Глава 1.
Главный герой этой истории - Родион Никитин. Он родился где-то в начале восьмидесятых годов прошлого века. Охарактеризовать Родиона несложно: добрый, мягкий, застенчивый, умный, вежливый, страстный, неравнодушный, мечтательный, целеустремленный. Его обычные состояния: читать, думать, мечтать, болеть, надеяться, любить, ненавидеть, грустить, создавать, уступать, поддаваться, терять.
Еще точнее о Родионе Никитине: сын, внук, астматик, интеллигент, историк, любовник.
Наверное, надо было бы подробно описать отца главного героя и его детство. Потому что, когда вы знаете про отца и про детство, вы знаете о происхождении и воспитании личности, о ее страхах-комплексах.
Но у Родиона Никитина не было отца. Родион был внебрачным ребенком.
И детства у него практически не было, потому что в 4 года ему поставили диагноз "бронхиальная астма".
И с первым, и со вторым негативным фактором Родион сумел жить на свете без особых проблем. Астма вырвала из жизни весь спорт и все подвижные игры. Родион даже болельщиком не мог стать, потому что отсутствие спорта навсегда уничтожает азартность и соревновательность.
Очень короткая справка.
Бронхиальная астма - тяжелое хроническое заболевание, часто сопряженное с многочисленными аллергическими проявлениями. При хронической бронхиальной астме происходят нерегулярные приступы тяжелого удушья. Могут быть длительные периоды ремиссии - продолжительностью до тридцати лет. Даже в стадии ремиссии астматикам противопоказаны занятия спортом, физкультурой и переохлаждение.
Астма дала и преимущества. Не ходить в детский сад (вообще! совсем!). Пропускать школу - иногда месяц подряд. И в любом случае, если просто неохота. Достаточно было сказать:
- Мам, у меня, кажется, снова приступ начинается.
Тотчас следовал ответ:
- Брызни скорее ингалятором. И никуда сегодня не ходи, тем более - такой ветер!
Итак, детство Родиона было домашним, безоблачным, в нем отсутствовали все ужасы, грубо лепящие из нежного существа - ребёнка грубого монстра - человека. А именно: детский сад, уличные компании, драки, курение на задворках, питье пива в одиннадцать лет, конфликты с родителями, фанатизм спортивный и музыкальный, учительское самодурство, навязанная "общественная работа".
Родион привык быть сам по себе. И с книгами. Что совсем не так красочно, как стандартное детство, зато своеобразно.
Пару слов про отца.
Роде было тринадцать лет, он, лежа на веранде, читал и принюхивался к возбуждающему запаху котлет из кухни. Бабушка во дворе подзывала гусей:
- Тега-тега-тега...
Очень короткая справка
Город Деревцы - районный центр. Расстояние до областного города - 60 км. Расстояние до Москвы - 160 км. Население - 8 тысяч человек. Основной тип жилых строений - частные деревянные дома. Население работает на двух имеющихся в городе заводах, в сельском хозяйстве и в прилегающей инфраструктуре.
- Мам, - Родион пришел на кухню и встал около фаянсового блюда с котлетами, - а где мой отец?
Мать обернулась удивленно. До сих пор Родя никогда не интересовался этим вопросом. Мать отправила очередную партию котлет со сковородки на блюдо. Родька тотчас стянул одну и, обжигаясь, надкусил.
- Не перебивай аппетит перед ужином! А я не знаю, где твой отец.
- Как - не знаешь?
- Так, - просто ответила мать, - приехали очередные гости города. Я их возила по объектам...
(Сразу, если уж пришлось к слову, поясним, что мать Родиона работала в городской администрации - начальником экономического отдела).
- Он был среди них. Познакомились, пообщались, уехал. А потом я поняла, что беременна.
- А ты его не искала? - спросил Родион. Он хотел стащить вторую котлету, но мать шлепнула его по руке.
- Нет. Я сама нормально зарабатываю. А почему ты вдруг спрашиваешь?
- Я книжку читаю психологическую. Там написано, что у ребенка без отца рано или поздно формируется комплекс неполноценности.
- И что, у тебя он формируется? - спросила мать.
- Не чувствую.
- И прекрасно. Иди, пожалуйста, позови деда с огорода, сейчас ужинать сядем.
Вот и всё! Книги интереснее понятия "отец", а астма - хороший отвлекатель от ненужных мыслей.
Детство не дало Родиону ничего важного и нужного. Скопились резервы для взрослой жизни.
Глава 2.
Повзрослел Родион сразу и резко в десятом классе. Когда с ним за парту села Люська Дорецкая.
Люська училась в этом классе не с самого начала. Она приехала, кажется, в середине восьмого класса, поселилась у своей тети, а родители у нее остались в областном центре. Всеми этими подробностями Родя не интересовался. Он вообще не замечал женщин, кроме матери, бабушки и подросткового врача.
- Я здесь сяду, хорошо? - спросила Люська. И положила свою сумку на стул. Сумка была смешная. Самодельная, сшитая из квадратов пестрой ткани, с лямками - вроде рюкзачка.
- Ладно, - ответил Родя. Он был вежлив со всеми, всегда. Сказывалось отсутствие дворового и уличного общения.
Люся села. Весь класс заметил это перемещение, кроме самого Родиона. Он все перемены читал "Дьявольские куклы мадам Менделип", а перед литературой - "Преступление и наказание". Классика Родьку никогда не увлекала, но могли вызвать к доске.
- Дочитал? - спросила Люся.
- Что?
- Дочитал эту муру, спрашиваю? В смысле, Достоевского?
- Ага.
- Расскажешь?
Родиону не жалко было, одноклассники часто пользовались им, как скоростной читалкой. За что, кстати, любили, уважали, и никогда не дразнили "очкариком" (обидного слова "ботаник" тогда еще не было).
- Конечно.
Люся взяла Родиона за рукав (взять за руку лицо противоположного пола в десятом классе немыслимо!) и аккуратно отвела в коридор. Где Родион впервые в жизни сел на подоконник. Потому что Люся туда села, хотя в школе это строго запрещалось.
Рамы были гнилые, Люся и Родион могли, слегка нажав спиной, вывалиться со второго этажа прямо на школьный стадион. Но Родион не думал ни о чем, кроме Люси. Наверное, он уже начал влюбляться, а влюблялся он, как дальше покажет жизнь, страстно, страшно и стремительно.
Люська была маленькая. Родиону по плечо, тощенькая, с торчащими ключицами. Белые-пребелые волосы касались плеч своими рваными концами. Рот большой, скулы - выступающие, глаза - острые. Короче, было во что влюбиться.
На Люське были черный самовязаный свитер с нашитыми роговыми бусинами и черные колготки в поперечную оранжевую полоску. Такие колготки назывались "дольчики". Они привлекали к Люсе Дорецкой много учительского и мужского внимания.
Юбки на Люське не было.
На одиннадцатой минуте Родиной влюбленности к подоконнику приблизился Лис.
Лиса Родион тоже знал плохо, хотя учился с ним в одном 10 "А". Вроде бы, оценки у Лиса были посредственные, а родители его работали в администрации, как и Родина мать.
- Никитин, давай отойдем, - позвал Лис.
- Никитин, сиди! - приказала Люська.
Родион очнулся и понял, что попал в почти книжную коллизию. Лис ревнует его к Люсе, Люсе нравится он, Родион Никитин, а ему, Родиону, до безумия нравится Люся.
Дуэль, кровь, прекрасная графиня до Монсоро ухаживает за раненым де Бюсси.
- А что ты хотел? - спросил Родион тем тоном, который употребляется каждым россиянином, когда требуется "косить под дурака". Косить под дурака - самобытное оригинальное умение, передающееся на генетическом уровне, ему не учатся, это - инстинкт.
- Под дурачка косишь, да? - зловещим тоном спросил Лис.- Или ты не знаешь, очкарик, что это - моя девчонка?
- Что?! - Люська слетела с подоконника, и ее голос звонко отдался от сводов темной, сто лет не беленной школьной лестницы.
- Я - твоя девчонка? Ты что, с дуба рухнул, Лисёнков?
Дальше действие происходило, как показалось Родиону, в замедленном режиме. Лис схватил Люську за запястье. Люська вырвалась и ударила Лиса кулачком по плечу (выше не достала, потому что Лис был того же роста, что и Родя). Лис снова схватил Люськину руку и закрутил ей за спину. Люська взвизгнула. Родион нанес стремительный удар Лису в лицо.
Что-то хрупнуло, полилась кровь, Люська завопила, народ сбежался.
Родя снял очки, протер их, и очнулся только когда завуч по прозвищу Кубышка крикнула:
- Никитин, Дорецкая - к директору!
Глава 3.
Рост - метр восемьдесят шесть. Вес - семьдесят два. Плечи узкие, кости тонкие, размер обуви - сорок четыре. Волосы русые, слегка вьющиеся, летом выгорающие до цвета "светлый блонд". Кожа белая. В весенне-летний период - веснушки на лице и верхней части спины.
Лоб высокий, нос греческий, черты лица правильные. Рот крупный, неровно очерчен. Глаза небольшие, веки тяжелые, цвет радужки - меняющийся от серого до темно-синего. Зрение минус три, близорукость.
Вот вам и Родион Никитин. Романтический герой должен быть уродлив как Квазимодо или красив, как Феб де Шатопер. Герой реалистического романа покрыт шрамами, одежда его пропитана характерными запахами (моря, краски, пота, чего-то еще...).
Родион не годился для романтики, и был очень далек от реалий современности. И он сам это понимал, уже в пятнадцать лет. Люся Дорецкая выбрала его не потому что он ей понравился, а чтобы отвязаться от Вовки Лисёнкова, грубого жлоба.
Она же не знала, что очкарик, которого не слышно, не видно, и в школе-то он бывает два раза в неделю, способен на пылкие чувства.
- Привет! Угощайся!
Люся положила перед Родей сверток в пищевой фольге.
- Что это?
Люся развернула фольгу. Аромат пирога - яблоко, сдоба, корица, ваниль - разлетелся по классу. Вечно голодные тинейджерские желудки взвыли. А Вовка Лис отвернулся, чтобы не видеть наглого сияния фольги и счастливой улыбки очкарика.
- Мы с теть Тамарой испекли специально для тебя - награда герою!
Герой получил вчера устный выговор от директора и удивление матери, когда ей прозвонила классная руководительница.
- Ты?! Подрался?
- Понимаешь, мам, - сказал Родион матери, - Люся мне сильно нравится. Возможно, я даже влюбился.
- Нет, - сказала серьезно мать, - ты не влюбился.
- Почему?
- Про любовь обычно скрывают.
- Глупости какие-то. Зачем скрывать, если в этом нет ничего плохого?
Мать не смогла объяснить. А десятый "А" не пришел в себя от вчерашнего потрясения, когда Никитин накрыл всех новым шоком.
- Люся, мне надо с тобой поговорить. Пойдем в коридор.
В коридоре они опять уселись на подоконник. И Родька вдруг покраснел, и почувствовал мелкое покалыванье в легких, затрудненность дыхания и головокружение - признаки начинающегося астматического приступа.
Все очень просто - выброс адреналина провоцирует удушье. Астматикам нельзя волноваться, влюбляться и гневаться.
- Люся, ты мне очень нравишься, - сказал Родион поспешно. И закашлялся. И еще быстрей проговорил:
- Будешь со мной гулять?
Так говорили, говорят и будут говорить в среднерусских маленьких городках и деревнях: гулять. Нет в лексике понятий: встречаться, дружить или пошлого телевизионного выражения: "Будешь моей девушкой?".
Гулять - звучит глуповато, но оно отражает жизнь. В провинции молодым парам больше нечего делать, кроме как гулять по улицам. Нет кинотеатров, клубов и мотелей. Дискотека – одна, раз в неделю, в кафе сидят пьяные четырнадцатилетние имбецилы.
Родион и Люська стали гулять по улицам. Благо, была зима, а Родионова астма активизировалась, в основном, в межсезонье.
Люся Дорецкая тоже много читала. Поэтому влюбленным всегда было о чем поболтать. Они таскались по заснеженным переулкам, разговаривали, потом заходили к Люсиной тете Тамаре или в Родин дом. Пили чай под умиленными взглядами родичей. Друзья - а у Родиона имелись друзья, Золотой и Сеня - сообщали, что Лис рвет и мечет.
Люся тоже с удовольствием констатировала, что Лис звонит ей на домашний. А она бросает трубку, пошел этот Лис к чертовой бабушке.
Вообще, подобные юные романы очень приятны - в том случае, если парень и девушка имеют какой-никакой интеллект. Тинейджерская пара без интеллекта разбегается через пару недель.
Потому что общение тупых людей без секса невозможно, а секса большинство девушек до окончания школы побаивается.
Люся не боялась секса. Она сама сказала:
- Мы с тобой уже полгода вместе, а ты ни разу не попросил того самого.
- Чего - того-самого?
Родион отлично понял, но испугался. Так страшно испугался, что опять закололо в легких и передавило дыхание. Доставать астмопент при Люсе было неудобно - поймет причину приступа.
- Секса.
Конечно, традиционный подростковый секс в жизни Родиона был. Мастурбация, само собой, и достаточно частая. Когда-то давно дед сдуру купил в киоске за бешеные деньги популярную эротическую газету. Взрослые долго перечитывали вслух статейки, смеялись и плевались. (Семья Родина была без особых комплексов, поскольку дед всю жизнь проработал фельдшером, а бабушка - акушеркой).
Родя потом уволок газету к себе. Там была статейка, страшно поражающая воображение. Про девушку, которая выходит ранним утром на дорогу и распахивает пальто перед проезжающими дальнобойщиками. Под пальто она совершенно голая.
Эта голая девушка на рассветной дороге почему-то так дразнила Родино либидо, что он доставал газету из-под подушки по три-четыре раза в день. Потом мать нашла газету и, посмеявшись, выбросила.
Родиона это не очень расстроило - он помнил статейку наизусть, и легко мог, закрыв глаза, представить дорогу, снег, тяжелые фуры и распахнутое навстречу рассвету пальто. Оргазм достигался за пару минут. Если действовать ладонью и по всей длине - удовольствие растягивается. Если тремя пальцами в районе головки - быстро и сильно.
При Люсе ему было очень стыдно вспоминать про эти гадости. Тем более, что Люся никогда в его эротических фантазиях не возникала. Люся и секс - несовместимые вещи, думал Родя. Секс - это чужое белое жаркое мясо. А Люся нежная, ее грешно пачкать.
- Лис все время ко мне приставал, - сообщила Люська, - он такой озабоченный.
Родион удивился про себя несостыковкам (Лис все время приставал, он озабоченный, а ты почему не пристаешь?). Взял Люськину руку, поцеловал. Люськина рука вздрогнула. Люська и Родион практиковали вовсю французские поцелуи, потому что так делают все. А целовать руку - на это способен далеко не каждый мужчина. И тем более, не каждый подросток.
Кажется, что-то в Люське зазвенело, и она сама услышала этот звон. Нет, конечно, она не полюбила Родьку Никитина после этого поцелуя. Звон просто означал - "необычное, нереальное".
Люся Дорецкая была еще очень молоденькая...
Нетрудно было найти декорации. Во дворе у Люськиной тети Тамары имелась дачка - деревянный домик, в котором Люсе позволялось ночевать в теплое время года. Родион и Люся часто сидели там. Кровать, коврик над кроватью, расшитый васильками, коврик перед кроватью, сооруженный из старых капроновых чулок. Тумбочка, зеркало, магнитофон, бра с зелененьким абажуром. Всего шесть квадратных метров, зато сколько уюта.
Рай для интровертов и подростков.
Родя и Люська, как только потеплело, постоянно торчали в дачке. Дверь открыта в сад, пахнет грядками с зеленью. Еще нет ягод и плодов, но есть теплый ветер, и черт возьми, в наших краях так одуряюще поют соловьи! На разогрев перед соловьиными концертами Люся включала музыку. Она слушала всякие рок и панк ужасы.
Она ходила голой на лестницу,
Она ходила голой на улицу,
Она хотела даже повеситься,
Но институт, экзамены, сессия...
Плетка твоя над кроватью висит,
Бей меня, бей,
Если хочешь - убей...
Родион учился воспринимать такую музыку наравне с Люсей и соловьями. И они все время целовались. В животе горело, руки сами скользили по плечам, спинам, поясницам и даже ниже.
Родион не спал по ночам, вскакивал, брызгал астмопент, включал ночник и пробовал читать. Ничего не помогало, и в среду, во время физкультуры, от которой Родя был освобожден, он поспешил в аптеку.
Презервативы лежали в особой витринке. За шесть рублей, за восемнадцать и даже за тридцать четыре. Какой дебил придумывает названия презервативам, подумал Родя. А ведь тоже, наверное, писателем себя считает! Это ж немыслимо - сказать молодой аптекарше: "Дайте мне "Ваньку-Встаньку". Сказать: "Дайте презервативы" - еще ужаснее.
Родя выбирал наименее дебильное из названий. В это время молодая аптекарша пошла во внутренние покои - попить чаю с печеньем, а ее пост перешел временно к пожилой тетке.
Ангелы пасут влюбленных - это научный факт. Без мистики в мире страшно упала бы рождаемость.
- "Интимекс" за восемнадцать, - сказал Родион.
- "Интимекс", - прочитала Люся при свете бра с зелененьким абажуром. - А ты пользоваться умеешь?
Безусловно, начитанный мальчик умел. Ведь главное в любой науке - хорошо знать теорию.
- У тебя уже было? - удивилось Люся.
И да, и нет прозвучало бы нелепо. Родион честно сказал "нет", и жутко покраснел. А Люся вдруг вздохнула, и обратила к Родиону свое тощенькое плечо, лицо повернув к синим теням на стенке.
- А у меня было.
Оказалось - очень горько узнать такую истину. Родион почувствовал шершавую сухость во рту и в мыслях.
- Знаешь, - он тихонько поцеловал Люськино плечо, - я тебя всегда буду любить.
Люся обернулась, положила ему ладони на ключицы, посмотрела в глаза, сняла топик с себя, стянула футболку с Родьки, стала расстегивать его ремень, ударила его по руке, чтобы не мешал, убила комара, который сел Родьке на плечо. Закрыла глаза. Сказала:
- Меня отчим изнасиловал, когда мне было тринадцать лет. Никто не знает. Только моя мать и ты.
Родион уронил на тумбочку глянцевый пакетик. Стал целовать Люськины острые скулы, родинки под левым глазом, волосы с запахом ромашки.
"Интимекс" так и не был задействован.
Спонтанно, быстро, горячо, медленно, тягуче, ритмично... Без помех - если не считать соловьиного пения. Соловьи в тот вечер как взбесились. Родион шел домой, а они пели и пели из всех рощ. Он лег спать - они пели в его сне, где всю ночь были Люсины белые волосы, Люсины слезы, Люсины короткие котеночьи поцелуи.
Глава 4.
Очень короткая справка. История - это наука, изучающая жизнь людей в далеком и недавнем прошлом. Смежные с историей науки: археология, этнология, антропология, а также вспомогательные исторические дисциплины (геральдика, нумизматика, топонимика, палеография и др.).
Зацвела сирень. Для обычных людей цветение сирени - это медвяные грезы, рокот пчел, наводящий на мысли о счастливом лете. А у Родиона началось "обострение". То есть - он заболел, очень не вовремя и очень тяжело.
Первый в жизни сеанс секса не лег в фундамент будущих отношений. На этом все замерло. Родион лежал сначала в районной больнице (капельницы, ингаляции), потом его перевезли в областную, так как "состояние статуса более 24 часов".
Полсуток Родион провалялся даже в реанимации. И потом было много очень скучных и неприятных дней. Удушье, кашель и соседи по палате - глухо перхающие старики. Мать приезжала раз в три дня, а Люську не пустили бы совсем.
Все эти дни Родион читал и думал. Во-первых, он бесконечно вспоминал волшебную ночь с соловьями, и понимал, что, по-честному, ночь была не так уж и хороша. Ощущения счастья эта ночь не принесла, потому что физическая радость - это еще не все. Кровать, на которой Родька и Люся познакомились с Любовью, была покрыта невидимым покрывалом. Родион не мог бы перечислить все ниточки, из которых сплетено было покрывало (тоска, ложь, страх, недоверие и другие), но он их чувствовал.
Люськина жизнь была густо покрашена черным - в самом ее начале.
Люся не любила Родиона.
Родион любил не ту Люсю, которая жила в реальном мире. Он любил придуманное самим собою воздушно-приторное существо.
Родион думал и думал, и печальные мысли усиливали выделение благоприятных гормонов. Приступы прекратились.
- А Люська твоя каждый вечер с московским дачником гуляет, - сообщил Золотой.
Сенька сделал Золотому яростный знак глазами, но было поздно.
- Правда? - спросил Родион. - А она мне звонила. И сказала, что вечером зайдет.
- Значит, все нормально, - быстро сказал Сеня, - мало ли с кем девчонка постояла пару раз около универмага.
Наивный Сенька думал, что оберегает друга от волнений. А Родион знал, что с Люськой все кончено. Ему нашептало подсознание, а ведь оно знает наперед все, что мы будем делать в течение всей жизни.
Родион читал принесенные матерью книжки. Все книжки были научно-популярные, безумно увлекательные. Даже ночью Родион читал тайком - с фонариком под одеялом.
Он чувствовал, что в его душе нарождается вторая любовь, более трепетная, чем любовь к Люсе Дорецкой.
- Привет!
Люся слегка загорела. Ее тонкие плечики стали пшеничными, а волосы - совершенно бумажными. На Люсе был белый сарафан с красными маками, длиной до полу. В руках она держала белый пакет.
- Пирожки с курицей, варенье вишневое, а это тебе почитать.
Люся была такая же, как до - до странного контакта в дачке, озвученного пением соловьев. Но Родион знал, что ВСЕ КОНЧЕНО.
Потом много раз в жизни он отмечал в себе способность знать заранее. Ничего экстрасенсорного. Просто чуткая психика.
- Садись, Люська. Я ужасно соскучился.
- Я тоже, - она поцеловала его в щеку. Ее обычный короткий котеночий поцелуй. Люся не влюбилась в московского дачника. Она вообще не хотела бросать Родьку. Но и она чувствовала, что какие-то проводочки между ними порваны - навсегда.
Родион не спросил про дачника. Люся приходила еще и еще - каждый день. Но больше не было ни одного французского целования, и ни Люся, ни Родион не вспоминали о своем интим-сеансе в дачке. Конечно, понимал Родион. Люся жалеет, что рассказала Роде свою отвратительную тайну. Она жалеет об этом больше, чем о ненужной ей близости с симпатичным, но нелюбимым мальчиком.
"Скорей бы уехать", - думал Родя.
Уехали они с матерью - как матери ребенка-инвалида, а вернее - как работнику районной администрации Никитиной Н.А. каждое лето выдавали путевку в анапский санаторий.
Родя Анапу и пляжный отдых не очень любил. Но в этом году ему не терпелось скорее оторваться от Люськи, забыть, не мучиться и не мучить Люську.
Он почувствовал необыкновенное счастье, когда лег на белый песок под розовым солнцем. Пело море, и спокойно могла расцветать новая любовь Родиона Никитина.
Это была любовь к Истории.
Получилось так, что все книжки, прочитанные Родей в больнице, и даже Люсина книжка, оказались историческими. Родион и прежде читал исторические романы, но литературная псевдоистория и История настоящая - это две столь же несхожие дамы, как панельная шалава и элитная актриса. Актриса, конечно, тоже спит за деньги, но далеко не со всяким.
Родион почувствовал, что родился не для Люськи Дорецкой, а для Истории. И она к нему благосклонна. Родион точно знал последнее, хотя, конечно же, История не могла сказать ему этого лично.
Он посетил Анапский музей древностей, потом анапский краеведческий музей, а потом встретил археологическую экспедицию.
Экспедиция была обычная - учебная. Студенты под руководством двух долговязых преподов днем выкапывали черепки древнегреческих ваз, продавали их наивным туристам как редчайшие экспонаты, а вечером на вырученные деньги дули анапское домашнее вино и отрывались на дискотеках.
- Что, пацан? Интересуешься экспонатами? - спросил чернявый студент.
Он показывал двум немолодым тетенькам черный осколок и терракотовую пробку.
- Нет, - ответил Родион, - в смысле, я интересуюсь помогать вам копать.
Студентам очень понравилась мысль о добровольной помощи. Они немедленно представили Родю руководителю. Руководитель млел от солнца и девочек-студенток в шортах (их было две на весь отряд). Ему было по фигу, кто станет копаться в неинтересном котловане.
- Да ради бога, - ответил он.
Конечно, Родя мог проводить на раскопках не более двух часов в день. Иначе мать восстала бы: все-таки, пыль, перегрев, перенапряжение. Но два часа в день дали Родиону очень много. Он узнал, как определять местонахождение фундамента древнего здания, как раскапывать самые ценные археологические объекты - древние помойки. Он самолично откопал целую горловину краснофигурного пифоса и помогал руководителю очищать и фоткать эту штуку.
- Безусловно, тебе нужно поступать на истфак, - сказал руководитель.
Безусловно, Родион так и сделал. Весь последний год в школе был подготовкой к этому поступлению. Бывает так, что спишь накануне важного события, и думаешь всю ночь, сквозь мутные сны - скорей бы кончилась эта ночь! скорей бы утро!
В этом сне Родион не замечал ни Люську, ни приятелей, ни астму, ни экзамены.
В начале июля он поступил на заочное отделение историко-архивного института. На очное мать его не пустила.
- В конце концов, если улучшится здоровье, можешь перевестись на очное - курсом ниже. В армию тебе все равно не идти.
Мать же устроила Родиона на работу. В районный архив, по будущей специальности. Зарплата маленькая, работа не физическая, тихо и тепло.
В общем-то, Родиона все устраивало. Он никогда не был экстравертом.
Глава 5.
В городе Деревцы было очень мало культурных заведений. Кинотеатр развалился еще в девяностые, когда в России шло два параллельных мощных процесса: все жизнеспособное росло, как на дрожжах, все умирающее - тлело и рассыпалось.
Превратились в прах остатки качелей-каруселей в единственном городском парке. И молодежный безалкогольный бар, открытый в знаменитом восемьдесят седьмом году, приказал долго жить.
Дом культуры и библиотека - страшные хрущевские двухэтажки, слоящиеся сырой штукатуркой, как-то выжили. Они были похожи на раковых больных, которых уже не лечат, а только колют им наркоту, чтоб не мучились. В Доме культуры проводили по субботам дискотеку. Жуткое мероприятие: в стельку пьяные дети вяло шевелятся в темноте, не снимая теплых курток и шапок.
Родион Никитин однажды забрел в этот кошмар с Сеней и Золотым. Постоял пять минут во мраке, пропитанном самогонным перегаром, и ушел с мыслями о полной деградации человечества.
Это было давно, еще в школе.
Теперь Родиону исполнился двадцать один, и дискотеки давно выпали из его мировоззрения. Так же, как Сеня, Золотой и Люся Дорецкая. Все они разъехались, все в больших городах, учатся очно в вузах.
Родион о них не скучал. У него была мечта: создать в Деревцах настоящее культурное учреждение. Музей.
- Тебе остался последний год учебы, - сказала мать, - а ты забиваешь себе голову такими проблемами! Ты знаешь, какие это хлопоты?
- Финансы! - сказал начальник отдела культуры. - В них все упирается. На ремонт Дома культуры денег не выпрошу. А ты - музей!
- Кредиты! - сказал глава администрации. - Это ж область должна финансировать, а они нам и так все урезали.
Родион ночами не спал, представляя себе будущие отделы и залы музея. Ведь у Деревцов была богатая история. От Батыева нашествия до операции "Тайфун" - все исторические события прокатились по этой местности.
Родион похудел и стал кашлять. Тем более, что стояла осень. Мелко-моросящая, брюзгливая, холодная.
- Родион, нас с тобой пригласили в субботу в гости! - сообщила мать.
- Зачем? - очень удивился Родя.
Они с матерью иногда ходили в гости, конечно. Но только к родственникам. А тут - надо было идти к маминой сослуживице. Мама, конечно, не докладывала своему Не-От-Мира-Сего-Сыну, но у сослуживицы была миленькая дочка двадцати двух лет, стеснительная, не посещающая пьяные дискотеки.
Мамы хотели свести и сосватать. Так во все времена устраивали браки для застенчивых людей.
Родя влюбится и забудет свои полоумные мечтания, думала мама.
Олеся, белокурая, пастельно-розовая и хрупкая, сидела молча и улыбалась шуткам своей мамы. Мама Олеси, белокурая, ярко-розовая и сдобная, угощала провинциальными праздничными блюдами. Салаты оливье и крабовый. Холодец, квашеная капуста и маринованная овощная смесь. Сыр, колбаса, ветчина, оливки. Картофельное пюре, котлеты, золотистые куриные окорочка.
Мамы выпили ликера. Олеся отказалась, потому что боялась в равной степени алкоголя, техники и тараканов. Родион тем более отказался, потому что от алкоголя у него начиналась одышка.
За окном хлюпала серыми соплями осень.
- А чем ты в свободное время занимаешься, Родион? - спросила мама Олеси.
- Читаю, - ответил Родион, - и пытаюсь создать музей.
- Музей? - удивилась мама Олеси.
Мама Родиона попробовала сменить тему, спросив о рецепте маринованной овощной смеси. Но Родион уже поставил свою любимую мелодию "Розовые мечты о музее". Вскоре у женщин заболели от нее мозги, зубы и сердца. Им хотелось убежать в осеннюю мокротень, в сырые деревецкие овраги - лишь бы не слушать Родькины "финансы", "кредиты" и "помещение".
- А что - помещение? - спросила вдруг застенчивая Олеся. - Вот напротив моей школы старый дом. Там всего две комнаты заняты какой-то ерундой типа собеса...
Родион страстно схватил Олесину руку и поцеловал. Олеся была второй женщиной, которой Родька поцеловал руку. Но ведь было за что!
Олеся преподавала географию и биологию в вечерней школе. Сама по себе вечерняя школа была колоритным заведением, и сыграла в жизни Родиона немалую роль, как позже будет видно. Но сейчас важнее был дом напротив.
Очень короткая справка. Барский дом, официальное название "Дом предводителя дворянства Свирского", расположен на центральной улице города Деревцы. Время постройки дома датируется приблизительно 1875 годом. После большевистского переворота 1917 дом был конфискован и передан Совету рабочих и крестьянских депутатов города Деревцы. Использовался в разные годы в качестве клуба, избы-читальни, начальной школы, Дома пионеров, отдела государственного страхования. С 1997 года используется частично ввиду отсутствия финансов на косметический ремонт.
Общая площадь дома – 200 м; . Один этаж. Количество внутренних помещений определить сложно ввиду отсутствия части перегородок между ними.
Никто не хотел отдавать Родиону старинный дом. Всем сразу же позарез понадобилось здание, о котором не вспоминали в последние двадцать лет.
- А где вы денег возьмете на ремонт?
- А мебель? Ведь для музея нужна специальная мебель?
Опять звучали слова "кредиты", и "финансы". Никитиной Н.А. даже выразили на работе сановное недовольство поведением ее сына. Мать не передала этого Роде. Родя вызывал ее беспокойство. Кашлял, привычно уже брызгал вентолин, с белокурой Олесей не встречался. А ночами печатал на пишущей машинке письма "наверх". В область и даже в Москву.
Опустим самую неинтересную часть: ноябрь, грязь пополам со снегом, очередная госпитализация, затянувшаяся на две недели.
Потом мать пришла к Родиону, держа в руке конверт с пластиковым окошком. В пластиковом окошке значился некий таинственный код. А глаза у матери были такие, словно она увидела живого Пушкина, или брильянт в сорок карат, или шаровую молнию в своей спальне.
- Родя! Тебе письмо из секретариата президента!
Родя нисколько не удивился. Человек, который ежедневно общается на равных с Александром Македонским, Жанной д' Арк и Петром Первым, не вытаращит глаза на скучное официальное письмо.
- Наконец-то, - сказал он, - я ведь им семь раз писал!
Старинный дом отдали в ведение музея, который срочно организовали, оформили и лицензировали, несмотря на полное отсутствие экспонатов. Родион Никитин получил сразу две ставки: директор музея и экскурсовод. Нашлись финансы, были выделены кредиты. В Москве заказали музейную мебель - витринки, шкафы, стенды. Маляры и штукатуры заполнили коридоры дома звуками своих нетрезвых голосов.
Родион не переносивший запахов краски и олифы, бегал среди рабочих, указывал, что и где делать. Мать поражалась, потому что всю жизнь считала Родю начисто лишенным практической сметки.
Местное правительство и население Деревцов стали Родиона Никитина побаиваться.
- Кто знает, от кого Наташка его родила! Может, он внебрачный сын большого человека!
Родион не слышал всей этой дури. Он давал объявления в местную газетку. Музею нужны экспонаты! Предметы старинного быта (прялки, утюги, посуда), старинная одежда, монеты и проч.
Приносили.
Пацан лет одиннадцати, крепко обчеканенный конопушками, приволок гильзу от немецкого снаряда. Бабки с окрестных деревень перли все подряд: горшки, ухваты, ржавые утюги, обросшие пятидесятилетней сажей, сарафаны, расшитые черно-красными узорами. Группа детей принесли подшивку газеты "Правда" за 1953 год.
- Там даже про смерть Сталина есть! Мы в старой церкви на колокольне нашли.
Смерть Сталина - на колокольне. Подобным сюрреализмом голова Роди была набита днем и ночью. Ему предстояло расфасовать барахло по векам и отделам. Очистить, привести в музейно-приличный вид и соответствующим образом описать.
- Не было у бабы забот, купила баба порося, - ворчал дед.
Вся терраска в доме Никитиных была завалена старьем, пропахшим мышами. Дед перешагивал через ступы и чугунки и тихо матерился.
- Родион Валерьич, а столик куда девать? - спросили малярши.
Столик обнаружился в последней, заваленной до потолка всякой рухлядью, комнатке старинного дома. Все время пока шел ремонт, его пихали туда-сюда. То в коридор, то во двор.
- Дайте-ка, я посмотрю, - сказал Родион.
Столик оказался секретером красного дерева. Работа шведской фирмы "Thornin" - клеймо сохранилось на внутренней поверхности стола. Тысяча девятьсот первый год. Родя стал открывать ящички. Все оказались пустыми, не считая того, что в верхнем отделении Родион нашел банку из-под пива "Балтика № 9".
- Хороший экспонат, - сказал Родион (о столе, а не о пивной банке).
- Чё экспонат, - отозвалась малярша Николаева, - его отшкурить, морилкой отделать, и хоть домой ставь. Хочешь, сделаю?
- Только не домой, а в кабинет директора, - согласился Родион. - Будет символично.
Он стал простукивать секретер тем способом, которым врачи изыскивают у пациента затейливую болезнь, а историки - у старинной мебели потайные ящички.
- Ага! - вскричал Родион.
Тетки-малярши, не успевшие еще похмелиться, нервно вздрогнули.
- Здесь секретный ящичек есть, - сказал Родион, - как бы его аккуратно вскрыть? Не хочется столик ломать.
Бабы возбудились на предмет золота-брильянтов, побежали искать и приперли молоток, зубило и ножовку. Они готовы были стол пополам распилить, но Родя уже вытащил из кармана складной нож. Нож подарил Золотой - как залог дружбы, которая не умрет.
Пришлось пробить внутрь заднюю стенку. Из темной норки запахло старым деревом и пылью. Родион сунул руку и стал извлекать вещи.
Лиловую ленту с крупным украшением в виде трилистника.
Толстую тетрадь в кожаном переплете.
Пару офицерских погон. Такие Родион видел только в фильмах, на белогвардейцах.
Пачку писем, перевязанных тесемкой.
- И всё? - недовольно выдохнули бабы. Николаева взяла лиловую ленточку и попробовала на зуб металлическое украшение.
- Это женская подвязка для чулка, - пояснил Родион, - застёжка бронзовая.
- Тьфу ты!
Теткам стало неинтересно. А Родиона колотила дрожь. Ведь жажда знаний - это все равно, что жажда наркотиков. Ломка. Родиону требовалось немедленно прочитать тетрадку и письма, исписанные удивительными каллиграфическими, не нашего века, почерками. Чернилами! С завитушками, росчерками, изящными P.S.! И на бумаге с водяными знаками...
Тут вошли двое. Белокурая Олеся и чернявая тетенька в очках, с очень короткой стрижкой.
- Родион Валерьич, - сказала чернявая тетенька, - выручайте! У нас историк умер.
- Кто умер? - Родион переводил взгляд с тетрадки на незваных гостей, и мысли у него скакали во все стороны, как рассыпавшиеся бусы.
Олеся и тетенька в очках подступили к Родиону и стали окучивать его непонятными фразами:
- Родион, это Анна Семеновна, директор вечерней школы.
- У нас историк умер, всю четверть без него маемся. Нет кадров.
- Часов немного! Всего два раза в неделю.
- А вам тут совсем рядом...
Родион согласился на страшную вещь - вести часы истории в вечерней школе. Два раза в неделю, с двух до семи. Он бы согласился сейчас валить лес в Восточной Сибири, лишь бы его оставили в покое.
- Родя, - удивленно сказала мать, которой уже позвонила Олеся, - а ты не много на себя навесил? Тебе еще госы сдавать!
Родион махнул рукой и поспешил к себе в комнату. Зажег свет. Раскрыл тетрадку в кожаном переплете.
За окнами падал снег. Романтическими пухлыми хлопьями.
Глава 6
16 апреля 1913 года.
Сегодня не происходило ничего необычного. Я вообще удивляюсь маминому совету - чтобы я вела этот дневник, записывала, как она выразилась "мысли и события". События так редко происходят в нашей скучной провинции. Наверное, на свете нет города, более серого и неинтересного, чем Деревцы.
Я получила пятерку по истории, четверку по русскому письменному и тройку по рукоделию. История мне всегда нравилась, потому что эта наука пробуждает воображение. В диктанте была тьма деепричастных оборотов, а я все время путаюсь с запятыми. Рукоделие - вообще чушь. Кому нужны в наше время эти пошлые вышитые платочки? Митя говорит, что уже через десять лет всю работу за людей будут делать машины. Он рассказывал, а ему рассказывал один учитель в их гимназии, что какой-то англичанин (фамилия на Б) изобрел машину, думающую и считающую за человека. В нее вставляют картонки с дырочками, и машина за секунды подсчитывает такие числа, что человеку и не снились. Это не банальный арифмометр, а какая-то совсем новая машина.
Митя всегда рассказывает умные вещи. И Котька тоже. Как жаль, что в Деревцах нет мужской гимназии, и мальчишки вынуждены учиться в губернском городе! Мне больше нравится дружить с мальчиками, чем с девочками. И в этом нет ничего зазорного, мама говорит - это нормально в моем возрасте. Пробуждаются чувства.
Интересно, что будет, когда мои чувства пробудятся окончательно?
Начальница сказала, что в конце учебного года, если "все будет достойно", она позволит нам устроить бал. Осталось всего две недели, а ничего еще толком не известно. Оркестр надо приглашать заранее. Правда, Якимович из шестого говорит, что у нее дядя служит в оркестре, и поэтому договориться ей - пара пустяков.
Она, к тому же, говорила, что Митя к ней неравнодушен. Но это вообще nonsence. Митя никогда не посмотрит на такую пошлую гусыню, как Якимович. Он вообще не очень-то увлекается девушками. Соня говорит, что я Митю ревную. Это просто смешно! Митя мне брат, и что с того, что мы не родные по крови? Мы выросли вместе, и я смотрю на Митю исключительно, как на брата. Впрочем, братьев тоже ревнуют. И мне не хочется, чтобы мой брат танцевал с гусыней Якимович, у которой ужасно толстые коленки и пятки. Это так вульгарно - толстые пятки!
P.S. Перечитала свою первую запись. Ну и дребедень!
Ладно, все равно этого никто, кроме меня не прочтет.
18 апреля 1913 года
Вот и в дневнике у меня нет никакого порядка - как вообще в жизни. Я ничего не записала вчера. И сегодня особенно нечего записывать. Завтра суббота. Девочки собираются идти в городской сад гулять. Но, во-первых, музыка начинается только после семи вечера, а нам в девять положено быть дома. И какой смысл идти на два часа? Вся публика получше собирается как раз к девяти. Соня сказала, что я строю из себя взрослую, и, мол, за два часа можно успеть нагуляться вволю. Не понимаю удовольствия ходить среди толпы разряженных рыночных баб и мамочек с детьми - а кто иначе может прийти в такую рань?
Может быть, я так раздражительна потому, что у меня начались больные дни? Откровенно говоря, это главная причина моего нежелания идти в сад. На лбу выступили отвратительные прыщики. Я пыталась прикрыть их челкой, но Францевна сразу стала делать замечания о недопустимых прическах. Странно, почему Морозовой можно ходить на уроки даже завитой, а мне нельзя прикрыть лоб челкой?
Соня как-то подслушала, Францевна и начальница разговаривали обо мне. Они говорили - одаренная, но эта одаренность опасна. Ведь она - внебрачная.
Какая чушь, сказала я. Все это выдумки местных сплетников. Мама давно сказала мне, чтобы я не обращала внимания на подобные инсинуации. И она показывала мне брачное свидетельство моих родителей. Да, они развелись за два месяца до моего рождения. Ну и что? Ведь мама была замужем, когда забеременела мною. Какое противное слово - забеременела. Даже писать его неприятно.
Мне бы не хотелось быть беременной. Тем более, что я знаю, от чего это происходит.
Как-то странно, что природа изобрела такой отвратительный способ размножения. А может быть, это во мне говорят предрассудки? Провинциальная косность. Я читала в газете, которую Аня привозила из Москвы, что есть женщины, выступающие за отмену предрассудков. То есть, против официального брака, и чтобы внебрачные дети были в одном положении с законными. Конечно, это непривычно, но в этом есть что-то привлекательное. Мне не нравится, когда нам говорят: "для девушки это неприлично". Значит, мужчинам прилично все, а женщинам ничего неприлично?
Очень неприятно также, что приходится скрывать свое недомогание, как будто это что-то стыдное и противоестественное. Жалко Дашу, которая вынуждена мыть полы, а у нее это состояние всегда очень болезненное.
- Даша, а разве нельзя от этого полечиться? Ну, какие-нибудь пилюли попить?
- Бог с вами, барышня, - ответила Даша, - какие ж от этого пилюли? Это так... бабье проклятие.
Мама говорит мне - полежи, во время этого лучше лежать. А Дашу заставляет прибираться и то и дело зовет ее: сбегай, сходи, отнеси. Впрочем, мама не знает, когда у Даши больные дни. Я знаю, потому что мы совпадаем, и еще потому что Даша мне доверяет.
И Соня мне доверяет. И даже Францевна доверяет мне помочь ей отнести наши дневники в учительскую.
Если мне доверяют, значит, я хороший человек?
P.S. Перечитала - еще хуже чушь, чем в прошлый раз. Господи, когда я повзрослею?
Р.P.S. А ведь две недели назад мне исполнилось семнадцать!!!
21 апреля 1913 года
Я ничего не писала целых четыре дня, да и Бог с ним, лучше писать, когда происходят какие-то события, чем всякую чепуху. Все эти дни я учила к экзаменам. Ведь экзамены не за горами, а я хочу сдать их хорошо. Честно говоря, я очень честолюбива, и мне бы хотелось сдать экзамены лучше всех в гимназии.
Страшно подумать, но я еще не решила, что я буду делать дальше, когда гимназия кончится. Вообще, удивительно и страшно - все, что когда-то кончится. Безусловно, страшнее всего думать о том, что когда-то кончится моя жизнь. Когда я думаю об этом, меня дрожь начинает бить. Почувствую ли я момент смерти? Как уходит из меня душа? Или никакой души нет, и я просто как будто усну навсегда? Но ведь даже во сне люди думают спутанными мыслями, видят сны. А как будет в смерти?
Не хочу умирать, никогда не хочу умирать!
И взрослеть тоже не хочу. Поступать на высшие женские курсы не вижу смысла. Я же не собираюсь быть ни учительницей, ни фельдшером. Говорят, в Москве есть даже женщины-адвокаты и женщины-врачи, но все это для меня непривлекательно. По-моему, очень скучно - адвокат.
Хотела ли бы я быть актрисой, как моя родная мать? Тоже нет. Любую ложь я не люблю, а театральная игра - это же ложь.
Соня хочет быть машинисткой в каком-нибудь столичном учреждении. Она считает, что это очень шикарно - ходить на службу в учреждение типа департамента или банка, красиво одеваться, печатать, жить отдельно от родителей. Только кто ей это позволит? Ее родители гораздо более консервативных взглядов, чем мои. Папа, думаю, был бы не против, если бы я захотела служить в конторе. Только я не хочу.
Я сама не знаю, чего я хочу.
22 апреля 1913 года
Сегодня приехал Дитц. Я очень люблю Дитца, потому что он не такой, как все. Соня говорит: все люди разные, все - не такие как все. Но это чепуха. Большинство людей живут постоянно в одном и том же скучном мире. Они просто помешаны на том, чтобы все было "как обычно" и "как положено". Завтрак, обед, чай. Служба, гости, газеты, крокет. Светская болтовня... ненавижу светскую болтовню. Может быть, я просто еще глупая и не могу найти тем для разговора, но даже эти темы мне противны.
Дитц, во-первых, никогда не зовет меня "Белла" или "Белочка", "Бельчонок", как это делают все на свете. Он говорит только: "Изабелла". Ведь у меня красивое имя, на самом деле. А не какой-то там Бельчонок.
Во-вторых, Дитц не живет на одном месте. Он ездит по свету, и всегда знает массу интересных вещей. И подарки его - это не банальные альбомчики, конфеты и духи.
В этот раз Дитц привез мне Вечный Календарь. Черный круг, на полях - знаки звезд и планет, сделанные в средневековом стиле.
- Что это? - спросила я.
- Это - Вечный Календарь. По нему ты можешь определить, какой день недели будет даже через сто лет.
- А сто лет назад? - спросила я.
- Даже тысячу лет назад.
Я стала переводить стрелки календаря и определять, в какой день недели была Куликовская битва, а в какой - крестоносцы взяли Иерусалим.
- Все равно это все неправильно, - сказал папа, - ведь тогда был другой стиль летоисчисления.
Вот так взрослые умеют все портить.
- А почему знак Льва отмечен крестиком? - спросила я у Дитца.
- В августе следующего года начнется страшнейшая война, - ответил он.
Мы с мамой нервно засмеялись. А папа спросил - откуда такие точные сведения?
- В Санкт-Петербурге есть поразительная гадалка, - рассказал Дитц, - кажется, мадьярка или румынка. Совсем обычная с виду, никаких там шарлатанских амулетов. К ней все ходят сейчас за предсказаниями.
- И с кем же будет война? - спросила я.
- Белла, деточка, ну, о чем ты? - сказал папа. - Это же полная чушь. Антон, ты инженер, а веришь средневековым бредням.
- Судя по положению дел в политике, война, действительно, будет, - сказал Дитц (мне, а не папе), - и, конечно же, с Германией.
- Германский император - кузен нашего императора, - возразила мама, - немыслимая ерунда.
- Все исторические события, будь они предсказаны заранее, показались бы немыслимой ерундой, - усмехнулся Дитц.
Дитц совсем некрасивый, и ему уже за тридцать. Но бывают такие моменты, когда мне кажется, что я него влюблена. Потому что он - умный, он сильный, и он умеет сказать то, чего другие боятся.
- А тебе лично она предсказала что-нибудь? - спросила мама.
- Так это именно меня лично и касается, - ответил Дитц, - гадалка сказала - в августе следующего года начнется страшнейшая в мире война. За первый год этой войны погибнет больше людей, чем во всех предыдущих войнах на свете... и вы погибнете в этой войне, господин Дитц.
Он это так спокойно сказал, а мама и я вскрикнули.
- Ничего страшного, - засмеялся Дитц, - в конце концов, это еще надо проверить. Ведь она всего лишь гадалка. А про меня всегда говорили, что я - немецкий шпион!
Он смеется, а мне все равно страшно. Я посмотрела на красный крестик в созвездии Льва. А если бы мне вот так напрямую сказали, когда я умру? Я бы с ума сошла от ужаса.
24 апреля 1913 года
Вчера Дитц подарил мне еще и книгу. Он подарил ее тайком, когда родители не видели и сказал:
- Почитай-ка, Изабелла. Родители никогда не позволят тебе читать такие вещи. Потом, возможно, ты прочтешь, но будет уже неинтересно.
- Почему? - спросила я.
- Потому что есть время разбрасывать камни и время собирать камни.
Дитц любит говорит всякими мудрыми шутками или веселыми мудростями... не знаю, как правильнее.
Я выучила уроки, сказала Даше, чтобы заправила лампу - я хочу почитать на ночь подольше.
Потрясающая книга! Я читала ее до часу ночи, и сегодня у меня на уроках все плыло в глазах. Слава богу, никто из учителей меня не вызвал. Я бы взяла книгу в школу и читала на переменах, но она, действительно, не из того сорта, что дают читать девушкам.
То самое, о чем я уже писала - "для девушек неприлично"!
Автор французский, Ги де Мопассан. Очень много о падших женщинах. То, чего я даже не подозревала. Безусловно, это омерзительно, что мужчины спят за деньги с этими женщинами. Почему-то мне противнее мужчины в данном случае. И Мопассану тоже были противнее мужчины. В "Доме Телье" всех буквально девушек становится жалко. А про "Пышку" я и не говорю - я плакала над нею, даже Даша услышала и пришла спросить, не болит ли у меня что.
"Жизнь" я не успела дочитать. Сегодня придется выспаться, иначе завтра я буду совсем больна.
Почему Дитц сказал: "Потом, возможно, ты прочтешь, но будет уже неинтересно"?
26 апреля 1913 года
Я дочитала Мопассана и дала книгу Соне. Соня читает тайком, обернув книгу обложкой для учебников, с серебряными звездами и наклейками: розочками, ангелочками. Ее родители в жизни не позволили бы Соне читать такое. Они даже не рассказывали ей заранее, что у девушек бывают больные дни. У Сони началось в гимназии, прямо на латыни. Если бы еще на французском, где преподает Эмма, а то у Петровского! Соня сидела бледная, как больная, и даже не понимала, что с нею происходит.
"Что с тобой?" - написала я на промокашке.
" Что-то страшное. Кажется, из меня что-то течет. Но это не то, что ты думаешь."
"Сонька, я не думаю, что ты описалась. Я думаю, у тебя начались месячные".
"Что?"
По этому "что" было понятно, что Соня в пятнадцать лет не знает, что такое месячные. Кошмар! Мы досидели с нею так до перемены. Потом дождались, чтобы девочки вышли из класса, и я увидела у Сони довольно большое пятно на платье. Слава богу, была осень, и Соня смогла, надев пальто, без позора добраться до дома. Я сказала Францевне, что у Сони внезапно начались больные дни. Францевна поморщилась:
- Изабелла, когда вы поймете, что о таких вещах не говорят вслух!
Опять - "для девушек неприлично"!
Мать Сони - круглая идиотка. Она и дальше ничего не рассказала Соне о месячных. Только научила ее пользоваться тряпками и ватой, и все! Пришлось мне объяснить Соне весь природный смысл этого явления, то, что я знаю от мамы и Даши. Бедная Сонька! Она высокая, худая и блондинка, а у таких девушек развитие позднее, сказала моя мама.
А я маленькая и брюнетка, поэтому проклятие на мне с 12 лет. Так Даша называет - проклятие.
Как ни печально, некоторых вещей я тоже не понимаю. И не могу спросить у родителей. В "Жизни" Мопассана героиня обманула мужа, сказав, что беременна, а сама беременна не была. Он "перестал опасаться", и она в самом деле забеременела. Я не понимала этого фрагмента, и не могла спросить у мамы. Я чувствовала, что за этим какая-то взрослая грязная тайна. Я спросила у Даши.
- Так это он раньше старался в жену не кончать, - объяснила Даша, - а когда она его обманула, перестал бояться.
Даша объяснила мне всю эту гадость. Я считаю, что это гадость, потому что неестественно. Это обман природы и самих себя.
- А почему, вы думаете, у богатых людей мало детей, а у крестьян - по десятку? - спросила Даша. - Мужики - они ж тёмные, они никаких способов не знают.
У моих родителей тоже двое детей (себя я не считаю в данном случае).
Как это противно, что я думаю такие вещи о своих родителях.
Но Мопассан молодец, что написал обо всем этом. Он был смелый, и говорил правду об всем, что есть на свете - высоком и низменном.
- Родион! Родя! - мать выдернула тетрадку из рук Родиона. Это был единственный способ вернуть его в наш мир.
- К тебе Олеся.
Родион вскочил, обдернул покрывало на диване. Олеся пришла такая свежая и сияющая - в пастельно-розовом костюмчике, золотой кулончик на шее, аромат духов "Эйвон" (если честно, напоминающий запах известки). Родиону стало слегка стыдно за свои мятые треники и выгоревшую толстовку.
- Привет. Не помешала?
- Нет.
Олеся смотрела на тетрадку в кожаном переплете взглядом, который Родин дед охарактеризовал бы "как ворон крови жаждет":
- К экзаменам учишь?
- Нет. Я это нашел в барском доме.
- Правда? И что это?
Олеся хотела цапнуть лапкой с французским маникюром. Родион почувствовал почти физическую боль от мысли, что Олеся возьмет дневник Изабеллы.
- Не трогай, пожалуйста. Это лежало больше ста лет. Мало ли какие бактерии.
- А ты сам не боишься?
- Я протираю руки спиртом каждые десять минут.
Нелепая ложь была легко принята.
- А о чем там написано?
- Это просто дневник. Семнадцатилетней девушки, гимназистки.
- Про любовь?
- Про любовь пока ничего нет. Простое: о семье, о друзьях, об учебе, о всяких житейских мелочах. Про месячные, например.
Олеся покраснела пятнами и полосами. У Роди так проявлялась аллергия на лимоны.
- А я вот тебе принесла календарно-тематическое планирование. Это жена Петра Григорьича передала, покойного историка.
" Понятие о неприличном для девушек за последние сто лет мало изменились", - подумала Родион. И стал листать конспекты покойного историка.
Глава 7
4 мая 1913 года
Сегодня мы ездили на пикник. Все чаще мне кажется, что я - взрослая, а мои родители и прочие солидные люди - на самом деле дети. Их увлекают и радуют вещи, которые для меня давно стали нелепыми. Мама и ее подруги так визжали и дурачились, расстилая коврики и раскладывая снедь, словно им по десять лет. Я стояла в сторонке и старалась не смотреть ни на дам, ни на господ, которые дурачились еще пуще.
- Между прочим, холм, на который вы смотрите - это древнее селище, - сказал Георгий. - Просто оно еще не раскопано и не описано.
- Откуда вам это известно?
Я не очень люблю Георгия. Он не взрослый, на мой взгляд - заканчивает университет, на пять лет старше меня. Но строит из себя взрослого, москвича, иностранца, декадента - все вместе.
- Я ведь историк. На взгляд могу отличить искусственный холм от природного. Под этим слоем весенней травки и влажной земли, Беллочка - кусок жизни наших предков, их дома, их посуда, оружие, даже детские игрушки...
- Почему же вы не возьмете и не раскопаете?
- О, это очень сложное дело - требуется разрешение министерства на раскопки. И нужно много денег, деточка, финансов.
За то, что он назвал меня деточкой, я готова была его убить.
А мама и Антонина Львовна, мамаша Георгия, улыбались нам от своих корзинок с едой так слащаво, что мне захотелось не просто убить Георгия, а уничтожить каким-нибудь мучительным способом.
- И вообще, история - достаточно скучная наука. Все в этом мире надоедает, - сказал Георгий.
Но он не успел продолжить свою нудную речь. Меня спас мой верный Дитц. Он бросил в меня мячом и крикнул:
- Изабелка! Лови!
Я не поймала мяч - он попал мне в плечо. Но я не обиделась на Дитца. Я схватила мяч и запустила им Дитцу в голову. И мы стали швырять мяч, смеяться и убежали от всех далеко. А потом я рассказала Дитцу про селище. А Дитц сказал, что вчера только проводил разведку местности - ведь как раз здесь рабочие Дитца будут прокладывать дорогу. И никаких селищ тут нет. Это - обыкновенные холмы.
- Плохо учится твой Георгий!
- Никакой он не мой. А зачем здесь строить дорогу?
- Правительственный заказ. Дорога будет соединять Деревцы с ближайшим железнодорожным узлом. Правительство в этом году много дает заказов на дороги. Россия сейчас очень богата.
- Правда?
- Я читал в "Дейли телеграф", что Россия сейчас - самая богатая страна в мире.
Мне стало неописуемо приятно, и я сказала:
- Ну, вот, а ваша глупая гадалка говорит, что война будет.
- Изабелла, запомни, - серьезно произнес Дитц, - как раз на богатых всегда нападают.
Мы вернулись на прежнее место. От воздуха и беготни с мячом аппетит у меня разыгрался, и мне было даже безразлично, что со мною рядом посадили Георгия. Я обожаю пирожки с капустой и грибами, которые готовит наша Настя. И еще было много вкусного, и всем налили по рюмке сладкого вина. Мне тоже.
От вина стало так радостно, и я забыла про разговор с Дитцем про войну, и про то, что Георгий противный задающийся дурачок. Мы стали играть с Георгием в серсо, и мне было радостно просто потому, что кольца летают, что небо синее, что я такая ловкая, и скоро наступит лето.
Георгий отобрал у меня рапиру и побежал в березняк. Безусловно, нарочно, потому что я догнала его, а он немедленно прижал меня к дереву и поцеловал.
Меня уже целовал в прошлом году Роговский, реалист из седьмого, у них большой дом напротив Казанской церкви. Это было в гимназии, на балу. Тогда мне понравилось меньше. Странно, потому что Роговский гораздо симпатичнее Георгия.
Наверное, это от вина.
Я тоже поцеловала его. Мы целовались так, как взрослые целуются. Я видела - Лина Акудина с тем офицером у нас на даче, и моя Даша со своим Саней. Я много видела поцелуев, и наверное, сама по себе научилась.
Теперь стыдно за это. Ведь Георгий мне совсем не нравится. Еще вообразит, что я в него влюбилась.
У Родиона появилось зудящее желание немедленно побежать в архив, найти там сведения о строительстве дороги в 1913 году и список работников, если найдется.
В дореволюционных документах часто встречаются фотографии. На толстом картоне, совсем чуть-чуть пожелтевшие. Вдруг там найдется фотография Дитца...
Семью предводителя дворянства Свирского Родион уже искал - ничего. Осталось только официальное сообщение, написанное чернильным карандашом на листке из старинной ученической тетради. О том, что помещик Свирский в декабре 1917 года выбыл со всем семейством в эмиграцию, и дом отчужден Советской властью. Подписано: член совнардепа Емельянов И.
- Родя, ты собираешься? - крикнула мать, - уже полвторого! У тебя сегодня уроки в вечерней школе!
Роде пришлось положить Изабеллин дневник на тумбочку, надеть куртку, ботинки и шапку и отправиться в школу.
В первый раз.
Шел веселый снежок. Кружевные хлопья завешивали узкие деревецкие улочки волшебными пологами. Белые кусты, пушистые деревья. Родион шел и думал, что вот по этим улицам Изабелла ходила в гимназию, вот на этом месте был городской сад, где играл вечерами оркестр... Снег и тишина, заледенелый пруд, промчавшийся серебристый Рено, старуха с двумя сумками, край серого неба, по которому кружили мелкие точки-вороны, Изабелла в голубом пальто с пелеринкой, грузовик, полный силоса, пегая собака - все слилось, завертелось и вновь распалось на части и частицы. История, подумал Родион. История - это великий океан, по которому все мы плывем к одному и тому же порту. Кто уловил течение волн истории, тот счастлив. Сейчас я попытаюсь рассказать об этом детям!
Он вошел в полутемное помещение. Анна Семеновна, Олеся и еще пара педагогов (среди них был и пожилой мужичок с яйцеобразной лысой головой) дружно встретили Родиона.
- Идемте в учительскую!
- Повесьте курточку вот здесь!
- Хотите чаю? Звонок только через двенадцать минут!
Родион внимания к себе не стеснялся. Привык (в больницах и санаториях).
- Погода сегодня хорошая, - сказал он, - падающий снег наводит на философские мысли.
Про философские мысли педагоги умышленно пропустили.
- Вот здесь карты, - Анна Семеновна показала шкаф, и Родион подумал, что карты, судя по их внешнему виду, остались еще из Изабеллиной гимназии.
- Вот учебники. А у НИХ учебники есть. А кто скажет, что нет - сразу два в журнал. Вы ИМ не верьте, ОНИ такие твари. ОНИ сразу захотят вам на шею сесть. А вы чуть что - два в журнал. ОНИ этого боятся.
Родион никак не возразил, хотя подумал, что, говорить о людях "твари" более, чем некрасиво...
Он вошел в класс. Рассохшаяся дверь насмешливо скрипнула. В классе было очень тепло. Топилась печка.
Пол был щелявый, и тоже ехидно повизгивал под Родионовыми ботинками.
- Здравствуйте, - сказал Родион, - вас, наверное, предупредили? Я буду замещать уроки истории до конца учебного года.
Было тихо. Тинейджеры с большим интересом смотрели на Родиона.
Очень короткая справка. Деревецкая очно-заочная вечерняя средняя школа. В школе действуют 8, 9, 10, 11 и 12 классы. Средний возраст обучающихся - 15 - 20 лет. Контингент обучающихся: подростки и молодежь, не получившие по каким-либо причинам образование в общеобразовательной средней школе. Как правило, основной причиной является слабая успеваемость по учебным предметам и девиантное поведение.
Занятия осуществляются по гибкому графику, 3 раза в неделю, с 14.00. до 19.00. Изучаются основные предметы: русский язык, литература, алгебра, геометрия, история, география, биология, химия, физика.
В школе работает 5 преподавателей. Обучается 112 человек.
- Здрасте, - ответило несколько голосов. Родион увидел, что класс битком набит, и удивился. Он всегда думал, что "вечерку" посещают "мертвые души".
Пара пацанов сидела в куртках и шапках, несмотря на жару в классе. На первой парте были два совсем маленьких - наверное, лет по четырнадцати. А около печки вытянул в проход ноги сорок шестого размера юноша по виду возраста Родиона.
Девушек было мало. Примерно треть класса. Все - ярко накрашенные, в крупных серьгах. Все до единой редкостно уродливые.
Кроме одной. Родион увидел ее сразу, едва вошел, и боялся смотреть на нее открыто. Она вонзила в него глаза. От таких глаз не убежишь. Острые, яростные, ледяные и жгучие одновременно.
"Боже мой", - подумал Родион.
Он уже знал свои ощущения при влюбленности.
Это было сильнее, чем к Люське, сильнее, чем к Истории.
- Я посмотрел журнал. Вы остановились на тридцатых годах двадцатого века. Что вы помните об этом времени?
- Ни черта не помним, - сказала посреди тишины девушка с ледяными и жгучими глазами, - Григорьич приходил бухой и орал на нас весь урок.
Тинейджеры захихикали. Посыпались какие-то реплики. Вот теперь стало отчетливо видно, что это подростки с плохой успеваемостью и девиантным поведением. Смех как ничто другое раскрывает сущность человека.
- Хорошо, - сказал Родион, - тогда я начну все сначала. Открывайте тетради, пишите тему...
У Родиона голос был глуховатый. Но когда он начал рассказывать, трудные подростки погасили дебильный смех. В глазах у них сначала появилось дружное недоумение, потом - интерес, затем вспыхнул настоящий восторг. Они смотрели на Родиона как дикари на шамана.
Ничего особенного в Родионе не было. Просто до этого урока (не отвечающего никаким требованиям методики, между прочим) десятый класс слышал только сплетни, изложенные на смеси мата и жаргона - дома, и обличительные монологи, пересыпанные словами: "дебилы", "имбецилы" и "отморозки" - в школе.
- Ну, все, - сказал Родион.
Он был в эйфории. Никогда и никто не слушал его так долго, внимательно и восхищенно.
- Запишите задание в дневник. Параграф двадцать третий...
- А можно его не читать? - спросила та, в которую Родион влюбился.
- Почему? Вам не понравилось? - растерянно спросил он.
- Мне понравилось. Я все с вашего рассказа запомнила. Я не хочу эту уродскую книжку читать.
Родион почувствовал, что эйфория его перерастает в приступ удушья. Слишком много адреналина, слишком много счастья - пора брызгать вентолин.
Десятый класс встал, чтобы перейти на другой урок. Родион увидел красавицу в полный рост. У нее были ноги манекенщицы. У нее были белокурые волосы до талии. А талия - словно она с десяти лет носила корсет.
Господи, подумал Родион, я пропал.
Глава 8.
12 мая 1913 года
Мы с Соней зашли сегодня в храм. Поставили свечки, потому что через три дня начинаются экзамены. Я знаю все теоремы по геометрии, но с задачами у меня проблема. Никогда не умела хорошо их решать. Надо бы позаниматься с каким-нибудь репетитором. Но наверное, уже поздно.
Даша сказала, что выходит замуж и, наверное, не будет у нас работать. Я очень расстроена, потому что Дашу я знаю с детства, я к ней привыкла.
- Послушай, но я же никуда не уеду, - сказала Даша, - я здесь буду жить, в Лисовом переулке. Тебе из гимназии по дороге, будешь ко мне заходить в гости.
Они с Саней собираются жить в доме Саниной бабушки. Он стоит пустой после бабушкиной смерти. Я там бывала пару раз - ходили с Дашей собирать вишни и сливу. Хороший домик, и Дашин Саня хороший, хотя он простой рабочий со спичечной фабрики. По-моему, он воспитаннее Георгия в сто раз.
- Почему женщина не может быть замужем и работать? - спросила я.
Даша обняла меня и сказала мне на ухо, что она бы и повременила - у Саньки пока жалованье небольшое, вот с осени его сделают мастером, тогда жалованье повысят. Но она "попалась", поэтому тянуть со свадьбой будет неприлично.
- Попалась - это как?
- Ребеночка жду.
Мне стало страшно и радостно. Подумать только, у Дашки будет ребенок! А ведь она всего на два года старше меня.
- Ты меня не презираешь? - спросила Даша.
- За что?
- За то, что я до венчания...
Я про это и не подумала.
- По-моему, никто не имеет права никому указывать в таких вещах.
Даша вздохнула и сказала, что указчиков всегда найдется много, и будут пальцами показывать и всякие гадости сочинять.
- Как вот про твою мать.
- Про мою мать?
- Про родную то есть, которая была актриса.
- Я никогда ничего такого не слышала.
А Даша слышала, и не от кого-нибудь, а от моих родителей. Мама неоднократно беседовала про это с тетей Женей, и с Клавдией Михайловной. Лариса была взбалмошная еще с института. Мама дружила с нею, восторгалась, потому что Лариса была красивее, умнее и развитее во всех отношениях. И побаивалась. Потому что Лариса была отчаянная. И с этим французом у нее закрутилось-завертелось уже в Смольном. Записки, подарки, и каждые выходные она обманывала начальство, говорила, что идет в гости к Овсянниковым (мамины родители), а сама бежала к французу.
- Я раньше и не знала, что у тебя отец - нерусский, - сказала Даша.
- Но ведь у меня фамилия - Сорель, и имя нерусское.
Мне было не по себе оттого, что Даша передала мне эти сплетни. Как друг она, пожалуй, не должна была их передавать.
- Мне тебя всегда было жалко, ведь ты, на самом деле - сирота. Госпожа Свирская тебя удочерила, потому что стыдно было отдать ребенка лучшей подруги в приют. Не любила она твою маманю. Завидовала ей. Это по всем словам ее понятно.
- Зачем же дружить - если не любишь и завидуешь?
- Э, Беллочка, как раз из зависти чаще всего дружат...
Я думала над всем этим очень долго. Свирские меня вырастили, и я не могу думать о них плохо. И все-таки, мне захотелось найти кого-нибудь из своей настоящей родни. У матери никого не было, ее родители умерли, когда она была маленькая, и друзья простроили ее в Смольный институт. Но ведь у отца, наверное, остались родители, братья и сестры во Франции.
Надо спросить об этом у мамы. Попробую, если наберусь смелости.
Родион стал перебирать письма, которые нашел вместе с дневником Изабеллы. Часть писем была от Свирского Д. И., адресована м-ль Сорель И. Были и письма наоборот - от Сорель И. г-ну подпоручику Свирскому Д.И.
Пара писем была от Свирского Д.И. г-же Свирский А.Л.
Но большинство писем в пачке предназначались м-ль Сорель И. от неизвестного пока Родиону г-на Оленева Б. А. В одном из них Родион нащупал толстый прямоугольник. Огромная удача - фотография!
В витой рамке были двое: очень красивый молодой человек в белых брюках, белой рубашке и белых теннисных туфлях и девушка в белом платье и летней шляпке с широкой лентой. Оба были с теннисными ракетками в руках.
Родион не верил своему счастью. Неужели эта девушка - Изабелла Сорель?
Он прочитал письма, хотя дал себе клятву не трогать писем, пока не прочитает дневник до конца.
"Бельчонок, привет, милая! Не мог удержаться и пишу тебе, не получив пока ответа. Потому что фотографии наши готовы, я сам их проявлял и ретушировал, так, чтобы тени от деревьев не портили наших лиц.
Ты очень хорошо получилась, как живая. Отвечай скорее, потому что я уже страшно скучаю, и даже разговариваю с тобой вслух, что наверное, выглядит странно со стороны.
Целую. Всегда твой Б."
У Изабеллы было изящное, типично французское личико: большие глаза, большой рот, вздернутый носик. Конечно, она и вполовину не была так красива, как девушка из вечерней школы.
Какой же я остолоп, подумал Родион. Я роюсь в пыльных бумажках, ищу фотографию давным-давно умершей. А узнать имя живой у меня не хватило ума.
Эх!
14 мая 1913 года
Я набралась смелости и заговорила с мамой о своей французской родне. Начала издалека.
- Мама, скажи, а от чего умер мой отец? Я знаю, что они разошлись с моей матерью до моего рождения.
- Он и умер до твоего рождения. От аневризмы.
- Что это такое?
- Крупный сосуд лопнул, так нам объяснили врачи. Он много пил, а это, как ты понимаешь, неполезно для здоровья.
- А его родственники?
- Что - родственники?
- Они не интересовались его женой и дочерью, то есть мною?
- Честное слово, я и не знаю, были ли у него родственники. Нет, верно были - Лариса говорила, кажется, в городе Дижон у него живут сестра и брат. Лариса писала им о смерти Ноэля. Но я никогда их не видела. Хоронила Ноэля Лариса, конечно же.
- А адреса не сохранилось?
- Зачем они тебе, девочка?
Я не могла объяснить, не могла раскрыть своих нехороших мыслей маме. Все-таки, она меня воспитала. Мне все равно, как она относилась к моей матери. Я знаю, что она любит меня, это главное.
Я не уверена, что мои родные родители любили меня так, как любят Свирские. По-моему, они любили только самих себя. До меня им не было дела.
Как это противно, все-таки. Когда твоим родителям нет до тебя дела.
15 мая 1913 года
Я сдала геометрию на пять!!!
Настроение великолепное. Погода восхитительная. Ничего не хочется писать. Хочется мороженого, и еще - пойти и примерить платье, которое шьют мне к балу. Мама сказала - неважно, будет ли бал в гимназии, дома она устроит праздник в честь окончания - моего и Митиного.
Митя звонил с телефонной станции. Он тоже сдал первый экзамен на пятерку.
Скорей бы все это кончилось!!!
20 мая 1913 года
Даша вышла замуж. У меня теперь новая горничная. Ужасно противная, по-моему. Ее зовут Ксения. Мама зовет ее Ксюша. Имя совсем ей не идет, потому что Ксюша - это что-то легкое и пушистое. А она толстая, прыщавая и подхалимка при этом.
- Барышня такая красавица!
Это она говорит мне по пять раз на дню.
Она носит турнюр, который весь скрипит, душится поддельными французскими духами, читает переводные французские романишки - короче, строит из себя "даму".
- Так она же городская, - сказала про нее Даша, - а я что, лапоть деревенский.
Даша уже хозяйничает у себя в домике. Я прихожу к ней и учу к экзаменам под вишнями. Так дивно, и не хочется домой, и борщ Дашин вкуснее, чем наш домашний. И еще я много думаю о посторонних вещах - не об экзаменах, не о Митином скором приезде, и даже не о празднике в честь нашего с Митей окончания.
Я думаю о деревне, куда мы поедем на все лето, как обычно. Там всегда было прекрасно. А в этом году - у меня есть предчувствие - будет лучше всего.
Скорей бы все это началось!!!
P.S. Дашу ужасно тошнит. Оказывается, это так сложно - вынашивать ребенка. О боже.
P.P.S. Перечитала свои записи. Уже не такой детский лепет как в начале. Но, все-таки, очень глупо. Наверное, женщинам не дано писать. Все знаменитые писатели - мужчины.
Кажется, я хочу быть писателем?!
- Укротитель наш явился! - радостно приветствовали Родиона в учительской.
- Почему укротитель? - спросил Родион. Он снял очки и протер их - запотели с мороза. Олеся быстро налила ему чая. Электросамовар в учительской кипел день-деньской. На блюде всегда имелись сушки, дешевое печенье и карамельки.
- Вы же ИХ просто околдовали своей историей! - воскликнула химичка Вера Алексеевна.
- Они только про историю и говорят, - подхватила Олеся.
- Прямо хочется к вам на урок прийти, послушать, - завершила директриса.
Родион не мог понять - искренне это говорилось или в виде насмешки. Голоса были театральные. Жесты и интонации - актерские. С закатываньем глаз и вращением кистями рук.
- Я ничего плохого не сделал, - сказал он, - я просто рассказывал.
- Во человек, - показал на Родю (снова актерским жестом) математик Юрий Палыч, - сколько души! Рассказывает этим ублюдкам. Как будто от них спасибо дождешься.
Родион так и не понял - хвалили его или ругали. Хлебнул пару раз чаю, взял журнал и пошел в класс.
В классе Родиона шарахнуло по лицу невыразимо противным запахом.
Пахло: вяленой рыбой, дешевым плавленым сыром, сигаретным дымом, потными носками. Все эти составные скреплял острый смрад самогонного перегара.
Тинейджеры сидели, воткнув носы в горловины свитеров. Красавицы с ледяными и жгучими глазами здесь не было - это был другой класс. Девятый.
- Ребят, вы бы хоть форточку открыли, - сказал Родион.
- Мы открыли, - ответила девочка с плоским личиком и плоской грудью, - не помогает.
- Милютин со свадьбы пришел, - сообщил парнишка по прозвищу Жучок, - сестру пропивал. Около школы сблевал. И до сих пор никакой сидит.
Семнадцатилетний Милютин, типичный дебилоид с виду, сидел около самой печки. Он пытался не спать и не блевать, судорожно сглатывал подкатывающую рвоту, икал и натужно улыбался.
- Зачем же он пришел? - спросил Родион. - Пусть домой идет.
Девятый класс загалдел - стали рассказывать, что директриса обещала выгнать Милютина за пропуски. Он пришел через силу. Сегодня всего три урока. Палыча можно уговорить, чтоб не выдавал Милютина. Он дядька простой. Сам, бывает, такой приходит... Химичка Алексевна ничего на уроках не замечает - она даст сборники задачек, а сама будет весь урок читать женские журналы. Реакцию Родиона школьники еще не знали.
- Но с ним же в одном помещении находиться невозможно, - сказал Родион, - знаете что? Вот вам двоим ключи от музея. Идите туда и пусть он там поспит. А директору я скажу, что послал вас искать материалы по старым газетам. Если спросит.
- Клёво! - воскликнул Жучок. - Милютин, подъем! Пошли в музей!
Директриса про Милютина и не вспомнила. На втором Родином уроке она вообще сунула в класс голову и приказала, чтоб юноши шли колоть дрова, а девушки - мыть стены в коридоре.
Класс недовольно заныл.
- А кто будет выступать, может сразу прийти ко мне в кабинет за справкой! О том, что прослушал курс восьми классов!
Родион несколько обалдело посмотрел на пустые парты.
- А мне что делать? - спросил он директрису.
- А вы идите домой, Родион Валерьич. Я ИХ сегодня со всех уроков отправлю на работу. Не забудьте только оценки поставить.
- Какие оценки?
- За дрова. Всем пятерки, а девкам - по четверке. Они и на четыре не наработают.
Родион пошел не домой, а в музей, думая, что в педагогике, наверное, загадок больше, чем в истории. И разве ему постичь их с первых дней.
" Я же не собираюсь работать в вечерней школе всю жизнь. До лета - и до свиданья".
В музее Милютин мирно спал на диване, который пожертвовал приятель Родиного деда. Диван был работы начала двадцатого века, только обивку заменили советской полосатой бязью. Родион поставил его в зале "Быт русских помещиков конца XIX - начала XX века".
А ведь, скорее всего, это была спальня Изабеллы Сорель, подумал Родя. В этой нише, конечно, стоял не полосатый диван, а белоснежная кровать, а над кроватью были полог и ночник в виде грозди тюльпанов...
- Я здесь пока подмел и все барахло от пыли вытер, - сообщил Жучок, - здесь у вас прикольно, Родион Валерьич. А те гранаты не взорвутся?
- Нет, они пустые, - ответил Родион.
- А старую посуду надо пастой Гойя отчистить. Хотите я вам принесу пасту и почищу?
Родион смотрел в окно. На бывший помещичий сад падали крупные хлопья снега. Пробежала по снегу кошка.
Старый дом спит в безвременье, так же, как его бывшие хозяева.
"Как странно. Я тоскую по той, которая умерла. И снова не узнал, как же зовут живую".
Глава 9
24 мая 1913 года
Осталось два экзамена!!! Еще год назад я не поверила бы, что так легко и просто сдам выпускные экзамены. Русский письменный вообще - "блестяще". Так директриса сказала - блестяще! Я подумала - а может быть, у меня, в самом деле, талант к писанию? Я всегда писала сочинения лучше всех в классе. Даже по-французски. Я спросила Дитца - что нужно, чтобы стать писателем?
- Да ничего, - ответил Дитц, - кроме таланта.
- А разве на писателей нигде не учатся?
- Насколько я знаю, нигде.
Да, сложно, тем более, что надо определяться, хочу ли я учиться где-нибудь после гимназии. Мама сказала, что в июне мы все поедем в Москву. Там Митя будет сдавать вступительные экзамены в университет. Папа останется с ним, а мы с мамой и Котькой поедем на поезде в Санкт-Петербург, к маминым родителям. Погостим там, пока Митя не разделается с экзаменами. А дальше мы вернемся из Питера, и уже всей семьей переберемся на лето в деревню.
С Митей нет вопросов - он давно решил, что будет учиться на инженера. Ему нравится техника, и он с детства мастерил всякие движущиеся модели - аэропланов, паровозов, дирижаблей. А я ничего не могу для себя придумать.
- А ты напиши короткий рассказ и пошли его в какой-нибудь журнал, - сказал Дитц, - все писатели так начинали.
- Правда?
- Правда.
Я решила написать рассказ, когда закончу с экзаменами. Я обязательно напишу хороший рассказ. Не смешной, но и не трагический. По-моему, нарочно смешить людей или давить из них слезу - дурной тон.
25 мая 1913 года
Я написала рассказ!!! Возможно, если у меня будет время, я перепишу его сюда тоже. Рассказ о девушке, которая работает в киоске, где продают пирожки. Я видела такой киоск в губернском городе. И девушку за прилавком видела. Еще тогда задумалась - как живет такая девушка? Сколько она зарабатывает? Не скучно ли ей - целый день в закрытой будке? Даже словом перемолвиться не с кем, кроме покупателей...
Я придумала жизнь этой девушки. У нее давно умерли родители, как у меня. Она живет у дальних родственников. Они небогаты, и сирота им в тягость. Она хотела на женские курсы, но не поступила - не хватило знаний. Тетка пристроила ее в киоск около театра. Весь день девушка видит в окно своего киоска людей, спешащих по разным делам. Кто на работу, кто в театр...
В общем, потом она влюбляется в студента, которого также каждый день видит из окна. Конечно, любовь платоническая, и ничем не заканчивается. Вообще, рассказ получился без конца. Я покажу его Дитцу - что он скажет? Еще я прочитала рассказ Соне. Ей понравилось. А родителям показывать не хочу. Я вообще пока ничего им не стану рассказывать о своих планах. Если какой-нибудь журнал напечатает мой рассказ, тогда будет смысл.
27 мая 1913 года
Покончено с географией. Осталась только всемирная история. Я учу древнюю по учебнику Виппера, который вообще-то Котькин. Учебник для женских гимназий кажется мне написанным для умственно отсталых. Почему такое отношение к женщинам? Хотя - некоторые женщины действительно ведут себя как умственно отсталые. Например, Ксюша.
Я не знаю, почему у меня такое предубежденное отношение к Ксюше. Возможно, она - тот тип женщины, который мне особенно неприятен. Она заигрывает с Дитцем!
Я сегодня увидела это - не в первый раз - и поняла. Она крутит перед ним хвостом, неестественно смеётся. И Дитц, как это не обидно, отвечает с интересом на это мерзкое заигрывание. Придя, он обнял ее в прихожей за талию (за то место, где должна быть талия). А когда он уходил, она побежала подать ему плащ и шляпу, хотя это Петькины обязанности. Дитц снова дотронулся до нее. Как бы нечаянно.
На что надеется она? Что немецкий инженер баронского рода женится на горничной? Нет, конечно. На что надеется он? Полагаю, у обоих на уме гадость, о которой я не хочу и думать.
Почему-то Даша, забеременевшая до венчания, не вызвала у меня возмущения. Может, я несправедлива к людям?
P.S. Дашу перестало тошнить. Теперь у нее зверский аппетит. Не забыть отнести ей завтра Настиных пирожков. Даша сама не спечет себе таких вкусных пирожков.
Зачем эту ерунду писать в дневник?!!!
- Пойдем, у меня есть кое-что вкусненькое, - сказала Олеся.
- Сейчас ведь урок начнется, - удивился Родион.
- Семеновна опять всех в работу запрягла, - сказала Олеся, - кого двор от снега чистить, кого - дрова складывать.
Родион пошел за Олесей в учительскую. Там никого больше не было. Только самовар кипел, как обычно. Пахло свежей выпечкой, за окном торжественно кружились снежные перья.
Белый свет зимы, уют - хорошо жить на свете, Родион?
- Садись, - сказала Олеся, - угощайся.
Олеся угощала пирогом с орехами и корицей. И поддерживала интеллигентную беседу: о том, что отдел образования организует поездку в областной центр, в театр. Не хочет ли Родя поехать? Родя смотрел на вырез Олесиного голубого пуловера, в котором соблазнительно покачивался брелок-капелька, и думал о том, что ему совсем, совсем не приходят в голову такие гадости, как немцу-инженеру и пухлой горничной. Наверное, снег и потрескиванье печки его навсегда усыпили...
- Родион Валерьевич! - спросили из двери. - Можно вас?
Родион повернулся и успел заметить: белокурые волосы, черный джемперок, неновые джинсики.
- Тебе чего здесь надо, Мальцева? - закричала Олеся. - Ты нам не демонстрируй свое отсутствие воспитания! Научись стучаться, когда входишь!
Родион с огромным любопытством посмотрел на Олесю. Даже представить было нельзя, что это ангелоподобное существо умеет орать страшным деревянно-скрипучим голосом.
Олесе ответил презрительный ледяной и жгучий взгляд из-за двери.
- Я сейчас, - сказал Родион Олесе, - узнаю, в чем дело.
Девушка была высокая - ненамного ниже Роди. В полутемном коридоре пахло канцелярской пылью и дешевыми, какими-то радостными, прыгающими, звенящими духами девушки.
- Что вы хотели, Мальцева?
(Теперь хоть фамилия известна!!!)
- У нас опять не будет истории?
Она смотрела на него без льда и без жара. Спокойно. Родя заметил, что глаза у нее зеленые. Дивные, пленительные, длинные зеленые глаза, грубо подведенные слегка размазанным косметическим карандашом.
- Сегодня, наверное, всех уроков не будет. Я сейчас спрошу у директора.
- Можно, вы со мной отдельно позанимаетесь? Я директорше скажу, что не хочу дрова таскать, а хочу историю.
- А у вас проблем не будет... как вас зовут, я забыл?
- Не будет. Старая крыса меня боится. Меня Зойка зовут.
И Зойка ушла, покачивая бедрами, такими тонкими и изящными, так расхлябанно и вызывающе... Олеся ничего не сказала Роде про Зойку. Расходоваться на такое ничтожество! Продолжила благородную тему театра.
Анна Семеновна определенно боялась Зойку Мальцеву. Более того, она ненавидела ее. Зойка была приведена в класс директрисой лично.
- Родион Валерьич, - директриса смотрела на Родю отчужденно. Впервые в жизни - с неприязнью.
- Вы не против провести занятие для Мальцевой? Ей по состоянию здоровья нельзя заниматься физической работой.
Родион заметил, как скакнули в Зойкиных глазах победоносные огни. И как директоршу охватили страх и холод от этих ледяных огней. Зойка, словно вампир, выпивала из старой директрисы жизнь.
"Какая интересная девушка", - подумал Родя.
- Конечно, - ответил Родион, - я же на работе.
- И чтобы обязательно была оценка за урок. Я проверю, - сказала Анна Семёновна, и ушла побыстрее, чтобы не получить еще одну порцию ледяного зеленого напалма.
- Вам придется пересказать предыдущую тему, - сказал Родион.
- Пожалуйста, - Зойка соединила вместе пальчики обеих рук. И Родя увидел, какой жалкий на них маникюр. Ногти были много раз подряд окрашены одним и тем же черным лаком. Предыдущий лак не стирали. Он оставался - фрагментами, островками. Поэтому ногти были корявые, бугристые. И уже снова слегка ободранные...
- Я очень хорошо все помню с вашего рассказа, Родион Валерьич. Сталин объявил коллективизацию, потому что ему нужно было много денег. То есть, финансов. Для проведения индустриализации. То есть, пятилеток. Крестьянам объявили, что они обязаны вступить в колхоз. Сдать туда землю, коров, лошадей, даже куриц. Они не хотели, само собой. Особенно богатые куркули. А их сажали в телячьи вагоны вместе с детьми и женами и везли в Сибирь. А взять с собой из шмоток разрешалось только то, что надето на себе... они дохли по дороге, конечно, как мухи...
Зойка рассказывала. Родион слушал и наслаждался ее красотой, прекрасно осознавая, что красота эта - корявая и бугристая, как ее ногти. Зеленые глаза чистейшего цвета излучали порок, жадность, отчаянную борьбу за существование. Края пальцев пожелтели от сигарет. Сколько ей лет - шестнадцать, семнадцать? Она взрослая. Она совершенно созревшая, много раз имевшая секс, грязный и скверный секс, который для подростка все равно, что кислотный дождь для растения.
- Зоя, очень хорошо, - сказал он, - но вы не назвали дат. Начала и окончания коллективизации в СССР.
- Года я не помню, - ответила Зойка, - а без них никак нельзя?
- История мертва без дат. Я поставлю вам четыре, хорошо? А вы постарайтесь дальше учить даты.
Зойка покладисто кивнула и привстала, чтобы посмотреть, как Родион рисует в журнале четверку.
- Надо же! У меня в вечерке ни разу больше тройки не было.
- Удивительно. По-моему, вы очень способная девушка.
- Знаете, я до седьмого класса училась на четыре-пять. А потом испортилась, меня выкинули в вечерку, а тут у всех одни тройки.
Родион не спросил, как Зойка испортилась. Он стал рассказывать ей о культе личности и его последствиях. И Зойка слушала самозабвенно, и смотрела на Родиона восторженными глазами, а за окном угасал зимний день, и растекались по Восточному полушарию синие сумерки...
- Вы домой? - спросила Зойка.
- Наверное, да. У меня есть еще один урок, но все ученики таскают дрова.
- Можно я с вами пойду? Нам по дороге.
Большего счастья Родион представить себе не мог.
Они пошли по самым узеньким, безлюдным, занесенным снегом переулкам. Зойка, едва свернули от школы, вытащила пачку "Петр Первый" и вытянула сигарету.
- Угощайтесь, Родион Валерьич.
- Я не курю.
- Да?!! - в глазах у Зойки были такие эмоции, точно она встретила человека, способного жить без еды, воды и воздуха.
- Да.
Прошли переулок Гончарный - Зойка молчала и курила, Родион молчал и наслаждался кипящим внутри счастьем.
- Родион Валерьич, - спросила Зойка, - у нас завтра истории нет, можно я к вам в музей зайду?
Родион не спросил по-взрослому: "Зачем?". Он не посмотрел на Зойку строго или насмешливо. Он просто ответил:
- Конечно. Я буду там с одиннадцати до двух.
Он был влюблен. Ему не хотелось упустить ни одной секунды блаженства.
28 мая 1913 года
С каждым днем мне все более радостно от мысли, что скоро гимназия закончится навсегда, и грустно оттого, что с нею уйдет много привычного и хорошего. Например, подруги. Сегодня мы беседовали о том, кто чем будет заниматься после гимназии. Лида Вершинина сказала, что будет поступать на высшие женские курсы. Она всегда мечтала стать врачом. Женщин-врачей, конечно, очень мало, но Лида своего добьется, тем более - она отличница. Ирина Куранина сказала, что будет помогать родителям в конторе. Отец у нее торгует лесом, у них много заказов, надо и печатать, и письма регистрировать.
- Там и жениха себе присмотрю, - сказала Ирина со смехом.
О женихах думают, безусловно, все. Потому что, кроме Лиды и Ирины все девушки будут просто сидеть дома и ждать замужества. Или вариант - поедут зимой на "первый сезон" в большие города. Вращаться в обществе, а проще говоря - искать мужа. Получается, что сама по себе девушка ничего не значит, у нее нет собственной судьбы, ей не нужна профессия. Она - иллюстрированное приложение к своему мужу.
Как скучно, противно и несправедливо!
Вместе с тем, я ничуть не лучше Сони и других моих одноклассниц, потому что я ничего не придумала для себя, не выбрала никакой профессии, не сформировала никакой идеи.
Я думала об этом беспрестанно, и когда мы обедали (сегодня впервые - на террасе), и когда мы с мамой поехали к портнихе - примерять бальные платья. Платье, безусловно, получается очень красивое, и очень мне к лицу. Но я не могла получить простого женского удовольствия от платья. Я думала о том, что вот - написала рассказ, и не отослала его. Даже не отдала его в перепечатку. Мне стало стыдно перед самой собой, и я поклялась, что завтра, после экзамена, я непременно отнесу рассказ в папину канцелярию, попрошу Арсения его перепечатать. И даже куплю Арсению за это флакон одеколона или еще какой-нибудь подарок.
29 мая 1913 года
Экзамен сдан - опять блестяще! И я отнесла рассказ Арсению! А еще приехали Митя и Котька!!!
Поэтому я сегодня ничего больше записать не успею. Я ужасно соскучилась и спешу с ними поболтать.
P.S. Это не дневник, а чушь собачья. Будет очень стыдно, если я сделаюсь когда-нибудь известной писательницей, и мои потомки продадут мои дневники в издательство. Надо часть страниц потом вырвать.
Утро было серенькое, никакое. Родион честно отсидел в архивной тишине. За все время его никто не потревожил, кроме старушки, искавшей сведения о своем земельном участке.
Родион попил кофе с бутербродом, который бабушка ежедневно укладывала ему в дипломат, запер архив, прошел три переулка и увидел утонувший в снегу "барский дом". На ветках белых деревьев прыгали вороны. Снегири клевали рябину у ворот. А на крылечке, подложив под себя рюкзачок, сидела Зойка Мальцева.
- Вы давно здесь? - спросил Родя.
- Нет, минут десять. Одну сигарету успела скурить.
Родион подал ей руку, помог встать.
- Все у вас снегом завалило, Родион Валерьич. Вы бы попросили директоршу прислать наших, со школы. В полчаса все уберут.
- Зачем? Я сам почищу.
Родион отпер дверь, на которой уже имелась гордая табличка "Деревецкий районный краеведческий музей". Он и Зойка вошли внутрь.
Несмотря на недавний ремонт, здание немедленно набрасывало на каждого вошедшего колдовские запахи старины: источенное червецом дерево, спрятавшаяся в щелях дореволюционная пыль.
Родион включил свет.
- А тут клёвенько! - воскликнула Зойка. - Такие потолки узорные!
- Это лепнина. Сохранилась от первых хозяев. Мы ее просто побелили. А здесь, смотрите...
Родион провел Зойку в зал "Быт помещиков конца XIX - начала XX века".
Зойка ахнула:
- Супер! Даже мебель где-то надыбали! Даже ковер! Ой, а это что?
Зойка взяла с этажерки веер из слоновой кости. Родя показал ей как веером обмахивались, и как им делали знаки: вы мне приятны, я не хочу вас видеть, подруга, сюда идет предмет твоего обожания.
- Блин, откуда вы все это знаете, Родион Валерьич!
Родион показал еще полный дамский наряд, который нашла на своем чердаке бабушкина подруга Аксёнова: платье из розово-оранжевой тафты с кружевными рукавами, широкополая шляпа, шелковая шаль, ботинки с пуговками и деревянными каблуками.
- Надо же, все целое, и нитки не сгнили. Этому же лет сто, да?
- Мода эпохи декаданс. Да, практически - сто лет. Тогда ткани были натуральные, Зоя, и очень прочные.
- А у нас в соседней квартире две бабки живут. Старшей - девяносто восемь лет, прикиньте? И она в нормальном уме.
- Правда? Мне бы хотелось с ней побеседовать. А ты не знаешь, она местная? В Деревцах жила в молодости?
- Не знаю, если хотите, спрошу. Мои родители сами не местные.
Родион и Зойка почистили двор от снега. Потом Зойка ушла в школу, а Родион стал печатать на компьютере названия экспонатов. Не все залы оформлены. В бывшей спальне Изабеллы Сорель (Родя предполагал, что там была спальня), предполагалось разместить "Природу Деревецкого района". Родион вытряхнул из мешка камни, минералы и ракушки. Надо ехать в областной центр за коробочками для экспозиции.
Глава 10
3 июня 1913 года
Мой бедный дневник почти неделю провалялся без единой новой записи! Не настолько он и плохой - плохая я, ведущая его нерегулярно и неаккуратно. Было столько дел, что руки не доходили до писания. Но зато теперь столько впечатлений!
Мы с Митей и Котькой пошли за город, на речку. Мальчики собрались ловить рыбу, а я - просто погулять, потому что весь год ничего не видела, кроме гимназии и книжек.
- Ничего, скоро будет бал, - сказал Митя, - и ярмарка, а потом поедем в Москву и Питер... нагуляешься вволю, Белка!
На него я не обижаюсь, когда он зовет меня Белкой. У него это получается смешно и не сентиментально, просто по-дружески.
Мы оказались одни около крошечной речушки. Если не считать коров, которые паслись на противоположном берегу, и гусей, плескавшихся под ивами. Котька сразу закинул удочку, а Митя не стал - сейчас почти полдень, сказал он, кто же ловит рыбу в такое время! Мы походили по огромной поляне, и даже перебрались на другой берег по бревнышку. Митя поддерживал меня за руку.
Интересно изменился Митя! Еще прошлым летом он был сущий мальчишка - заносчивый, растрепанный и грубый. Сейчас он определенно - молодой человек. Из гимназической формы он вырос, и пошел гулять в теннисной рубашке и папиных старых брюках. Еще зимой я была Мите до плеча. А сейчас - ниже плеча.
Я рассказывала ему о своих сомнениях насчет выбора жизненного пути, и про вечный календарь Дитца, в котором отмечен август 1914 года, и даже про написанный мною рассказ.
- Какая ты, оказывается, интересная девушка, Белка, - сказал он, - я привык воспринимать тебя, как младшую сестренку.
- Но я и есть твоя младшая сестренка.
- Ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты мне не родная по крови, и к тому же, ты стала совсем взрослая. Мне бы в голову не пришло шлепнуть тебя как раньше или дернуть за косу.
- Да у меня и кос уже нет!
Я забыла написать об этом, или не посчитала важным. После последнего экзамена я не заплетаю кос. Я делаю прическу. Потому что теперь я не гимназистка, а барышня.
- На выданье, - сказала я Мите.
У меня получилось грустно.
- А что в этом плохого? Мама писала мне, что за тобой ухаживает этот... как его? Жорка, который учится в Москве на историка.
- Митя, не говори глупых и пошлых вещей! Я совсем не хочу замуж. Во всяком случае, сейчас.
- А потом не возьмут, - засмеялся Митя.
- Ну и не надо. Я не хочу быть бесплатным приложением к кому-то. Сама хочу зарабатывать деньги и устраивать свою жизнь.
- Тогда поступай на высшие женские курсы.
- Сомневаюсь, что это даст мне что-то кроме свидетельства об окончании.
Мы присели на упавшее дерево около реки, я сорвала пучок незабудок и стала плести венок. А Митя вдруг вытащил из заднего кармана кожаный портсигар, извлек оттуда папиросу и спички и закурил.
Я никогда не видела его курящим!
- Митька! И давно ты научился?
- Уже целый год. Я просто не демонстрировал родителям. А вчера мы с отцом ездили в имение, и я закурил при нем. Он сказал - что же, ты взрослый. Спокойно отнесся.
Я опять сказала, что это грустно - все мы выросли, хотя головы у нас, наверное, набиты сплошной ерундой.
- Когда Арсений перепечатает твой рассказ, дай мне его прочесть.
- Хорошо.
Так мы гуляли и разговаривали - как настоящие взрослые брат и сестра. А Котька тем временем наловил рыбок, в противовес Митиным словам! Рыбки были хорошенькие и даже не совсем мелкие. Мы отдали их Насте для кота. А Настя сказала:
- Чего это - для кота? Для бульона в уху пойдут!
Уху мы ели на террасе, и она получилась изумительно вкусная. Мама смотрела на нас счастливыми глазами: вся семья вместе, все ее выросшие дети!
Я подумала, что замуж выйти, все-таки, надо - я тоже хотела бы когда-нибудь увидеть своих выросших детей, и быть так счастлива. Но не сейчас! Попозже.
Бал описывать почему-то не хочется. Нет, опишу безусловно, потому что один момент мне захочется перечитать позднее и понять его.
Народу был много, но не слишком, парадный зал пестрел платьями. Все, как нарочно, нашили розовых и персиковых. Хорошо, что я остановилась на лиловом. А Якимович явилась в совершенно взрослом черном платье, в обтяжку, с вуалями - корчила из себя декадентку. Смотрелось это шокирующе. Такие платья хороши для женщин лет тридцати, а не для девчонки, которая еще вчера ходила с косичками. Конечно, Якимович целила на Митю, и бедный Митя танцевал с нею половину вечера. Потому что она с самого начала прилипла к нему с разговорами и расспросами, было неприлично после этого ее не пригласить.
Я танцевала первый танец с Георгием, второй - с Даниловым, который мне нравится больше Георгия, потом снова с Георгием, а вальс - с Роговским.
- Изабелла, вы помните? - спросил Роговский.
- Что?
- Наш поцелуй?
Я засмеялась, но не покраснела. Я давно научилась не краснеть. Для этого требуется усилие воли, а воля у меня железная! Роговский взял меня за руку и повел на террасу, где мама разместила столики с прохладительными напитками, вазочками с конфетами и пирожными. Мы взяли по бокалу лимонада, и Роговский под руку повел меня в сад.
За фонтанчиком никого не было. Мы сели на скамейку и стали целоваться.
Не могу описать всех своих чувств. Могу сказать одно - Роговский мне безразличен, но мне нравится целоваться!
Потом мы вернулись в зал. Там формировались пары для кадрили. И тут Митя бросился ко мне, и уволок меня из-под носа у Роговского!
- Пойдем быстрее! Мне уже плохо от этого черного призрака!
Я захохотала, и хохотала в течение всей кадрили. А Митя продолжал смешить меня. Он говорил, что Якимович, верно, занималась французской борьбой - она так захватила Митино запястье, что он боялся остаться без руки. И что Роговского и Якимович надо бы поженить - хорошая пара липучих приставал!
- А я с ним целовалась, - сказала я.
- Серьезно?
- Нет, не серьезно. Просто так.
- Изабель, кэль оррёр, - сказал Митя, - целоваться ради забавы! Тю а фин э дюр! Ты, может, сердце разбила бедному юноше! А со мной поцелуешься?
- С братьями целуются только в щечку, - ответила я.
Тут Соня швырнула в нас целую горсть конфетти, а мы стали целиться в Соню, а попали в г-жу Тополеву, причем - в вырез ее платья. Я думала, у меня будет истерика от смеха. Митька утащил меня на террасу, благо - кадриль закончилась, и на террасу подали мороженое.
- Перестать, Белка, дурочка. Родители скажут, что мы вели себя неприлично, и ты, конечно, всё свалишь на меня!
- Ты, в самом деле, хотел бы со мной поцеловаться? - спросила я.
- Ты с ума сошла. Сестер целуют только в затылочек.
Вот тот момент, над которым мне хотелось бы подумать. Митя шутил - в первый раз или во второй? Я ему нравлюсь, как девушка, а не как сестра?
А сегодня была ярмарка. Мы отправились в открытом экипаже, все, кроме Котьки - он заявил, что в экипаже в такую погоду ездят только снобы. И побежал со своими приятелями. Я даже позавидовала ему отчасти. Они везде пролезут, и все посмотрят. А мы, как всегда будем чинно гулять по рядам и поминутно останавливаться со всякими папиными и мамиными знакомыми.
- Здравствуйте, Изабелла! - сказал Георгий.
Его мамаша болтала с нашими уже четверть часа. А я стояла, щурилась на солнце, как дура, и изнемогала от жары. Георгий сослужил хорошую службу. Ему немедленно велели "развлечь барышню", и мы с ним пошли по ярмарке - уже менее чинно, и все могли посмотреть.
Там были карусели.
- Хотите покататься? - спросил Георгий.
- Конечно! А это прилично?
- А почему нет?
Оказалось, Георгий легок в общении - почти как Митя. Ему все было прилично - и карусели, и качели-лодочки, и посмотреть на дрессированных медведей, и есть уличные пирожки и мороженое.
- Изабелла, я слышал, вы всем семейством едете в путешествие?
- Да.
- А когда вернетесь?
- К концу июня, думаю, будем дома.
- Можно вас пригласить в наше имение - Никулино? Оно совсем рядом с имением вашего отца.
Солнце было радостное, небо - высоченное и прозрачное. И музыка, и мое белое платье (а я больше всего люблю белую одежду) - все это создало необыкновенное настроение. Я всему радовалась, я беспрестанно улыбалась.
- Об этом надо бы спросить моих родителей.
- Я спрошу, конечно же, но мне нужно знать, что вы об этом думаете.
Он поднес мою руку к губам - а он все время прогулки держал меня за руку - и поцеловал. И смотрел мне в глаза.
Наверное, Георгий в меня по-настоящему влюбился. Как-то некрасиво я себя веду, - эти поцелуи с Роговским, и дурачества с Митькой, который - не брат мне, если по-настоящему...
Короче, я сказала Георгию, что я приеду к нему в гости. С кем-нибудь из братьев, понятное дело. Неудобно было отказать, хоть я его не люблю.
Приглашение в гости - ни к чему не обязывает. Все люди ездят в гости.
Еще обязательно запишу мнение Мити о моем рассказе. Митя сказал, что рассказ, конечно, не шедевральный, но в журналах печатают много такого, что во сто раз хуже. И я должна непременно отослать рассказ. Потому что у меня есть талант и стиль.
- И пиши еще, - велел Митя.
А я ничего не писала все эти дни - даже дневник. Моя голова занята сплошными мальчишками. Наверное, надо не мечтать о нереальном. Надо выйти замуж, как все, раз моя душа этого так хочет.
Нет, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу.
- И что же, вышла она замуж? - спросила Зойка.
На Зойке была дрянная тонкая куртёночка. И на ногах - осенние кроссовки. А на улице куролесил жестокий мартовский мороз. Все деревья, мокрые после оттепели, обледенели и стали сказочными, хрустальными. Мороз все покрыл сказочной ледяной коркой: и дорожки, и помойки, и скамейки, и собачье дерьмо под кустами.
А на Зойкиных щеках цвел волшебный румянец. Она казалась в десять раз красивее, чем обычно.
- Нет, не вышла. Вернее, я еще не дочитал.
- Что ж вы так! - Зойка с досадой топнула ногой.
- Я же должен учить к экзаменам. И документов куча в музее. Каждый вечер печатаю, как проклятый. Но вы совсем замерзли, Зоя! Где ваши перчатки?
- Нету, - Зоя засмеялась. Родя снял перчатки и подал их Зойке:
- Наденьте мои. Они большеватые, но зато на меху.
Зойка не кобенилась. Погрузила руки в перчатки, еще хранившие тепло Родиных рук. И они пошли дальше - под руку, потому что улицы были страшно скользкие. Родион вел Зойку до самого ее дома. А жила Зойка в пятиэтажке, серой, облезлой, выглядевшей гораздо старше "барского дома".
- Ну, пока.
- Пока. Вы почитайте еще этот дневник, Родион Валерьич. Ужасно интересно, что с ней будет.
Родион пошел было. И тут Зойка догнала:
- Перчатки!
- Ага.
- Спасибо вам. Вы такой классный!
Зойка чмокнула Родиона в холодную щеку. Коротко, по-дружески. Но Родя покраснел, как будто его окатили ведром кипятка. Он не имел железной воли, как Изабелла Сорель, он до самого дома чувствовал внутри бурление чудесной жидкости - Счастья.
- Родион, - сказала мать, поставив на стол тарелку с гречневой кашей и отбивной, - мне надо серьезно с тобой поговорить.
Родя вытащил из внутреннего кармана очки, протер их и надел. По улице пришлось идти без них - вмиг обледенели бы.
Лицо у матери было скорбное и торжественное.
- Что случилось? - спросил Родион.
- Родя, ты не с той девушкой встречаешься.
- Я?
Родя, конечно, подумал, что речь идет об Олесе. Или - об Изабелле Сорель, хотя откуда мать могла узнать о ней?
- Не строй из себя дурачка. Тебя постоянно видят на улице с этой Мальцевой. Она не вылезает из твоего музея.
- Ах, это...
Родя был растерян. Мать била в самое сердце, и непонятно за что била.
- Во-первых, я с ней не встречаюсь. Во-вторых, что в ней плохого? В-третьих, я ее люблю. А в-четвертых, мам, это никого не касается, даже тебя.
- Ах, даже меня! - закричала мать. Но тут же сдержалась. Она помнила, что Роденька - больной, что ему нельзя нервничать. И тут же перенесла удар в другую точку.
- Ты сам себе противоречишь. Я с ней не встречаюсь, но я ее люблю.
Родион нервно резал отбивную на части.
- Я ее люблю, но она об этом не знает. Она относится ко мне, как к учителю, больше ничего.
- Вот, - мать подвинула табуретку ближе к столу и села на нее, - это первое, от чего следует оттолкнуться. Она несовершеннолетняя.
- Мам, ей через три месяца - восемнадцать. А мне двадцать два.
- Она ученица, ты - учитель!
- А если бы я был шофер, а она - продавщица, это было бы нормально?
- Да, это было бы нормально! Пойми, мы живем в маленьком городе. Здесь у каждого есть социальная роль, от которой нельзя убежать. Приходится играть эту роль, если хочешь человеческого уважения. И даже не в этом дело.
- А в чем?
- Ты знаешь, кто такая Зоя Мальцева? Из какой она семьи?
- Мне неинтересно.
Тотчас, как по сигналу, в кухне возникли дед и бабушка. И все трое загалдели одновременно: Мальцевы всем известные, семья алкашей, куча детей, брат сидит, а Зойку таскают по кустам с тринадцати лет...
Родя слушать не стал.
- По-моему, много шума из ничего, - сказал он, - хорошо, я наведу справки. Я подумаю.
И ушел к себе комнату. Мать, дед и бабушка примолкли и ушли в гостиную, в спасительное журчание телевизора. Немножко попозже мать осторожно заглянула к Роде. Она боялась - вдруг плачет или что-нибудь похуже.
Родя читал старую тетрадь в кожаной обложке.
5 июня 1913 года
Мы выехали! Сегодня весь день тряслись в экипаже, глотали пыль, мучились от жары. Но путешествие стоило того! С нами отправился Дитц, которому по делам надо в губернский город. Он рассказал массу интересных вещей. Например, о том, что в городе самая модная улица - это Купеческая, и там по вечерам всегда гулянье. Самая модная вещь в дамском туалете - это шляпа, причем, не широкополая, как у нас с мамой, а в виде конуса, и лучше всего - соломенная. В театре сейчас мертвый сезон, потому что театр на гастролях, но мы можем сходить в мюзик-холл. Это новомодное место, где выступают певцы и музыканты, и всегда много приличной публики. А мне и мальчикам любопытно будет посетить скейтинг-ринг.
- Что это такое? спросила я.
- Каток, где катаются на коньках с колесиками, - ответил за Дитца Котька, - я всё это без вас знаю.
- Откуда? - спросил папа.
- Я как-никак учусь в этом городе!
- Гимназистам разрешается ходить по мюзик-холлам? - ужаснулась мама.
- Не разрешается, - ответил Котька, - но, кто ищет, тот всегда найдет.
Мама ахнула, папа растерянно переводил взгляд с Котьки на Митю, Митя повторял: "Я тут не при чем", а Дитц, Котька и я хохотали.
- Я не хотел выдать вас, Константин, - сказал Дитц.
- О чем речь? У меня замечательные понимающие родители!
В городе, в самом деле, было превосходно. Мы остановились у папиного друга, Ануфриева Ефима Андреевича, пообедали с его семьей и отдохнули пару часов. А потом они повели нас гулять. Как всегда, мне не везет - у Ануфриевых три сына, и одной дочери. Впрочем, все эти сыновья моложе даже Котьки. Поэтому с ними ходил Котька, а Митя взял меня под руку, и мы отражались в витринах как настоящая молодая пара, жених и невеста.
В Гостиных рядах очень красиво. Мне купили красивый английский жакет в клеточку. И еще сумочку с серебряной застежкой и зонтик. Мама тоже купила себе кое-что по мелочи, она сказала, что все основное мы купим в Москве. Папа давно отослал дяде Коле письмо, и дядя Коля заказал у портнихи Ламановой полный гардероб для меня и несколько вещей для мамы.
Ламанова - самая модная портниха. Я приеду в Петербург шикарно одетой барышней!
Признаться, надоело ходить в форменном платье с дурацкой пелеринкой.
Прогулка была прекрасная. И с погодой повезло, и оркестр в парке сейчас играет иностранный - венгерский. У венгров очень зажигательная музыка.
- Тебе нравится шумная жизнь, Белка? - спросил Митя.
- Да. А тебе?
- А мне, слава Богу, нет.
- Почему - слава Богу?
- Потому что от светского шума люди рано устают и быстро стареют. А я хочу прожить минимум до девяноста!
Я засмеялась. Девяносто лет - возраст полного выживания из ума.
- А я хочу прожить пусть мало, но весело!
- Да, - задумчиво сказал Митя, - мы не очень подходим друг другу.
Мы переходили улицу, и тут Ануфриевы встретили своего знакомого на автомобиле. Знакомый вылез и пожал нам всем руки. Оказалось, он знавал мою родную мать.
- Это Изабелла. Дочь Ларисы Сорель, помните? - спросила мама.
- Как же, как же! А вы потрясающе похожи на своего отца, мадемуазель Сорель, - сказал он мне, - как удивительна наследственность! Типичная парижанка, правда?
- Мой отец был из Дижона, - сказала я.
- Я имел в виду - типичная француженка.
Этот господин (я не запомнила его имени) посадил нас с Митей в автомобиль и провез до кафе "Савойя", где взрослые планировали поужинать. Я впервые в жизни ездила на автомобиле.
- Понравилось? - спросил хозяин авто. Я из вежливости ответила, что понравилось, на самом деле меня ужасно затошнило. Как на корабле. На море меня всегда укачивает.
Около кафе произошел нехороший инцидент с Котькой. Вообще, Котьке и младшим Ануфриевым велено было идти домой и ужинать там. Они попрощались, и пошли отдельно от нас, впереди. И вдруг две девицы с противоположной стороны улицы стали махать руками и кричать:
- Эй, Костик, привет!
Мы все очень удивились, потому что девицы были Котьке абсолютно не та компания, чтобы звать его запросто по имени. Они были гораздо старше - лет двадцати с лишним, одеты по-простому, как горничные на гулянье. А шляпы у них были и вовсе вульгарные.
Котька сделал вид, что не заметил их. Девицы продолжали кричать и кривляться. Я поняла, что они пьяные.
Мама, папа и Ануфриевы тоже делали вид, что они ничего не видят и не слышат. Котька с мальчиками Ануфриевых быстро ушел. А взрослые все стеснялись смотреть друг на друга, и так было пока не подали ужин. Тогда все переключились на блюда. Я ничего не поняла. И только потом Митя объяснил мне. Он вышел покурить, а я - будто бы подышать воздухом.
- Ты что-нибудь понял? Кто была эта женщина? - спросила я.
- Нехорошо рассказывать это тебе, - сказал Митя.
Он тоже не смотрел на меня, как взрослые.
- Почему всем хорошо знать, а мне нет?
- Ну, ты девушка.
Но Митя уже знает мою позицию по этому вопросу (девушки равны мужчинам!), поэтому объяснил, что девица - из публичного дома, и Котька часто к ней таскался. Они не должны пускать несовершеннолетних, но им все равно, лишь бы сорвать деньги, а полиция у них вся куплена.
- Подожди, - попросила я, - а что это за дом? Что там - вино пьют?
- Спят с этими бабами за деньги, если ты понимаешь, о чем я говорю.
Я обиделась, что Митька считает меня какой-то дурочкой вроде Сони. Знаю, и побольше твоего, сказала я. Не понимаю только, какой смысл спать за деньги.
- Дешевое удовольствие. Разврат. Я тоже не понимаю, - ответил Митя.
В кафе зазвучал рояль. А в окне напротив девушка смотрела на улицу и курила папироску в длинном мундштуке.
- Дай мне тоже папироску, - сказала я.
Митя папироски мне не дал. Он сказал, что я с ума сошла.
- Она же курит.
- Мне не нравятся женщины, которые курят.
- Но я и не должна тебе нравиться.
- А кто это может мне приказать? - спросил Митя. И ушел внутрь кафе.
Теперь я определенно вижу, что нравлюсь ему. Но он не говорит напрямую, и вообще - никто из мужчин никогда не говорит ничего напрямую. Как это противно.
Завтра я продолжу эту тему. Сегодня слишком хочется спать.
- А вам нравятся женщины, которые курят? - спросила Зойка.
- Мне все равно, - ответил Родион, - но вообще-то, это очень вредно.
Зойка вздохнула.
- Я не могу бросить. Я с тринадцати лет курю.
- Это еще мало. Хотите, я куплю вам антиникотиновый пластырь?
- Купите. Хотя, я думаю, это не поможет. И Изабелла эта закурит, вот увидите.
- Почему?
- А то не понятно? Она такая... раздолбайка она. Мечтает чёрте о чем, но ни фига у нее не получится. Вот увидите, она и с Митькой этим переспит, и с тем, с которым целовалась, а замуж выйдет за Георгия. Шалава она будущая.
- Нет! - вдруг крикнул Родион.
Тинейджеры, курившие около ворот вечерки, обернулись. Снегири слетели с веток.
- Ничего подобного с ней не будет, - еще громче сказал Родион, - она не того сорта. Она благородная девушка, тогда все такие были, а не дешевое барахло, как современные.
- А что вы на меня орете? - испуганно сказала Зойка.
- Потому что ты говоришь чушь. Ты даже мыслить не умеешь, а судишь людей, которые...
- Которые давно померли, между прочим, - грубо сказал Зойка, - а вы горло дерете за мертвую... Но слава богу, вы стали меня звать на ты.
- Я? - спросил Родион.
Ярость из него улетучилась. Он вытащил очки из кармана, протер, но надевать не стал.
- Прости, Зоя, - еле слышно сказал он, - я веду себя, как дурак.
- Да ладно, - спокойно отозвалась Зойка, - я тоже пургу несла. Пошли в класс?
И они пошли. Но до места назначения не добрались. Олеся вышла из учительской и тихим культурным голосом произнесла:
- Родион Валерьевич, можно вас на минутку? Зоя, иди в класс.
У Олеси кожа персиковая, пушок над верхней губой - тончайший, белокурый. И свитерок на ней - ажурной домашней вязки, подчеркивает тонкость натуры, деликатность и душевную чистоту.
- Родя, - сказала Олеся негромко и покосилась на дверь, - я давно хотела тебе сказать... О тебе начинают сплетничать.
- Кто?
Родиону сразу стало неинтересно, он уже понял о чем речь. Противно. Аж подташнивает. Какой противный запах в этой прогнившей вечерке.
- Все наши учителя. И в городе... мне мама говорила. Все говорят, что ты состоишь в связи с этой Мальцевой.
Родион молчал. Олеся занервничала - она ожидала хоть какой-нибудь реакции. На самом деле Олесе очень хотелось пойти и надергать Мальцеву за волосы. Потому что Олеся привела Родиона в вечерку для себя, а не для малолетней шалавы.
- Вчера Анна Семеновна бурчала - вот, позор на весь город...
- Вам, видно, нечем заняться в свободное время? - спросил Родион. Встал, протер очки, надел их и пошел к двери.
- Если нечем, так вы скажите - у меня в музее много уборки.
И ушел. Олесю трясло и дёргало. Она схватила журнал и почти побежала в класс. С твердым намерением налепить побольше двоек этим ублюдкам.
6 июня 1913 года
Мы выехали на поезде 10.30. Поезд прекрасный. Наше с мамой купе прямо в середине вагона, а у папы с мальчишками - в конце. Мы беспрестанно бегаем друг к другу "в гости", видим, таким образом, все и всех. И это так здорово! В купе слева от нас едут три молодых человека. Судя по одежде, инженеры-путейцы.
- Барышня, заходите к нам! - предложил один из них. - У нас есть гитара и много вкусного!
Они очень здорово проводят время - бренчат на гитаре, весь день пьют вино, хохочут. Наверное, если бы я ехала одна, я бы зашла к ним. Не думаю, что у них на уме что-то дурное. Просто им тоже скучно ехать.
Но, конечно, я не пошла и даже ничего не ответила. Другое дело - наша Ксюша. Она едет третьим классом. Я пошла, ради любопытства, посмотреть на третий класс. А Ксюша уже вовсю крутила своим турнюром с какими-то молодчиками в тамбуре.
Иногда кажется странно, что горничной можно больше, чем дворянке.
- А что ты хочешь? - сказал Митя. - Общество всем раздает роли. Не хочешь стирать чужие штаны - терпи мучения этикета.
- Митька, про штаны - се тре вульгэр.
- Твои инженеры - еще больше вульгэр. По-моему, приставать к девушкам в поезде - это пошло.
- Ты ужасно нудный, Митька. Ты не доживешь до девяноста пяти лет. Или доживешь в пансионате для престарелых.
Он не обиделся, а посмеялся. Мы стояли в тамбуре, Митя курил папиросу, а я выковыривала монпансье из банки. Я купила эту банку утром, по дороге на почту. Ведь я успела с утра отправить свой рассказ заказными письмами сразу в три журнала!
- Молодец! - сказал Митя. - И надеюсь, отослала также открытые письма Сонечке и мадемуазель Яскевич?
- Отправила. И что?
Он засмеялся, и сказал, что я прилежно исполняю социальную роль, хотя она мне и не нравится.
- Ты не угадал, болван! Не Сонечке и Яскевич, а Сонечке и Даше.
Митька вздохнул и вытащил из кармана портмоне, а в нем - две открытки, подписанные уже для м-ль Яскевич - его почерком.
- Я решил послать все-таки из Москвы.
При этом он сделал такую комично-грустную рожу, что я не удержалась и стала хохотать. И сказала, что он неправильно выбрал себе профессию. Ему следовало пойти в актеры.
- Над чем вы тут ржете? - спросил Котька. Он без разрешения запустил руку в мою банку с монпансье.
- Белка влюбилась в инженера из третьего купе, - сказал Митя, - хочет попросить тебя передать любовную записку.
Не успел он закончить эту фразу, дверь в тамбур открылась и вошли те самые инженеры. Митя и Котька захохотали, а я стояла растерянная и слегка сердитая. Это еще больше потешало моих братцев.
- Веселимся, молодежь? - спросил один из инженеров. Они были слегка навеселе, держались добродушно и уже отлично знали нашего Котьку.
- Еще ликера будешь, Константин?
- Ах, он с вами уже ликер пил? - спросила я. - Это развращение несовершеннолетних. Он всего-то в шестом классе!
Инженер с гитарой сказал, что он сам в шестом классе уже стрелялся из-за дамы. Мы выразили недоверие. Так завязалась беседа, вполне светская, без капельки неприличия. Все представились друг другу. Инженеры едут, как и мы, в Москву, возвращаются из деловой поездки. Мы сказали им, что Митя собирается стать инженером, только не путейцем, а электротехником. Они стали уговаривать его переменить решение - путейцем быть веселее.
- А девушки-инженеры бывают? - спросила я.
- Бывают жены инженеров. Это почти то же самое, - сказал Анатолий. И поцеловал мне руку. Чего, в общем-то, не следовало делать, потому что я была без перчаток - жарко!
Назар (тот, что с гитарой) извинился за Анатолия. И спел дивную песню, с мелодией своего сочинения. Слова я переписала сюда с его блокнота, потому что песня дивная, а Котька переписал себе аккорды.
Капли жемчужные, капли прекрасные,
Как хороши вы в лучах золотых,
И как печальны вы, капли ненастные,
Осенью черной на окнах сырых.
Люди, веселые в жизни забвения,
Как велики вы в глазах у других
И как вы жалки во мраке падения,
Нет утешенья вам в мире живых.
Капли осенние, сколько наводите
На душу грусти вы чувства тяжелого.
Тихо скользите по стеклам и бродите,
Точно как ищете что-то веселого.
Люди несчастные, жизнью убитые,
С болью в душе вы свой век доживаете.
Милое прошлое, вам не забытое,
Часто назад вы его призываете.
Автор - С.Есенин. Надо поискать еще стихов этого автора - никогда раньше про него не слышала. Впрочем, что я знаю, в своем захолустье!
Закончилось не очень хорошо. Мама вышла позвать нас на обед, и увидела, что Котька за компанию с Митей и инженерами курит, а меня Анатолий учил играть на гитаре. Нам велели идти в купе, и конечно, пробрали хорошо. Особенно Митю, потому что он старший, а позволяет брату и сестре Бог знает что. Родителям не приходит в голову, что Митя всего на год старше меня, и на два - Котьки, и кто станет его слушаться.
И что нет ничего плохого в дружеском общении с симпатичными, пусть и незнакомыми, людьми.
Дальше путешествие было неинтересным - обед и смотрение в окно. Через полчаса мы прибудем в Москву, поэтому писать я заканчиваю.
Родион погасил свет и завернулся в одеяло. Ему пришло в голову, что надо повнимательнее пересмотреть письма, найденные вместе с дневником Изабеллы Сорель. Возможно, там найдутся еще фотографии. Было бы любопытно поглядеть на братьев Изабеллы.
Фото Изабеллы Родион показывал на днях Зойке. Зойка сказала:
- Она ничего, симпатичная. Только толстая.
- Тогда другие были стандарты красоты, Зоя, все женщины были полнее, чем сейчас.
- Прикольно, как можно играть в теннис в таком платье!
Ночную тишину и сонные мысли Родиона нарушил грохот разбитого стекла. Осколки посыпались на Родину кровать, на пол. Из сада ворвался мокрый мартовский ветер.
- Ботаник долбаный! Убью, бля!
Эти вопли сопроводили грохот. Потом раздались звуки короткой борьбы, тарахтение мотоциклов. Прибежали мать, бабушка, дед. Зажгли свет. На улице перед домом никого не было. В окне зияла дыра со страшно-рваными краями, а на тумбочке, рядом с дневником Изабеллы, валялся кирпич.
- Достукался! - крикнула бабушка и заткнула подушкой окно. - Зойкины хахали уже окна бьют!
Глава 11
Родион не поверил, что к ночному хулиганству причастны какие-то гипотетические Зойкины хахали. Надо смотреть на жизнь проще, и не играть в мелодрамы, сказал он деду, помогая утром вставлять новое стекло. У нас в вечерке каждую ночь стекла бьют. После двенадцати вся молодежь Деревец приходит в состояние аффекта от пива и черной тоски.
- Когда тебе очки разобьют, тогда поверишь, - проворчал дед.
Родя не возразил. Отправился в архив, где усердно занялся работой. Перебрал и переписал все бумаги от 1953 до 1964 года. Почему-то таковых было больше всего.
- Оттепель, - сказал вслух Родя.
- Да вообще погода непонятная, - ответила уборщица Таська, протиравшая полки, - то мороз разламывает, то вода под ногами... чёрте что!
Родион очнулся от бумажно-исторической нирваны. За окном падали с крыши тяжелые капли. Галка, сев на ветку, эйфорически орала. И небо было не серое, а нежно-голубое.
- Так завтра же восьмое марта? - спросил Родя.
- А то, - согласилась Таська, - короткий день положен, Родион Валерьич!
У Роди имелась дома небольшая денежная заначка. Зарплату за архив он отдавал матери, а музейную и школьную она предложила ему оставлять себе. На карманные расходы. Поскольку Родион не курил и не пил пива, таковые расходы случались крайне редко. Ручка, дискета, файл для бумаг...
Родион побежал по магазинам. Предпраздничного ажиотажа, как в больших городах, не наблюдалось. Уже слегка подвыпившие мужчины покупали готовые "наборы", в которые продавщицы рассовали дрянь, не разбираемую годами: дешевые кремы для ног, пахнущие пластмассой гели и подобные наждачной шкурке мочалки.
Родион выбрал "Шанель №5", которую ежегодно покупал матери, и травяной бальзам для бабушки. А дальше наступил самый приятный момент, такого никогда, никогда еще не было в жизни Родиона. Он выбрал в цветочном три розы для дамы сердца.
Розы плохо ассоциировались с Зойкиным корявым маникюром и дешевыми джинсиками. Но Родион внушил себе, что цветы предназначаются Изабелле Сорель. Так оказалось легче и слаще.
Маникюрный набор он добавил почти подсознательно.
Зойка только что вышла из вечерки со своей подружкой Светкой-Вешалкой. Родион подождал, чтобы они отошли подальше от окон, из которых могли шпионить директриса или Олеся.
Девушки купили в киоске по банке пива, откупорили, хлебнули, присовкупили мутный дым "Петра Первого".
- Зоя, - сказал Родион, - с наступающим тебя.
Зойка взяла цветы и пакет. Посмотрела на Родиона. Посмотрела на Светку-Вешалку. Посмотрела на розы. У нее из глаз лезли слезы, а она изо всех сил сдерживала их. Ей было нехорошо - Родион опасался, не случилось бы у Зойки истерики.
- Спасибо, Родион Валерьич, - сказала она, победив постыдную слабость. - Как классно!
Родион кивнул и отправился домой. Слишком много эмоций. Слишком все это сложно: любовь, социальные различия, психология, история, жизнь.
10 июня 1913 года
Я снова виновата перед тобой, дневник. Я не написала ни строчки о Москве. Разве в Москве найдешь время, чтобы писать?
Митя прав. Я люблю бурную и шумную жизнь. Наверное, я слишком насиделась в нашей серой глуши. Я мало видела интересных и умных людей, и уж, конечно, я совсем не имею интересных друзей. Сейчас, из Санкт-Петербургской квартиры с окнами на Исаакий наш городок кажется таким ничтожным, смешным, убогим. Вся эта гимназическая жизнь, перебранки горничных, крошечные лавчонки, фунт леденцов 6 копеек...
У маминых родителей ежедневно гости. Или они сами ездят с визитами. Меня берут с собой, и во время этих визитов я готова умереть от чувства собственной незначимости. Вчера бабушка сказал мне тихонько:
- Видишь господина рядом с дядей Антоном? Это Игорь Северянин.
Я не могу описать свои эмоции. У нас все девчонки в классе были влюблены в Северянина. Но никому из них в голову не приходило, что он живой, настоящий, и с ним можно вот так запросто подойти и поговорить.
Конечно, я не подошла. Я еще настолько угловатая. Мне стыдно за свою провинциальность, за свою молодость. Что скажет обо мне поэт? "Привязалась какая-то гимназисточка".
Вчера мы ездили на концерт Собинова. А завтра, мама сказала, Собинов будет в гостях у бабушкиной подруги.
Я написала обо всем этом Соне. Ответа еще нет - Соня уехала с родителями в Ялту. Думаю, Соня не поверит, и скажет, что я сочиняю... Еще я написала Георгию, сама не знаю зачем. Наверное, потому что меня распирает от впечатлений.
А в душе я понимаю, что уже никогда не смогу дружить со всеми этими сонями и георгиями как раньше.
Я выросла.
Но еще не повзрослела. Я болтаюсь между двумя возрастами, как поплавок в речке.
P.S. Папа прислал телеграмму, что Митя благополучно сдал первый экзамен.
11 июня 1913 года
Такой насыщенной жизни у меня никогда не было!
Собинов, правда, не приехал, телефонировал, что чувствует себя неважно. Зато днем мы с Котькой ходили в синематограф. Я была в синема два раза в жизни, в нашем губернском городе, там такая примитивная музыка, такой маленький и душный зал.
Синематограф "Фата-Моргана" больше губернского драматического театра. Таперы великолепные, а в фойе играет настоящий оркестр. Мы купили мороженое в рожках, но я не знала, как его есть на людях.
- Лопай, как хочешь, - сказал Котька, - что ты ломаешься? Здесь тебе не Деревцы, где все друг другу в рот заглядывают. Здесь столица.
Котька легко влился в столицу. Он увидел в фойе двух молодых людей нашего возраста. Оказалось, он с ними познакомился на какой-то бабушкиной вечеринке. А я их не запомнила. Нужно тренировать свою память, если хочешь жить в большом городе.
(Я хочу жить в большом городе?!)
Имя девушки - Марина, но все знакомые ее зовут Мариша. Она закончила гимназию в прошлом году, и сейчас учится на французских экономических курсах. Хочет открыть ателье через пару лет, объяснила она. Мне такие речи были удивительны. Я никогда не видела ровесницы, которая рассуждала бы о собственном деле!
Ее кузен Саша вообще учится в Англии. Приехал домой на каникулы, и говорит, что отдыхает здесь душой. В Англии страшная скучища.
- Правда? Англичане, наверное, ужасно чопорные? - спросила я.
- Не сказал бы. Они, напротив, слишком просты, как наши провинциальные помещики. Все у них такое патриархальное... как будто приехал к дядюшке в рязанскую деревню, а не в Лондон.
Мне этот Саша не понравился. Во-первых, мне кажется, что он врет про англичан, а во-вторых, незачем презирать провинциалов. Можно подумать, мы не люди, или Санкт-Петербург - центр Вселенной.
Зато Саша познакомил нас со своим другом Борисом, а тот оказался - совсем другое дело. Он посмеивается как раз над столицей, над этой немыслимой суетой, которую люди создают искусственно.
- Я, конечно, сам живу здесь, но бегать толпой по богемным местам никогда не доставляло мне удовольствия.
- А мне нравится шум, - сказала я, - возможно, я просто устала от глуши.
- Шум шуму рознь, - сказал Борис, - меня утомляет, когда люди нарочно устраивают сборища, часами толкутся кучей и болтают ни о чем с умным видом.
Я не заметила, как Борис взял меня под руку, и мы пошли так позади Котьки, Саши и Марины. Погода была чудесная, ужасно хотелось снять шляпу и перчатки, но я понимала, что здесь не деревня. С Фонтанки дул приятный прохладный ветерок, и солнце светило прямо нам в глаза.
Я сказала про жару и деревню, и вдруг Борис обмолвился, что маленькое имение его бабушки, где он проводит иногда лето, находится в Деревецком уезде! Я поразилась - что это? Совпадение?
- Нет, - засмеялся Борис, - мы отдаленная родня с вашим приемным отцом. И с Сашей тоже, вот поэтому имения рядом... Значит, мы увидимся не один раз! Я собираюсь в июле в ваши края.
Он - фотохудожник. У него своя студия, и довольно модная. Он пригласил нас с Котькой прийти и сняться - совершенно бесплатно, само собой. И еще он учится снимать кино!
Я написала Соне, что подружилась с человеком, который умеет делать кино. Борис обещал заехать завтра за нами, потому что у него есть еще и собственный автомобиль!
Что-то ударило в стекло. Родион инстинктивно пригнулся - ожидал фонтана осколков. Нет, всего лишь снежком бросили. И еще снежок. Родион подошел к окну и увидел в свете фонаря перед домом Зойку.
- Ты куда на ночь глядя? - спросила мать.
- Я сейчас.
Родион вышел, застегивая куртку. Зойка была смущенная, и глупо улыбалась.
- Ты что же в дверь не позвонишь? - спросил Родион.
- Неудобно. Ваши скажут - чего приперлась.
Родион спросил:
- Понравился подарок?
- Очень.
Зойка мялась, стеснялась, что совсем непохоже было на нее. И глаза у нее были не ледяные и жгучие, а растерянные. Больные.
- Родион Валерьич, вам, правда, окно разбили?
- Да, отморозки какие-то.
- Это Русик Филиппов вам разбил окно. Из-за меня. Девки натрепались, типа, я с вами гуляю.
- Твой парень, что ли?
- Бывший.
Родя вдруг почувствовал, что ему очень неприятно знать, что у Зойки есть парень. Даже бывший.
- Я с ним больше не общаюсь.
- Почему?
Она подняла взгляд, ставший на пару секунд снова ледяным и жгучим. Родиона даже тряхнуло слегка - как от короткого удара током.
- Потому что я вас люблю.
Зойка ждала реакции. Шпарила Родиона своим электрическими глазами и смотрела, как он корчится.
- Я тоже тебя люблю, - просто ответил он.
Вот и все. Город Деревцы не рухнул в преисподнюю. Мир как стоял, так и много веков простоит, на фонаре по-прежнему будет орать ворона, на заборе останется надпись "rap cal", и история будет отсчитывать секунды, минуты и года, отмеренные Родиону Никитину и Зойке Мальцевой.
Целоваться они не стали. Слишком много эмоций сразу.