущность за куртку, или за волосы, никто не успел заметить, и стала тащить.
- Отвали, шалава!
Филиппов нанес удар кулаком. Зойка ловко увернулась. Удар пришелся ей в ухо, а мог бы - в глаз. Зойка отпустила Филиппова и села на корточки. Удар был неслабый.
Родион не знал, какую кнопку в нем нажал вид побитой и униженной Зойки. Он вышел из-за стола, вмазал Филиппову в челюсть, потом добавил еще в лоб, сгреб за шиворот и так волок до самого выхода из школы.
Там Филиппова подхватила милиция. Менты вежливо сказали: "Спасибо" и "Как он нас достал, козёл", и закинули Филиппова в уазик.
Родя обернулся и был ослеплен множеством сверкающих глаз.
Глаза учеников светились восторгом.
Глаза педагогов - уважительным страхом.
А про Зойкины глаза сказать определенно нельзя. Они сияли и плавили Родину душу, они вмещали небо, солнце, искры, водопады и весь мир.
- А вы, оказывается, классно деретесь, Родион Валерьич, - сказал Милютин.
12 июня 1913 года
Я никогда в жизни не была так счастлива.
Могу с чистой совестью записать эту строчку, хотя, перечитывая ее, вижу, что она пошловата. Счастье и несчастье - очень сложные состояния. Люди не умеют передать их, поэтому описывают убогими клишированными словами. Выглядит пошло.
Мы с Котькой отправились в ателье к Борису Оленеву. Мама знает Бориса, и не возразила, только удивилась, что взрослому человеку охота возиться с детьми. Сколько же лет Борису, подумала я.
- Так он в Белку втюрился, - сказал Котька, - пыль ей в глаза пускает.
Мама побранила немного Котьку, чтобы не говорил глупостей и грубостей. А я покраснела, не успев запретить себе это.
Дело в том, что Борис - очень красивый. И мне некого стесняться в своем дневнике. Я чувствую, что сама влюбилась в него. Со мной никогда раньше такого не было, за исключением, что была увлечена в прошлом году Роговским. Но то была детская чепуха, а сейчас я ничего не могу с собой поделать - постоянно думаю о нем, представляю себе его лицо, его ясные серые глаза, его волосы и руки - я ни у одного мужчины не видела таких красивых рук!
Я не знаю, как описать свое состояние.
Мы приехали в ателье, и Борис предложил нам сначала чаю с пирожными. Окна у него выходят прямо на Невский. Кажется - такая красота, волны синие, небо лазурное, солнце играет на воде и в огромных витринах. А я не могла ни есть, ни говорить. Молчала как дура, краснела отвратительно и только слушала Бориса.
Борис рассказывал как делается фотография, и как снимается кино. Когда-то и Митя объяснял мне секреты кино, только Митю я не слушала, а Бориса могу слушать часами.
Он повел нас в салон и стал снимать: вдвоем, по одному, а потом показал Котьке, куда нажать, и снялся со мной. Я думала, я умру. Вот тогда я поняла окончательно, что я влюбилась по-настоящему.
Что теперь делать, боже мой? Ведь я не сумею сама ему признаться. А он - неизвестно, влюблен или просто развлекает из вежливости детей дальних родственников.
Надо узнать, сколько ему лет. Думаю, все-таки, не больше двадцати пяти.
Не могу больше писать.
13 июня 1913 года
С утра пришлось много ездить с мамой по магазинам. Она покупала бесчисленные подарки и всякие мелочи для дома. А я думала о своем - о своей жизни, о будущем, о Борисе. Мне уже понятно, что мое будущее немыслимо без Бориса. Я ничем не хочу заниматься, только думать о нем, видеть его, разговаривать с ним.
Несколько раз я пыталась себя одернуть. Перевести мысли на другие предметы. Я говорила себе, что Борис для меня - совсем чужой, он живет в другом городе, у него, скорее всего, есть возлюбленная, а может даже - невеста.
Я купила в Пассаже веер и духи для Сони, ежедневник с замочком - для Мити, несколько пар чулок и купальный костюм - для себя. Еще я купила мягкую фланельку - на распашонки Дашиному ребенку. И красивую лампу - Даше в дом.
- Ты разобьешь ее по дороге, - сказал мама, - зачем ей такая лампа? Давай вернем и купим Даше коврик.
Но я заупрямилась и оставила лампу.
Мама почему-то действует мне на нервы.
- Мы ничего не купили Жоре, - сказал она, - ты не забыла?
- А почему я должна о нем помнить? - спросила я.
- Потому что он за тобой ухаживал, и ты принимала его ухаживания, разве не так?
Я хотела крикнуть ей - какое тебе дело? После обеда мама снова вывела меня из себя. Мне позвонила Мариша. Мне никогда в жизни не звонили по телефону. Бабушкина горничная сообщила, как нечто обыкновенное:
- Барышню Изабеллу просит к телефону мадемуазель Ильинская.
Я побежала по лестнице, как не бегала с десяти лет! Мариша сказала, что она с Сашей и Борисом собирается заехать за нами с Котькой.
- Мы идем на скейтинг-ринг. Хотим вас пригласить с собой.
- Но я не умею кататься на роликовых коньках, да их и нет у меня...
- Ничего страшного, на ринге дают коньки напрокат. Мы подберем тебе подходящую пару.
Я рассказал маме. Мама, конечно, стала спрашивать у бабушки - а прилично ли это? Меня уже внутренне трясло от злости - опять проклятое "прилично-неприлично"! Но бабушка сказала, что роликовые коньки - самое что ни на есть светское развлечение, вся золотая молодежь сейчас пропадает на рингах. Это лучше, чем пить вино в ресторанах и нюхать кокаин, добавила она.
- А что такое "кокаин"? - спросила я.
- Лекарство, которое вызывает привыкание, - объяснили мне.
Был изумительный вечер. Мне подобрали отличные коньки - в самый раз по ноге. Служащий ринга хотел встать на колено и застегнуть ремешки, но Борис остановил его:
- Спасибо, я сам.
Это дало мне надежду на то, что не только он мне нравится, но и я ему! Потом два часа подряд Борис учил меня кататься. Оказалось, что это совсем несложно. Если умеешь кататься на обычных коньках, то роликовые - чепуха! Я ни разу не упала. Играла музыка - самые модные мелодии, даже танго, хотя танго считается непристойным танцем. И все два часа Борис катался со мной под руку. Я не могу записать всего, о чем мы говорили. В общем-то, говорил больше он: рассказывал об искусстве фотографии, и о том, как он учился фотоделу во Францию. И про модные течения в литературе (потому что я, конечно, проболталась о своих писаниях). И про танцевальные залы Петербурга. Меня туда, конечно, не пустят, а вообще, там неплохо, весело, только публика смешанная.
- Можно встретить и генеральскую дочь, и приказчика из мелочной лавки. Но в этом вся прелесть - я демократ, и люблю простое общество, а светские условности ужасно противны.
Я не знала, что такое демократ, и вернувшись домой, посмотрела в энциклопедии в дедушкином кабинете. А когда я возвращалась из кабинета, я услышала обрывок разговора мамы и бабушки:
- ... ты слишком беспокойна. Она просто выйдет замуж через пару лет, если не раньше.
- Вот именно, я боюсь, как бы не раньше. Ты же помнишь, что представляла из себя ее мать. Темперамент передается с кровью.
Они увидели меня и замолчали. Я поняла, что говорили они обо мне. Опять мама отзывалась недоброжелательно о моей родной матери!
Я не очень поняла, какой у них был разговор, но получается, что мама боится моего раннего замужества. А ей-то что! Наследства у меня никакого нет. Ей же будет лучше - пораньше сбыть меня с рук.
Я не понимаю, почему я так злюсь. Наверное, оттого, что я влюбилась, и моей любви нет выхода...
Родион с утра отправился в музей. Оставалось оформить последний зал, и можно проводить торжественное открытие музея. Родион уже писал дома понемногу сценарий открытия, потому что администрация города хотела все провести достойно, пригласить высоких гостей и "отмыть" за счет музея побольше денег. Родион про отмывание денег, конечно, не понимал, и возился с усердием.
Он думал при этом о бесконечности времени, и душе Изабеллы Сорель, которая, безусловно, влилась в Мировую душу, и капелька ее эманаций, может быть, попала в Зойку Мальцеву...
- Здравствуйте, - сказала Зойка, - я помогать пришла.
Голос ее отдался от сводчатого потолка. Родион перетаскивал громоздкий шкаф с предметами быта 50-60 годов 20 века. Среди экспонатов имелась циклопическая радиола, весившая, наверное, центнер. Родион смог только кивнуть в ответ.
- Давайте, я помогу.
Зойка встала рядом и тоже стала толкать плечом шкаф.
- Не надо! - крикнул Родион. - Разве можно девушкам таскать тяжелое!
Он напряженно дышал. В груди начало посвистывать. Пришлось оставить шкаф. Как это неприятно - на глазах любимой девушки доставать из кармана вентолин и брызгать себе в рот.
- Это что такое? - спросила Зойка.
- Лекарство.
Родя взял с дивана куртку, набросил ее и вышел на террасу. С неба радостно капало. Весна! Родя сел на верхней ступеньке и посмотрел на серый мокрый сад. Сто лет назад здесь гуляли дамы и кавалеры. Изабелла Сорель целовалась с неизвестным Роговским у неизвестного фонтанчика.
- Вы заболели, что ли? - спросила Зойка.
- Я заболел в четыре года. У меня тяжелая форма астмы. Это болезнь такая - на всю жизнь.
Он говорил, глядя на кроны деревьев, а не на Зойку. Зойка села рядом, обняла его и положила ему голову на плечо.
- Я тебя все равно люблю. Ты не дохлый. Вон ты как вчера Русику зарядил! Весь город про это говорит.
Так Зойка легко и просто перешла на "ты".
- Я еще не добился ни денег, ни положения, а слава мне уже обеспечена! - усмехнулся Родя.
Предвестники приступа исчезли. Стало сладко от весеннего воздуха и от Зойкиных прикосновений. Прикосновения были опасны - кровь мигом подогрелась и вызвала эрекцию. Острое желание, очень сходное с болью.
- Пойдем внутрь, - сказал Родион, - надо дотащить этот чертов шкаф.
- А почему бы сначала не вынуть этот ящик? - Зойка ловко вытащила радиолу. - Он один три тонны весит.
А Зойка сильная, - подумал Родион. Ручки тонкие, кости хрупкие, но крепкая, как стальная проволока. Вдвоем они легко передвинули шкаф. Родион носил коробки с экспонатами, а Зойка раскладывала вещи по витринам. Закончили за час.
- Ну, вот, - сказал Родион, - теперь только табличками снабдить. Но это - завтра.
Они сидели вдвоем на диване. Диван был из венгерского гарнитура шестидесятых годов. Когда-то - предмет престижа. Через сорок лет - утильсырье.
- И мы через сорок лет будем утильсырье, - сказала Зойка, когда Родион объяснил ей про диван. - А почему ты очки снимаешь в помещении? Ты только на улице плохо видишь?
- Отдаленные предметы не вижу. И буквы в книгах.
- А тебе по-любому идет. И в очках, и без. Ты очень симпатичный.
- А ты - настоящая красавица.
Зойка не вынесла комплимента, как не вынесла роз и подарка. Она бросилась Роде на шею.
Они упали, смяли диван, диван застонал инвалидным голосом.
- Ой, нет. Эта ломачина нас не выдержит, - крикнула Зойка.
Кофточка на ней была уже расстегнута, глаза блестели, и были не ледяными и не жгучими... они горели неоновым светом. Так бывает только у кошек. И еще так бывает в фантастических фильмах.
- Иди сюда, - Зойка подтащила Родиона к письменному столу. Тот самый секретер красного дерева, в котором Родя нашел "клад". Благородная фирма Thornin.
Зойка ловко расстегнула джинсы и склонилась грудью на стол.
У любви нет эстетики, подумал Родион.
У любви нет приличий.
У нее нет границ.
Любовь, она...
Дальше он не мог думать. Мысли ворвались в Зойкино тело, белое и свежее, как ворох майской сирени.
- А, супер! - констатировала Зойка. - Родя, блин! Еще, еще, еще!
14 июня 1913 года
Сегодня день рождения моей матери. Мы поехали на кладбище - я, мама, дедушка и бабушка. Мать похоронена рядом со своими родителями и даже дедами и бабушками. Я и раньше бывала здесь, но, видимо, была мала и глупа, и не понимала всего смысла - Жизни и Смерти. Наверное, и сейчас до конца не понимаю.
Могилы красивые, ухоженные. У дедушек и бабушек они побогаче отделаны. Понятно - тогда Соболевы были более значительными людьми. У одного из дедов написано на надгробии "генерал-аншеф".
Портрет матери очень красивый. На фотографиях в мамином альбоме нет такого снимка. Я совсем на нее не похожа. Моя мать была блондинка, очень сходного типа с моей приемной мамой. Наверное, они великолепно смотрелись, когда шли в паре. Я только вчера видела девушек-смолянок, выходивших из Эрмитажа, и тогда еще подумала - мои две матери, родная и приемная, они вот так же ходили, держась за руки, на экскурсии, на прогулки, на молитву...
Я сказала маме об этом, и она заплакала. И бабушка тоже заплакала, и стала рассказывать, какая Лариса была веселая, какой дивный дух радости в ней жил, как она освещала собой любое помещение, куда входила.
Они плакали, а я смотрела на фотографию красавицы на черном мраморе, и мне, конечно, было грустно, но это - отвлеченная грусть. Словно я читаю роман о чужих людях, и автор пробудил во мне меланхолию.
Как это плохо, во мне совсем нет памяти о своих предках, той памяти, которая передается через кровь. Я неполноценный человек, по сравнению с мамой, папой, Митей и Котькой. Передо мной были могилы моих настоящих предков - три поколения! - а я не чувствовала НИЧЕГО.
Ужасно.
16 июня 1913 года
Вчера было ужасно скучно. Никто не приходил - ни Мариша, ни Саша, ни тем более, Борис. Котьке это безразлично. Он сам ушел к какому-то питерскому приятелю, кататься на велосипеде. Я не хочу велосипеда. Я ничего не хочу.
Папа прислал телеграмму о том, что Митя сдал второй экзамен на пятерку. Завтра у него третий и последний. Мама говорит, что даже если Митя получит на третьем экзамене четыре, все равно его примут. И мы поедем в Москву, а оттуда все вместе - домой.
Я не хочу домой!!!
Хотя, если Борис не приходит, значит, я ему безразлична. И моя любовь к нему бессмысленна.
Только теперь я поняла это. Бессмысленная любовь причиняет страшную боль. Я читала об этом в книгах, но писатели излагают это фальшиво. Или они сами не испытывали этой боли, или же не владеют словом.
Я не хочу больше писать.
17 июня 1913 года
Какой сегодня был сверхъестественный день!!!
Борис позвал нас с Котькой в Петергоф! Саша и Мариша тоже с нами. И поехали мы все в платном экипаже, который заказал Борис.
- В автомобиль мы бы все не влезли, - сказал он, и к тому же, Изабелла говорила мне, что в авто ее укачивает.
Он помнит, оказывается, каждую мелочь, сказанную мной. Котька и Мариша переглядываются и усмехаются. Они постоянно твердят, что Борис влюбился, втрескался, вклеился по самые уши, а Саша еще пробормотал какую-то ерунду по-английски, Мариша мне перевела. Вроде "голова на пятках от любви".
Никто не замечает, что я влюблена куда сильнее. Потому что я умею держаться. Бегать за мужчиной, как Яскевич - это вульгарно.
В Петергофе Борис повсюду водил меня под руку, рассказывал, показывал. Мы вместе бросили в фонтанчик монетки - чтобы еще раз вернуться сюда. А потом Борис усадил нас за столик в кафе, а сам распаковал чемодан, который носил с собой. В чемодане оказался киноаппарат! Он снимал, как мы едим мороженое, потом - как мы прогуливаемся около Монплезира, и около разных фонтанов, и на фоне Финского залива...
- Когда можно будет посмотреть фильму? - спросила Мариша.
- Послезавтра. Завтра надо сделать монтаж.
- А что такое монтаж?
Он объяснил. При этом он рисовал пальцем на моей ладони: вот такие кадры, вот такие промежутки... Не могу описать, что со мной делалось от его прикосновений. (Эта строчка была зачеркнута)
Нет, я не буду уподобляться тем писакам, которые - ни один из них! - не сумели описать любовную боль! Когда Борис касался пальцем моей ладони, меня знобило, и в животе сжималось, как бывает, когда стоишь на краю высокого обрыва или на балконе шестого этажа. Я чувствовала, что из меня ушли все силы, и осталось только одно желание - прижаться к Борису всем телом, закрыть глаза, не видеть ничего. Только впитывать тепло его тела.
Я хотела отдаться ему.
Пускай мама говорит, что у меня дурная кровь и дурной темперамент. Мне не стыдно за свои мысли.
Любовь не может быть дурной. Если, конечно, от нее никому нет вреда.
Я уеду за сотни верст,
Ты останешься в свете звезд,
Ты повсюду будешь со мной,
В моей жаркой крови дурной.
В моих тайных постыдных снах,
В моих призрачных синих мирах,
В книгах, мыслях и городах -
Ты останешься навсегда.
Потом перепишу эти стихи и отправлю Борису в письме в день своего отъезда. Они неважные, я знаю, но лучше у меня сейчас не получится. Я совершенно больна - даже жар есть.
Глава 13
Застучали каблуки в темном коридоре. Родион поднял глаза от архивных ящиков, и увидел в голубом весеннем свете из окон Зойку.
- Привет, - сказала Зойка. И сбросила на стул куртку.
На ней были все те же заношенные, маловатые ей джинсы. Других у возлюбленной не имелось, Родион это давно понял. Кофточка на Зойке была выше пупка, розовая, с гигантскими коричневыми стразами. Сапоги - мокрые, старые, были, однако, на каблуках в десять сантиметров. Очень сильно сбитых и ободранных.
"А ведь я ничего не знаю о ней", - подумал Родион, - "ничего, кроме того, что у нее самое сладкое в мире тело, самая нежная кожа, самые шелковые волосы..."
- Работаешь? - спросила Зойка.
- Да. Скоро на обед пойду.
- А после обеда? В музей?
- В музей.
Родион держал Зойкину руку и гладил ее ладонь кончиками пальцев. Как Борис Оленев - ладошку Изабеллы Сорель.
Ногти у Зойки теперь идеально подточенные, под белым лаком.
- А после музея?
- Домой.
- Давай сходим в гости? - Зойка искательно заглянула Родиону в глаза. - У Светки посидим. К ней Витёк приехал. Видак посмотрим.
Родиону очень не нравились Светка-Вешалка и ее Витёк - взрослый уже мужик лет двадцати семи, ездивший к Светке из Москвы.
- Ладно, - сказал он, - пойдем.
И они пошли. В марте темнеет не так рано, как в ноябре, и очень многие почтенные жители Деревец долго и пристально смотрели вслед эпатажной паре: Родьке-музейщику и Зойке-потаскушке.
Пара-тройка теток немедленно помчались домой - звонить Родиной маме (вариант- бабушке). А кое-кто позвонил и Анне Семеновне, директрисе вечерней школы.
- Что ж это творится, а?!
Ничего страшного не творилась. Светка накрыла стол дорогой и жирной едой. Витёк всегда привозил колбасу за двести сорок рублей, красную рыбу, бекон, шпикачки.
- Не будешь водку? Может, вина купить? Свет, сгоняй в палатку!
- Нет, я совсем не пью, - смущенно объяснил Родя, - у меня аллергия на алкоголь.
- Во как на свете бывает! Ну, девчонки, вздрогнем! За знакомство!
В однокомнатной хрущобе, доставшейся Светке от бабки, пахло хуже, чем от Родиного музейного барахла. Плесень и пыль, вонь жареного лука и кислой капусты, въевшаяся в старую-престарую мебель. Витёк поставил порно "Пять шведок в Африке". Раскрасневшиеся и ставшие от водки лет на пять с виду старше, девчонки смеялись и взвизгивали: "Ни хрена себе! Фу, блин, что творит!"
Родион рассматривал нецветные фотки в рамочках на стене. Потом нашел на комоде альбом со сгорбленными от времени страницами.
- Надо же! - воскликнул он. - Дореволюционные открытки!
- А, это бабкино! Еще от ее бабки! - отозвалась Светка. - Надо тебе в музей отдать, Валерьич! Они мне на фиг. Там понаписана дребедень всякая дореволюционерными буквами - ничего не понятно!
Светка сидела с Витьком в обнимку. Рука Витька шарила и мяла у нее под кофточкой. А Зойка смотрела то на Родю, то на экран. Пьяная размякшая улыбка увеличивала ее рот. Как силиконовые рты порно-шведок...
"Здравствуй, дорогая Дашенька! Поздравляю тебя с днем рождения. Как ты себя чувствуешь? Скоро ли ждешь? Пусть Господь и Пресвятая Богородица хранят тебя и будущего малютку. Наши дела хороши. И я, и Аня довольны службой - жалованье хорошее, господа приветливые..."
"Здравствуйте, дорогой брат Александр и сестра Дарья! Шлем вам привет мы все: я, и Анастасия, и дети: Егор, Наташа и маленький Петя. Поздравляем вас с рождением дочери. Думаем к Рождеству Христову приехать к вам в Деревцы погостить..."
"Здравствуй, дорогая Дашенька! Я так о тебе скучаю! Мне столько надо тебе рассказать. Это открытка с видом Петергофа. Какая божественная красота, не правда ли? Я была здесь вчера, и Дашка, я была с моим Возлюбленным!!! Да, у меня есть возлюбленный.
Мы приедем через неделю или десять дней, и я все тебе расскажу!
Прощай, и да хранит Бог тебя и моего будущего крестника!
P.C. Я вам купила кучу подарков.
Твоя Белка."
- Вот это да! - воскликнул Родион.
- Реально крутое кино! - поддержал Витёк. Родя посмотрел рассеянно на экран, где пять шведок обрабатывали одного негра. И снова посмотрел на открытку. Это был ЕЁ почерк. И дата - 17 июня 1913 года. Неужели бывают на свете такие совпадения? Светкина прабабка была крестницей Изабеллы Сорель?!
Светка сидела на коленях у Витька, елозила под порно-стоны, а он расстегивал на Светке джинсы. Зойка подошла к Родиону, взяла его за руку и повела за шифоньер, перегораживавший комнатенку пополам.
За шифоньером стояла кровать. Пять подушек - от огромной до крошечной - аккуратной пирамидкой. И накрыты сверху кружевной салфеточкой. Зойка подтолкнула Родион на кровать, он послушался, не выпуская из рук Изабеллиной открытки.
Полились поцелуи.
Зойка обжигала своим дыханием Родины ключицы. И пьяными пальцами неуклюже расстегивала ему джинсы. Подушечная пирамида рассыпалась, открытка Изабеллы упала на пол.
За шифоньером Светка и Витёк со скрипами раскладывали диван.
- Зоенька, - прошептал Родя, - может, не стоит здесь?
Зойка (уже в трусиках и лифчике) зацеловала его и заставила замолчать.
Из окна был виден синий вечерний деревецкий грязный двор.
-А, а, а, Витька, Витька, а, а, - заныла за шифоньером Светка.
"... меня знобило, и в животе сжималось, как бывает, когда стоишь на краю высокого обрыва или на балконе шестого этажа. Я чувствовала, что из меня ушли все силы, и осталось только одно желание - прижаться к Борису всем телом, закрыть глаза, не видеть ничего. Только впитывать тепло его тела.
Я хотела отдаться ему"
- Хочешь, я тебе помусолю?- прошептала Зойка. - Я умею!
И не стала дожидаться Родиного ответа.
"Любовь не может быть дурной. Если, конечно, от нее никому нет вреда".
- Роденька, почему ты не разговариваешь? Ты обиделся? Что я тебе сделала?
Родион остановился. Взял Зойку за руку и вывел ее из лужи, в которую возлюбленная втемяшилась по самые щиколотки.
- Ты совсем ноги промочила! Заболеешь!
- Родя, почему ты такой грустный и почему мы так рано ушли?
- Потому что это противно. Неужели ты не понимаешь?
Зойка посмотрела на него ледяными глазами. Свет уличного фонаря усилил ледяной блеск.
- Тебе противно - со мной?
- Да не с тобой, Зоенька. ТАМ - противно, мерзко, понимаешь?
- Почему мерзко?
Она не понимала. Родя вдруг понял, что на Светкиной кровати за шифоньером, в водочных парах и под аккомпанемент порно и Светкиных визгов возлюбленная лежала с Русиком Филипповым и бог знает, с кем еще.
"Хочешь, я тебе помусолю?"
"...у меня дурная кровь и дурной темперамент. Мне не стыдно за свои мысли".
Калитка сзади со скрипом приоткрылась.
- Родя, иди домой, сынок, - позвала бабушка, - холодно, заболеешь - опять дело до реанимации дойдет...
- Сейчас, бабуля. Я девушку провожу.
Он взял Зойку под локоть и повел. Почувствовал, как Зойка вся дрожит - от холода или от гнева...
- Зоя. Расскажи мне, пожалуйста, о себе. Всю свою жизнь расскажи.
- Зачем? - злобно спросила Зойка. - А то тебе не наплели про меня всякой гадости?
- Прошу тебя. Расскажи.
- Ладно. Тогда зайдем сюда, а то холодно на улице.
Зойка и Родион вошли в подъезд пятиэтажки. Зойка уверенно вела Родиона на самый верхний - пятый этаж. Здесь возлюбленная взобралась на третью ступеньку чердачной лестницы и уселась там. Родион примостился на корточках - напротив.
Лампочка-сороковка нежно освещала надписи и рисунки на стенах цвета засохших соплей.
Вот рассказ Зои Мальцевой, переведенный для удобства в третье лицо, пастеризованный от излишней нецензурщины и художественно обработанный.
Глава 14
Зоя Мальцева родилась в Деревцах. Деревцы формировали ее личность. Все малые города на одно лицо: весной и осенью - грязь, летом - пыль. По краям - одноэтажные дома, в центре - двухэтажные (удобства во дворе).
Вся эта тоска окаймлена смешанным лесом.
Дороги разбиты в сорок втором фашистскими танками, отступавшими от столицы. На ремонт дорог нет средств в районном бюджете.
Зоя Мальцева жила в пятиэтажке брежневского фасона, на краю разбитой дороги. С детства Зойкину жизнь формировали слова: "Опять света нет! Горячей воды нет! Денег нет!" Ключевое слово здесь: "нет".
Слово "нет" выковывает сильную личность.
Семья у Зойки была, слава Богу, не обывательская. Родители не страдали вещизмом. В дизайне квартиры наблюдался строгий минимум с элементами эклектики: диван, телевизор, табуретки. Кастрюли, потертая ковровая дорожка, десятка три книг.
В каждой комнате имелись сверх этого кровати. Всего комнат было четыре, потому что семья была многодетная и притом - с разнополыми детьми.
У каждого из Зойкиных родителей был второй брак. Отец сильно пил. Он пил без всяких запоев или белой горячки - регулярно, ежедневно, тихо, с горестным выражением лица, и, употребив привычную дозу, читал книгу и плакал.
По диплому отец был ветеринарный врач. С кандидатской степенью. А работал кочегаром - так бывает, так проявляется разнообразие Жизни.
Мать была совершенно непьющая. И практически не говорящая. Она молча варила картошку, молча работала санитаркой в больнице и молча смотрела, как отец плачет над книгами.
Зоя не любила родителей. Хотя отца было почему-то жалко.
У Зойки было три брата. Никита, сын матери от первого брака, носил фамилию Глушко.
Близнецов звали Юра и Леня. Все братья были старше Зойки, все они учились плохо, рано начали курить, а Ленька вообще состоял на учете в детской комнате милиции.
Зоя не любила братьев. Только Леньку иногда жалела.
Дети Мальцевых никогда не болели. Соседки смотрели, как Зоя на мартовском ветру окунает в лужу войлочный сапог, и приговаривали:
- Тут не знаешь, чем накормить, все равно болеет! У алкашей вон какие здоровые!
- Они не балованные!
- Им каждая соринка - витаминка!
С братьями Зойки какие-то пацаны дружили. А с Зойкой - никто, кроме Тамары. Тамара жила в третьем подъезде. В свои тринадцать лет Тамара повидала трех отчимов, интернат и школьный класс для детей с замедленным психическим развитием. Дети во дворе кричали ей:
- Тамарка-Вонючка! Тамарка-Дебилка!
А Зойке они ничего не кричали. Боялись ее братьев, особенно Леньку.
В четыре года Зоя пережила нестандартный эпизод. Была июльская ночь - влажное тепло и цветочные ароматы из палисадников. Окна были настежь, весь дом слушал, как Сашка Мальцев читал нараспев стихи Есенина.
- Пой, гармоника, скука, скука,
Гармонист пальцы льет волной
Пей со мной, паршивая сука,
Пей со мной...
Зойка не понимала, про что стихи. Она видела полоску лунного света на полу. В полоске купались мамкины тапки. Потом мамка встала и надела тапки.
- И не стыдно тебе от людей? - спросила она отца. Отец молча швырнул в нее тарелкой (или бутылкой, Зойка не запомнила). И ушел из дома. Мать молча побежала за ним.
Зойка вскочила с постели. Ее гнали ужас, непонимание и лунный свет. Они бежали по ночному городу, мимо кривых заборов и лающих собак: отец, через сто метров мать, и замыкающая - Зойка в одних трусах.
Мать и отец остановились возле колонки. Отец склонил голову, мать нажимала рычаг и поливала отцу голову. Зоя подошла к ним. Запахи гладиолусов и блеск воды сделали из уродливой семейной сцены страшную сказку. Отец пришел в себя, мать повела его домой. Зойку они заметили только около подъезда.
- Ты же замерзла! - сказала мать. И взяла Зойку на руки.
Из этого эпизода Зоя Мальцева сделала несколько далеко идущих выводов: 1) взрослые люди способны делать ужасные глупости 2) к ужасным глупостям приводят водка и стихи.
Зойка дала себе обещание не пить водку и не читать стихов.
В семь лет Зойка пошла, как положено, в школу. В городе была всего одна школа - очень старая и облезлая. Школьную форму в девяностые годы уже не носили. Надо было придумывать - во что одеть ребенка. Мать раздобыла Зойке белую кофточку, черную юбочку, колготки и туфли. Колготки были явно не по возрасту - черные в крупную сетку. Зойкиной матери дали это барахло в "Красном Кресте", куда присылали регулярно гуманитарную помощь. Поэтому кофточка, юбка и туфли были высококачественного шведского производства. А колготки достала работница Красного Креста – вероятно, отдала свои, вышедшие из моды.
Спасибо Международной организации Красный Крест - Зойка пошла в школу, не хуже других детей.
Ее посадили с Викой. Зоя Мальцева дружила с Викой все школьные годы. Спасибо учительнице - она посмотрела заранее список детей и увидела, что с неблагополучной Зойкой прекрасно гармонирует Вика Мичурина, у которой отец в состоянии аффекта убил мать, и которая находится на опеке у бабушки.
Спасибо добрым людям! Пристроили Зойку...
Таким, как Зойка, судьба предначертана. Начинается начертание судьбы со школы. Ведь учителя - социально адаптированные люди. Они обязательно записывают на последних страницах журнала, кем работают родители ребенка. Далее отметки выставляются по следующему принципу:
Оценка Место работы родителей
Отлично
Чиновники среднего уровня, врачи, юристы, частные предприниматели, начальство среднего уровня, военные не ниже полковника
Хорошо
Начальники всяких отделов, высококвалифицированные рабочие, бухгалтеры, медсестры, библиотекари
Серебряная медаль
Чиновники среднего уровня, врачи, юристы, частные предприниматели
Золотая медаль
Учителя, начальство любого уровня
Удовлетворительно
Все остальные
Зойка попадала в графу "Удовлетворительно". В таблице нет графы "неудовлетворительно" - потому что в школах вообще-то запрещено ставить двойку и кол. Двойка и кол преподносятся грязным, дерзким и плохо одетым пацанам, например - Зойкиным братьям. Все они сидели в классах ЗПР (замедленное психическое развитие). Династический принцип в школах в большом почете. Учительница Зойки увидела фамилию "Мальцева", и...
- идеально прописанные буквы
- аккуратнейшие аппликации из цветной бумаги
- рисунки, на которых летали нереально яркие бабочки, цвели цветы и ехала на розовом лимузине принцесса в короне
Учительница была честная, справедливая. И стала ставить Зойке четверки. И в коридорах говорила приятельницам-училкам:
- Генетика - это не главное, главное - найти подход! Вот моя Мальцева, например...
Так Зоя Мальцева проучилась на четверки до седьмого класса. В седьмом классе детство Зои закончилось. Возможно, оно закончилось слишком рано, но для всех: родителей, педагогов, социальных чиновников это было огромным облегчением.
Лето, с шестого на седьмой класс, выдалось странное.
Весь июнь с неба сыпалась серая труха, непохожая ни на воду, ни на пыль. Стояла страшная холодина, гулять было невозможно. Зарплату не платили ни отцу, ни матери. Зоя сидела в постели, завернувшись в одеяло, и читала книжки.
Постоянно хотелось есть. На обед ели только серые макароны и всякую раннюю зелень, которую Ленька воровал на чужих огородах. Состояние у всех было жуткое - соседки целый день орали на лестнице и во дворе, проклиная правительство. Отец пил и пил. Неизвестно на что, возмущалась мать.
- Как неизвестно? - усмехнулся Никита. - Батя собак ловит, обдирает, и шкуры Дутову продает - на шапки.
В июле стало внезапно жарко, и Зоя смогла вылезти из-под своего одеяла на свет божий. И вот тут обнаружилось, что она выросла!
Очень сильно выросла - сантиметров на семь, не меньше!
- Фантастика! - сказал отец, как раз прекративший запой.
Ноги у Зои стали длинные, как у цапли. Худые-худые, с бледной кожей. Это было ужасно некрасиво, кошмарно. Ведь юбки и штаны не выросли вместе с Зоей.
Девчонке неудобно было выходить во двор. Девчонки все отвратительно стыдливы, их вечно морят комплексы и страхи - пока они не родят в первый раз. А рожавшие бабы делаются до омерзения бесстыжи.
Однажды пришлось-таки выйти. Зойка увидела с дороги, как по разбитой дороге ехал грузовик. Из кузова выпал ящик. Шофер не заметил и проследовал дальше. А из ящика раскатились по всей дороге жестяные банки. Неизвестно, с чем, но понятно - что с продуктами.
Зойка набросила мамкин рабочий халат и побежала на дорогу.
Поразительно, но никто, кроме Зойки не видел, как грузовик потерял ящик. Зойка пёрла ящик, чуть пупок не сорвала, и - не зря! В ящике было восемьдесят три банки консервов "Pork Lunchean Meat. UK."
За рассыпавшимися по дороге двадцатью семью банками Зойка сбегала второй раз. Одна из банок разбилась, и Зойка немедленно съела ее всю.
Неописуемо вкусное розовое мясо со специями и желеобразным бульоном было в банке...
Вся семья ела это мясо целых две недели. Его жарили на сковородке, мешали с макаронами, намазывали на хлеб. Зойку возносили и славословили. Мать отнесла четыре банки на работу и там выменяла у кого-то на немного поношенные джинсы и пару футболок - для Зойки.
Зойка могла гулять. Правда, было не совсем комфортно надевать раздолбанные Ленькины кроссовки, но другой обуви не имелось. Зойка ведь и из обуви выросла.
Она ходила с близнецами мыть машины на заправочную станцию. Других пацанов братья Мальцевы не подпускали. Моечная монополия приносила нормальную прибыль. На новые кроссовки пока не набиралось, но на сигареты и шоколадки хватало.
Каковы бы дети не были, они нуждаются в шоколадках. Шоколад дает ощущение счастья. А если дитя лишено его с ранних лет, грустной и ужасной будет его жизнь. Серийные убийцы и преступники против человечества - это не те, кого в детстве насиловали или регулярно избивали. Это те, кто не видел шоколада, каруселей, книжек с картинками и роликов.
Очень короткая справка
Деревецкий район отличается замечательными природными ресурсами и отсутствием крупных промышленных предприятий. Экологическое состояние района можно назвать хорошим. Смешанные и хвойные леса с изобилием грибных и ягодных мест, озёра, небольшие, но чистые реки, богатые рыбой, представляют благоприятную основу для туристического бизнеса. Как таковая, туристическая инфраструктура отсутствует, но в районе очень много дачных участков, принадлежащих жителям Москвы и Московский области. Летом население увеличивается за счет притока дачников почти вдвое.
- Девочка, что ж ты себе нормальную одежду не купишь? - спросил веселый дядька-москвич, которому Зойка помыла серебристый BMW.
-Такая симпатичная девчонка, а одета как бомжа.
- Нету денег, - злобно ответила Зойка, - мамке зарплату не дают по три месяца.
О том, что отец пьет, Зойка промолчала.
- Поехали, - сказал дядька, - я тебе все новое куплю.
Зойку раздирали соблазны и страхи. Все уже слышали тогда о кошмарных похождениях маньяка Чикатило.
- А вы дайте денег, я сама куплю. Если вы такой добрый.
- Чтоб у тебя братва все отняла? - дядька кивнул на Леньку с Юрой. - Садись, не бойся. Я не маньяк.
Он распахнул дверцу. Зойка села на шикарное сиденье, вдохнула шикарный дезодорированный воздух и потеряла себя. Вот с этого момента, а не тогда, когда дядечка, действительно, купил ей новые джинсы, футболку, кроссовки, купальник, джинсовую куртку. А вышитый рюкзачок и джинсовый костюмчик с мини-юбкой не куплю, сказал он.
- Денег жадно? - спросила Зойка. Она видела, что в бумажнике у него целая пачка.
Ей ужасно хотелось джинсовый костюмчик. Ходить в школу. Чтобы все сдохли от зависти.
- Детей нельзя баловать.
- А я вам все лето буду за так машину мыть.
- Ладно, - согласился дядька, - забито. На следующей неделе куплю.
Он нормально отвез ее домой. Братья сильно боялись, но Зойка успокоила их. Дядька не приставал, не гонялся с ножом. Он просто - спонсор.
Родителям вообще все было по фигу. Они не жили, а выживали - назло правительству и алкоголю.
Через неделю дачник-спонсор снова усадил Зойку в машину и повез на рынок. Вожделенный костюм был куплен, и рюкзачок - тоже. А платье из лакового стрейча не куплю, сказал дядька.
- Ну, я не знаю, - сказала Зойка, у которой руки тряслись от желания иметь платье и туфли к нему, - хотите, я вам на даче уберусь? Окна помою, пол...
- Хочу, - сказал спонсор.
Там, в общем-то, все и произошло по задуманному им сценарию. Роскошный стол с тортом, ананасом и красным вином, девчонка размякла, утратила разум. И дядька получил то, чего вожделел сильнее, чем Зойка шмоток - полудетское тело с недоразвитыми грудками и нежным волосяным покровом на первичных половых признаках.
Не надо ни ножа, ни веревки, все ласково и по обоюдному согласию.
Зойка получила платье, туфли и пообещала никому не рассказывать. Она бы умерла, если бы кому-нибудь рассказала про этот позор. Никто никогда не говорил Зойке, что спать за деньги - плохо. Она просто знала, что секс - это гадость. Братья и пацаны в школе обсуждали порнофильмы, рассматривали порножурналы и отпускали мерзкие шуточки.
Тем не менее, Зойка еще несколько суббот ублажала дядьку-дачника, и получала шмотки, вкусности и деньги на карманные расходы. Неизвестно, сколько это продолжалось бы, но тут лето, как всегда внезапно, кончилось. Дядька перестал ездить, а Зойка осталась в осенней тоске - без подарков, к которым уже привыкла, без денег - автомоечный бизнес тоже закрылся, и с тягой к сигаретам - а покупать сигареты не на что.
Одноклассники оказались вдруг пигмеями и лилипутами. Зойка была выше даже самых высоких пацанов. Ее поддразнивали "стропилой" и "лошадью", зато не могли смеяться над одеждой. Зойка была одета лучшем всех.
- Какой у тебя костюмчик суперский! - завистливо приговаривала соседка по парте Вика.
Зойка молчала. Она стала неразговорчивой. Ей все время хотелось курить, ее томил адский голод, а дома опять варили пустые макароны. Зачем дядька-спонсор дал Зойке отведать другой еды и другой жизни!
Незнание всегда спасает от разочарований.
В субботу Зойка вместе с братьями прогуляла школу, они отправились в лес собирать опята. Они принесли по два ведра опят каждый, выложили их дома в ванну, и отправились в лес снова. Все воскресенье Зойка и Юра сидели на обочине дороги с ведрами опят, а Ленька сигналил машинам и вел переговоры о продаже.
Удачная операция! Зойка купила себе блок сигарет и спрятала его под матрас кровати. Близнецы не украли бы, но мать могла утащить и выменять на еду. Из еды и курева Зойка выбирала курево.
В понедельник она бегала на каждой перемене курить за забор. Там толпились одни пацаны, а девчонок мало-мало. Самые крутые. Зойка была моложе всех.
- Покурим, - сказала Зойке девятиклассница Инка. Зойка угостила и Инку, и ее подругу Светку сигаретами. Так она подружилась со Светкой-Вешалкой. В следующую субботу Зойка снова прогуляла школу и собирала с братьями опята. И у нее вновь появились деньги. Зойка пошла на дискотеку - впервые в жизни. В лаковом платье-стрейч. Светка и Инка угощали Зойку коктейлем "Отвертка", а она их - шоколадом.
Наступил октябрь, грибы отошли.
Но Зойке они больше были не нужны. Она приходила на дискотеку, и ее активно клеили парни. Она была самая красивая во всех Деревцах, во всем районе, а может - кто проверял - и на всем белом свете. Ровесники дискотеку не посещали. Парни от 16 до 20 лет - студенты, рабочие с местных фабрик, москвичи, навещающие бабушек. Они приглашали Зойку, а с нею и Светку-Инку - в кафе. Сигареты, пиво, снеки.
Однажды Зойку даже позвали в местный ресторан.
- Только без этих мочалок, - сказал кавалер на ухо Зойке. Зойка смущенно объяснила Инке и Светке - девчонки, это серьезный человек. Возможно, он хочет со мной загулять. Девчонки не обиделись.
А он, в самом деле, хотел. Угостил Зойку салатами и горячим, прикупил в магазине торт и повел Зойку к себе домой. Зойка шла по темным осенним переулкам, под ногами хлюпала грязь, а в животе - шампанское. И она понимала, что сейчас снова будет секс.
Ну, и пусть будет, подумала она. Что мне терять?
Кавалер был приезжий. Его родители держали сеть торговых точек, и некоторые из магазинов находились в Деревцах.
Секс оказался не такой противный, как с дядечкой-москвичом. Правда, Зойка отказывалась делать минет и всякие другие гадости, но кавалер и тому был рад. Каждый раз, приезжая в Деревцы, он разыскивал на дискотеке Зойку.
Черная пена с этого невкусного коктейля была разнесена ветром сплетен по всей округе. Светка и Инка кому-то сболтнули, и сам приезжий кавалер трепался приятелям. Скоро все Деревцы знали, что Зойка Мальцева "уже того". Были грязные намеки в школе от одноклассников-малолеток.
Потом Зойка попала субботним вечером в поганенькую подростковую компанию. Юноши от 15 до 17 лихо пили самогон в недостроенном доме, закусывали чипсами и тосковали без девушек. Во исполнение вселенского мужского девиза "шерше ля фам" они пошли на дискотеку. Зойка слонялась там - очень грустная. Московский кавалер не приехал, Светка лежала в больнице, сигареты давно кончились.
- Зой, пиво будешь? - спросили ее сквозь переливы попсовой музыки.
- Буду.
Под пиво дали сигарету и пригласили в недостроенный дом.
Зойка забыла данное себе в раннем детстве обещание - не пить водку. Никто из парней ей не нравился, она просто заглушала скуку, или голод, или комплексы. А может, от отца ей передалась странная беспричинная скорбь, которую отец убивал водкой многие годы, и никак не мог прикончить.
В недостроенном доме было холодно и пахло цементом и крысами. Зойка, ушедшая в жаркую самогонную эйфорию, стала податлива и восторженна. Она всем парням по очереди говорила: "Я тебя люблю". Им было это забавно. Назавтра они рассказывали всему городу, как Зойка Мальцева «всем пацанам дала и еще призналась в любви».
Рассказали - через пятые руки - и брату Леньке. Ленька был агрессивен нечеловечески. В четыре года его выставили навсегда из детского сада, потому что он кусал детей, лягал воспитателей и страшно матерился.
Ленька подходил к субботним приятелям Зойки и выяснял детали. Попутно было разбито несколько морд, но это не было целью расследования. Ленька искал инициатора и "первого".
Тем и другим был одиннадцатиклассник Савушкин. Ленька подошел к нему в школьном коридоре. Савушкин огрызнулся - он был сыном инспектора ГАИ, на нем были фирменные кроссовки, у него на шее болтался плеер. А Ленька учился в классе ЗПР, и от него воняло нестираной одеждой.
Ленька набросился на Савушкина, бил остервенело, повалил, и на глазах перепуганной толпы школьников и педагогов задушил.
Леньке дали восемь лет. Казенный адвокат упоминал трудное детство, неблагополучную семью. Изнасилованную сестру тоже упомянул.
Папаша Савушкина выкрикнул из зала: "Кого там насиловать, она малолетняя проститутка!" Судья удалил его из зала.
- Из-за тебя Леньке восемь лет зону топтать, тварь! - кричал Юрка.
Юрка никак не мог без Леньки. Они были идентичные близнецы, и забрать Леньку у Юрки было все равно, что отрезать ему половину мозга. Юрка пил. По пьянке отморозил ноги. Отняли пальцы на правой ноге. Ковыляет с палкой и собирает бутылки, и ищет где бы украсть курицу, гуся, белье с веревки, ведро, забытое у калитки. Обменять на самогонку, конечно.
Зойка огрызалась на одноклассников, собачилась с учителями. Пропускала занятия, скатилась на тройки.
- Ты понимаешь, что останешься на второй год по пропускам? - спросила классная.
Зойка смотрела в стенку и молчала.
Попросили побеседовать с Зойкой ее первую учительницу - ту, которая имела к девочке "подход". Хитрая подлая дрянь, много лет учившаяся нажимать на кнопки молодых душ, взяла Зойку за руку, заговорила нежным голосом, выложила перед Зойкой на парту сохранившийся в шкафу рисунок - принцесса в короне едет на розовом автомобиле...
Зойка заплакала и пообещала закончить год благополучно.
Директор и коллеги дали первой учительнице негласный титул "тонкий психолог".
Невинное педагогическое развлечение - школьная олимпиада по истории - сыграла роль финального занавеса. Учитель объявил - прийти могут все желающие. Зойка - нет бы пойти за забор покурить - поперлась на эту олимпиаду. Ей было всего тринадцать лет, она любила историю, и никакие мужики и сигареты не стерли еще из ее памяти прочитанные книжки.
Она выполнила все задания. А остальные участники - только две трети. Учителя ужаснулись. Выставлять на районную олимпиаду девицу, которая ославилась на весь город, было неэтично. Тем более что сын завуча участвовал в этом соревновании и проиграл Зойке целых семь баллов.
- Как Ларин? - крикнула Зойка. - Я все задания сделала, а ваш Ларин еще и у меня списывал!
Эта несправедливость показалась Зойке страшнее грязного группен-секса в недостроенном доме, страшнее Ленькиной тюрьмы и отцовских пьяных выходок.
- Ларин отличник, а ты очень сдала в этом году, Зоя, - блеяла историчка.
Зойка схватила вышитый рюкзачок, подаренный дядькой-спонсором, и убежала из школы. Больше она в эту школу не пришла, сидела дома, пока мать не вызвали к директору и не велели отнести документы в вечерку. "Вообще-то, там только с пятнадцати лет, но у вас особое положение, мы обо всем договорились..."
Еще были, конечно, в жизни Зойки Денис Рубчик, Шурик Нос, Андрюха с Горелого Яра и много других, точкой в этой грустной повести стал Руслан Филиппов. Но о них Зойка не рассказывала. Просто перечислила имена равнодушным голосом.
- Ты, Родя, никогда бы не послал на районную олимпиаду ученика, только потому, что он сын завуча, - сказала Зойка, - ты честный человек. Наверное, один такой на свете.
Глава 15
В дневнике Изабеллы Сорель было вырвано несколько страниц. И вообще скоро дневник кончится, с грустью подумал Родя. Остаются еще письма, но письма - это совсем иной уровень откровенности. Тем более, по большей части, это были не Изабеллины письма...
3 июля 1913 года
Я все-таки про это напишу. Может быть, много лет спустя, когда я стану перечитывать свой дневник, мне будет стыдно. А возможно, я пойму себя. Дурная я, испорченная от рождения, или просто я была растеряна, тосковала по Борису, не понимала своего места в жизни...
Все это началось гораздо раньше, я предчувствовала, как будто заранее знала.
Мне так не хотелось ехать в эти гости!
У Прониных всегда толпа народу, нужного и ненужного. Конечно, ужин в саду, фейерверки, катание на лодках с факелами, но каждый год одно и то же, а я ведь уже не ребенок. Я читала очень интересную книгу - "Мадам Бовари". Мама ужаснулась, увидев ее у меня в руках, а папа сказал, что книга в своем роде полезная. Он прав. Книга показывает темные стороны женского мышления, право, как сумел г-н Флобер перевоплотиться душой в эту неприятную даму, Эмму. Научусь ли я когда-нибудь писать так тонко, так пронзительно, думала я, и очень хотела сесть за писание. Тем более, что я еще в Санкт-Петербурге придумала сюжет.
Нет, сказала мама, все должны ехать, не обижай Нину Алексеевну, у нее ведь день рождения.
Весь этот дрянной день рождения я чувствовала на себе взгляды Мити. Я думала - это потому что мне очень к лицу было новое платье, которое сшили в Питере.
Не буду марать и зачеркивать, и так вырвала половину страниц. Я ТАК НЕ ДУМАЛА. Я ЗНАЛА, ЧТО МИТЯ СМОТРИТ ХИЩНЫМ МУЖСКИМ ВЗГЛЯДОМ, КАК НА МЕНЯ НИКОГДА НИКТО НЕ СМОТРЕЛ.
- Если устали, поезжайте домой, - сказала мама, - мы останемся ночевать. Папа собирается утром на охоту с Андреем Васильевичем.
И я отправилась домой с Митей. А Котька остался, ему всегда весело в толпе. И ОН ТОЖЕ ПОНЯЛ, И ЕМУ БЫЛО НЕУДОБНО И НЕПРИЯТНО СМОТРЕТЬ НА НАС.
Ксюша принесла мне чаю в постель. От огромного количества сладкого, съеденного у Прониных, во рту было сухо и липко. Бабочки бились о стекло лампы, я привернула фитиль, чтобы почитать еще в постели, и тени бабочек выросли до размеров вороны.
Из сада пахло листвой и зреющими фруктами. Я втягивала этот запах ноздрями и думала - вот он какой, запах греха...
Митя постучался.
- Белка, ты не спишь?
- Что ты хотел?
Он сел в кресло, соблюдая приличия, и сказал, что у него с самого вечера ужасно болит голова, и нет ли у меня каких-нибудь пилюль. Я сказала, что сейчас посмотрю, и встала с постели.
Он смотрел так, что его взгляд жег мне спину. Не надо было вставать с постели в одной рубашке при молодом человеке, он никакой не брат, он мужчина.
Я постоянно чувствовала, что он - МУЖЧИНА. Нет, грубее - САМЕЦ. Как гадко я думала, и до сих пор так думаю.
Я дала ему пилюлю и стала наливать воду из графина. А Митя смотрел мимо меня - на забытый на кресле мой бюстгальтер. Мне стало так стыдно, как будто он видел не скомканную тряпку, а меня - голую.
Что говорило во мне - наверное, остатки воспитания.
- Белла! Белла!-вдруг простонал он, и прижал меня к себе - очень больно и очень грубо. И хотел поцеловать в губы. Я уворачивалась, а этот запах - смешанные вместе табак, мужской одеколон, запах Митиных волос, совсем не такой, как у женщин - он продолжал наводить на меня странную дрожь. Мне хотелось закрыть глаза, как это бывало с Борисом. Хотелось впитать Митину страсть.
- Ты с ума сошел! - сказал я тихо.
А могла бы закричать, разбудить Ксюшу.
Митя заплакал. Я его не видела плачущим, наверное, лет десять. Из углов его глаз медленно сочилась влага, он жмурил глаза, чтобы ее скрыть, но не получалось.
Он был ужасно горячий, и руки у него дрожали.
- Прости, Белочка, - сказал он, - я свинья.
Митя повернулся и ушел. И нет бы мне погасить лампу, и лечь спать! Я стала думать о Мите, я пыталась представить его страсть. Ведь я уже знаю, что такое страсть. Я ХОЧУ Бориса, как наверное, все влюбленные хотят друг друга. Но у меня и на сотую долю не так, как у Мити ко мне.
Я встала и без туфель, на цыпочках пошла к Мите. Надеюсь, Ксюша не слышала из своей каморки. А если и слышала - мне теперь уже на все наплевать.
Митя лежал в кровати вниз лицом, и когда я повернула его к себе - у него все лицо было мокрым от слез.
- Митенька, зачем ты так, - сказала я, - зачем ты так себя мучаешь. Выброси это из головы.
- Я не могу это выбросить, - сказал он, -тебе не понять, Белка. Ты не была влюблена.
- Я сейчас влюблена, - сказала я, - у тебя нет ни единого шанса, Митя.
Он снова прижал меня к себе - все так же страшно, болезненно, по-мужски. И стал целовать. Никакой Роговский, никакой Георгий не способен так целовать. Наверное, именно поцелуи лишили меня разума. Я слишком к ним чувствительна. Я слишком темпераментная, в этом мама права.
Мне очень стыдно, что я упомянула маму в этом гадком рассказе.
- Белка, в кого ты влюбилась? Чем я хуже него?
Я не хотела рассказывать про Бориса, и вообще - наверное, мысль о Борисе меня немного отрезвила. Я встала с Митиной кровати. А Митя вскочил и стал удерживать меня, я толкнула его, он снова меня схватил, и мы упали на кровать. Именно упали, потеряли равновесие. Я не оправдываюсь сама перед собой. Митя взял мою ладонь и прижал к своему... не знаю, как это называется, и не могу даже сама себе писать, что я почувствовала.
- Ты понимаешь, как я страдаю? - спросил он.
-Отпусти меня, - прошептала я, - это гадко!
В самом деле, это было ужасно противно. И страшно. Я подумала - а ведь я ничего толком не знаю о плотской любви! Подумаешь, прочитала Мопассана. Я глупый ребенок.
- Белочка. Один раз. Я никому не скажу. Умоляю тебя.
Кажется, что-то такое Митя бормотал, и был горячий и безумный, и целовал меня.
Я тоже была безумная и горячая. Не знаю почему. Поцелуи его были болезненные, и не в губы, а в шею, в грудь, в плечи.
Потом он поднял мою рубашку и стал расстегивать мои панталоны.
(Вырвана страница)
Я перепишу этот фрагмент, потому что первоначально написала романтическое вранье, пыталась скопировать стиль Мопассана.
Мне было неописуемо стыдно, когда я увидела свое голое тело. Хоть бы свет погасить, но Митя прижал меня к подушкам, едва я попробовала потянуться к лампе.
Тут я увидела его тело, и совсем потеряла соображение. Это было так пугающе, жутко, что я хотела закричать, но не смогла. У меня сел голос.
- Митя, - прошептала я, - я не хочу, отпусти меня, я позову на помощь...
Я боялась, что мне будет больно.
Митя как будто не слышал меня. Он стал гладить мою грудь, потом взял в рот правый сосок. Вот в этот момент я почувствовала ЭТО - странное дрожание глубоко в животе. Это дрожание побуждало меня прижаться к Мите. Он облизал мой второй сосок, совершенно уже не грубо, а нежно и осторожно. А потом он стал гладить меня ТАМ, и эти прикосновения, очень слабенькие, оказались огромной силы воздействия.
У меня пропал страх перед размерами его органа, я сделалась как будто пьяная. Я сама стала целовать Митю - в губы, и в шею, и в плечо.
Мы целовались с зажмуренными глазами, бесстыдно гладили друг друга, и Митя осторожно лег на меня.
Мне было страшно смотреть.
Я лежала с закрытыми глазами и боялась дышать.
Я была вся горячая, и у меня безумно стучал пульс. Я почувствовала, как Митя рукой направляет свое орудие внутрь меня. У него ничего не получалось, и он стал неосторожен, и я почувствовала боль.
Прошла еще одна такая минута, и еще две. Боль и напряжение усиливались. Я открыла глаза и посмотрела на Митю. Он тяжело дышал, волосы были сплошь мокрые от пота, глаза - подернутые мутным.
- Дай, я сама, - сказала я.
Я не знаю, почему у меня сразу получилось. Я никогда особенно не интересовалась устройством этих частей тела. Видимо, это инстинкт.
Митя двинулся внутрь, и мне стало так больно, как никогда в жизни не было. Будто ножом ударили. Кажется, я вскрикнула. Митя попытался поцелуем закрыть мне рот, но не сумел. Он весь был в этом странном процессе. Он двигался то быстро, то медленно. Моя боль стала тупой, а потом превратилась в саднение - как бывает в разбитой коленке.
Я подумала, что прошел целый час.
Митя привстал, и я увидела, как у него выбрызнулась быстрая и сильная струйка. Мне на живот.
На Митином теле были следы моей крови. И я была немного испачкана кровью.
- Сейчас, Белочка, - сказал Митя, - извини, дорогая...
Он вытащил из кармана пиджака, валявшегося рядом с кроватью, носовой платок и вытер мне живот.
Голова у меня была ясная, жар в теле стих. Мне было странно смотреть на Митю - который теперь вовсе не брат! уже окончательно - не брат.
А ему, видимо, стыдно было смотреть на меня. Он не мог дождаться, чтобы я ушла.
- Белочка, - сказал он, - прости меня. Я совсем с ума сошел. Какой я идиот!
- Не думай об этом, Митя. Давай просто забудем, хорошо? Теперь тебе легче?
- Физически - да, - сказал он, - но в душе у меня желание застрелиться.
- Не говори чуши, - сказала я, - ничего страшного не произошло. Когда-то это должно было произойти.
-Но не у нас с тобой! И не таким образом...
Я поцеловала его, потому что мне было Митю ужасно жалко. Он и в самом деле способен что-нибудь над собой сделать. А ведь виновата во всем - я.
Это я пришла к нему. Это я не позвала Ксюшу. Это я не ударила, не укусила, не ОТКАЗАЛА.
Я изменила Борису. Или даже если не Борису - я изменила тому, кто когда-то будет моим настоящим возлюбленным.
Не по любви, а ПРОСТО ТАК.
Какая я дрянь.
- Родион, - сказала мать, - ты очень поздно пришел вчера.
Родя отхлебнул кофе и посмотрел в противоположную сторону от матери - в сервант. Задняя стенка серванта была зеркальной, и в ней отражались хорошо и мать, и Родя.
"А ведь я совсем не похож на мать", - подумал Родион, -"и наверное, совсем не похож по характеру. Мать всегда была осторожная, бесстрастная, всю свою жизни любила одного меня. Как странно играют гены".
- Мам, - спросил он, - а ты в молодости очень любила Достоевского, наверное?
- Почему? - мать аж вздрогнула. Вообще-то, у нее имелось сходство с Родей. Она много читала, и волосы у них были одинаковые - светло-русые.
- Я всегда думал, что ты назвала меня в честь Раскольникова.
- Родя, - мать поцеловала его в затылок, и Родион понял, что ее желание читать морали - исчезло.
- Родя, ты - дурачок. Я назвала тебя в честь моего прадеда. Мне всегда нравилось это имя. Твой прадед был полный Георгиевский кавалер. А Раскольников - убийца старушек, сдался он мне...
- Зоя, - сказал Родион, - ты оказалась права. Изабелла Сорель переспала с этим Митькой.
- Во! - удовлетворенно воскликнула Зойка. - Я же разбираюсь в бабах! Слушай, а тогда презервативы были?
- Были. Но она там описывает прерванный половой акт.
- Дело опасное. Фифти-фифти, - сказала Зойка, и раздавила окурок носком кроссовка, - ты дальше не прочитал?
- Не успел. Ты знаешь, дневник скоро кончится. Там мало листочков осталось.
- А вот, - Зойка вытащила из кармана ключ на колечке, - у меня сюрпрайз!
- Что это?
- Светка дала ключ от хаты. Витек уехал, а Светка до вечера поедет к тетке в деревню. Кстати, она разрешила тебе забрать тот древний альбом с открытками.
Старый дом похож на мышиное гнездо, на кучу мусора, на корзину с утильсырьем. Он пропитался запахами дешевого и убогого человеческого жилья. В нем живут хвори и несчастья всех, кто населял его в течение полувека.
Кто-то идет по лестнице. Деревянная лестница обреченно скрипит. Родина рука скользит по белому-белому Зойкиному животу.
За окном в мокром весеннем небе кружат галки, они счастливы, купаясь в солнце и испарениях от помойки.
Зойка целует Родину грудь, ключицы слегка влажными и робкими губами.
Забормотали наверху соседи, помчался по дому кислый запах браги. Старуха-соседка продала очередную порцию самогона.
Родя опускает лицо в Зойкины волосы. В них нет бражной вони. В них - ромашка и полынь, распаренные солнцем дикие травки. И мед. И земляника. И все, что есть красивого на свете.
Содрогнулась истерзанная за пятьдесят лет канализация. Трубы подавились, закашлялись, долго надсадно выли.
Зойка и Родя не слышали. Зойкины ноги оплели Родиона - страстно, но не жадно. Ее поглаживания и тихие стоны создавали мелодию, а Родя играл ритм - все учащающийся, без намека на агрессию.
Одновременно коротко вскрикнули, обессиленные лежали, сцепившись в один горячий и дрожащий ком. И не слышали, как снизу лает старая собака и ворчит на нее инвалид, стуча костылем по ступеням: "У, падла... у, зараза".
Родион и Зойка покинули квартиру Светки-Вешалки только в семь вечера.
- Ты опять пропустила школу, - сказал Родион.
- А ну ее, эту школу! - весело ответила Зойка. - Меня обещали в супермаркет взять, как только он откроется. Буду товары на полках раскладывать и получать шесть тыщ.
- Нельзя всю жизнь раскладывать товары на полках, - возразил Родион, - надо закончить школу и поступить в вуз. Хотя бы заочно.
Они шли, сцепив пальцы, огибая гигантские лужи, в которых отражался уже тонкий-претонкий весенний месяц.
Олеся, вышедшая погулять с собачкой, сделала вид, что смотрит на небо.
- Здрасте, Олеся Владимировна! - радостно сказала Зойка.
Радостно - не синоним "злорадно". Зойка была счастлива - впервые в жизни.
Глава 16
7 июля 1913 года
Сегодня у меня две огромных радости. Не могу сказать, какая сильнее. В любом случае, мне теперь все время хочется танцевать, скакать и визжать, я даже почти не думаю о мерзком происшествии 3 июля.
Журнал "Весы" ответил, что мой рассказ "Пирожки" будет опубликован в августовском номере!!! Заместитель редактора поздравил меня с началом писательской карьеры и предложил дальше сотрудничать с ними. Остальные журналы пока не ответили, ну и ладно. Когда я сообщила родителям, они были ошеломлены. Они смотрели на меня, как на восьмое чудо света.
- А о чем рассказ? - спросил папа. - Юмористический?
- Нет, - опредил меня Митя, - реалистический. Рассказ о жизни. Я его читал.
Все зашумели и все захотели прочитать. Но я отказалась давать им рукописный вариант. Журнал "Весы" вышлет мне авторские экземпляры. Вот тогда и читайте, сказала я. Мама была просто счастлива. Она часто читает "Весы", хотя мы их не выписываем. Их выписывает Александра Петровна, а мама всегда считала Александру Петровну образцом вкуса.
- Мне даже гонорар заплатят, - добавила я, - правда, небольшой.
Родители сказали, что небольшой гонорар - это все равно деньги, заработанные достойным трудом. И посоветовали писать еще, а почему бы нет, ведь в мире немало женщин-писательниц.
- Хотя, безусловно, ты так молода, - сказал папа, - а чтобы писать, надо кроме таланта иметь жизненный опыт.
Мама возразила, что популярная Тэффи писала с молодых лет. И я ушла, довольная, к себе. Митя обогнал меня на лестнице и сказал через плечо:
- Ты молодец. Я горжусь тобой.
- Спасибо, - ответила я. Даже Митя не мог испортить мне настроения.
Внизу затопали - это прибежал Петька.
- Барышня! - крикнул он. - Вам от соседей письмо привезли!
Еще письмо, удивилась я, ведь только что получили почту. Но это было письмо без штемпеля. Петька сказал, что его завез приказчик из какого-то соседнего имения. Я взяла конверт и едва не завопила от восторга. Почерк был Бориса, и написано было: "М-ль И. Сорель лично в руки. Борис Оленев".
- Кто это? - спросил Митя.
Он был ужасно хмурый, наверное, догадался по моему лицу.
- Это Борис, с которым я познакомилась в Санкт-Петербурге. Он какая-то дальняя родня папе.
- Оленев? - переспросил Митя. - Не помню. Может, со стороны Шалаевых...
И ушел. Он меня прочитал, как детскую книжку с картинками. Я не могу скрывать своих эмоций.
И не обязана, в конце концов, потому что Митя мне - НИКТО! Всего лишь сводный брат.
Борис сообщает, что он здесь, именно у Шалаевых, то есть, у дяди с тетей. Мы сможем увидеться, спрашивает он? Прилично ли будет, если он заедет просто так?
О боже, как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива...
8 июля 1913 года
Борис приезжал сегодня!!!
Мне бы не хотелось написать об этом дне в таком неровном и детско-наивном стиле как вчера. В конце концов, этот дневник, я, возможно, переработаю когда-нибудь в автобиографический роман. Многие писатели начинали с романа о своей жизни.
Конечно, мне трудно держать себя в руках и излагать мысли без лишней непосредственности. Искренность хороша в литературе, но без художественности искренность выглядит глупо. "Записки гимназистки" - противно!
Борис привез фильму, которую мы не успели посмотреть в Санкт-Петербурге. Как он сказал - "возникли сложности с монтажем". Теперь фильма готова, и она послужила чудесным предлогом для визита Бориса к нам. Вообще, я согласна с Борисом в том, что кинематограф - величайшее изобретение нашего времени. Когда-нибудь, говорит Борис, кинематограф победит литературу. Все будут ходить в кино, и книги отомрут, как отмерли в свое время пещерная живопись и чернофигурная роспись ваз.
- Люди не будут ходить в кино, - сказал Митя, - кино будет в каждом доме.
- Возможно, - ответил Борис (кстати, я сразу заметила, что Борис уловил Митину неприязнь, а Митина неприязнь была очень заметна), - киноаппарат - несложная вещь, и все научатся снимать кино.
- Нет, - сказал Митя, - подобное кино всегда будет любительским. Кино будут передавать с помощью мощных радиоволн. В каждом доме будет приемник для этих волн. Думаю, с помощью радио возможно передавать не только кино, но и живые съемки: новости с мест событий, например.
Родители и Шалаевы, приехавшие с Борисом, стали посмеиваться над Митиной фантастикой. Но Борис взял сторону Мити. Он сказал, что читал подобные вещи в научных журналах. Над такими проектами размышляют самые серьезные умы. Митя сидел бледный. Ему хотелось спорить с Борисом, ненавидеть Бориса и быть его умнее. А никак не получалось. Нельзя в 18 лет быть умнее, чем в 26. Да и не в возрасте дело.
После обеда все пошли гулять, и Борис взял меня под локоть и сказал:
- Бежим?
Митя и Котька плелись сзади. Котьке вся эта прогулка была в тягость, он сам искал предлога убежать.
- Бежим! - я засмеялась.
Мне нравится, что Борис такой раскованный, такой свободный. В нем много детского, только нет детской глупости, которой полно в Мите.
Мы побежали по саду, к востоку. Там нет ограды, сад переходит в склон холма. Мы побежали по склону вниз. Я хохотала, шляпа свалилась у меня с головы, повисла на ленте, шпильки выпали из волос.
- Изабелла, - сказал Борис, - ты не представляешь, до чего ты хороша.
Мы становились, он взял меня за талию, тронул мои волосы и неожиданно поцеловал. В губы. По-настоящему. Так, как не умеет Митя, не умеет Роговский, никто на свете не умеет.
Я не могла больше терпеть.
- Борис, - сказала я, - я люблю вас.
Он удивился, даже испугался, по-моему. Конечно, ведь девушка не должна признаваться в любви первой - никому и никогда. Я не могу соблюдать правила, когда дело касается Бориса. Я помешалась на нем, и ничего не могу с собою поделать.
- Изабелла, - сказал он, какое счастье для меня слышать эти слова.
И он снова поцеловал меня. А я рассказала ему то, что записала абзацем выше. Я помешалась на вас, Борис, сказала я.
- Зови меня просто - "ты".
- А не сочтут, что это неприлично? - спросила я.
- Сколько у вас здесь условностей. Я уже отвык от них - в больших городах по-другому.
- Белка! Белка! - закричал с холма Котька. - Вас зовут чай пить!
Это тоже была условность. Мама подумала, что гулять больше десяти минут с молодым человеком, с которым я не обручена - нехорошо. Повод для сплетен.
Больше всего на свете люди боятся не болезни, смерти, голода или войны - они боятся других людей. Их осуждения. Пока мы шли домой, я сказала об этом Борису.
- Как это странно. Вот мне абсолютно все равно, что думаю обо мне другие люди.
- Даже я? - спросил он.
Я засмеялась.
- Нет, ты - другое дело!
Мы подошли к террасе. Я отпустила руку Бориса.
- Вот видишь, - сказал он, - тебе не все равно, что думают о тебе также родители!
Они уехали довольно быстро после чаю. Но!!! Борис договорился с мамой и папой о том, чтобы снять еще одну фильму у нас. Ему, сказал он, очень нравятся наши озера. И наши лошади - в имении его дяди озер нет, и лошади не таких чистых кровей. Он будет приезжать каждый день.
Митя посмотрел презрительно на меня - я не смогла сдержать радостную улыбку. И уставился в окно. Меня страшно раздражает его поведение, эта дурацкая ревность. Хотелось бы высказать ему все это в лицо, но очень неприятно оставаться с ним наедине. Скорее всего, придется написать ему письмо.
Вместе с тем, я боюсь, как бы он не наделал глупостей - попытка самоубийства или вызов Бориса на дуэль. Мне очень не хотелось бы, чтобы родители узнали про чувства мои и Бориса до того, как Борис сделает мне официальное предложение. А еще сильнее, я бы не хотела, чтобы кто-либо на свете узнал про мою отвратительную ночь с Митей.
Не стану больше думать о Мите!
У меня есть Борис, и я счастлива безумно.
P.S. Перечитала. Концовка неописуемо слабая. Конечно, подобная ученическая чепуха в мой роман не войдет.
С утра Родион работал в архиве, а после обеда у него были "часы" в вечерке. И первый урок - в десятом классе, где училась Зойка.
Родион положил на стол журнал, ручку, стопку проверенных тетрадок. Подростки подтягивались. В классе густо запахло прокуренными куртками.
Зойки пока не было.
Родион повесил на доску ветхую карту (двое пацанов помогали ему). Зойки все не было. Родион безотрывно смотрел в окно, но за окном был только будоражащий тоскливые мысли пейзаж: черный безлистный сад, "барский дом", пустое крыльцо.
Изабелла Сорель давно умерла. Зоя Мальцева не пришла в школу.
Родя провел уроки, пребывая в непроглядном ментальном тумане. После уроков вошел в учительскую, взял журнал 10 класса и нашел на последних страницах "Сведения об учащихся".
- Вам что-то подсказать, Родион Валерьевич? - шоколадным голосом спросила Вера Алексеевна.
- Ничего, спасибо.
Родион уже посмотрел номер квартиры Зойки. И вышел из вечерки стремительными шагами, разбрызгивая воду из луж. Вера Алексеевна и Олеся наблюдали за ним из окна, можно представить, какой яд капал у них с языков. Но Родя об этом не думал. Через десять минут он уже взбегал по мрачной лестнице пятиэтажки. Граффити кричали ему вслед на разные голоса:
- Прежде чем войти, подумай - нужен ли ты здесь?
- Люби Родину, твою мать!
- Цой жив!!!
- Зойка проститутка!!!
- Du hast!
- Где совок - там и мусор!
-Я люблю Женю Скворцову!
- Вы очень вовремя - у нас здесь разврат!
- Linken Park!
Родя постучал в дверь № 110. Открыли в № 111 и №112. Сто десятая дверь пошатнулась от Родиного стука, и медленно, робко открылась.
- Там у них никогда не закрыто, - сообщила бабка в шапке, обвязанной поверх платком (№ 111). Родион шагнул внутрь.
Было темновато и пустовато. Нельзя сказать, чтобы грязно, нельзя сказать, чтобы воняло. Нечему здесь было пачкаться и нечем вонять. В одной из комнат светился телевизор. Родя шагнул внутрь и увидел диван того сорта, что стояли у него в музее в зале "СССР в послевоенный период". На диване лежал парень, накрытый телогрейкой. Парень был мертвецки пьян.
В кресле спал мужик - в таком же состоянии.
- Эй, есть кто-нибудь? -со страхом спросил Родя.
Он ожидал самого страшного, самого гадкого, но не того, что произошло.
Из задней комнаты появилась женщина. Трезвая, серенькая, лицо плоское. Халат, спортивные штаны и малиновые тапочки.
- Вам кого надо? Зойку? А Зойка уехала. С Денисом Рубчиком в Москву. Рано утром поехала. А вы со школы? Да кто же ее знает, когда вернется. Она часто к нему ездит. Он вроде как парень еённый...
Пьяный парень на диване приподнялся и сказал обрывок фразы, которая лишила Родю половины сил.
- ... она по вокзалам себе на шмотки передком подторговывает...
Остаток сил у Родиона улетучился от вида этой рожи. Рожа была опухшая, сетчато-багровая, разбитые губы, слипшиеся кусками жирные волосы. При всем этом рожа точь-в-точь была похожа на Зойкину.
Родя пошел куда глаза глядят, наступая во все лужи, всхлипывая, беспорядочно маша руками. Около десяти вечера дед и мать нашли его - он брел по обочине Варшавского шоссе в трех километрах от города.
Наводку дали два пацана из вечерки, которые видели, как Родион Валерьич, весь мокрый, пошел вниз с холма, за которым уже не было домов.
Глава 17
Молодая, но уже обильная листва бросала на сад приятную тень.
Из музея вышли четырнадцать пар детей лет по девяти-десяти. Приятная тень сразу наполнилась гулкими звуками. Дети этого возраста не умеют разговаривать спокойно.
- Дети, давайте скажем спасибо Родиону Валерьевичу за интересную экскурсию!
- Спасибо!!!
Родион Валерьевич был бледный и тощий. Из больницы он вышел три дня назад, и еще не появлялся в вечерней школе. Но навещавшие его Жучок и Милютин сообщили, что Зойка давно вернулась. Ходит в школу, как ни в чем не бывало.
- Она всегда такая была, Родион Валерьич. Такая курва, сил нет. Раза три в год пропадает. Потом приедет, брат ей харю начистит, директриса поорет... Пройдет полгода - снова-здорово.
Родион старался не думать о Зойке. Обида его была так велика, что от одного воспоминания о Зойке тошнило. Конечно, он сам виноват, потому что не умеет управлять своими страстями.
"Я не мужчина", - думал Родион, глядя в больничное окно, - "у меня нет силы воли, нет целеустремленности. Последнюю грязную шлюху я принял за любовь своей жизни".
Родя был противен сам себе, а еще более противна ему была Зойка. Тем более, что мерзкая Зойка нагло приходила в Родины сны и грезы, раздевалась там, подставляла Роде свою белую грудь, прижимала лицо к его плечу и даже шептала: "Давай я тебе помусолю".
К Роде вернулись подростковые мастурбационные мучения. Чтобы не осквернять себя рукоблудием, он выходил в больничный коридор и садился с другими больными на диванчик. Больные, в основном, деды с пневмонией, бабки со стенокардией и мужики с радикулитом вели разговоры о хворях, ценах и о том, как и что сажать на огороде.
Хуже бывало, когда Родя лежал под капельницей. Оттуда не убежишь, и Зойка приходила, и терзала, и доводила Родиона до постыдных собственноручных оргазмов.
Теперь, выйдя из больницы, Родион попал в страшную дилемму. Он не мог видеть Зойку, и в то же время, самолюбие не позволяло ему пойти к директрисе и написать заявление об уходе. Во-первых, вся вечерка будет восторженно обсуждать, что Родион ушел из-за Зойки. Во-вторых, сама Зойка, мразь и шлюха, подумает то же самое.
Родион не спал полночи накануне первой встречи с Зойкой. Хуже всего было, что в дневнике Изабеллы Сорель осталось всего несколько листочков. (Другие книги Родю сейчас не утешили бы).
10 июля 1913 года
Приходится вклеить эти листы гуммиарабиком. Тетрадка кончилась, а новой я не обзавелась. Надо дать задание Емельяну, когда поедет в город, купить мне новую. Сейчас столько событий, невозможно не записать их!
Во-первых, Борис приезжал вчера и сегодня. Вчера мы так устали, что я не смогла даже сесть за письменный стол. Папа посоветовал нам пойти за Горелый Яр. Там гнездятся дикие гуси. Сейчас у них уже молодые гусята, выводки, и они плавают с ними по озеру в огромных количествах. Папа не советовал ходить мне, потому что берега там топкие и мокрые. Но как бы отпустила Бориса с Митькой! Я нашла старые Котькины сапоги, они лежали на антресоли с позапрошлого года. Сапоги выше колена, и никакая топь мне не страшна, если, конечно, надеть брюки.
В Санкт-Петербурге я видела барышень, которые катаются на велосипедах в специальных шароварчиках, а на лошадях, так почти все катаются в брюках. Но, естественно, у меня брюк нет, для нашей глуши - это все равно, что голой пойти на улице! Я отыскала и Котькины шаровары, в которых он катался на коньках лет в одиннадцать. А дорожный жакетик надела свой. Получилось очень мило, но мама была в ужасе.
- Так нельзя выходить из дому, неужели ты не понимаешь!
Папа, однако, оказался на моей стороне.
- В городах дамы давно надевают брюки для занятий спортом, это общепризнанная практика, Аня.
Мама сказала:
- Но она пойдет с молодыми людьми, я имею в виду Бориса - ведь он совершенно посторонний.
- Что вы, маман. Для Белки он как раз не посторонний, - сказал Митя отвратительным голосом.
Я не выдержала и ответила не менее противным тоном:
- Митя, твоя ревность странна и неприлична. Ты мне не жених.
Родители строго посмотрели на нас обоих, но на Митьку - строже, и на этом все исчерпалось. Мама уже в Питере догадывалась о моем отношении к Борису, а сейчас догадывается еще больше. Ну и пусть. Ничего сверхъестественного нет в том, что молодой человек из достойной семьи ухаживает за девушкой. Никто не может мне этого запретить!
Борис был ошеломлен моим походным нарядом. Он сказал, что никогда не видел меня более красивой.
- Но это же старое Котькино барахло! - смеясь, сказала я.
В его присутствии я начинаю нервно смеяться. Я знаю, что это очень глупо, и вижу как Митька презрительно на меня смотрит. Но ничего пока не могу с собой поделать. Надо тренировать волю.
- Девушка в одежде мальчика обладает совершенно особым шармом. Я даже не знаю, как его точно назвать...
- Секс эпил, - сказал Митя.
- Ну да, наверное так, только это слишком откровенное высказывание.
Я не знаю английского, а ни Борис, ни Митя не перевели мне. Я поняла, что Митькина реплика была не совсем пристойна, и до конца прогулки не разговаривала с ним и не глядела на него. Борис учил меня снимать кино. Он объяснил, что для кино важны ракурсы, с которых снимаешь, и еще свет.
- Уже говорят о том, что скоро будет цветное кино. Но пока его нет, и мы должны играть со светом и тенями из всех сил.
И мы играли с тенями и светом! Мы сняли гусей с выводками, как они плавают, и как срываются с берега вверх, напуганные Котькой. Мы сняли роскошное поле и мельницу. Потом Котька снимал, как мы с Борисом идем по полю - держась за руки, между прочим!
Потом мы постелили коврик, я вынула из корзинки припасы, которые собрала нам мама, и мы позавтракали.
Борис снял с пояса фляжку и предложил мальчишкам коньяку. Они не отказались, конечно, но Борис налил себе и Мите поровну, а Котьке - пару глотков.
Лучше бы он перепутал Котьку и Митю, честное слово! Митя и без коньяку дурак дураком, а от спиртного окончательно рехнулся. Борис стал рассказывать о профессиональных съемках кино, об актерах и актрисах. И сказал, что у меня очень фотогеничная внешность. Я могла бы играть роли в фильмах.
- У вас для этого все данные, - сказал Борис, - большие глаза, четкие черты лица, густые волосы...
- И соответственное поведение, - добавил Митька.
- Вы о чем? - удивился Борис.
- Все знают, каковы актрисы, - сказал Митя.
- Актрисы кино - не то, что хористки оперетки, - Борис еще пытался говорить с ним, как с нормальным человеком.
- Да бросьте вы! Актриса есть актриса. Женщина, которая продает за деньги свои эмоции. Радость, гнев, любовь, ревность - все изображает за деньги, перед толпой. Это же противно.
- Моя мать была актрисой, - сказала я, и меня задергало от злости, даже Котька заметил, он потом сказал: "У тебя так дрожали руки".
- И не смей говорить гадости! Откуда ты знаешь это об актрисах, из бульварных газеток? Что ты вообще знаешь?
- Да, - сказал Митя, - я по сравнению с тобой - щенок. Я умею только искренне чувствовать, а ты кривляешься и изображаешь то, чего нет. Ты насквозь лживая дрянь.
- Митька! - крикнул Котька.
Но я уже влепила Мите пощечину, и мне было все равно, что подумает Борис, такой ярости и такого отвращения я никогда в жизни не испытывала.
Все мы, конечно, вскочили на ноги. Борис посмотрел на Митю и сказал только:
- Не умеешь - не пей.
И взяв меня за руку, увел на берег озера. Там вдается в воду узкий язык суши. Мы вышли на самый кончик этого языка и некоторое время стояли молча, и Борис обнимал меня за талию. Ему была все равно, что Митька может видеть это.
- Он в тебя влюблен, - сказал он, - конечно, это не инцест. Вы же не родные. Но в этом есть что-то противное, согласись?
- Конечно, - сказала я.
Безусловно, я понимала, что в Митином безумии виновата я сама. Не было бы той мерзкой ночи, Митя не бесился бы так сильно.
Когда-нибудь я расскажу Боре про это, но сейчас не могу.
- Я люблю только тебя, - сказала я, - я тебя люблю так, как никто на свете никого не любил.
Он стал целовать меня. Мы целовались неописуемое количество времени. Мне показалось, что весь день.
Мы не замечали ни гусей, которые гоготали в камышах, недовольные нашим присутствием. Ни Котьки, который, дрянь противная, снимал нас с берега и хихикал вовсю.
- Котька! - крикнула я. - Я тебя убью, мерзкий мальчишка!
- А что такого? - спросил он, продолжая крутить ручку. - Потом вы будете показывать эту ленту своим детям.
Я смогла не покраснеть. А Борис покраснел и сказал, что Котьку мало драли в детстве.
- А где этот психический? - спросила я.
- Ушел домой, - ответил Котька.
Я боялась, не ушел ли Митя топиться. Но, придя домой, мы увидели его в саду в гамаке. Он делал вид, что спит, накрыв лицо журналом "Нива".
Сегодня Борис привез не киноаппарат, а теннисные ракетки. Замечательная идея, тем более, что я хорошо играю в теннис. Два года назад в Евпатории я даже брала уроки теннисной игры. Котька пошел играть с нами, и даже мама пошла. А Митя не пошел, и это было прекрасно!
Погода была сказочная. Столько солнца я не видела за весь год. Я никогда не понимала тех людей, которые любят осень и блаженствуют от вида дождя, полосящего окна. Для меня нет ничего радостнее солнца, чистого неба и множества цветов. Полевые я предпочитаю садовым. Я сказала об этом Борису, который приехал к нам на велосипеде, и с большим букетом васильков.
- Правда? Я набрал их просто по дороге, не мог удержаться, до того они были хороши. Оказывается, угадал?
- Лариса тоже любила полевые цветы, - сказала мама, и пояснила Борису, - это родная мама Изабеллы. Она говорила, что садовые цветы - как искусственные.
- В этом есть смысл, - сказал Борис, - хотя я не увлекаюсь символизмом.
Мы играли парами - Борис с мамой против нас с Котькой. Борис и мама выиграли. Они отлично поладили между собой. После тенниса мама пригласила Бориса на чай, и спросила меня потихоньку:
- Он тебе правда нравится?
Я сказала как можно спокойнее:
- Да. Тебе Митя сказал?
- При чем тут Митя. Я сама не без глаз.
По-моему, она была очень рада моей искренности, и вообще - ей нравится Боря и нравится ситуация. Я не смогла сказать об этом Борису (мы прощались при людях), но обязательно скажу потом!
Все складывается просто чудесно, за исключением Мити, на мнение которого мне наплевать. А теперь я заканчиваю эту тетрадь, и рада, что останавливаюсь на таком прекрасном дне.
Обязательно продолжу дневник!
(Последняя фраза написана на обложке тетради с внутренней стороны)
Родион закрыл тетрадь в кожаном переплете. Замолчал девичий голос, который шепча, хихикая, плача, быстро, гневно, медленно, страстно, задумчиво рассказывал Роде историю своей жизни.
Родя взял со стола фотографию, которую давно вставил в стоячую рамку, пошло отделанную раковинками и дельфинчиками (других в продаже не имелось). Изабелла посмотрела на него влюбленно-восторженными глазами.
- Почему же ты не продолжила дневник?
Может быть, и продолжила, подумал он. Судя по вещам и адресации писем, столик-секретер принадлежал не Изабелле, а как раз-таки Мите. Мите каким-то образом достались в наследство первая часть дневника и письма сводной сестры. Чулочную подвязку он хранил как сувенир, начитавшись "Гранатового браслета". И погоны - бесспорно, его, сняты и спрятаны в семнадцатом, когда по стране понеслось революционное сумасшествие.
Из всего этого следовал единственный печальный вывод. Изабелла Сорель умерла молодой.
Письма я тоже прочитаю, подумал Родион. Но - не как попало. Сначала следует разложить их по датам и по авторам. Тогда получится целостная картина.
История - ты моя настоящая любовь, и ты спасешь меня от мерзкой Зойки Мальцевой.
Родион спокойно вошел в класс, спокойно поздоровался (тинейджеры ответили бурной радостью) и спокойно посмотрел на Зойку. Как на пустое место. Этот взгляд Родя тренировал дома вторую половину ночи (в первой половине ночи он сортировал письма Свирских-Сорель). Без очков получалось просто супер. Зойка переменилась в лице. Ее ледяные и жгучие глаза не отрывались от Родиного лица. Она не могла зацепить его взгляд. Она задыхалась.
Родя провел урок на никуда не годном методическом уровне: выкрики учащихся с места и "без руки", по карте Родя показывал не указкой, а просто ладонью, закрепление не провел, зато рассказывал всякие факты, которых нет и не может быть в учебнике, включая политические анекдоты.
Класс купался в любви к оратору. Зойка чуть не плакала, и думала об одном - сейчас она пойдет домой, закроется в ванной, благо, отец и Юрка снова бухие, и перережет себе вены.
"Родион Валерьевич, простите меня, пожалуйста. Я люблю только вас, и буду вас любить до конца своей жизни".
Зойка написала это в тетради и долго стояла с этой тетрадью за Родиной спиной. Уже дали звонок, но Родя болтал с десятиклассниками. Они соскучились. Они спешили поделиться самым значимым:
-... директриса-сука одним подлизам пятерки лепит...
-... Варламов и Коренев в ментуру загремели...
- А в двенадцатом классе можно по выбору историю сдавать?
- ... знаете, а у Креветки с Милютиным большое и светлое чувство...
Вошла Олеся. Она брезгливо тронула кончиками пальцев пару тинейджерских спин.
- Ребятки, мне надо Родиону Валерьичу что-то сказать!
Ребятки ушли курить.
- Пойдем, - Олеся заговорщически подмигнула, - у Веры Алексеевны день рождения. Мы там полянку организовали...
Родион пошел. Потому что видел позади Олеси ледяной и жгучий взгляд, свет белокурых волос, сияние нежного личика.
- Что тебе, Мальцева? - надменно спросила Олеся.
- Я доклад написала. У меня отметок мало. Почитайте, пожалуйста, - сказала Зойка.
- Мальцева, я не обязан тратить свое время на ликвидацию ваших пропусков,- ответил Родион, в душе аплодируя самому себе. Он даже надел очки - уже в дверях - и зря это сделал. Он увидел Олесину злую радость, Зойкино безумное страдание, он немедленно Зойку простил, он готов был бросить все к чертям и обнять, и понести на руках, и - Зоенька, Заенька, что хочешь со мной делай, хоть кроссовки об меня вытирай...
- Давайте, - сказал Родион. И, взяв Зойкину тетрадку, пошел на ВерыАлексеевнин день рождения.
Родион в этот вечер совершил еще несколько подвигов. Он выпил с учителями пару рюмок вина (что делал исключительно редко), шутил, смеялся и пошел провожать Олесю домой. С деревецких дворов уже вовсю тянуло запахами весны: яблоневым цветом, юной зеленью с огородных грядок. Другие приметы весны - гигантские лужи и плавающие в них бутылки и пакеты Родион и Олеся старательно обходили. Зойка шла за ними как тень, и от весенних запахов у нее шпарила температура под сорок. Она терпела долго. И когда Родя вошел вслед за Олесей в ее дом, и когда в окне нарисовались их силуэты. Зойка следила с улицы. Бить окна, как Русик Филиппов, она не стала. Это не женское выражение страсти. Зойка наблюдала, как Родион и Олеся сели вдвоем на диванчик. А когда их головы коснулись друг друга, Зойка взвыла не своим голосом и понеслась по темному переулку, брызгая грязью и не замечая поленниц, автомобилей, прохожих, палисадников.
-Что это? - испуганно спросила Олеся про Зойкин вопль.
- Кошки, - ответил Родя.
Родя и Олеся вовсе не целовались. Олеся пообещала показать Роде семейный альбом, в котором были даже фотографии начала века, как она хвалилась.
Действительно. Были толстенные картонные прямоугольники, на которых сидели манерные девушки в кружевных платьях до полу, в перчатках с пуговицами и в шляпках. Позади девушек так же манерно размещались кавалеры с усиками-веревочками. Олеся всех знала. Одна из девушек была ее прапрабабушка. Учительница Деревецкого уездного училища.
- У нас педагогическая династия - с 1864 года! - сообщила Олеся. - Мы даже в областную книгу педагогических династий вписаны!
Правда, Олесина мамаша трудилась педагогом всего три года - в виде "отработки" после вуза, но об этом Олеся умолчала.
Родион увидел на обороте одной из групповых фотографий надпись:
"Деревецкий совет рабочих и крестьянских депутатов. 1919 г.
Макеев Илья, Головачев Павел, Рогов Антон, Лаврентьев Иван, Гуреев Григорий, Усенко Леонтий, Жуков Афанасий, Свирский Константин, Авдеенко Николай"...
- Свирский Константин? - вслух воскликнул Родион.
Котька, брат Изабеллы? Но этого быть не может! Родион отсчитал восьмую фигуру слева. Молодой парень, ровесник Родиона сейчас. В отличие от всех прочих на фото - не в шинели или телогрейке, а в черном кожаном пальто. Лицо не слишком красивое, но породистое.
Это он. В дневнике Изабеллы, в тринадцатом году, ему было шестнадцать. А здесь - двадцать два. Сходится все, кроме того, что сын предводителя дворянства никак не мог быть членом Совета рабочих депутатов.
Альбом Олеси - Родион пролистал его до конца - не дал никакой больше подсказки.
"Ладно. Ведь еще письма есть. Имеются датированные аж семнадцатым годом. Возможно, что-то прояснится"...
Родион засобирался домой. Олеся выглядела разочарованной. У нее дома не было родителей, и она рассчитывала не на секс, конечно (она же не Зойка, которая дает с певого раза), но на поцелуи...
Родиону не терпелось начать читать письма. Он шел и размышлял опять о сплетении ниток времени, о перекрученных и перевитых человеческих судьбах.
В калитку заколотили, собака залаяла, дед лениво спросил с крыльца:"Вам кого?"
И тут же забегали, загалдели и оторвали Родиона от пачки столетней бумаги .
Высокий парень, которого Родион никогда прежде не видел, сказал мрачно:
- Это вам.
На грубо вырванном из тетрадки листке в клетку было написано Зойкиным почерком:
"Родион, прости меня! Я любила только тебя. Но я ничего не могла поделать с собой, потому что я врожденная шалава и дочь алкоголиков.
Прощай!"
Внизу было приписано: отдать Родиону Никитину после моей смерти. Никита, отдай, пожалуйста.
- Вы Никита? - растерянно спросил Родион. Он вспомнил, Зойка говорила, что у нее есть брат Никита, от первого брака матери.
Но мать, прочитавшая записку через плечо Роди, все поняла правильно и сразу:
- Что с девчонкой? - закричала она.
- Я пришел домой. Она в ванне спит. Вены на руках порезанные и вся вода кровавая. Я ее вытащил, вены перетянул, а она все спит. Скорую вызвали... врачиха сказала - таблеток, наверное, каких-то наглоталась и самогонкой запила... в реанимации сейчас, сказали, откачают...
Родион весь дрожал, но не от вечерней свежести.
Он понял, что трагедии бывают не только в историческом прошлом.
- Зоенька. Заенька. Какая же ты сумасшедшая.
Родион сел на край кровати. Зойка была иззелена-белая, волосы - спутанные, губы - черные, полопавшиеся. И все-таки, она была красивая.
- Я такая дура, Роденька, - сказала она, - так стыдно. Такой фигни понаделала...
Она показала ему забинтованные руки. И в запястьях, и на сгибах.
- Порезала лихо, - рассказывала Родиной бабушке докторша, - на правой руке даже швы накладывали. Не шутила, то есть, девка.
Родина бабушка проработала в больнице сорок лет. Поэтому Родиона пустили по блату к Зойке. Она лежала уже не в реанимации, но в запертой на замок палате для психов и суицидников.
- Я тебе принес покушать. И одежду. Я сам тебе все купил.
Родион немножко обманывал. Купила мать, но "сам" звучало убедительнее.
- Ты после больницы пойдешь не домой, а к нам.
- Зачем? - спросила Зойка.
- Будем жить с тобой вместе.
- Как это?
- Как все люди - поженимся.
Зойка задышала часто, и на глаза у нее накатились огромные слезищи.
- Родя, ты такой хороший, такой милый, а я шлюха вокзальная... зачем я буду портить тебе жизнь?
- Ты будешь мне жизнь не портить, а украшать.
Родион дальше рассказывал Зойке, какая у них будет жизнь. Она закончит вечерку, поступит в заочно в вуз. Вероятнее всего, в Родин исторический. Они будут вместе работать в музее. У них родятся дети.
Все это Родион уже впаривал матери и деду-бабке. Несколько часов вчера и все утро сегодня. Речь поэтому была хорошо отрепетирована, и Зойка поверила.
Зойка думала, конечно, о пьяном групповом сексе, о гаражах, сараях и общественных туалетах, еще - про Леньку, сидевшего в тюрьме и про Юрку, который бродит в поисках пустых бутылок. Для нее это были естественные мысли - как для Родиона размышления о загадках розенкрейцеров и кладах фараонов, например.
Нельзя стереть из памяти всю свою жизнь. Нельзя стереть самого себя, каким бы некрасивым и грязным ты не был, и нарисовать чистенького и благолепного.
Родион не знал, как пить самогонку за гаражами, заедая ее сырым зеленым помидором, сорванным в чужом огороде.
А Зойка не представляла, как это - проснуться и получить на завтрак тарелку горячей овсянки с изюмом и сливками.
Что у них получится - Родина семья и коллеги говорили, что получится ад кромешный. Но в истории нет сослагательного наклонения. Она идет только вперед.
Глава 18.
- Родя, а зачем писали эту дурацкую "ять", если она то же самое, что и "е"?
- Ну, чем она тебе так мешает?
- Мешает читать. Смотри, то "е", то "ять". Не одна малина, как писать?
- Там было правило, смешное такое, малыши разучивали. Бедный бледно-серый бес убежал бедняга в лес. Все слова, подобные этим, из стишка, писались с ять.
- Во люди заморачивались! И на фига каждый раз писать: Санкт-Петербург, такого-то числа. Как будто она и так не знает, что он сидит в Питере и делает там свои фотки. Кстати, он очень красивый был, этот Борис.
- Ага.
- Он красивее ее.
- Разве можно сравнить мужчину и женщину?
- Можно. Она так себе. Ну, просто симпатичная. А он очень красивый.
- Я заревную.
Поцелуи посыпались на Зойку, старые письма и пожелтевшие конверты посыпались с дивана... Бабушка заглянула и тотчас закрыла дверь. И крикнула пару минут спустя:
- Идите блинчики кушать!
Родион и Зойка прибежали. У Зойки на щеках - пунцовый румянец, на шее - несколько ярких пятен, как лепестки пиона. Дед старался не смотреть на эти пятна. Хорошо, что матери дома не было.
Мать Родиона была менее деликатна. Уже два раза отчитала Зойку за разбросанную в спальне одежду. Носки, свитеры и лифчики не должны валяться кучей на полу. Для них есть шкаф. Про это слушали Родя и Зойка вместе, как два провинившихся школьника. А когда мать собирала белье в стирку и нашла у молодых под подушкой полотенце, нехорошими субстанциями пропитанное и неприлично заиндевевшее, она отругала одну Зойку.
Зойка не обижалась. Это разве ругание? Кто привык слушать громогласный мат и получать в ухо, в зубы, в глаз от братьев и "бойфрендов", тому интеллигентское ворчание Родиной мамки - как пищание комара.
- Блинчики офигенные, бабуля! - сказала Зойка. И принялась мазать уже четвертый блин вишневым вареньем.
У бабули защемило сердце, как всегда щемило при виде Зойкиных трапез. Зойка ела и не могла наесться. Зойка была просто-напросто, голодный несчастный ребенок, и бабушка не раз говорила это Родиной матери.
- Ой, не могу! Мерзкая она! Опять вчера в туалете прокладку бросила не завернутой, прямо кровищей вверх... тошнит меня от этой девки...
- Господи, да разве она виновата? Голодное дитё, и больше ничего...
- Правда, блинчики офигенные, - согласился Родя.
Бабушка была рада, что в присутствии Зойки у их задохлика аппетит просыпался.
- Дедуль, а у нас в районе Свирские есть? - спросил Родя.
- Свирские? - дед задумался. - В городе - точно нет.
- В Акудинове есть, - сообщила бабушка, - там три семьи Свирских. Алкашня нищая... Акудиново вымирающая деревня-то...
Бабушка слегка запнулась, подумав, что обидела Зойку. Но Зойка ела и вовсю смотрела на Родиона.
- Надо будет в субботу туда съездить, - сказал Родя.
- На кладбище Свирских полно, - сообщил дед, которому не хотелось выглядеть худшим краеведом, чем бабка, - там, где старая часть. Человек семь Свирских.
Очень короткая справка. Деревецкое городское кладбище функционирует с 19 века. Кладбище расположено на западной окраине города. Здесь есть ряд захоронений, датированных 1812 годом. Ценными захоронениями являются склеп дворянского рода Арефьевых и могила купца Воскобойникова. Данные захоронения имеют статус памятников истории и охраняются законом. Имеются братские могилы периода Великой Отечественной войны. Наименее ценные старые могилы реорганизованы, места отданы под новые захоронения.
Помимо горожан, кладбище используют жители близлежащих сельских поселений, не имеющих закрепленных за ними кладбищ.
Деревецкое кладбище было похоже на кусок леса. Дорожки плохо протоптаны. Буйные травы вздымались над оградками и рассеивали свои живучие и цеплючие семена. Крапива, репейники, полынь, одуванчики зажимали жалкие садовые цветочки внутрь оградок. Старые памятники кланялись под разными углами. На них уже еле-еле прочитывались буквы.
- Смотри! Здесь везде эти чертовы яти и твердые знаки! - крикнула Зойка.
От ее возгласа сорвались с кустов и заорали штук пятнадцать разных птиц: галки, малиновки, иволга. Больше всех, конечно, гомонили воробьи.
- Шиманова Анна Афанасьевна. Умерла в 1916... Да, ты права, Зоя. Надо искать в этой части.
Родя и Зойка нашли много интересного. Свалку из бутылок на одной могиле. Забытую кем-то футболку - на другой. Тракторное колесо, куклу без руки и без волос, пьяных мужика и бабу, увлеченных оральным сексом.
- Бог в помощь! - дерзко крикнула Зойка.
Парочка стартовала с испуганными возгласами и скрылась под откосом.
Здесь кладбище резко опадало к реке.
- Смотри-ка! - между тракторным колесом и лежбищем пьяной пары стояло надгробие. Просто, гранитное. Свирский Илья Константинович. 1923-1924.
- Горячо! - воскликнул Родя. -Константинович! Да еще Илья. Насколько я понимаю, это Котькин сын.
- Но год-то аж двадцать четвертый!
- Это ребенок. Понимаешь? Ребенок родился, прожил год и умер. И назван в честь деда.
- Ни фига себе!
Дальше вправо пошли сплошные Свирские. Только годы смерти были все дальше и дальше от начала века. Вот он сам - Свирский Константин Ильич, 1897 - 1927.
- Умер в тридцать лет? - растерянно спросил Родион сам у себя.
Дальше были Свирская Антонина Алексеевна, явно - жена, пережившая Константина на сорок лет, потом всякие еще Свирские - дети или внуки.
Ни Мити, ни Митиных родителей не было.
- В архиве же сказано, что семья уехала заграницу. Сбил меня с толку этот Котька, который, судя по всему, просто "продался комиссарам", как тогда говорили...
- Родя!!!
Зойка не закричала, а выдохнула хрипло. Она сидела на корточках и оттирала пучком травы надгробие. Треснутое и кривое, но - из черного мрамора. Обрамленное каменными черными маками. Ангел обнял надгробие сверху, крылья у ангела были сложенные, как бы завядшие.
- Изабелла Сорель, 1896 - 1916.
- Это же она, Родя, она, смотри, и портрет ее есть...
Зойка обернулась. По лицу Родиона стекали слезы!
- Ты чего, Родя? - спросила Зойка. - Неужели ты думал, что она до сих пор живая?
-Нет, конечно. Просто понятно, что она не вышла замуж, умерла в двадцать лет, и детей у нее не осталось. Разве ты не понимаешь, Зойка? Она ушла в никуда. Она совсем не пожила.
Зойка вспомнила, что Родион рассказывал на уроках про гражданскую войну: миллион рублей за коробок спичек, хлеб из виноградных косточек, буржуйки, топимые мебелью красного дерева. И подумала - да Изабелле повезло, что она умерла, не увидев такого дурдома!
Но вслух этого не сказала, конечно.
Мать ужасно ругалась. Через четыре дня у Родиона первый государственный экзамен. А он собирается в какое-то Акудиново!
- Родя, ты очень легкомысленно относишься к учебе!
- Теть Наташ, он уже все выучил! - заступилась Зойка. - Осталось только восьмидесятые и девяностые годы двадцатого века, так это ж вообще фигня!
- Зоя. Государственные экзамены - это не фигня. Вуз - это не фигня. Ему еще в аспирантуру поступать.
У Родиона в уме не было никакой аспирантуры. Но мать забила себе в голову прочно. Родион должен сделать научную карьеру, делать самостоятельные изыскания, писать монографии.
- Мам, не кричи на Зойку, пожалуйста.
Хотя мать говорила абсолютно спокойным голосом, она тотчас отступила. Глаза у Родиона делались бешеные в двух случаях: если трогали Зойку и если трогали Историю.
Нельзя его сердить, пусть будет Зойка, пусть будут дурацкие поездки по деревням, лишь бы приступов не было.
Деревня тонула в кустарниках. Жадно всасывала в себя пространство малина. Темно-красные пыльные ягоды величиной с черешню висели на сплошной стене зелени. С малиной яростно сражалась ежевика. Черных ягод было не меньше, чем красных. Прямо вдоль дороги торчали крыжовенные кусты - в рост человека.
Все это - вперемешку с серой лохматой лебедой, жуткого вида бурой крапивой и ярко-голубым радостным цикорием.
- Обалдеть, сколько ягод! - стонала Зойка. Рот и руки у нее были в художественных мазках. Она рвала ягоды на ходу, поскольку было понятно, что они - дикие. Ничьи.
Трухлявые хатки медленно разлагались в ягодных джунглях. Тоже ничьи. Пустые.
- Эй! - закричала Зойка. - Тут вообще есть кто-нибудь?!
Залаяла собачонка. Потом еще одна. Обе собачонки прибежали к чужакам. Но кусаться не стали - рассматривали с интересом.
- А вы к кому будете? - спросил из-за кривого забора старичок.
Старичок был не дряхлый. Возраста Родиных деда-бабки. В белой грязной футболке с надписью "Врачи без границ". Запах свежей качественной самогонки исходил от старичка.
- Мы ищем Свирских, - вежливо сказал Родя, - я директор музея, из Деревец.
- Свирских? Так я Свирский...
Дед обрадовался, как будто ждал Родю и Зойку много лет.
- Проходите, проходите в дом...
В доме были две старушки, похожие, как близнецы. На одной старушке были спортивные шорты и черно-белая клетчатая толстовка, в стиле "лихие девяностые". Вторая носила такую же футболку, как и дед, плюс - кепочку с эмблемой Красного Креста и Полумесяца.
Радость от прибытия гостей утроилась.
- Садитесь!
- Сюда поудобнее!
- Сейчас самогоночки с устатку!
- Манька, вари картошку! Дед, лезь в погреб за огурцами!
Неожиданным образом, как из воздуха, в доме возникли еще несколько фигур. Еще одна бабка, и тощая тетка лет сорока пяти в леопардовых велосипедках, и парень неопределенных лет с дебилоидной улыбкой.
Запахло укропным рассолом, брагой, вареной картошкой.
- Значит, это вы - Свирский? - спросил Родион, немного смущенный лавиной гостеприимства.
- Мы все Свирские! - радостно сообщил дед. - И я, и Тоня. И Валентина в девках была Свирская. И Алеха - Свирский.
Дед показывал на окружающих. Окружающие лыбились, как для телекамеры. При этом тощая тетка шустро-быстро мешала тесто для блинов, бабка в толстовке вскрывала банки с соленьями, парень резал сало толстыми кусищами.
- Здесь других нет. Вся деревня - Свирские.
- Врешь, старый черт! - сказал бабка в кепочке. - Я - Петрухина!
Родион стал объяснять - открылся музей, найдены сведения о Свирских. Семья предводителя дворянства. Старинный дом в центре города знаете?
- А как же? - дед (он назвался "дед Тоша") и прочие Свирские ни капли не удивились.
- Знаем. Предки наши. Благородных кровей мы.
- Щас докажи попробуй! - встряла бабка в толстовке. - Сто лет прошло, ты попробуй, отсуди этот дом!
- Хотели, - сказала бабка из второго состава, - в девяностые, когда все стали свои архивы подымать. А наших нету! Всё в войну сгорело.
- Я знаю, - Родион тщетно пытался вырулить из неинтересного политэкономического разговора, - я сам в архиве работаю.
Ему поднесли стопку с надбитым краем. Из стопки пахнуло жарким запахом преисподней.
- За знакомство. Давайте, ребятки!
Зойка спокойно проглотила отраву. Все остальные и вовсе - не выпили, а втянули, как воздух. Бабки - из разнородных стопок, дед, парень и тощая Валентина - из граненых стаканов. Полных.
Родион в ужасе отпил глоток и поспешил заесть хлебом с салом.
- Как я понимаю, вы являетесь потомками Константина Ильича Свирского?
- Точно. Прадед наш. Константин Ильич, выдающийся революционер... ут-вер-ждав-ший Советскую власть. Тут даже колхоз был в его честь назван - Константиновский.
- Вспомнил, - ехидно сказала бабка Петрухина, - его еще при Хруще реформировали, Константиновский-то.
- И что! Все равно! Давайте, за помин души!
За помин души пили, не чокаясь, зато заедали уже поспевшими блинами. Со сметаной.
- А что вам известно о семье Константина? - спросил Родя.
Лица Свирских от еды и алкоголя стали розовыми, блаженными. Дебилоидная улыбка Алехи перетекла в светлое идиотство.
- Константин умер в двадцать седьмом. От скоротечной чахотки. Болезнь такая была раньше.
- А его отец, мать, брат?
- Уехали они. Контрреволюция они были. Буржуи недорезанные. Один Константин был - герой революции. Давайте... за героев!
Валентина и Алеха закурили "Беломор". Зойка тоже вытащила сигарету.
- А вы их не искали? - спросил Родя.
- Искали, а как же, - бойко сообщила старушка из второго состава, - хотели, значит, собственность вернуть. Прапрадедушка, значит, уехал во Францию. И капитал туда перевел как только царя свергли, успел, значит... нам сказали - пишите... куда, Валь?
- В дворянское собрание Франции, - Валентина выдула беломорский дым в лицо Роде, - а кто его знает, этот адрес? И мы даже не знаем, как их звали...
Зойка была пьяненькая, горячая, веселая. Обнимала Родю на ходу и пыталась кормить его с руки ягодами, которые снова рвала с кустов.
- Прикольная деревня! Прикольные старики! Дворяне, блин!
Родя шел грустный. Не отзывался на Зойкины поцелуи.
- Ты чего грузишься, Родя?
- Да так.
- Нет, почему ты грузишься? Тебе разве не ржачно над ними? Столбовые дворяне - семья алкашей!
-Нет, Зой. Мне не ржачно.
- Тогда... тогда ну их всех в болото. Поцелуй меня, Родя! Иди сюда, Родя!
Зойка повалила Родиона в мягкие травы, в экологически чистую красоту ничейных полей, брошенной земли.
Сладкий запах ягод и Зойкины поцелуи потащили Родю в забвение.
Глава 19
"Милый, любимый Бельчонок! Ты представить себе не можешь, как я скучаю по тебе. Насколько моя нынешняя жизнь - городская серая суета не похожа на наше с тобой летнее счастье. Конечно, я занимаюсь творчеством, и это отвлекает, дает жизни какие-то краски. Но все не то. С тех пор, как ты стала моей, я постоянно мечтаю о том, что мы будем вместе. Представляю себе наш будущий дом, и как мы вместе фотографируем, вместе гуляем, вместе сидим вечером на террасе и смотрим, как засыпают сад и небо..."
- С тех пор, как ты стала моей, - Зойка выписала аккуратно в тетрадь дату письма. - 7 сентября 1913 года. Значит, она ему тем же летом и дала. Сначала Митя, потом Борис... И чем она лучше меня?
- Зоя, - вошла Родина мать, - Зоя, ты бы хоть посуду помыла. Ты ведь знаешь, что бабушка сегодня в поликлинике.
Зоя покорно встала и пошла на кухню. Признаться честно, Зойка посуду мыть не умела. И подметала плохо. И совсем-совсем не получалось у нее стирать и шить. Девочек учат этому матери. Только не в семьях алкашей.
" Милая моя Белочка! Здравствуй! Как я по тебе скучаю! Но скоро-скоро мы встретимся! Ближе к Покрову я приеду в ваши края. Дело в том, что я перебираюсь в Москву. Помнишь, я говорил тебе, что Мазаев сделал мне предложение - стать совладельцем его киностудии. Так вот, я решился. Это то, что я хочу делать, что мне интересно.
Москва гораздо ближе к тебе, чем Питер. И я непременно приеду к вам. Не просто так, ты знаешь. Пора поговорить с твоими родителями и официально объявить помолвку"...
Зойка выписала дату - 28 сентября 1913 года.
- А, так ты с ней спал, а к родителям не сватался? Во козел! Все мужики - козлы!
- Зоя! - снова вошла мать. - Я же тебя просила - не разбрасывай свои вещи! Встань, собери!
Зойка встала, конечно, но под нос пробурчала: "А есть и бабы - козлихи!"
Родиона не было. Он уехал сдавать госы. В общем-то, первый гос - историю России он уже сдал (на пять). А ко второму экзамену ему необходимо было писать массу конспектов. Источники имелись только в читальном зале областной библиотеки.
Родя жил у бабушкиной сестры. Домой не приезжал. Зойка тосковала и сохла в чужом доме, с чужой вредной мамашей.
- Ты пока разбери все Борисовы письма, - дал ей задание Родя, - сделай хронологическую табличку, как я тебя учил.
Зойка послушно читала письма, составляла табличку. А за окном пели птицы, лето обильно выплескивало в вечерний воздух запахи соблазнов. Зойка видела в окне жирные июньские звезды. Ей хотелось прижаться к Родиной груди и спастись от демонов, которые кусали ее за спину.
Демоны гнали Зойку на улицу.
Зойка выходила на крыльцо, печально курила, глядя на звезды. Музыка гремит из окон машин. Уже приехали московские дачники. Катают девчонок по дачам. Вино, коньяк, сигареты, музон...
- Опять в коридоре сплошной дым! Зойка! Сто раз тебе сказано, не кури на крыльце!
Родя дописал последний конспект. Голова была туго набита знаниями. Они лежали там, как на аккуратных полочках - доставай и используй! У Роди было приятное чувство, когда знаешь все, когда абсолютно уверен в себе.
- Скажите, а у вас есть дореволюционный журнал "Весы"?
- Есть, - спокойно ответила хорошенькая библиотекарша, - вам за какой год?
- За 1913.
- Год наивысшего расцвета? - улыбнулась библиотекарша. - Но "Весы" - это литературный журнал, а не документальный.
- Я знаю.
- За весь год давать подшивку?
Родя задумался.
- Нет. Мне нужны летние номера. Там должен быть рассказ Изабеллы Сорель "Пирожки".
Библиотекарша удивленно приподняла бровки. Она была похожа... Родион чуть не засмеялся вслух - она была похожа как раз на Изабеллу Сорель! Темные кудри, большие карие глаза, большой рот и вздернутый носик.
- Сейчас посмотрим. За июнь - нет. За июль - есть! Пожалуйста, ваши "Пирожки". А что, интересный рассказ?
- Интересный автор, - сказал Родион.
Библиотекарше, наверное, тоже было скучно, как и Зойке, возиться с пыльными бумажками, когда в окна библиотеки заглядывал цветущий городской парк. В журнальном зале было пусто - один Родя торчал здесь три дня подряд, строча свои конспекты.
- Знаете, я открыл в своем городе музей...
Неожиданно для самого себя, Родион рассказал незнакомой девушке об Изабелле, ее дневнике и письмах.
- Как интересно! А у нее еще были рассказы?
- Не знаю.
- Давайте так. Вы читайте пока "Пирожки", а я просмотрю другие журналы.
"Милый, милый Бельчонок! Это письмо будет совсем коротеньким. Мы едем в Москву - я и мой друг Евгений Донин. Там я буквально заброшу вещи на квартиру и поспешу к тебе.
Ты ждешь меня?
Жди, пожалуйста!
Нет никого в этом мире, кто руководил бы моими мыслями больше меня самого. Только ты..."
- Поехал 10 октября 1913 года, - записала Зойка в хронологическую табличку.
- Зойка! - позвали с улицы. - Зойка, ты дома?
Зойка выглянула. В зарослях сирени стояли Светка-Вешалка и Инка Морозиха.
- Твой уехал? - спросила Светка.
- Ну да.
- Пойдем гулять.
Зойка ответила фанерным голосом:
- Некогда.
- Да ладно, некогда ей. Родькины носки стираешь, что ли?
Девки паскудно захихикали.
- Сказала же, блин, некогда! - рявкнула Зойка. И вернулась к письмам Бориса Оленева.
- Я нашла! Нашла еще один рассказ! В октябрьском номере "Весов". Изабелла Сорель, "Апатия".
- Спасибо! Хотите прочитать "Пирожки"? Я уже закончил. Кстати... меня зовут Родион Никитин.
Библиотекарша с карими глазами и французским носиком зарумянилась, чего не дождешься в наши дни от библиотекарши, брюнетки, любой женщины моложе тридцати пяти.
- Катя... Екатерина Шилова.
" Белочка, свет мой!
Вот я и снова в Москве. На самом деле я не расставался с тобой ни на минуту. Ты была со мной в карете на грязной дороге, ты была со мной в поезде, ты приходила в мои сны, трогала за плечо, тормошила, целовала, дразнила... Послушай, я люблю тебя. Я тысячу, десять тысяч раз люблю тебя!
Теперь буду заниматься работой, работой, творчеством, кино. Сначала добиться какой-никакой известности, а потом уже просить твоей руки - так будет правильнее. Кто я пока для тебя? Смазливый петербуржец с никакой репутацией, никакими планами на жизнь. Я думаю, ты со мной согласна"...
- Ах, урод! - крикнула Зойка. - Так он и не посватался! Какого же чёрта он ей голову крутит?
Она выписала дату в табличку и от нервов закурила прямо в комнате.
"Здравствуй, мой ангел! Поздравляю тебя с публикацией "Апатии". Ты уверенно движешься вперед - в отличие от меня. У меня пока ни сценариев, ни порядочных актеров, только деньги, которые заработал не я, а поколения крестьян, работавшие на поколения моих предков. Ты - так талантлива, и так стремительно развиваешь свой талант. Не знаю, достоин ли я тебя?
Я познакомился в Москве кое с кем из пишущей братии. Когда ты приедешь в Москву, непременно тебя с ними познакомлю. Правда, они больше поэзией увлекаются, новое течение "акме"...
- Какая-то публикация, - пробормотала Зойка. Записала в табличку и отложила пачку Борисовых писем. Взяла Митины. Хотя Родион сказал, что Митины письма будет читать и сортировать сам. Не могла Зойка больше читать этого Бориса. Она была наивна, как все плохо воспитанные дети, и ей казалось, что Борис обманывал и матросил ее лично.
"Привет, Пушистый Грызун!
От скуки решил написать всем письма, и конечно, начал с тебя, а как иначе. У меня ничего не прошло. Слышишь? Я по-прежнему в тебя влюблен, и чем дольше тебя не вижу, тем сильнее горю. Знаю, что в твоих глазах это- глупость беспримерная. Ну и что!
Как твои дела? Пишет ли Борька?
Ты не хочешь мне верить, а я еще летом думал - Борька не женится. Такие типы не женятся, и ничего ты с этим не поделаешь, глупый лесной зверек с пушистым хвостом. Как я хочу поцеловать тебя. Не смей моего письма рвать! Дочитай хотя бы. Мне так тоскливо.
Квартира у меня чудесная, только пустая. Товарищей я еще не успел завести, посему сижу со старухой- кухаркой, зубрю свою физику и математику и черчу тушью, что утомительно до предела. По выходным хожу к Надеждиным в гости. И постоянно думаю о тебе..."
- Ну, - сказала Зойка, - этот хотя бы понимает про сволочного Борьку...
Грохот мотоцикла разбил Зойкины мысли.
- Зойка! - орали сквозь грохот. - Выгляни, блин, трудно что ли!
Зойка выглянула. Старый "Урал" ослепил ее фарами. Димон посигналил и оскалился в улыбке.
- Поехали в Макеево, в бар?
Зойка не успела послать Димона ко всем чертям. Выбежала Родина мать и подняла хай-вай на всю улицу. Димону: час ночи, пожилые люди, милиция, алкаши, отморозки, в обезьянник. Зойке: непутевая, дурачок Родя, курево в комнате, горбатого могила исправит.
Зойка погасила свет и долго плакала, замотав голову одеялом. В мозг вошли ледяные занозы: тоска, одиночество, сексуальный голод.
Родя, Роденька, Родя. Ты один можешь меня согреть в этой вечной темноте. Я в ней живу всю жизнь. Зачем пьющие люди рожают детей, никому не нужных и от природы чокнутых?
Лучше бы из меня сделали аборт. Я бы не обиделась.
Родион приехал счастливый, с пятеркой за экзамен и с букетом. Букет предназначался матери, чтобы она не жаловалась (Родион же знал, что жаловаться будет). Мама зацвела в тон букету, поцеловала сыночка и подала на стол: мясо с грибами, салатик Родин любимый - морковка с сыром, пирожки бабушкины, компот вишневый...
Про мерзкое Зойкино поведение - ни слова.
- Когда следующий экзамен?
- Через неделю. Теперь уже попроще. Буду дома готовиться.
Зоя, шепнул Родя в милое ушко, сейчас я тебе кое-что покажу, я столько интересного нарыл...
- А я не дочитала про Бориса, - детским голосом сказала Зойка, - зла не хватает про него читать.
- Историк должен быть беспристрастен, - сказал Родя, - мамуль, я тебе вот книжку про лекарственные травы купил.
Книжка - очень вовремя. Чтобы погасить в маминых глазах фосфоресцирующую страшными искрами ревность. Историк должен быть хорошим психологом.
Родион из душа пошел к себе, а Зойка уже ждала. На кровати, в коротеньком халатике, красном атласном, у Светки выпросила, потому что надо быть сексуальной для возлюбленного, он тоже страдал - один, с мертвыми книжками...
- Иди ко мне, - сказала Зойка. Одним пальцем из-под халата стянула черные стринг и раздвинула ноги - бесстыдно, безобразно и прекрасно. Родька голову потерял, а кто бы выдержал. Зойка вся дрожала. Не прикидывалась, как порнодивы, искусственные телки с гелевыми сиськами и кокаиновым оргазмом. Темперамент Зойкин был от природы. Отравленная алкоголем генетика всегда дает сбой. Слишком много чувственности.
Родя сдерживался. Сначала ласкал покрытую светлым мехом муфточку - руками, губами, пока Зойка не начала выгибаться и стонать сдавленно: "Пошли, пошли!"
- Куда ты спешишь? я сегодня спать не собираюсь. Я всю ночь с тебя не слезу.
Родя оторвался на минуту от Зойки, нашел в углу свой портфель и вытряхнул на простыню семь упаковок презервативов. Французских, которые самые дорогие и с эффектом пролонгированного акта.
- Чтобы не отвлекаться.
Зойка засмеялась. Сама открыла глянцевый квадратик. Надеть презерватив ртом - высший пилотаж, Зойка в Москве этому научилась.
Между вторым и третьим разом всегда наступает "час бессилия". Зойка, набросив красный халатик, показывала Родиону незаконченную хронологическую табличку. А Родион читал вслух Зойке "Пирожки", "Апатию" и "Лондонский шик" - рассказы Изабеллы Сорель, которые хорошенькая библиотекарша Катя отксерила для него (бесплатно).
На середине второго рассказа Зойка уснула. Родион отложил бумаги на тумбочку и тоже поспал - сколько выдержал организм. А проснувшись, перевернул сонную Зойку на живот, подмял ей под грудь подушки, и стал надевать Зойку на себя - привычно, как давно ношеный предмет одежды.
- А! - похныкала Зойка. - Родька, хулиган!
За окном занимался радостно-розовый летний рассвет. Мать Родиона не выдержала гадостей за стеной - пошла накапать себе валокордина.
Глава 20
С погодой повезло. Всю неделю лили дожди, а 10 августа было солнечно, тепло, радостно, в небе - веселые стрижи и белые маленькие облачка. С утра во всех палисадниках гомонили хозяйки. Варенье, сахар, огурцы, помидоры, банки.
Перед домом Никитиных тоже была возня, но не огородно -заготовительского плана. Сеня и Золотой наряжали Сенину тойоту шариками и лентами.
- Еще куклу надо. Вот сюда бы, - сказал Золотой.
Родиной матери было не до куклы. Она металась между домом и кафе "Деревцы". Надо сто раз все проверить, если не хочешь осрамиться перед людьми. Родион, конечно, два месяца подряд объяснял матери, что свадьбы с пьяным безобразием и автомобилями в лентах и шариках - это мещанская гадость, это не вписывается ни в русские, ни в иностранные традиции, это пошлая инсценировка времен совка...
- Хватит, - говорила мать, - не забывай, где я работаю.
Зато мать не понимала вчерашнего Родиного завихрения. Они с Зойкой поехали на дедовской девятке в церковь и обвенчались (!!!). Неслыханно.
Конечно, венчались в Деревцах всякие странные люди. Дачники московские, Москва сейчас вся на религии умом тронулась. Или те, кто уже по десять лет женаты. Но чтобы до ЗАГСа венчаться - неслыханное дело.
- Ой, сыночка, - сказала мать разбитым голосом, - это же значит - навсегда...
- А я разве собирался жениться на полгода? - засмеялся Родя. Он сиял и светился как никогда в жизни. Мать это понимала. И ей было страшно. Потому что Зойка, паскуда эта, алкашное отродье, так и не научилась ни стирать, ни гладить, ни класть элементарно вещи на место. Только отъедалась - как с голодающего Поволжья, и валялась на постели с книжками. А что по ночам...
- Тебе не слышно, - говорила мать бабушке, - а я через стенку. С души воротит от ее поганых стонов. Вот же шалава, заморочила моего бедного мальчика...
- Наташка, не при против природы, - ответила бабушка, которая отпахала сорок лет акушеркой, - не все ж должны, как ты, сохнуть!
Мать плевалась и мрачно считала на калькуляторе: мясо - 15 кг, окорочка куриные - сорок штук, водка - 2 ящика, майонез, икра, колбаса...
Родион, Сеня, Золотой, Милютин и Жучок бахнули первую поллитру для храбрости с утреца (Родя, конечно, только дотронулся губами), сели в тойоту и помчали за невестой.
- Зойка, небось, сигарет напрятала - и в запазуху, и под юбку, - поёрничал Жучок.
Сеня включил бодрую музыку, какой-то веселый девчачий голосок и дзынь-дзынь в такт. В машине все окна были открыты - с радостным шумом по кривым деревецким улицам Родион Никитин ехал к своему счастью.
Из окон пятиэтажки высунулись головы. У подъездов столпились тетки в цветастых халатах. Ребятня уже держала перед Зойкиным подъездом красную ленточку, на которой висел пакет.
- А это кто женится?
- Это Никитиной сын, которая в администрации сидит.
- Мало одну бутылку! Еще, еще, а то не пропустим!
- Это на Зойке, что ли, которая из-за него таблетками траванулась?
- А конфет детям?
Золотой насыпал в пакет на ленточке еще горсть конфет, и рванул в подъезд, как герой на вражеский дзот. Зашумели, заорали. Изо всех дверей в подъезде тоже высунулись головы: свадьба - бесплатное садо-мазо шоу. Жених должен выпить трехлитровую банку молока, обыскать все квартиры в поисках невесты, и много еще чего забавного. Но здесь соседи обломались. Родиона от подобной чуши воротило, Зойке - сто лет было не надо, а мама сюда не вмешивалась.
Забрали Зойку и Светку-Вешалку. Потрясли публику невиданным платьем со шлейфом в полтора метра, прыгнули в машину, помчались в ЗАГС.
- Подождите минутку, - сказали в комнате бракосочетаний.
Сегодня расписывалось аж пять пар. Родион и Зойка были вторыми по счету. Зойка, Светка, и парни (кроме Родиона) закурили прямо в вестибюле. Остальные три пары и их свидетели изобразили на лицах праведный ужас.
Расписались. Зойка согласилась принять фамилию Никитина. Поцеловались. Сфотографировались. На руках Родион Зойку не выносил - пошлятина. Публика, собравшаяся сравнить платья и посплетничать, осталась разочарована.
- Родя, будешь у Зойки Боингом! Семьсот сорок седьмым! - крикнули в толпе.
Зойка сделала, по выражению одноклассников из вечерки "рожу лопатой", а Родион вообще не слышал. Он был счастлив. И все.
- Родион! Там к тебе пришли! Сто лет не догадаешься, кто! - крикнул Сеня. Состояние его опьянения равнялось семи по десятибалльной системе. Родион встал.
- Ты недолго, ладно? - умоляюще попросила Зойка.
Она осталась одна за пышным столом с ананасами, тортом и дивной россыпью краснолаковых и чернолаковых бутербродов с икрой. По деревецкому обычаю, уходившему корнями в моноголо-татарский беспредел, молодых усадили за отдельный стол. Там Родя и Зойка уже два часа наблюдали все градации опьянения и обжорства сорока семи родственников, друзей и сослуживцев. Зойка постоянно хотела то курить, то в туалет - нервы, нервы, нервы. Приходилось терпеть.
При этом молодым не наливали ничего, кроме лимонада. Даже непьющему Родиону после вручения подарков, сопровождающемуся пошлейшими прибаутками, хотелось хлопнуть граммов двести белой.
На крылечке кафе стояла девушка странного, не деревецкого вида. На ней была черно-белая юбка до земли, сшитая из неравных по величине квадратов, ромбов и треугольников. Волосы у девушки были ярко-белые, клочьями. Рот большой, скулы высокие, платформы босоножек - двенадцать сантиметров.
- Привет! - сказала она.
- Привет, Люся, - поплывшим в сторону голосом ответил Родион.
Его подсознание узнало Люську Дорецкую. А разум пока не оценивал этого факта.
- А я приехала к тете на пару недель. Сказали - Родион женится. Думаю - пойду, поздравлю.
- Люся, - восторженно выдохнул Родион, - ты не представляешь, какой я счастливый! Пойдем к нам, а? Там Сенька и Золотой, и еще кое-кто из нашего класса есть...
- Я давно закончила этот класс, - Люська сделала острый жест рукой.
И она, и Родион помолчали. Не о чем было говорить. Родя не представлял Люську такой - с серьгами в виде бритвенных лезвий, с кровавой помадой и низким насмешливым голосом. Люська не представляла Родиона в черном костюме с бутоньеркой.
- Будете жить здесь? - спросила Люся.
- Ну, пока да, - Родя говорил виновато, потому что Люська спросила осуждающе, - я ведь музей открыл. Кстати, приходи.
- Приду, - сказала Люся, - но ты же не собираешься всю жизнь обслуживать этот музей?
-Нет, - серьезно ответил Родион, я хочу написать книгу... об истории Деревец.
Люська засмеялась. Веселым смехом, какой был у нее в пору их с Родей соловьино-наивной любви. Но с нотками издевки.
- Родька! У Деревец история короткая. Гнили, гниют и будут гнить.
- Подожди, ты же не знаешь, в каком плане будет книга. Я нашел исключительно интересные материалы. Я тебе их обязательно покажу...
- Родя! - подошла Зойка. Бросила на Люську ледяной и жгучий взгляд. Вытащила у Роди из кармана свою пачку сигарет и свою зажигалку.
- Знакомьтесь, Зоя - Люся. Люся была моей подругой в школе.
Люся сказала с дерзкой улыбочкой: "Очень приятно". А Зойка ничего не сказала. Она была девка невоспитанная, она очень сильно ревновала, очень устала и испытывала страшное желание напиться.
Последнее осуществилось как только ушли мамины сослуживцы и родственники старше 30 лет. Молодожены покинули свой необитаемый остров с ананасами, тортом и лимонадом и устроились во главе "молодежного стола". Здесь Родя выпил единственный бокал шампанского за ночь. А Зойка стала жадно кушать и еще более жадно пить. Водку. Полными стопками.
- За молодых!
- За родителей!
- За друзей!
- За будущих детей!
- За музей!
- За историю!
Домой Родя вез счастливую новобрачную на коленях. Сенина тойота жалобно подскакивала на буграх и ямах неасфальтированных деревецких закоулков. Зойка бормотала в алкогольном бреду матерные проклятия. Хорошо, что все пьяные, думал Родя - и Сеня, и Золотой, и двоюродные братья из Москвы... Только Родина мать была не пьяна, к сожалению, когда Родя выносил Зойку из кафе.
- Ты будешь так таскать ее всю жизнь, - сказала она вполголоса.
Её мучил стыд. А Родиона - жалость. И к Зойке, и к матери, и ко всему этому неосвещенному миру с буграми и ямами.
Новобрачные были дома наедине. Мать, дед и бабушка договорились о ночевке у родственников. Хотели, чтобы у молодых была настоящая брачная ночь - без помех.
Помех нет. Родион снял с Зойки туфли и платье. Она осталась в хрустящих белых кружевах, пирожное-безе, чулки с подвязками, а подвязки с белыми розами... Прическа разъехалась, тени и ресницы размазались. Пьяной Зойке на вид лет тридцать.
Родион укрыл ее одеялом. Сам включил настольную лампочку, снял пиджак и галстук и взял стопку писем.
- Родька, блин, - пробормотала новобрачная, - долбанулся совсем! свет в глаза...
Родион повернул абажур вниз.
" 4 ноября 1913 г., Москва.
Здравствуй, Белка!
Я, как бы ты не злилась, скучаю. Хотя, конечно, пытаюсь изгнать тебя из сердца всеми способами. Закон сохранения материи - помнишь? Если где-то убыло, то где-то прибыло. Но в отношении чувств физические законы не действуют.
Сейчас напишу тебе честно. Надоело мне не спать по ночам и мучиться, думая о тебе, и о том, почему ты любишь дрянного Борьку, а меня, такого хорошего, замечательного и талантливого - нет. Между прочим, меня даже декан назвал талантом. И большой надеждой русской науки...
Впрочем, я хотел о другом. Вчера я не выдержал и вышел на улицу - банально найти проститутку. Не морщись, ладно? Все равно ничего не получилось. Я нашел девицу - их в Москве пруд пруди. Выбрал такую, чтобы совсем на тебя была непохожа - рыженькую, в веснушках, впрочем, хорошенькую. Она сказала, что ей восемнадцать, но думаю, там все двадцать пять. Они всегда врут, скрывают свой возраст. Мы сторговались на двух рублях (ты как-то говорила - интересно, почем женщины продают себя?) и пошли в гостиницу.
Я мог бы привести ее в свою квартиру, но еще увидит дворник и доложит хозяевам, а они - отцу, будет очень противно.
Гостиница была самая дешевая, и все номера заняты такими "страждущими свободной любви", как мы с Тосей. Ее звали Тося - Антонина, наверное. Вообще-то, она славная девушка. Не вульгарная, не развратная, ничего подобного. По дороге я купил бутылку вина, конфет, а она попросила - можно еще пряников? Я взял и пряников. Не исключено, что она была голодная.
Мы сели в гостиничном номере за столик, горничная принесла нам лампу, тарелки, штопор. Тося сказала - давайте, я открою бутылку. Я умею. Надо же, а вот я - мужчина, будущий инженер, не умею открыть бутылку штопором...
Мы стали выпивать и беседовать. Я рассказал Тосе о себе и о тебе. Не обижайся, ладно? Мне было очень одиноко и плохо. У меня до этой Тоси было желание пойти ночью на кухню и повеситься там.
Она выслушала очень внимательно и сказала - все у вас будет хорошо. Она вас поймет и оценит. Она еще молодая и глупая, жизни не видела, в людях не разбирается.
Потом я спросил ее - зачем она этим занимается, разве нет другого, нормального ремесла?
Она рассказала, что служила в московской семье горничной, связалась с хозяином и забеременела. Место, конечно, потеряла, и рекомендаций не получила, а без рекомендаций в хорошую семью не возьмут. Короче, ребенок ее у родителей в деревне, а она занимается этим странным промыслом. Впрочем, что в нем странного? Все восторгаются сейчас кинематографическими актрисами и оперными певицами. А ведь они, по сути дела, тоже продают себя - свой голос, талант, свои чувства.
Вот так мы побеседовали, распили бутылку и разошлись. Я сказал Тосе - вот тебе деньги, ты их заработала, а остальное мне не нужно.
Тося сказала, что так нередко мужчины делают. Очень часто женщина нужна им не для разврата, а для облегчения души.
Легче мне не стало, конечно, но хотя бы не повесился, и то хорошо. Вот пишу тебе. Ты не пугайся. Со мной все хорошо. Просто почему-то захотелось рассказать тебе об этом.
Твой Д.С. "
- Родя! Меня что-то так тошнит!
Родион поднял Зойку и повел в темноте. Зойка зажимала рот ладонью и давилась.
- Давай, Зайка!
Минуты три Зойку обильно рвало. Родион мужественно держал ее над унитазом и отворачивался, чтобы не вдыхать сивушно-блевотных миазмов.
Пока Родя умывал ее, Зойка дрожала и рыдала.
- Я такая тварь! Я испортила всю свадьбу. Я испорчу тебе всю жизнь!
- Тихо! - приказал Родион. - Все, угомонись. Пошли спать!
Теперь Зойка была без размазанной косметики, лицо почти трезвое, а юные лица от переизбытка алкоголя еще не опухают и не морщатся. Зойка была хорошенькая, невинная. Родион принес ей стакан сока и приказал спать.
"15 ноября 1913 г., Москва
Белка!
Ты обиделась, что я рассказываю тебе всякую чушь? Почему ты не отвечаешь?
Я тоскую без тебя, ты можешь это понять, злая девчонка?
Между прочим, я влюбился в тебя не этим летом, а много лет назад. Когда перешел в третий класс, я уже любил тебя. Помнишь липу за нашим домом? Я там вырезал пошлую формулу М+Б = Л и кривое сердце со стрелой. Мне было одиннадцать лет, а я уже думал о тебе, и не скажу, что платонически.
Это все ничего не значит, да?
Борис - единственный и неповторимый? Хорошо, вот тебе про Бориса. У него есть любовница. Я не вру. Ты скоро будешь в Москве. Приди неожиданно к ней - и застанешь его там. Боренька там каждый вечер.
Мне сказал Валуев, мой однокурсник. Эта дама - бывшая любовница его отца. В свое время отец и мать Валуева развелись из-за нее. Она актриса - не зря я всегда имел предубеждение против актрис. Живет на Сухаревской площади, дом купца Ермолина, зовут - Ангелина Гром. Конечно, дурацкий псевдоним, настоящее имя, коли хочешь, узнаю.
Если ты пожелаешь общаться со мной после этого. Ведь все предпочитают не знать. Так спокойнее живется и слаще верится в любовное вранье.
До свидания - скоро встретимся. Целую назло тебе."
- Родя! - позвала Зойка. - Ты чего там делаешь?
- Митины письма читаю.
Родион обернулся. Зойка протянула к нему руки и улыбнулась жалобной улыбкой.
- Пойдем ко мне, а? Я совсем уже трезвая. Я так по тебе соскучилась.
Родион, конечно, пошел. Зойка обняла его, потянула к себе, стала расстегивать на нем рубашку.
- Прости меня, ладно? Мне просто стало так хреново и скучно на этой дебильной свадьбе. Я так тебя люблю.
- Я тебя тоже люблю, глупый заяц.
- Я никогда больше не буду напиваться.
- Тебя тошнило - это хороший признак. Организм не принимает алкоголь.
- Слушай, а стариков нет? Давай похулиганим в свое удовольствие. Будем бегать голые по всему дому.
Желание Зойки исполнилось. В окна уже просунул нос бледно-розовый стеснительный августовский рассвет. Но до настоящего утра было еще далеко. Город Деревцы сладко спал. Лишь собаки лаяли да в доме Никитиных раздавались стоны, всхлипы, вскрики. Любовь, страсть - пошлейшие вещи, скучно, но вечно - пока есть рассвет, розовое небо и сонный лай собак вдалеке.
Глава 21
- А вот и липа, - сказал Родион, - судя по толщине, ей больше ста лет.
- Ты думаешь, найдешь эту надпись? - спросила Люська. - Она давно корой заросла.
Родион обшарил дерево - ничего. Только грубые древесные морщины.
- А может, не эта липа? Их здесь пять штук, - Люська увлеклась поиском и стала осматривать каждое дерево.
На ней был легкий сарафанчик - белое с черным, мелкая веселая рябь. Украшения диссонировали с одеждой. На шее - толстая цепь, на левом запястье - лохматый браслет из черной кожи с железками. Люська сильно изменилась. Глаза не блестели. Вообще взгляда не поймаешь. Только улыбка - дерзкая и рассеянная.
- Родька, мы с тобой умственно отсталые, - сказала Люська.
- Почему?
- Мы ищем на уровне своего роста. А надо - на уровне роста одиннадцатилетнего мальчика.
- Точно!
И Родя нашел! На самой первой липе, полузаросшие серым мохом, нашлись =Л. И половинка сердца. Все остальное заросло, закорявилось.
- Ну да, - ёрнически сказала Люська, - люди умирают, а любовь вечна.
- А разве не так? - спросил Родион.
Люська вдруг дернула углом рта, словно прогоняя слезы.
- Видал?
Сдвинула браслет вверх. И Родион увидел красные, не совсем зажившие шрамы.
- Судя по всему, порезано было очень глубоко, - сказал он серьезно.
- А ты думал, баловаться буду, что ли? - зло ответила Люська. - Впрочем, ты же, наверное, все знаешь. Деревцы питаются и живут сплетнями.
- Люся, я никогда сплетнями не увлекался, - сказал Родион, - и некогда мне. У меня госы были, потом выпускной, потом к свадьбе готовились. Я до сих пор с этими письмами не разобрался... расскажи, Люся!
Но Люська резко успокоилась, вытащила из сумки банку слабоалкогольного коктейля и сказала - мне надо промочить горло. А душещипательные истории - когда-нибудь потом.
- А ты прочитал дальше? Чем закончилось у Изабеллы с Борисом?
- Письма от Бориса как раз до ноября 1913. А потом перерыв - до шестнадцатого года писем нет. С шестнадцатого - еще несколько штук.
- Ага. Милые бранятся - только тешатся.
- Люся! - позвал мужской голос.
Родион и Люська обернулись. В калитке стоял Лисенков, Лис - с которым Родион подрался из-за Люськи в десятом классе. Родион встречал его иногда на улице. Знал, что он работает в милиции, больше ничего.
- Ладно, мне пора, - сказала Люська, - я позвоню попозже.
И ушла с Лисом. Родион остался с липой, на которой было написано =Л. Погладил ее и подумал: "Все-таки, я так мало еще разбираюсь в людях. Так мало знаю о мире..."
- Ты просто плохо разбираешься в людях, Роденька. Твоя Зойка увидела, что ты - молодой лопушок. И окрутила тебя всякими проститутскими штучками, и не спорь, а то я ее не знаю! Наслышаны! Ей-то хорошо, смылась из своей пьяной семейки, ест вволю, живет за чужой счет, не учится, не работает... А теперь еще и на курорт ее!
- Мам, хватит. Честное слово, не ждал от тебя такого узкого взгляда. Это обывательство.
- Обыватели составляют самый большой процент населения. И они хорошо понимают реальную жизнь. Лучше вас - всяких там историков и философов. Эта шалава на юге скрутится с черными и бросит тебя - без денег и больного.
- Мам, хватит, иначе я с тобой поссорюсь!
Родион вышел в сад, опасаясь, что Зойка слышала. А она не слышала. Валялась в гамаке, курила Ротманс с золотым ободком и читала письма Бориса Оленева. Музыкальный центр дополнял Зойкину идиллию с подоконника бодрой попсой.
А у тебя же мама - педагог,
А у тебя же папа - пианист,
А у тебя же все наоборот,
Какой ты, на фиг, танкист!
- Выключи гремелку, Родя! - крикнула Зойка. - Я тут такое прочитала!
Родион выключил центр, и Зойка вылезла из гамака, поцеловала Родиона табачно-пахнущими губами и сказала с придыханием:
- Она была от него беременна!!!
- Кто?
- Изабелла! От Борьки!
" 2 августа 1916, Москва.
Изабелла, счастье мое! Как я скучаю! Впрочем, это ненадолго - сама знаешь, что скоро, скоро, скоро...
Мои дела идут великолепно. Фильм почти готов, сейчас последние технические доработки - и он пойдет в кинематографы. Сначала, безусловно, цензура чертова, но здесь я уверен - никакой крамолы там нет. Если только многовато эротизма... не красней, моя дорогая, ты же знаешь, что паршивые приличия придуманы мещанами, у которых не хватает природного темперамента, и оттого мучает зависть... Как ты думаешь, что скажут твои родители и знакомые, когда увидят тебя на экране?..."
- Стоп! - сказал Родион. - А там нет названия фильма? Получается, он ее снимал в своем кино. Ведь если фильм шел в кинематографах, его можно найти. Да, в архивах Госфильмофонда.
- Названия нигде нет. Но, может, в ее письмах есть, мы же их еще не разбирали. Зато в следующем письме - смотри!
"... беременность сейчас - как это некстати, безусловно, мне наплевать на предрассудки, кто и что скажет. Но официальная свадьба так выбивается из твоих и моих представлений о нормальной человеческой жизни! Мы бы могли всю жизнь прожить, не венчаясь, потому что любовь сильнее всех законов..."
- Ты посмотри, козел какой! - крикнула Зойка. - И почерк у него противный, как у бабы - с завитушками. У Митьки почерк куда лучше...
- Дай я дочитаю, Заяц.
- Да что там дочитывать. Размазывает сопли-слюни, любовь-морковь, давай, типа, поженимся, а то папа-мама ругаться будут. А может, можно еще что-нибудь сделать? Прикинь, урод какой!
- Что ж там можно сделать? - спросил Родя.
- Аборт, а что еще. Это в те времена, когда аборт делали без наркоза!!!
Так не пойдет, рассуждал Родион. Нельзя читать письма так, как делает это Зойка - через пятое на десятое. Я историк, и я должен изучать источники последовательно, фиксируя детали. Как говорила наша преподавательница по истории средних веков "выловите подробности, о которых автор проговорился". Но вылавливать не дали. Мать позвала из прихожей:
- Родион! К тебе пришли!
В прихожей топталась Анна Семеновна, директриса вечерней школы. Непривычно было видеть директрису в пестреньком летнем сарафане и панамочке, к тому же она немедленно вручила Родиону пакет с желтой малиной - каждая ягода величиной со сливу.
- Угощайтесь, Родион Валерьич!
- Спасибо.
- Родион Валерьич, вы нас выручите, конечно, и на этот годик? С историей, я имею в виду...
- Но я...
- Родион! - хором воскликнули мать и директриса.
- Ведь историка нигде не достать! - запричитала директриса. - И ребятки вас так полюбили! И Зоеньку доучить - просто ваша обязанность, супружеская, ха-ха-ха. Ей еще два года до аттестата. А там ... дело молодое, ребеночка носить тяжело. Занятия будет пропускать. Вы ей поможете. И мы все поможем. Что мне, аттестата жалко для своих людей, что ли?
- Хорошо, - сказал Родя отравленным и бесцветным голосом.
- Это что? - спросила Зойка.
Родион поставил ей на живот вазу с мытой малиной.
- Ешь. Витамины.
- Родион! - позвала в окно бабушка. - Тебя к телефону!
- Привет, - сказала в трубке Люся Дорецкая, и без прелюдий объявила:
- Я замуж вышла.
- Когда? За кого?
Вчера, ответила Люська все тем же ровным, без единой зазубринки, голосом. За Вовку Лисенкова. Свадьбы не было, просто пошли и расписались. Я же всегда терпеть не могла эти мещанские обряды-обычаи. Ну, ладно, пока, а то от дел тебя отрываю, наверное. Родион постоял с ошалелым видом и пищащей трубкой в руке. Потом положил трубку и пошел снова в сад. Небо, тень деревьев и вид Зойки с малиной в гамаке успокоят. Ничто в мире так не успокаивает как вечная красота неба и короткая жаркая красота возлюбленных. Хотя они же наведут вслед за успокоением толпу растерянных, спотыкающихся мыслей: почему так странно устроены женщины, почему так странно устроен мир, почему так странно устроен я.
" 12 апреля 1914 г.
Москва
Здравствуй, Изабелла!
Как ты ощущаешь себя в нашем захолустье после московского шума? Странная, однако, жизнь у вас, "девушек из высшего общества". Танцевать всю зиму для того, чтобы подцепить жениха, а потом весну и лето писать этому несчастному письма.
Впрочем, ты, наверное, будешь писать сразу нескольким.
Шучу.
Я имею право пошутить со своей тайной любовницей? Только не обижайся на эту невинную фразу, прошу тебя. Для меня сложно собрать свои разбросанные мысли в одно целое. И тем более сложно придумать название для наших с тобою, прямо скажем, небанальных отношений.
Ты мне, конечно же, не сестра. После того, что было летом - не просто подруга детства. И после того, что было этой зимой - не девушка мечты. Я говорю сам себе - тайная любовница, и знаешь, от этих слов, даже сказанных в уме, у меня безумно приятно колотится сердце. Конечно, в идеале, я хотел бы совсем другого, ты знаешь. Я очень простой и скучный человек, по сути. Я не хочу тайной романтики, я хочу жениться на тебе и до конца своих дней спать с одной тобой. Прекрасно понимаю, что ты будешь смеяться над этими словами. Изабелла Сорель - слишком сложное существо, чтобы обрадоваться серой перспективе быть женой скучного инженера, не умеющего писать стихи, философствовать или снимать кино.
Не сердись, что я упомянул кино. У тебя все прошло, правда? Ты поняла, кто он, так же, как я понял это еще летом?
Ты не просто так приходила ко мне на квартиру, и не просто так положила руку мне на плечо - 4 декабря 1913 года в 19.25. ? Да, я запомнил время. Я настолько нудный и насквозь технический, что посмотрел на часы в этот волшебный момент.
И 12 декабря в 16.40, и 20 декабря, в 18.20. И 1 января 1914 года (о, как символично, в первый день Нового года!). Белка, я записал все эти даты, хотя мог бы не записывать. Я сохраню их в моем мозгу, пока он будет работать, пока не покроется пеленой склероза. Впрочем, древние старики ведь не помнят того, что было вчера, а события молодости помнят детально. Значит, эти даты останутся со мной даже за два дня до могилы. Я всегда буду тебя любить.
Отвечай скорее, пожалуйста.
Ты знаешь, кто ты для меня. Хотя я до сих пор не знаю, кто для тебя я."
"30 апреля 1914 г.
Москва
Здравствуй, Любовь моя.
Да, сразу вот так, и мне все равно даже, если это письмо нечаянно попадет в руки маме или отцу. Ты можешь называть меня, как всегда неопределенно "Митя". У меня все предельно ясно - через месяц я сдаю экзамены, еду домой и предлагаю тебе ... руку и сердце - это из репертуара Борьки Оленева. А я предложу тебе просто выйти за меня замуж. Не сейчас, конечно, на втором курсе жениться неприлично. Через три года, как вы на это смотрите, моя тайная любовь?
Извини, что я невольно упомянул Бориса. Я встретил его на днях у Мещерских. Не могу ехидно сообщить: "с дамой". Он не интересуется дамами, кроме известной тебе м-ль Гром. Вообще, производит очень приятное впечатление на общество: деловит, современен, целеустремлен. Творческая личность, и общество (особенно девушки) рукоплещет. Я смотрю на него и с грустью думаю - мне никогда не быть таким. На меня девушки никогда не будут смотреть с обожанием.
Знаешь? Мне наплевать. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя. Я хочу одну тебя.
Не смейся, пожалуйста...
Там же, у Мещерских, я встретил Дитца. Он собирался в наши края, снова какие-то дела у него с дорожным строительством. Обещал завезти тебе новых книг, наверное, как всегда - не предназначенных для девушек.
Пишет ли тебе Георгий? Мещерские в упор спрашивали меня - Изабелла обручилась с Георгием? Не мог же я ответить - нет, она всю зиму провела в моих объятиях, хотя и без намека на обручение.
Не сердись. Я не могу думать о тебе спокойно.
Отвечай скорее.
Всегда твой Д."
- Родь, - позвала Зойка, - пойдем погуляем?
- Куда?
- Ну, просто по улице пройдемся. Скучно так - целый день читать.
Для Родиона понятия "читать" и "скучно" не сочетались. Но он, конечно, пошел с Зойкой, и уже через десять минут убедился, что зря. Гулять в Деревцах было абсолютно негде, несмотря на изобилие природы-зелени-травки-просторов. Изо всех окон, из-за всех заборов глазели бабки, тетки, деды, алкаши и подростки. Густая белая пыль, поднимаемая автомобилями с неасфальтированных переулков, лезла в лицо, и Родиону пришлось прибегнуть к ингалятору. Зойка, как всегда, с легким ужасом посмотрела, как Родион брызгает себе в рот.
- Родь, а ты всю жизнь будешь с этим лекарством? Нельзя ну, операцию какую-нибудь сделать?
- Нет, нельзя.
Зойка сжала Родину руку, и по ее крови прибежала к Роде ее благородная мысль: "Я буду любить его даже с лекарствами". А глаза Зойкины скользили по "стрелке", где собиралась вечерами вся деревецкая шальная молодежь, где пили из банок Балтику-девятку, где стояли машины с московскими номерами, выливающие на улицы потоки прыгательной музыки.
- Пойдем отсюда, - сказал Родион. И стал рассказывать Зойке, чтобы она не грустила по прошлому:
- Через два дня уже поедем. В Лазаревском, знаешь, как красиво. Пальмы - всех сортов, прямо на улице. Набережная - вся в огнях. Вечером люди выходят гулять, все в самой шикарной одежде. В ресторанах - живая музыка. Дискотеки, лазерные шоу, на море - яхты...
Зойка вздохнула и прижалась головой к Родиному плечу. Ей стало стыдно, что она вспомнила поганую деревецкую" стрелку" в присутствии человека, подарившего ей золотое кольцо, белое платье и в перспективе - пальмы и яхты.
Глава 22
- Здравствуйте! - крикнул Шумейкин издали. И радостно помахал рукой, хотя не относился ни к друзьями, ни даже к хорошим знакомым семьи Никитиных. Шумейкин сидел в беседке, состоящей из вьющихся экзотических растений. В этой беседке Зойка с ним и познакомилась. С двенадцати до четырех жизнь на юге выключается. Никто не хочет спалить кожу под инфракрасными лучами. Родион в это время просто спал или читал Митины письма, а Зойке было тоскливо.
Зойка открыла в себе новое качество. Она научилась немного осознавать и анализировать себя. Раньше было некогда. Покурить, найти теплую хату, потусоваться, снять дачников или других лохов с деньгами. Деньги вырубают мысли, поняла Зойка. Когда ищешь деньги, не до размышлений о жизни.
Итак, анализирующая молодая замужняя женщина Зоя Никитина поняла, что она не может без общества. Ей делалось так нестерпимо тоскливо в тишине и одиночестве, что хотелось плакать, выть, материться, бежать куда глаза глядят.
- Это называется "фобия", - сказал Родион, - психическое отклонение.
- Ты положишь меня в психушку? - спросила Зойка.
- Глупый котенок! Фобии есть у всех людей. Кто-то боится пауков. Кто-то - темноты. А ты боишься одиночества.
Утром и вечером молодожены ходили на пляж. Лежали на горячем песке и целовались. Или Родион просто держал Зойкину руку. Или Зойка шептала Родиону на ухо приятные пакости: давай накроемся полотенцем и я тебе отсосу прям здесь, во будет прикольно...
- Я видел вас утром, - сказал Шумейкин, - вы далеко заплывали, мадемуазель!
Зойка села на перильца беседки, и ее горячее колено цвета оливкового масла «экстра вёрджин» почти уперлось Шумейкину в плечо.
- Я плаваю по-собачьи. Но Родя обещал научить меня плавать баттерфляем.
- У тебя убийственно красивые ноги, Зоя, - сказал Шумейкин, - Родион говорил тебе это?
- Говорил, - сказала Зойка, - только не "убийственно". Родион не любит никакой агрессии, в том числе и словесной. Он говорил "изумительно".
- Пацифист, - произнес задумчиво Шумейкин, - как интересно. Историк - пацифист. Впрочем, сейчас все бросились в различные "измы". Все художники - экспрессионисты, все политики - анархисты, все красивые девушки - феминистки...
Шумейкин, не стесняясь, заглянул Зойке под сарафанчик. Зойка не смутилась. Сарафанчик был коротюсенький, трусики под ним - два голубых шнурка.
- Не обижайся, - сказал Шумейкин, - у меня не кобелиный интерес, а чисто профессиональный. Если хочешь знать, я вообще байсекшуал.
- Что это такое? - спросила Зойка, и закинула ногу на ногу.
- Бисексуальные люди спят и с женщинами, и с мужчинами. Сейчас у меня тот период, когда нравятся только мальчики.
- Ой! - крикнула Зойка, - так от вас надо Родю беречь!
- Родя твой меня не интересует. Не мой типаж. Умные очкарики меня не заводят ни капельки. Зойка, дай я тебя сфотографирую на фоне этой вьющейся дребедени. Только подогни ногу вот так...
Шумейкин везде таскал с собой фотоаппарат, чудную штуку, в которой твою фотку уже через секунду можно было посмотреть, стереть, если не нравится, и сделать заново. Цифровой, говорил Шумейкин, Япония, а вы хотели, чтобы в модельном бизнесе щелкали допотопными мыльницами?
- Фоткайте, - сказала Зойка, и подогнула ногу так, что сарафанчик завернулся донельзя, - мне жалко, что ли?
Шумейкин показал Зойке дивное изображение: филигранные тени, отлитые из золота ноги, лунные волосы, греческий профиль и кусок ярко-синего неба...
- Какая же ты красивая, засранка, - вздохнул Шумейкин, - знала бы ты, сколько стоит такое фото...
- А Родион говорит, что вы все врете, - сказала Зойка, - он говорит - модельеры очень богатые люди, и в таком, средней руки пансионате, модельер не стал бы отдыхать.
- Родион прав, - сказал Шумейкин, - так я же и не модельер. Я фотограф. Причем - свободный. Я не работаю на какое-то агентство. Я - на всех понемножку и ни на кого в особенности. Если хочешь, открою тебе секрет. Я здесь не отдыхаю.
- Вы здесь ко мне клеитесь, - засмеялась Зойка, - только зря! Я никогда своему не изменю. Он лучший на свете.
- Здесь отдыхает дочка одного очень известного человека. В том отеле на вершине горы.
- И что?
- Я слежу за ней. Папа ее сейчас очень популярен, дочка - еще круче папы. Я сделаю несколько снимков, ну, например, как ей волной сбило лифчик. И очень выгодно продам в газеты.
- Что же вы не живете в том отеле на вершине горы? Было бы удобнее наблюдать.
- Зачем? У меня там проплачены вход и выходы. Сейчас она спит, как твой Родион.
- Может, она спит голая. Или спит с негром. Тоже прикольно.
- А у тебя острый ум, Зойка.
Шумейкин наскучил Зойке, и она пошла пошляться по улице перед пансионатом. При этом она продолжала думать о Шумейкине. Чем-то он напоминал ей того дядечку-москвича, который покупал ей шмотки и вкусности за секс. Таких дядек на свете, оказывается, много, думала Зойка.
" 14 октября 1914 г.
Здравствуй, Изабелла!
Вчера я получил письмо от мамы. Извини, что написал ей первой. У меня странное состояние сейчас. Похоже я сделал большую ошибку, когда рванул за толпой добровольцев. Военная цензура, скорее всего, выбросит эти слова, но война не кажется мне интересным приключением. Больше того, я не понимаю *****************, и не могу нормально анализировать происходящее. Нет ничего страшного - того, что боятся родители. Но нет и ничего волнующего, героического. По-моему, вся эта война ******************. Дурак я был дурак, и как всегда, в моих неприятностях виновата ты, негодная Манон Леско. Если бы ты не отказала мне летом, я был бы сейчас счастливым женихом, студентом второго курса, а вовсе не подпоручиком N-ского полка.
Или ты предчувствовала? Конечно, вы с Дитцем целый год бубнили о предсказании какой-то колдуньи. Хочется верить в то, что ты чуяла войну, как ласточки чуют ливень. Думать, что ты не любишь меня, и наш роман был для тебя только способом забыть Бориса, очень страшно.
Напиши мне, что это не так. Напиши, что ты любишь меня. Хоть чуть-чуть.
Чувствую себя дурацким кавалером де Грие. Вообще, вся моя история кажется мне на редкость пошлой, списанной из бульварного романа для горничных.
Целую тебя. Жду ответа.
Твой Д.С."
Родион и Зойка покричали под окнами, но Котовы не показались. Сторож у ворот пансионата сказал, что они уехали на экскурсию.
- Ну, что же, - сказал Родион, - пойдем гулять вдвоем.
И очень замечательно, сказала Зойка. Котовы - молодая пара, с которой они познакомились здесь, в пансионате, до смерти надоели ей.
- Почему? - удивился Родион. - По-моему, с ними есть о чем поговорить.
- Это тебе с Севкой есть о чем поговорить. А Лиза - такая мразь. Смотрит на меня... как на ведро с мусором. Как же! У ней высшее образование, а я учусь в вечерке...
- Глупенькая. Не понимаешь, что ли, Лиза - на двадцать процентов не такая красивая, как ты. Она завидует.
- Понимаю я. И Севка тебе из-за меня завидует. А Лиза злится. Ну их в жопу! Пойдем вина выпьем!
В маленькой прибрежной кафешке взяли, как всегда, стакан "Изабеллы" для Зойки и стакан сока для Роди и стали медленно пить, вприкуску с запахом моря. Они с первого дня облюбовали себе столик около перил, откуда видны паруса, парапланы, цепь пальм и серебристая спина моря, присыпанная желтыми искрами.
- Сейчас приедем домой, - сказала Зойка, - а там опять - грязища, пылища, вечерка протухшая, мамаша твоя нудная...
- Зой, не трогай маму, сколько можно просить.
Зойка нервно закурила, отойдя от столика, чтобы не дымить на Родю. Он заказал ей жюльен и мидии - лакомства, которые Зойка страстно полюбила, впервые отведав на юге.
- Спасибо, мой миленький, - Зойка обняла его сзади и стала целовать при всем народе - в затылок, в шею, в плечо. Официантки наблюдали это каждый день, и благосклонно улыбались.
За соседний столик села молодая пара с девочкой лет двух. Девочка была белокурая, в белом платье ажурной вязки, в белой капроновой шляпке с цветами. Отец с матерью изучали меню, а малышка бегала между столиков. Подбежала к Роде и положила ему ладошку на колено.
- Пливет!
- Родька, давай пойдем в номер и засандалим без резинки, - сказала тихонько Зойка, - я хочу такую девочку!
- Лучше уж мальчика, - засмеялся он.
- Ну, мальчика, мне без разницы. Давай? Сделаем малышика.
- Не сходи с ума, Заяц. Тебе школу надо закончить и в вуз поступить. Какие сейчас дети.
Родион загорел, посвежел, и волосы его, выгорев, приобрели вид модного в то лето мелирования. Соленый воздух моря прочистил легкие, и Родя мог быть уверенным в том, что до самых морозов ни разу не использует астмопент. Что касается Зойки, то ее вид окончательно сразил и уничтожил город Деревцы. Зойка стала ослепительно, непристойно красива. Кожа, подтушеванная самым талантливым визажистом - солнцем, блестела, а на плечах, икрах и верхней части груди просто истекала сексом. Волосы Зойкины, нагло белокурые, светлее любого пергидроля, контрастировали с ореховой кожей. В поездах и на вокзалах на Зойку заглядывались все, от семнадцатилетних до семидесятилетних, и Родион это, конечно, замечал.
- Ее у тебя уведут, - сказал дед, в то время, как мать и бабушка мрачно молчали.
Родион отмахнулся. Зойка не смотрела на мужчин и парней. Бывали моменты, впрочем, когда она глядела в неведомую точку, и лицо ее становилось при этом неприятно тоскливым, как будто все окружающее ей тошно и противно. Фобия одиночества, думал Родион. Зойка скучает по большим толпам и заполненным людьми пространствам.
А тут как раз и первое сентября! Родион и Зойка отправились в школу. Директор произнесла речь во дворе, перед кучкой самых дисциплинированных "вечерников". И немедленно отправила парней таскать парты, стоявшие свежеокрашенными в коридорах, а девушек - собирать яблоки, нападавшие в саду.
- Зоенька, ты иди домой, если хочешь. Занятия завтра.
Родиону пришлось остаться на совещание. Сначала директриса рассказывала о новостях российского образования, а потом, когда учеников отпустили, на середину стола были водружены самовар, чашки, банка варенья, вазочка конфет-печенья, бутылка коньяку и блюдо с бутербродами.
- Ну, давайте! За новый учебный год!
- Родион, что вы, как всегда, отбиваетесь от компании?
- Уже женился, уже всё должно выздороветь!
- Он еще не проставлялся как положено, кстати!
Когда педагогические рожи покраснели и залоснились, Родион незаметно сбежал. Во дворе сидела Зойка, пила из банки пиво и катала ногой коричневое подгнившее яблоко. Лицо у нее было как раз такое, которого Родион боялся - тоскливое, несчастное.
- Ты что тут, Зай? Шла бы домой.
- Там пива не попьешь. Меня девки звали в лес. Типа обмыть первое сентября. Я не пошла без тебя.
- И молодец.
- Пойдем к ним? Они около плотины гуляют.
- Зоя, ты с ума сошла. Я сегодня буду с ними пить, а завтра - их учить?
Зойка вздохнула прерывисто. Родион взял ее под руку, что Зойке очень нравилось и повел домой.
- Мы с тобой ни с кем не дружим, все время сидим вдвоем...
- Тебе скучно со мной вдвоем, Лапка?
- Нет. Но я же не старая бабка - вечно сидеть дома...
Зойку надо было бы пристроить на работу. Но единственная профессия, которая ей подходила - уборщица, была неприлична для жены директора музея и учителя. Поэтому Зойка каждый день до обеда сидела дома. Родион и его мать уходили на работу, дед тоже подрабатывал в котельной - сутки через трое. Зойка смотрела в окно, как опадали листья, как качались рябиновые грозди. Конечно, она пыталась читать, смотреть телек и помогать бабуле по хозяйству, но все эти занятия предусматривают камерность, одиночество и сосредоточенность. Зойка не умела концентрировать внимание дольше получаса. Она тосковала, когда слышала вокруг себя долгую тишину. Сигареты разлетались у нее одна за одной. Вся прихожая провоняла этим поганым дымом, ругалась Родионова мать.
Очень кстати в конце сентября пришло письмо. Это было первое письмо в жизни, полученное Зойкой.
"Шумейкин Виталий Васильевич", - было указано на конверте. И Зойка вспомнила, что сама дала ему адрес.
" Я сам не ожидал такого результата. Но твоя фотография в беседке заняла первое место в фотоконкурсе "Красавицы России". Я получил нехилую премию и массу звонков от знакомых из фэшен-бизнеса. Все хотят знать, кто ты, твой адрес, и не просто так - они готовы предложить тебе самые разные проекты..."
- Родя! - радостно крикнула Зойка, вбежав в архив. - Родя, что такое фэшен-бизнес?
Шумейкин открытым текстом звал Зойку в Москву. Он писал, что Зойку будут крутить в рекламных роликах по всем каналам, печатать на огромных постерах, выставлять на самые шикарные подиумы, и бабло Зойка будет стричь не ножницами, а комбайном.
- Конечно, я не поеду, - сказала Зойка, умоляюще глядя в лицо Родиону.
- Конечно, не поедешь, - сказала Родионова мать, - ты думаешь, все так просто? Все эти модели получают свои деньги через постель. Это так называется: "модель". А на самом деле - проститутка для состоятельных кобелей. Ищут дурочек вроде тебя. И зачем ты адрес-то ему дала!
- Я же не знала, что эта фотка что-то там займет, - ответила Зойка.
- Ничего конкретного он не предлагает, Заенька, - сказал Родя, - чистой воды авантюризм. Зачем это тебе?
И в самом деле, зачем?- думала Зойка. Поехать туда - искать приключений себе на задницу, расстаться с Родей, даже если и временно - ни за что. Она включала диски с музыкальными клипами и подтанцовывала красоткам в кожаных шортах, золотых платьях и белых мехах. Разве хоть одна из них настолько красива, как я, думала Зойка? Однако им сыплют цветы снопами, они ездят в мерседесах, пьют шампанское и жрут устриц.
Зойка выбегала покурить в прихожую, где стояло ведро с морковкой и ящик с картошкой, шла встречать Родиона по переулку, где по щиколотку было черной грязи, по пути покупала пиво в палатке, углы которой облезли от мочи собак и алкашей.
- Как ты поживаешь? - спросил Родион, встретив около своего архива Люську Дорецкую.
Глаза у Люськи были размазанные, как будто заплаканные. Черное пальтишко не застегнуто, красный шарф с рваными концами мотался до земли.
- Прекрасно, - вызывающе ответила Люська, - не работаю. Сижу дома. Муж меня содержит. Это ужасно удобно, ведь я могу целыми днями писать рассказы или играть на скрипке. Знаешь, сколько композиций я сочинила за эти два месяца?
- А Зойка моя тоскует, - сказал Родя, не сумевший почувствовать едкого вкуса Люськиной похвальбы, - она считает, что ей не место здесь...
- А где же ей место? - спросила Люська.
- В большом городе. На подиуме или на кинофабрике. Она ведь потрясающе красивая, разве ты не замечала?
Люська засмеялась коротким смехом, сняла с Родиона кепку и стряхнула с нее нацеплявшиеся ясеневые сережки.
- А тебе место в клинике имени Кащенко. Исусик наивный!
- Почему?
- Твоя Зойка родилась в этой грязи, и нечего было оттуда ее вытаскивать. Поганкам некомфортно в мраморных вазах, понимаешь? В большой город надо ехать тебе.
- Зачем?
Люська махнула рукой и пошла прочь от Родиона.
- Надоест здесь - зови меня. Вместе уедем.
Глава 23
"19 ноября 1914 года.
Деревцы
Здравствуй, милый сынок! Как ты там? Я понимаю, что идет война, и ты находишься на самом театре военных действий. И все-таки, пиши почаще! Мы с папой умираем от волнения за тебя. Жив ли ты, здоров ли. Белке ты пишешь чаще, и это слегка утешает, все-таки, свидетельство того, что с тобою все в порядке.
Наши дела относительно хороши. Конечно, арендные платы снизились. Большинство людей - на фронте, а жены и дети не в состоянии работать по хозяйству так, как делали это мужчины. Мы входим в их положение и стараемся не обострять отношений. Приходится слегка экономить. Хотя жаловаться грех. все-таки, Господь обеспечил нас всем необходимым, в то время, как многие люди бедствуют всю свою жизнь.
С Котькой сплошные неприятности. С тех пор, как он остался в гимназии без тебя, учебные успехи его страшно ухудшились. Папу уже дважды вызывал директор, и несмотря на все уважение к нашей семье, директор вынужден был жаловаться и сетовать. Если положение не улучшится, Костя будет исключен даже до Рождества. Это было бы ужасно, тем более, что война принимает ************, и Костя может оказаться на фронте уже через год. Папа провел с ним весьма серьезную беседу, но просит также тебя написать Котьке. Объясни ему, как старший брат, что война - это не книга Майн Рида.
Большие тревоги доставляет мне Изабелла. С тех пор, как она рассорилась с Борисом Оленевым, она стала сама на себя непохожа. В душе я даже рада, что их роман расстроился. Оленев - человек хорошего происхождения, но его странная профессия не вызывает у меня и папы большого доверия. Ты скажешь, что мы старомодны, но я отношу кино, театр и прочие кабаре-шансонье к одному и тому же роду деятельности: малоуважаемое фиглярство. Изабелла, однако, до сих пор страдает. У нее часто бывают беспричинные истерики. Георгий пишет ей, и по всему судя, по-настоящему заинтересован в ней. Но Изабелла ко всему относится равнодушно. Я не знаю, чего она хочет - работать ли, учиться, выйти замуж. Никаких шагов для того, чтобы устроить свою жизнь, Изабелла не предпринимает. Папа давно сосватал бы ей порядочного человека. Но ведь Изабелла не согласится ни на что другое, кроме своего личного каприза.
Тяжелые испытания послал нам Господь нашими детьми. Только за тебя была бы душа моя спокойна, коли бы не война... Пиши чаще, Митенька, любимый мой сын, а я не забываю каждое воскресенье ставить свечи твоему святому покровителю. Не надо ли тебе послать еще денег?
Целую и да хранит тебя Бог.
Твоя мама"
Мать позвала Родиона ужинать. Зойка сидела за столом и смотрела на букеты, наштампованные на моющихся обоях. За окном ныл ветер и хлестал с черного неба косой злобный дождь.
- И когда ж это гадство кончится, - сказала бабуля, кивнув на окно, - третий день льет. Суставы опухли. И Зойка совсем заскучала.
- Убиралась бы и стирала почаще, и вся скука кончилась бы, - сказала мать. - Опять в ванной плескалась целый час. А мыть ванну свекровь должна.
Зойка ничего не ответила. Мать победоносно подняла подбородок. Она подумала, что покорила Зойку. А Родя размышлял о прочитанных письмах Мити и его матери, и о том, какое место они займут в его будущей книге.
Опасно не обращать внимания на человека, хранящего такое страшное молчание, как Зойка. Даже месяц, заглянувший в окно, увидел Зойкино бледное лицо, испугался и прыгнул в тучи.
"Убегу в Москву. Получу работу и заберу Родиона к себе. Иначе мы оба тут чокнемся окончательно".
"4 января 1915 года
Здравствуй, Белка! Пишу второпях, потому что часть наша спешно снимается с позиций, а новость у меня важная. Мне рассказали об этом земляки, встретившиеся здесь, в *************************. Наш Дитц расстрелян по приговору военно-полевого суда, будучи уличенным в шпионаже в пользу германской стороны. Он служил в инженерных частях, естественно, российских, ведь Дитц не настоящий немец, а остзейский. Я ни на одну секунду не поверил в его шпионство. Дитц всегда был честным человеком, и с Германией у него общего не больше, чем у меня или тебя. Во всем виновата охватившая Россию германофобия. До сих пор не привыкну называть Санкт-Петербург Петроградом, и не вижу смысла в переименовании.
На этом заканчиваю, думаю, всем нашим будет интересно и страшно узнать эту новость о нашем друге.
Прощаюсь, милая. Целую тысячу раз. Ты любишь меня?
Твой Д.С."
" 13 марта 1915 года
Здравствуй, моя милая, замечательная, любимая девочка!
Прости меня. Я так долго не отвечал на твое письмо. Я ранен и лежу в госпитале, после чего приеду домой. Как говорят врачи - навсегда. Осколком артиллерийского снаряда мне раздробило левую коленную чашечку. Ногу мне спасли полевые хирурги, дай им Бог здоровья, и ходить я буду. Уже сейчас я хожу по полчаса в день с костылем. Но колено совершенно не сгибается - такой солдат армии не нужен. Чему я, честное слово, даже рад, потому что*************************
Белка, ты не поверишь, как я счастлив. Я вернусь и увижу тебя. Возможно, ты даже захочешь поцеловать меня. Как тогда в Москве, самой счастливой зимой моей жизни, помнишь? От безделья в госпитале и от постоянных мыслей о тебе я каждую ночь вижу неописуемые эротические сны. Не сердись. Я мужчина, а все мужчины - грубые животные. В женщине видим добычу...
А если честно, я согласен не дотрагиваться до тебя никогда, не поцеловать ни разу, лишь бы знать, что ты меня любишь. Платоническая взаимная любовь приятнее, чем плотская, в которой нет искренней страсти.
Расскажи маме и папе о моем ранении. Постарайся сделать это поаккуратнее, чтобы мама не очень нервничала. Я напишу им через три-четыре дня, чтобы ты получила письмо первой и сумела подготовить их.
Люблю тебя. Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя...
Твой Д.С.
И надеюсь на новую ступень в наших отношениях!"
- Вот и все, - сказал Родион. - Здесь письма с фронта заканчиваются. Следующая часть уже датирована осенью пятнадцатого года.
- Почему ты так не читаешь ее письма? Изабеллины? - спросила Зойка.
- Потому что сначала хочу узнать общеисторический фон, а у Мити он прорисован все-таки ярче.
Зойка вздохнула.
- Если хочешь, сама их почитай. Только читай по порядку, хорошо?
Зойка кивнула безучастно.
- Я за сигаретами схожу.
Родиону показалось, что она вернулась довольно быстро. Он услышал стук в дверь, пошел, глядя в тетрадку, и отпер. Жуткий запах ударил Роде в ноздри, он закашлялся и поднял взгляд. Зойка не могла пахнуть сигаретами "Прима", гнилыми зубами и прокисшим потом.
На пороге стоял небритый мужик в камуфляжной телогрейке, из которой клочьями торчал серый синтепон.
- Зоя Мальцева здесь живет? - спросил мужик.
- А вам что надо? - спросил Родион.
Кошмарная догадка пришла от глаз мужика - зеленых, ледяных и жгучих, и от его носа и рта - неправильной прихотливой формы. Генетика печет одинаковые лица в одной и той же посуде.
- Я брат еённый. Леонид.
- Проходите.
В голове у Родиона толклись и дрожали испуганные воспоминания: Леонид, Ленька, которого посадили на восемь лет за убийство. Ленька задушил Зойкиного обидчика. Прямо в школе. Зойка была в седьмом классе. Или в восьмом? По-любому, восемь лет не прошло.
- Родя, ты с кем тут?
Бабуля вышла и замолкла от ужаса. С беглым зэком, хотел ответить Родион. Как неинтересны самые увлекательные книжки, когда действие их переносится в нашу жизнь, думал он. Граф Монте-Кристо. Асканио. Где еще узники бежали из тюрем?
- Бабуля, это к нам с Зоей. Мы посидим на кухне минуток десять.
Родион поставил чайник и спросил, не оборачиваясь к Леньке (жутко было видеть Зойкины черты в изуродованном образе) :
- Водки выпьете?
- Спасибо, брат. Это ты, значит, Зойкин муж?
Тут, слава Богу, вернулась Зойка. Хотя - разве можно за это благодарить высшую сущность?
- Ты сбежал, что ли, Ленька? Вот дурак, ой, дурак! Тебе же досрочное обещали, всего полгода оставалось, а теперь!!!
- Зой, меня бы пришили на днях, если б я не сорвал оттуда когти...
Ленька стал рассказывать - бойкой и образной речью, какая нарабатывается у человека только в двух местах - на преподавательской работе и в тюрьме. Родион, однако, плохо понимал Леньку, потому что не мог сосредоточиться. Сейчас придет мать с работы. Леньку следует сплавить до ее прихода.
Родион понял, что Ленькина колония разделилась на две группировки, которые воевали за наркотики, водку и деньги, получаемые с воли, а вернее - за связи с охраной, обеспечивавшей доступ "кайфа". Ленька перебросился из одной группировки в другую, чем вызвал ненависть бывших товарищей.
Родион тюремными нравами никогда не интересовался. Тюрьмы и зэки вызывали у него ужас пополам с отвращением. Он был очень удивлен, узнав, что Леньке помогли бежать сами охранники.
- Зачем? - спросил он.
- На мне торговля завязана. Шмаль через моего кореша шла, который освободился. А охрана что - они на шмали хорошие деньги наваривают.
Ленька разговаривал с Родионом вежливо, но как со старичком или ребенком. Видел, что Родион - непосвященный, и ему надо переводить, адаптировать. А Зойка понимала все, Родион с неожиданной неприязнью подумал - откуда она этого набралась?
Ленька уплетал из сковородки, которую подставила ему Зойка, жареную картошку, запивал чаем и рассказывал. Он выехал из зоны в крытой машине, машину умышленно не обыскали на воротах, потом в лесу выскочил, шел пять километров тропинками, ночевал на заброшенном заводе. Дальше снова шел пешком, постучался в поселке, по адресу, данному приятелем из охраны. Переоделся, получил деньги на автобусный билет и приехал сюда.
- Меня здесь по-любому искать будут. Так что я возьму у вас бабла немного и поеду дальше.
- Куда, на ночь глядя? - спросила испуганно Зойка.
- Такси возьму до Москвы. Там кореш мой. Он паспорт мне сделает и спрячет на время.
Родион еле сдерживал дрожь, чтобы Ленька и Зойка ее не заметили. А у Зойки глаза так и горели.
"Авантюристка", - подумал Родион, - "у них это в крови, видимо. Может, это вовсе и неплохо? А я скучный и серый, неподходящая пара для авантюрной красавицы..."
Он не успел развить мысль. Пришла мать и увидела. Ничего не спросила, молча ушла к себе в комнату, но после Ленькиного ухода закатила небывалый скандал.
- Мало того, что ты ее подобрал, шалашовку! Мало того, что она живет за наш счет! Она еще свою бандитскую родню будет сюда таскать! Чтобы нас всех в постелях прирезали!
Подобного крика от своей выдержанной и воспитанной мамы Родион сроду не слышал. Видимо, в ней долго кипело и вот - вырвалось. Но что означал материн горячий пар по сравнению с тем фонтаном лавы, который забил из Зойки. Она тоже долго, слишком долго терпела:
- Да пошла ты на…, климактеричка паршивая, ты мне все мозги высосала, тварь старая, сто лет не траханная, дождешься - я тебя сама прирежу!
Зойка шла угрожающе на мать, схватив за спинку старый стул. Стул уже взмыл в воздух, но Родион перехватил его.
- Зоя, прекрати! Извинись сейчас же!
- Я? За что? За то, что она мне всю кровь выпила? Сто хренов ей в глотку!
Родион дал Зойке пощечину. Потом он много раз анализировал этот жуткий эпизод, и говорил себе, что пощечина была подлая. Гнусная и ненастоящая - ведь не за маму Родион ударил свою любовь. Если бы за маму - было бы честно. Но я ударил ее, потому что давно и с самого начала презирал, как и мама - за всех парней и дядек, имевших до меня ее тело, за ее пьяную семейку, за ее мерзких подружек, за отвратительный запах Леньки, повисший в нашей уютной кухне...
Я не способен любить безотчетно, той любовью, что "сильна как смерть". Я жалкий трус, запутавшийся в обгаженных пеленках своего обывательского детства, мещанской семейки, ничтожного городка.
Изабелла какая-то. Выдуманные страсти умерших людей. Это было для меня важно, а не живая душа, искренняя и наивная, любившая меня, как умела.
Зойка бросилась в спальню. Схватила там пару каких-то шмоток и убежала. Дверь хлопнула, но замок не закрылся. Родион не пошел запирать. Он сидел за столом, и зажимал глаза руками, чтобы из них не катились слезы. Мать обняла его и стала целовать в макушку, как делала это, когда Родя был совсем еще маленьким.
- Бедный мой мальчик! Несчастный мой ребенок!
Родион не отвечал.
Маму я тоже предал, как и Зойку. Она не понимает, но я-то знаю.