«Мне теперь всегда будет семнадцать»
На сцене пусто. Висит проектор, на нем будет крутиться черно-белая хроника без звука либо снимки военных лет – желательно портреты. Задник и кулисы увешаны старыми выцветшими фотографиями. Под теми, что на кулисах, подписи – имя, фамилия, возраст, дата смерти. Где-то среди них фотография нашего героя, Бориса. До начала и после спектакля зрители могут подойти, посмотреть и прочитать. Музыка. Гаснет свет. Из зала на сцену поднимает молодой человек. Даже не молодой – юный – почти детское лицо, доверчивые глаза. Выходит вперед, немного неуклюжим движением оправляет гимнастерку.
Борис. Здравствуйте. Я Борис. Ой, не по форме как-то… (открыто улыбается, потом складывает руки по швам, рапортует) Рядовой Сёмкин, призван в 41-ом Куртамышским районным военным комиссариатом, службу проходил в рядах Советской армии (снова расслабляется, улыбается). Мне 17 лет. Я в деревне Узкого родился, знаете? Нет? Ну, это в Курганской области, недалеко… Ничего, что я в таком виде? Просто времени как-то не было … А у вас тут хорошо. Тихо так, спокойно. Не грохочет… Непривычно… Да ладно, чего это я. Столько времени прошло. Вы забыли… И правильно, не надо об этом вспоминать лишний раз, зачем. Все кончилось, и слава богу. Вспоминать не надо, а вот помнить… Это ничего, что вы забыли. Я напомню.
Играет вальс. На сцену выбегают четыре девушки в платьях фасона 40-50-х. Смеются. Собираются в стайку, прихорашиваются. Одна подтягивает чулочки, другая смотрится в зеркальце, две возятся с какой-то булавкой на платье… Из кулисы выходят трое молодых людей. В костюмах, кто-то с цветочками. В компанию вливается Борис. Переговариваются, подходят к девчонкам, разбирают на пары. Кружатся в вальсе. Музыка меняется. Голос Левитана говорит о начале войны. Слушают, задрав головы. Девочки раньше понимают, о чем речь. Хватают ребят за руки, уговаривают. Те молча собираются. По одному уходят. Девочки снимают свои нарядные украшения, яркие платочки. Выходят на авансцену, встают прямо, замирают. Ждут. Один из парней возвращается, рукав пиджака пустой. К нему бросается девушка. Остальные расступаются, жадно смотрят. Он отстраняет подругу, достает из кармана два конверта, дает девчонкам. Это похоронки. Они быстро читают. Одна опускается на колени, вторая уходит к кулисе. Третья уводит своего молодого человека. Оставшаяся девушка догоняет их, жестами спрашивает – а что с моим? Тот пожимает плечами, отходит. Она выходит вперед. Смотрит в зал – вопрос в глазах. Выходит Борис. Встают друг напротив друга, как у зеркала. Она пытается коснуться рукой. Над ним гаснет софит, он отходит в темноту. Ее подхватывают под руки, уводят.
Борис. 27 миллионов человек. Еще раз (почти по слогам). 27 миллионов. Можете себе представить хотя бы один миллион? Ну, это почти ваш город, Челябинск. Так вот, представьте себе сразу жителей 27 таких же больших городов. То есть, не только вы сами, ваши родители, бабушки, дедушки, все родственники, все друзья и все знакомые. И даже если представить всех, кого вы хоть раз видели в жизни, это будет намного меньше. 27 миллионов человек. Именно столько мужчин, женщин, стариков и детей только в СССР и только по официальной статистике были убиты, пропали без вести, попали в плен и не вернулись из него, умерли от ран и болезней всего за 4 года войны. 27 миллионов человек. 18 с половиной тысяч в день. Почти восемьсот в час. Примерно 13 человек – каждую минуту. Каждую минуту – с 41-го по 45-й годы – в нашей стране умирали 13 человек. Не от старости и не по случайности. От войны. Вам не страшно?
Резко разворачивается, уходит. Обстановка полевого лазарета. Раненые на хлипких кроватях или просто на плащ-палатках. Один из них, лет 18-ти, на авансцене. У него ампутирована нога. Он очень бледный, почти зеленый, тяжело дышит. Рядом – товарищ. Он рассказывает.
Павел. Я сижу у кровати Кемерова. Он все больше сдает. Вокруг нас страшная суматоха. Пришел санитарный поезд, и в палатах отбирают раненых, которые могут выдержать эвакуацию. У кровати Кемерова врач не останавливается, он даже не смотрит на него.
… Я соображаю, что бы ему такое сказать, как бы его приободрить. Его губы стерты с лица, рот стал больше, зубы резко выделяются, как будто они из мела. Его тело тает, лоб становится круче, скулы выпячиваются. Скелет постепенно выступает наружу. Глаза уже начали западать. Через несколько часов все будет кончено.
Федя Кемеров не первый умирающий, которого я вижу; но тут дело другое: ведь мы с ним вместе росли. Я списывал у него сочинения. В школе он обычно носил коричневый костюм с поясом, до блеска вытертый на локтях. Только он один во всем классе умел крутить «солнце» на турнике. При этом его волосы развевались, как шелк, и падали ему на лицо. Наш учитель гордился им. А вот сигарет Кемеров не выносил. Кожа у него была белая-белая, и он чем-то напоминал девочку.
Я смотрю на свои сапоги. Они огромные и неуклюжие, штаны заправлены в голенища; когда стоишь в этих широченных трубах, выглядишь толстым и сильным. Но когда мы идем мыться и раздеваемся, наши бедра и плечи вдруг снова становятся узкими. Тогда мы уже не солдаты, а почти мальчики, никто не поверил бы, что мы можем таскать на себе тяжелые ранцы. Странно глядеть на нас, когда мы голые.
Раздевшись, Федор Кемеров становился маленьким и тоненьким, как ребенок. И вот он лежит передо мной, — как же так? Надо бы провести мимо этой койки всех, кто живет на белом свете, и сказать: это Федя Кемеров, ему девятнадцать с половиной лет, он не хочет умирать. Не дайте ему умереть!
Кемеров хрипит, Павел бежит за врачом.
Павел. Где врач? Где врач? Идите скорей, а то Кемеров умрет.
Врач (вырывает руку, санитару). Это еще что такое?
Санитар. Двадцать шестая койка, ампутация ноги выше колена.
Врач. А я откуда знаю, я сегодня ампутировал пять ног! Посмотрите! (убегает в операционную)
Санитар. Операция за операцией, с пяти утра, просто с ума сойти, вот что я тебе скажу. Только за сегодня опять шестнадцать смертных случаев. Твой будет семнадцатый. Сегодня наверняка дойдет до двадцати…
Подходят к койке. Кемеров умер.
Санитар. Вещи заберешь? Его придется сразу же унести, нам койка нужна. Там уже в тамбуре лежат.
Павел. Я бы все отдал, чтобы сейчас, пока на место Кемерова не положили нового раненого, провести мимо этой койки всех, кто живет на белом свете, и сказать: это Федя Кемеров, ему девятнадцать с половиной лет, и он только что умер. Точка.
Борис. Мир вокруг раньше нас понял, ЧТО происходит. И раньше нас догадался, во что это выльется. И почувствовал, что ничего уже не изменить. Но все равно пытался нас остановить. Вы никогда не думали, почему в военные годы так часто шли дожди? Ну же, вспоминайте. Почти во всех книгах, написанных теми, кто на самом деле БЫЛ ТАМ, есть сцены с дождем. Кровь из раны, которая смешивается с дождевой водой… Хлюпающие сапоги. Насквозь вымокшие плащ-палатки. Тяжело дышать в душном, наполненном влагой воздухе… Сама природа всем своим видом показывала нам, как ей все это не нравится… И густая предрассветная дымка, и постоянные вязкие туманы… Она как будто не пускала нас. А мы все равно шли. Переступая через дождь, туман и мертвых товарищей. Куда мы шли – было неважно. Важно что иногда – все-таки доходили. (Уходит)
Песня «Но мы пройдем с тобой путь через туман»
Кабинет школьного завуча. Сама завуч сидит за столом, пишет, шуршит бумажками. Бубнит.
Завуч. Так… Значит, всего 38 получается… 29 придут, к остальным сами… Это сколько? Это девять остается. Две параллели надо задействовать. С двух последних снять, и нормально, успеют. Значит, 9 «а» у меня к Заварницыну пойдет, а «б» к Иванову. «В» - к Корнеевой…
Входит молоденькая секретарша, вносит охапку гвоздик.
Секретарша. Уф, жарко сегодня, Вера Ивановна. Как вы сказали, все купила…
Завуч. Молодец, Маша. Значит, так, сейчас ноги в руки и обойти 9-10 классы. Скажешь им, что после шестого или у кого семь – после седьмого урока в полном составе к ветеранам…
Секретарша. Ой, Вера Ивановна, да они мне сейчас скажут все, что думают…
Завуч. А ты им скажешь – кто не пойдет, сразу родителей к директору. А классные руководители пусть списки возьмут, и прям отмечают.
Секретарша. Скажу, ладно.
Завуч. В общем, после уроков дружно-весело. И пусть старосты ко мне зайдут за цветами. Заодно ц.у. дам – чего говорить, чего не говорить. Иди давай, 20 минут от урока осталось…
Секретарша. А в туалет-то можно забежать, хоть умыться с духоты, а?
Завуч. Маш, ну быстрей давай уже, а… (Маша берет листочек, выходит. Завуч опять бормочет) Так… Время у нас… так… первый час уже. После звонка сразу, значит…
(Стук в дверь) Войдите, открыто!
Входит пожилая женщина. Платочек, выцветшее платье.
Женщина. Ой, вы простите, пожалуйста, я отвлекаю…
Завуч. Да ничего, здравствуйте. Проходите. Что у вас?
Женщина. Я на вахте спросила, сказали, это к Вере Ивановне в 17-й…
Завуч. Я Вера Ивановна. Да вы садитесь.
Женщина. Спасибо. Мне только быстренько надо. А то еще догадается, что я в школу бегала, прям не знаю, что будет.
Завуч. Да кто догадается-то?
Женщина. Вы извините, я так с бухты-барахты. Я жена полковника Миронова. Ну, который за вашей школой на 9 мая закреплен.
Завуч. А, очень приятно. Да, есть такой (смотрит списки). У меня дети к нему примерно в полвторого пойдут.
Женщина. Вот-вот, я же поэтому и пришла! Время только 12, а обычно приходят ближе к двум… Просто понимаете, он 9 мая просыпается очень рано. Часов в семь встает уже, одевается. Полностью всю форму свою парадную, полчаса с ним все ордена цепляем. И с девяти уже начинает ждать. Я говорю – ты китель-то свой хоть сними, душно же! А он – нельзя. Еще и на меня – что я ничего не понимаю! Я, может, и правда не понимаю, только жарко же. Он уже три часа сидит. И еще два сидеть… А у него уже и инфаркт был, и инсульт… Вы бы пришли пораньше, а? Пожалуйста... Ну, если можно, конечно. Просто в этот раз жаркое 9 мая такое… Ну, если не получится – бог с ним. Только ему не в коем случае, что я заходила. Вы простите меня (Выходит).
Завуч. Черт. Маша! (Выходит тоже)
Возвращается в кабинет, садится, пишет. Заходит ребенок.
Ученик. Вера Ивановна, можно?
Завуч. Можно, конечно. Что еще натворили?
Ученик. Да ничего. Просто… тут это… мы вчера к ветерану ходили. К полковнику. Да все нормально, вы не переживайте. Просто он нам письмо дал. Сказал, в администрацию школы отдать. Вы же администрация? Вот, я принес, как обещал.
Завуч. Спасибо, Саша, давай сюда. Вы читали?
Ученик. Да не, зачем нам. Ну, я пойду?
Завуч. Иди, Саша. Молодцы.
Читает письмо.
Администрации лицея № 35
От война-интернационалиста,
Участника великой отечественной войны
полковника Миронова Владимира Михайловича
Благодарю Вас за патриотическое воспитание подрастающего поколения, за чуткое отношение к нам, старикам, за внимание и заботу.
Желаю Вам и Вашим воспитанникам, чтобы никогда не повторились годы войны и страданий.
Желаю Вам чистого неба над головой.
Полковник Миронов
Завуч. (вздыхает) Господи… Ну мне-то это за что? (Закрывает лицо руками)
Борис. Знаете, что меня, лично меня, всегда пугало больше всего? Неизвестность. Идешь – куда? Что будет завтра – не знаешь. Как близкие – вообще можно только догадываться. Но еще больше всего этого нам хотелось знать, когда это кончится. Нет, даже не так – что это вообще когда-нибудь кончится. Если бы мне сказали хотя бы – через пять лет, точно через пять… Или даже – через десять… Я был бы счастлив, и дальше бы шел с надеждой. Но ведь никто не говорил. Мы ничего не знали. А иногда так хотелось хоть крохотного кусочка этой чертовой надежды…
Сцена делится на две половины. С одной стороны – бедная крохотная комнатка, плохо освященная, печка-голландка. Рядом с ней сидит молоденькая девушка, укутанная в кучу кофт, видно, что одела на себя все, что есть в доме. Листает какую-то книгу. С другой стороны – вполне современная комната, висят большие часы, за ноутбуком сидит молодой человек лет 25-ти, играет в какую-то игрушку. В углу – маленький холодильник. Он выигрывает, делает жест типа «йес!» Сладко потягивается. Берет трубку сотового телефона, набирает номер – «черт, деньги кончились!» Берет обычную городскую трубку, набирает номер. У нее в комнате звонит телефон, укрепленный на стене. Она нехотя выбирается из-под вороха одежды, подходит:
- Да?
- Ой… Здрасьте, а можно Лену?
- Это я, Лена.
- Да? А почему у тебя голос такой странный?
- Странный голос?
- Ну да, прям не твой. Такой… секси, что ли, хрипленький. Заболела?
- Нет…
- Случилось что-нибудь?
- Не знаю…
- Может, мне не надо было звонить?
- А кто говорит?
- С каких пор ты меня перестала узнавать?
- Да кого узнавать?
Пауза.
- Вы, наверно, номером ошиблись… Я вас не знаю.
- Да это же я, Игорь, Игорь Алексеев.
- Ну вот! Я не знаю никакого Игоря и Игоря Алексеева.
- Но ты Лена?
- Я Лена.
- Простите.
Кладет трубку. Смотрит на набранный номер: «странно…» Набирает еще раз.
- Лена?
- Да, Игорь, это Лена, но это опять я. А вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?
- 8 908 572 93 11
- А у меня – 1 32 А 53
- Хм… Ничего общего, даже цифр меньше…
- Да…
- Ну извини, Лена.
- Пожалуйста. Я все равно не занята.
- Больше постараюсь к тебе не попадать. Связь отвратно работает.
- Конечно.
Кладет трубку, пытается набирать с сотового. Чертыхается, снова берет городской. Набирает справочную.
- Девушка, здравствуйте, а подскажите номер АТС, Курчатовский район. Ага, записываю. (Набирает) Здравствуйте, я с улицы Куйбышева звоню, дом 5, у нас телефон плохо работает. Да, соединяет как-то странно, не с тем номером, который набираешь… Нормально, да? Ну ладно, спасибо. Да, сейчас еще попробую набрать.
Набирает Лену.
- Да? Это опять вы, Игорь?
- Да. Похоже, наши телефоны намертво заклинило. Я звонил в справочную, сказали, все в порядке. Только не подумайте, что я тут придуриваюсь или издеваюсь – я внимательно набирал.
- Конечно, я даже не подумала. А вы очень спешите, Игорь?
- Да нет…
- А у вас важное дело было к Лене?
- Нет, ничего особенного. Хотел узнать, дома она или нет.
- Соскучились?
- Да как сказать…
- Значит, ревнуете…
- Смешная вы, Лена. А сколько вам лет?
- Почти 15-ть. А вам?
- А мне – на десять больше. Ну, ладно…
- А о чем вы думаете сейчас?
- Прямо сейчас я разговариваю с вами, о чем я могу думать?
- А если бы вам было лет пятнадцать или даже семнадцать, мы могли бы познакомиться. Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. А вы где встречаетесь с Леной?
- Как когда.
- И у Пушкина?
- Не совсем. Мы однажды встречались у кинотеатра «Знамя».
- Где?
- У «Знамени».
- Не знаю.
- Ну, на Кировке, в центре.
- И Кировку я почему-то не знаю. Вы, наверно, шутите. Я хорошо знаю центр города.
- Ты одна дома?
- Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется.
- Ага. Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
- Вы со мной заговорили как с ребенком.
- Что ты, я говорю с тобой как со взрослой.
- Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Лене. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.
Кладут трубки. Игорь задумывается. Выходит, возвращается с чашкой кофе. Снова берет трубку. Лена подходит.
- Я так и знала, что вы еще раз позвоните. Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано.
- Ладно, давай поговорим. Мне, честно говоря, сегодня почему-то тоже скучно. А ты почему так поздно не спишь?
- Сейчас только восемь.
- У тебя часы отстают. Уже первый час.
Лена смеется.
- Вам так хочется от меня отделаться, просто ужас. Сейчас октябрь, и поэтому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
- Ты шутишь, да?
- Нет, не шучу. А у вас, наверно, не только часы, но и календарь врет.
- Почему врет?
- А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.
- Нет, май… (открывает страничку на ноутбуке, сам себя проверяет). Честное слово, май…
Пауза.
- А вы ужинали?
- Не помню.
- Значит, не голодный.
- Нет, не голодный.
- А я голодная.
- А что, дома есть нечего?
- Нечего! Хоть шаром покати. Смешно, да?
- Даже не знаю, как тебе помочь. И денег нет?
- Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?
- А у меня рядом круглосуточный … А хочешь, я посмотрю, что у меня есть в холодильнике?
- У вас есть холодильник?
- Старый, правда. Родители приперли. «Север», что ли. Помнишь еще такой?
- Нет. А если найдете, что потом?
- Потом? Я вызову такси и отвезу тебе. А ты спустишься к подъезду и возьмешь.
- А вы далеко живете? Я – на улице Возмездия, это бывшая Кладбищенская. Хорошо, что ее переименовали, правда?
- Странно, я не знаю улицу Возмездия. А моя – Куйбышева.
- А теперь я не знаю. Смешно, правда? Только это не важно. Вы хорошо придумали, спасибо вам. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте.
- Да фиг его знает, я давно не заглядывал. Сейчас подойду и посмотрю. Так, открываю.
- А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком.
- Конечно, могу, у меня трубка. А у тебя телефон на проводе?
- Он висит на стенке в коридоре. И что у вас в холодильнике?
- Значит, так… что тут? Это фигня, яйца.
- Яйца?
- Ну. Куриные. Вот, хочешь, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока сваришь, совсем проголодаешься. И мама придет с работы. Лучше возьмем колбасы. Или нет, есть еще шпроты. И полбанки майонеза. Слышишь?
- Да. Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
- Почему? В самом деле так проголодалась?
- Нет, вы же знаете.
- Что я знаю?
- Знаете! Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра?
- Нет. Зато вот тут есть филе… форели, что ли, мать привозила.
- Не надо, хватит. Давайте отвлечемся. Я же все поняла.
- Что поняла?
- Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
- Из окна? Дома видно, текстильную фабрику. Ну, не фабрику, так, цех небольшой… Еще железную дорогу видно, по ней сейчас электричка идет.
- И вы все видите?
- Электричка, правда, далеко идет. Мне видно только огоньки – ну, это окна светятся.
- Вот вы и врете!
- В чем это я вру?
- Электричку вы увидеть не могли!
- В смысле? Она невидимая, что ли?
- Нет, она видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали.
- Почему? Я стою перед самым окном.
- А у вас в кухне свет горит?
- Конечно, а как бы я в темноте в холодильник бы лазил. У меня в нем лампочка перегорела сто лет назад.
- Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.
- Лена, да объясни ты мне уже нормально, на чем ты меня поймала.
- Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?
- Неправильно. Какое, к черту, затемнение? Как в войну? Сейчас война, что ли?
- Ой-ой-ой! Как же можно так, а? А что же, мир, что ли?
- Нет, я понимаю, Чечня, Палестина… Я не об этом.
- И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?
- Да слава богу, нет.
-У вас бронь?
- Какая бронь?
- А почему вы тогда не на фронте?
- На каком я должен быть фронте, Лена?
- На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?
- Не вру. И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам?
- Я не шучу! И вы перестаньте. Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.
- Честное слово, я говорю правду.
- Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала. (неожиданно) Вы почему не на фронте?
- На каком я могу быть фронте? Какой может быть фронт в 2010-м году?!
- Вы меня разыгрываете?
Пауза.
- Вы почему замолчали? Вы лучше говорите.
- Лена, какой сейчас год?
- Сорок второй.
- Ты не ошибаешься?
- Нет.
Пауза.
- Послушайте, не вешайте трубку. Сегодня 7 мая 2010 года. Война кончилась 65 лет назад, в этом году юбилей победы. Вы это знаете?
- Нет.
- Теперь знайте. Сейчас полпервого ночи… Ну как вам объяснить?
- Ладно. Я тоже знаю, что вы не привезете мне курицу. Мне надо было догадаться, что французских кур не бывает.
- Почему?
- Во Франции немцы.
- Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы вообще по всему миру ездят, и у нас бывают.
- Как бывают? Кто их пускает?
- А почему не пускать?
- Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверное, просто вредитель или шпион?
- Никакой я не шпион. А победим, конечно, мы.
- Ой, слава богу, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста.
Пауза.
Ну же, рассказывайте.
- Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
- Не может быть! Очень долго ждать.
- Подожди, Лена, я сейчас в Интернет залезу на всякий случай, чтоб не наврать. Ну, это как справочник… Слушай. Берлин мы возьмем второго мая. Кстати, у меня у деда хранится медаль прадеда - «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут. А в 53 умрет Сталин…
- Как? Не может быть! Этому нужно помешать! (на следующий монолог отвечает восклицаниями и междометиями)
- Лена, Лена! Подожди. Я буду рассказывать как есть, а ты слушай. Сталина похоронят в Мавзолее, и будет страшная давка в день похорон, много людей погибнет… Мы это в школе проходили. Ты, если будешь в Москве, не ходи ни в коем случае... Потом, правда, его из Мавзолея все равно уберут… А в 61-ом человек впервые полетит в космос. Космонавт будет русский, ну, советский, Юрий Гагарин. А наш город будет много перестраиваться… Твоя улица Возмездия… Подожди, я посмотрю. Ух ты, черт, она исчезнет в 80-х. Вот, рядом – Орджоникидзе, Пушкина, Цвиллинга… Только что из них бывшая твоя Возмездия – не написано… Странно. Слушай, Лена! Слушай, я только что сообразил! У нас есть семейное предание, дед рассказывал. Это было в сентябре 42-го, я помню только потому, что дед десять раз повторял! У тебя же октябрь? Так вот, слушай. Ты знаешь центральный парк? Футбольное поле? В сентябре дед играл там в футбол. А свою куртку кинул на какие-то ящики, которые стояли рядом со скамейками. И выронил… как его, ну, талон на получение хлеба, ты должна знать…
- Хлебную карточку? Какой ужас! Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.
- Ни я, ни дед этого сделать не можем. Прошло много лет. Но если сможешь, сходи туда, она должна быть где-то под ящиками. Дед ее искал-искал, а об этих ящиках вспомнил, когда уже в другом городе был. Если найдешь, скажешь, что карточку обронила ты… Лена, слышишь?
В телефоне молчание.
- Алло? Алло, Лена? Да что такое!
- Алло, это 743-18-15? Вас вызывает Нальчик.
- Вы ошиблись номером.
- Извините.
Короткие гудки. Набирает номер. В это время на второй половине сцене нет света, и Лена тихонько уходит. Игорь звонит, трубку берет другая, современная Лена. Ее не видно, разговаривает из-за кулис.
- Да.
- Лена, это ты?
- Конечно, это я. А тебе чего не спится?
- Извини. Мне другая Лена нужна.
- Что?
Отбой, снова набирает.
- Ты с ума сошел? Ты пьяный?
- Извини.
Кладет трубку. Телефон звонит.
- Да?
- Я весь вечер сидела дома. Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так вел себя. Но ты, похоже, совсем двинулся…
- Наверное.
- Какая еще другая Лена? Это что, образ? Ты хочешь видеть меня другой?
- Спокойной ночи, Леночка. Завтра все объясню.
Кладет трубку, разворачивается, рассказывает в зал.
- Самое интересное, что у этой странной истории получился не менее странный конец. Мне захотелось найти ТУ Лену. Просто для того, чтобы убедиться, что это была не галлюцинация. И я ее нашел. Я примерно вспомнил ее телефон, нарыл по Интернету самые старые справочники, которые вообще могли быть… Сопоставил это с ее улицей Возмездия… В общем, нашел. Этой же ночью. Ее фамилия оказалась Фролова. Лена Фролова. А утром я поехал к ней. Мне почему-то не пришло в голову, что если она существует, она должна быть ровесницей моего старенького деда. (Встает, подходит к ее половине сцены, звонит в воображаемую дверь, открывает девушка в черном платочке).
- Лена?
- Нет. А кто вам нужен?
- Простите, мне нужна Фролова Елена Сергеевна.
- Бабушка… умерла сегодня ночью…
- Простите…
- А вы…
- Я просто знакомый. Самый случайный знакомый.
- Как вас зовут?
- Игорь.
- Алексеев Игорь?
- Да, Алексеев Игорь...
- Подождите, Игорь.
Уходит, выносит бумажку.
- Бабушка была бы счастлива. Она вас ждала последние лет пять. Говорила, что вы придете в мае, в десятом году, но ждала заранее… Чуть-чуть не дождалась. (Всхлипывает) Вот, возьмите, она вам оставила.
Уходит. Игорь разворачивает записку, голос той Лены читает.
- Дорогой мой Игорь, Игорь Алексеев! Я, конечно, знаю, что вы не придете. Тем более что если вы читаете эту записку, значит, я и так и не дождалась. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была под теми самыми ящиками, о которых вы успели мне сказать…
Он улыбается, уходит.
Выходят несколько старшеклассников. Мальчики (среди них Борис) вытаскивают доску и пару или даже одну парту, несколько стульев. Перемена. Все занимаются своими делами, кто-то читает, кто-то болтает, один вытирает доску, пишет «у нас последний урок!» Борис выходит вперед, говорит в зал.
Борис. В книгах и фильмах о войне авторы любят использовать образ фотографии. Замечали? Такой общей фотографии класса, которая стала для большинства ребят последней… В принципе, я понимаю, это так эффектно смотрится... И зритель уже почти рыдает… Мне бы тоже ужасно хотелось сказать что-то вроде – от нашего класса у меня остались воспоминания и фотография. Групповой портрет с классным руководителем в центре, девочками вокруг и мальчиками по краям. Фотография поблекла, а края, смазанные еще при съемке, расплылись уже окончательно … Вот только не осталось ее от нашего класса, этой фотографии. Потому что все началось в тот самый день, когда мы должны были идти фотографироваться. И вместо этого… мы, конечно, дружно пошли записываться в добровольцы. Идиоты.… И теперь мне остается только представлять ее себе – эту фотографию, которая у нас должна была быть, просто обязана! Но нет… И спросить-то не с кого… Зато для меня они навсегда остались такими, какими были… в жизни. Настоящими. В память впечатались голоса, улыбки, не поверите, даже почерк почти каждого помню. Но еще четче, чем их лица, я помню один из последних уроков перед выпускным. Наша учительница дала сочинение на тему – «кем я хочу стать». И мы написали, а потом зачитывали их перед всем классом…
Все рассаживаются, по очереди читают отрывки. Борис в зал комментирует кусочки своей памяти. Остальные живут внутри сцены, на Бориса внимания не обращают. Им весело – последний урок, на носу выпускной.
Жора Ландыс. (встает, читает) Я уже точно решил для себя, что хочу стать летчиком. Но только не военным, который стреляет или сбрасывает бомбы. Я хочу испытывать новые самолеты. Однажды я летал с отцом, и мне очень понравилось. (добавляет от себя) Вообще-то, вы все знаете, что я люблю собираться марки. Но это пусть будет моим хобби, я уже решил. (смешки) Я надеюсь, что осуществление моей мечты принесет пользу моей советской родине.
Борис. Жорка Ландыс. Он собьет 28 вражеских самолетов и разобьется через три года, почти день в день после окончания школы. После его смерти родителям пришлют орден героя советского союза.
Жорка садится.
Искра Полякова. Я хочу, чтобы, какую бы профессию я не выбрала, она приносила пользу моей стране. Может быть, я буду работать на заводе, а может быть, стану учительницей в школе. Но я всегда буду самой лучшей, потому что я хочу любую работу делать хорошо!
Борис. Искра Полякова, атаман в юбке, староста нашего 9 «Б». Она станет связной в подполье и погибнет за несколько дней до конца войны. Ее повесят. В нашем городе и в нашей школе о ней всегда будут рассказывать легенды. Она так хотела во всем быть первой… И была… Вот только погибнуть ей выпадет не первой из нашего класса: первым погибнет Артем.
Артем Шефер. Я, это… (смешки) Ну все, читаю… Я хочу стать инженером, как мой отец. И как мой старший брат. И работать на нашем заводе. Потому что наш завод самый лучший, и рабочие там тоже самые лучшие… Особенно мой отец и брат Яков… (от себя) Слушайте, нормально же написал, чего она мне тройку за содержание влепила? (смех)
Борис. Артем Шефер. Самый из нас принципиальный и правильный. Все школьные годы любил одну-единственную девочку. Обожал мать и сестру, ну и двух старших братьев, конечно… Летом подрабатывал на том же заводе… А погибнет Артем в 42-ом. Он тоже уйдет в партизаны. И однажды взорвет себя вместе с мостом, по которому должны были пройти фашисты… Не прошли.
Паша Остапчук. Я мечтаю стать спортсменом. Я занимаюсь сразу несколькими видами спорта и еще не определился, какому уделять свое основное время. Сейчас мне очень нравится бокс и гимнастика. Тренеры говорят, что у меня большой потенциал. Больше всего мне хотелось бы выиграть какие-нибудь самые главные мировые соревнования и принести кубок в школу…
Борис. Пашка Остапчук. Всегда побеждал в соревнованиях, быстрее всех бегал стометровки. И любил Леночку Бокову, вон она, видите? Война отнимет у Пашки ногу и спорт, и к Леночке он не вернется. Хотя она будет ждать его до Победы.
Леночка Бокова. Я мечтаю стать артисткой, как Любовь Серова! Быть самой красивой в СССР. Я знаю, это не по-комсомольски, мне много раз говорили. Но я думаю, это не так. Я буду самой красивой, и меня будут любить все советские мужчины! И я буду поднимать их боевой дух! (смех) Да-да, ничего смешного! И они будут делать свои изобретения и ставить рекорды!
Борис. Леночка выйдет замуж в 46-ом, после Победы, назло Пашке. А через пять лет овдовеет… Так и останется с тех пор одна – ни мужа, ни детей…
Валька Александров. А я мечтаю стать физиком и химиком. Думаю, у меня хорошо получится. Это ничего, что наша Татьяна Ивановна меня к опытам не допускает. Зато я дома почти что вечный двигатель собрал! (смешки) Да вы сами же видели! Я уже твердо решил, что стану великим испытателем и изобрету самое сильное лекарство, которое сможет лечить от любых болезней!
Борис. Валька Александров. Мы его Эдисоном звали. А он и не обижался. Валька выживет. В 43-м он в последний момент сможет выбраться из горящего танка. Но уши и горло себе все-таки спалит. Он почти перестанет слышать и будет не говорить, а шептать. На послевоенных встречах класса это избавит его от необходимости говорить какие-то обязательные, но бессмысленные слова… учителям, одноклассницам, мамам тех, кого уже не вернуть… А изобретателем он был бы замечательным. Знаете, после войны Валька будет ремонтировать часы. Чинить так, что после его рук они будут идти без перебоев по 15 и даже 20 лет. И также, вместо разговоров, он будет всем чинить часы на встречах одноклассников. И самое точное время в городе всегда будет у бывших учеников нашего 9 «Б». Самое точное. У тех пятерых учеников нашего 9 «Б», кто выжил. Пятерых человек из 36. Все-таки наверное лучше, что не осталось той общей фотографии...
На его последних словах ребята тихонько расходятся под гаснущим местами светом, как будто воспоминание исчезает.
Внимание на проектор.
Картинка на проекторе – современный двор, дети играют, голуби какие-нибудь. Обычная мирная картинка. На лавочке сидит аккуратная старушка. Просто сидит и все. Может быть, по сторонам оглядывается, что-то ищет в своей сумке, голубей подкармливает, что угодно, в общем. Через минуту – поднимает глаза на камеру. Несколько секунд смотрит, потом опускает голову. Снова просто сидит. В начале сцены, секунд 15-20 зритель вникает в картинку, потом два молодых голоса за кулисами читают стихотворение. Поднять глаза бабушка должна на финальную строку.
Росли друг для друга
Он и Она
И встретились бы
Обязательно
Только короткое слово
Война
Отменила все
Обязательства
Она никогда не узнает
Того, с кем друг другу они
Суждены
Она никогда не увидит его
Он убит в первый день
Войны
И никто никогда не скажет
Ей
Слов, которых она ждала
И она до последних своих дней
Будет думать – зачем
Жила?
Борис. (выходит вперед, говорит, обхватив себя руками за плечи, может быть, сел на край сцены) Это было в декабре 42-го. Я год всего провоевал. Точное число не помню, кто тогда знал точные числа… Холодно, жуть, а мы все в дырявых валенках каких-то... В общем, отступали. Было не страшно, обычно как-то, мало кто погиб в тот раз. Сашка из 1-ой, Сергей из нашей роты. И я. А вы что, думаете, я тут живой перед вами? (зло) Да черта-с-два. Я умер тогда, в декабре 42-го. Всю спину снарядом разворотило… Даже не больно было почему-то, только обидно. У меня же сестры остались, мама. Они плакали, конечно… Им потом и похоронка пришла – пропал без вести. Брата Ивана хоть похоронили нормально, даже документы потом выдали – в Венгрии, Дьёр какой-то. Где похоронен я – мама так никогда и не узнала.
Тогда, в войну, она все просила у боженьки: пусть сыновья вернутся, пусть муж вернется… Да пусть хоть один придет… Я всю жизнь в церковь ходить буду… А в 45-ом, когда все кончилось, она молиться перестала. И правильно, не по кому уже было.
А я умер еще в начале, холодным и очень солнечным декабрьском днем 42-го. Мне тогда было 17 лет. А мне теперь всегда – будет 17-ть.
В тексте использованы отрывки из произведений, официальных запросов и стихотворения
Эрих Мария Ремарк «На Западном фронте без перемен»
Кир Булычев «Можно попросить Нину?»
Вера Черникова «Росли друг для друга»
Владимир Миронов «Письмо в администрацию лицея»
Борис Васильев «Завтра была война»
Центральный архив РФ. Ответ на запрос о судьбе военнослужащих Сергея Перебейнос, Александра Сёмкина, Ивана Сёмкина и Бориса Сёмкина.
февраль 2010
Премьера спектакля состоялась 4 мая 2010 года в Челябинске
Постановка детского театрального коллектива "Артишок"