Когда охота – твоё любимое увлечение, твоё хобби, выражение «охота пуще неволи» вполне понятно. Однако, в жизни ситуации столь разнообразны, когда «хочется» и «колется» сталкиваются жестоко и нелепо. И ты проклинаешь и своё хобби, и всё, что с ним связано, и ты мрачен, пока от сердца не отляжет.
Тот полевой сезон для Аркадия, начальника геологосъёмочной партии обещал быть весёлым. Транспорт на лето ему ограничили двумя-тремя прилётами вертолёта, лошадок взять не получилось, а площадь работ приличная, да и в плане географии – не подарок. Горно-таёжная местность. Вот и сидел Аркадий, обхватив голову руками, объятый тяжелой думою. Ко всему состав подобрался не очень чтоб. Геолог Лёша, молодой – амбиции через край прут. Он с Аркашей сезон до того отходил. Вроде понравились один одному. Парень настырный да и ответственный – костьми ляжет, а дело сделает. Вырос в тайге, жизнь таёжная ему привычна и в кайф, а вот опыта в геологической съёмке пока обмаль. Тут уж Аркадий за себя был спокоен – есть что передать, чему научить. Так ведь ещё незадача – отпуск Аркадию подошёл за три года. Семья уж наладилась, ждёт. Срывать это мероприятие они ему не дадут. Вот и надеялся Аркадий на Лёшку – не подведёт, закончит сезон в его отсутствие.
Мариша – молодая специалистка, добрейшей души человек, легко ранимый и нежный. Единственным ответом на грубость, или там беспардонность какую, у неё были слёзы, по детски горькие и обильные. Мужику такое вытерпеть – мука страшная. Если учесть Аркашину доброту и деликатность – хороша парочка. На беду, оба грешили приятной, этакой ленинской, картавинкой. Так вот, когда по-первости Аркадий обращался к Марише по имени, у той на глазах выступали слёзы. – Зачем вы меня передразниваете, Аркадий, грассировала она в ответ. Тут же краснеющий, Аркадий терялся. «Я не передразниваю, я сам так говорю» - этак по-французски рэкая, оправдывался он. Так что в грубую таёжную реальность оба эти деликатнейших человека вписывались слабо.
Полнейшей противоположностью Марины была радиометрист Рита. С такими, как говорят нынче, ходят в разведку. Нет! Коня на скаку она бы не останавливала. А вот загнавшему коня седоку её сурово сдвинутых бровей мало бы не показалось. За издевательство над животным. По профессии биолог, двинула за друзьями на север, да и прикипела к новой работе, к северянам. Рабрче-крестьянских кровей, она могла всё и готова была ко всему. Настырная была радиометристка. То проб наберет – мужик пупок надорвёт, то комель на плечо громоздит. Вот, дескать, гляди – и мы не лыком шиты. Типа, самоутверждалась. Мужикам-то подобные прибамбасы иной раз и не по нутру вовсе. Чего мол девка выпендривается. Жалели, чего не дай бог. Тут же бровки домикоком. Прощали ей, зная, что любую работу на себя возьмёт, всегда поможет. Только и тут недоразумение. Животных уж больно жалела. Не дай бог живность какую мужики в тайге спроворят. Как в тайге без этого – кушать-то хочется. Так вот – тут ты и враг ей непримиримый. Не дай бог, рыбина под ножом хвостом трепетнула – дойти может до рукоприкладства. Вот и не являлась на свежанину, игнорировала всухомятку. Такой вот индивид, не очень удобный для таёжного бродяжничества.
Картина была бы не полной, а дальнейшее повествование бесцельным без знакомства с ещё одним из его героев.
Женька был из тех, кто в своих таёжных скитаниях нашёл и огонь, и воду, и свои медные трубы. Если и применимо определение «живчик», так это к таким. Тайга манила его своей вольницей, своим дурманом, приворожила своей потребностью в его неугомонной энергии. И уж кашу из топора он в тайге не варил. Понятно почему. Был он заядлым охотником, больным, можно сказать, своим увлечением. Конечно, полевой сезон на Чукотке короток. У техника-геолога забот хватает – и промывка ручьёв на нём, и радиометрия, и горные работы. Успевай поворачиваться. Только, чем бы он не был занят, к охоте готов был всегда. А рядом с ним был верный Рекс, которого бросало в нервную дрожь, лишь Женька надевал рюкзак и привычно вскидывал на плечо карабин. Он был прирождённым охотником, и ответственно выполнял свою задачу – найти зверя, пригнать и поставить под выстрел хозяину.
В такой вот ИТРовской обойме и начал Аркадий тот полевой сезон. Транспортная проблема определила методику отработки территории. По площади вертолёт разбрасывал так называемые лабазы – небольшие склады с продовольствием, палатками, с целью отработки её в один прилёт вертолёта. Маршрутные группы расходились с работой, а затем собирались на глав ной стоянке, где обрабатывали материалы, и дожидались очередного прилёта вертолёта, чтобы начать всё с начала на другой части площади. Вот и в этот раз закончили почти половину территории, собрались на большой стоянке дожидаться вертолёта. Не подошли только Лёшка с Мариной, их ждали на следующий день.
Пока палатки разбили, дровец подсобрали, приготовили что-нибудь вовнутрь принять – голод не тётка, тут и ночевать пора. День был суматошный слегка – по спальничкам разбежались шустро. Разбежался и Женька, оставив Рекса в ночном дозоре.
Лёг Рекс возле потухшего костерка, голову на лапы положил, глаза прикрыл, ушей да чуткого носа ему для дозора вполне достаточно. Задумался видать.
– Смешные эти люди – вокруг живности, бери-не хочу, а они уж который день в консервных банках ковыряются. Стыд-позор, рассказать кому. Да и хозяина не понять – шастает по тайге без дела, без промысла. И ему, псу, без дела, да и без заслуженного мосольчика, стыд один – банки вылизывать.
Как объяснишь ему, что виной всему такая вот работа бездомная. Каждый день переход. Переспал с кулачком под головой, и дальше, до другого лабаза. Не до большой охоты. А и куда его, если лося, к примеру, добыть – полтонны мяса. С собой не унесёшь. Олень на север подался, в тундру – здесь, в лесной гуще, его гнус да овод быстро до кондрата доведут. Вот и перебивались мелочью – куропачами в основном. Гагару-то и железным зубом с налёту не возьмёшь, кто не жевал – пусть попробует.
Ветерок потянул из ночной темени. Дух зверя пружиной подбросил Рекса. Нос без промаха дал направление и – процесс пошёл. Дело мастера боится, а уж в этом деле Рекс был большим мастером
Не успели увлечься первыми снами наши герои, как приглушённый лай выбросил Женьку из спальника. Рекс по-пустому не лаял никогда. Не натянув штаны, он потихоньку выбрался из палатки. Предчувствие не обмануло его – на небольшой прогалине перед палатками Рекс поставил сохатого.
Легко сказать – поставил. А ведь – это высший класс собачьего искусства, поставить и держать. Сведущий пёс крутит лося, не давая уйти в сторону. Он никогда не подставится под передние копыта, которыми лось работает, как оба Кличко вместе. Джеб его, хоть левый, хоть правый, для собаки смерти подобен. Да и рога – не опахало. Так что здесь не просто фингалом пахнет. А вот лягаться по лошажьему лось не умеет. Не дано ему, бедняге, на жаль. Сведущий-то пёс это знает, и наровит зайти сзади. Лось наровит к собаке рогами, вот и крутится вокруг себя, как вошь на гребешке, пока из сил не выбьется. Тогда уж станет и ждёт, что дальше будет.
А что тут дальше? Стоит Женька перед лосем, совсем без ничего – так, только трусами прикрытый, репу в задумчивости чешет. Перво-наперво, с мелкашкой против лося не попрёшь. А серьёзнее Аркашиного нагана у них и нет ничего, коли уж решили большого мяса не добывать. От карабина то за сезон мозоль на плече. А мозоль за так – на фиг ему не надо. Вот и чешет репу. Злится. Соратники из палаток таращатся в ночь. – Что там, Женя, за базар? Не поспать. Вот и пришлось Женьке «Фу, Рекс. Ко мне» произнести, чуть не плача.
Подошёл Рекс, сел молча рядом, в глаза смотрит. Что, мол, старик, опупел совсем? Дрожит, и от обиды поскуливает. Собаку понять можно. Это как ему видеть такое. Такое добро из рук, можно сказать, обратно в лес уплывает. И сохатый, небось в непонятке – на вегетарианцев, видать, напоролся. Ну смех и грех.
Успокоил Женька Рекса – старый, дескать лось-то. Жевать вспотеешь, ну его, да и улез назад в палатку продолжать спать.
А через час-другой всё повторилось один в один. Только шуму побольше, да и сохатый, похоже тот самый, у самых палаток припарковался. Сопит как-то не по доброму, да и взгляд не дружеский. Ночлежники нервно обстановку по палаткам перетирают – так, мол, и до наезда на спящих недалеко. Аркадий, уж на что флегма, вышел разобраться в ситуации, навести порядок. Начальство. Женька руками разводит – чего, мол, этот придурок, сохатый то, привязался, сам не пойму. Рекс, тот вообще в сторонке сидит, полную индифферентность изображает, с Женькой соглашается. Придурок, дескать, однозначно. Дурака, короче, ломают на пару. Аркадий интеллигентность потихоньку терять начал – допустил выражения. Мол кончайте этот ночной бардак, и отведите животное на место. Женька хворостиной, видать, лося назад в лес спровадил, вернулись с Рексом на цыпочках, чтоб покой не нарушать. Сидят, горюют. Женька – к себе в спальник, досыпать как-то. Рекс у палатки думу думает, разбирает ситуацию. Затихло вокруг. Но… не надолго.
Вот уж утренняя зорька очертила контуры и освежила прохладой. Бродили во снах натерпевшиеся ночных заморочек таёжные труженики, когда недолгий покой и тишину взорвал натуральный бедлам. Треск сучьев сопровждал тревожный храп и тяжёлый топот, сквозь которые прорывался злобный собачий рык и возбуждённые нечленораздельные людские возгласы. Выброшенному из спальника этой неожиданной полундрой, Аркадию открылась страшная картина. На фоне рухнувшей палатки, с оборванным концом растяжки на рогах, монументом возвышался красавец-сохатый. Внешний вид и настроение его ничего хорошего не предвещали. Вверх по склону, не прекращая возбуждённого разноголосья, семафоря разноцветьем ночного облаченья среди кустов, беспорядочно распылялся коллектив.
С небольшого расстояния, лишённый всякой экипировки, из положения стоя, короткими очередями из однозарядной мелкашки, сохатого поливал злой и недоспавший Женька. Эта канонада особого вреда зверю не причиняла, однако настроение ему портила, однозначно. Бывали такие партии патронов с желтыми гильзами – никакого толку кроме вони. Но довели они с Рексом – один сзади, другой спереди, сохатого до крайнего раздражения. Ситуация.
Аркадий, в своём неглиже, вооружённый милицейским наганом метался между решениями. С одной стороны – зачем им эта груда мяса, к тому же, настроенная крайне решительно. С другой – настойчивый Женькин визг – Стреляй Аркадий, пса испортим окончательно.
– Партия в панике по кустам. Если не я, то кто?
Выстрел был точен.
У Алёши с Мариной предыдущий день был маршрутным, а на завтра – переход с работой на большую стоянку. Маршрут они почти закончили, оставалось километров пять-шесть до палатки. Погода баловала. Настроение – завтра отход, встреча со своими, и отдых. Вот-вот, и можно говорить «гоп».
Уже почти поднялись на слабо залесённую вершину сопки, когда Алексей услышал вкрадчивое Маринино – Лёша, олень. Он увидел его сразу. Мысль работала чётко. Там люди, на рыбных консервах, худают без мяса. Вот дикарь, ничей, добудь и накорми. Короткий военный совет. Марина – в обход, отсечь ему ретираду. Алёша – на брюхо, и, с наганом наперевес, ползком на исходную позицию. Выстрел прозвучал резко. Дурдо-о-о-ом. Целое стадо оленей, будто из-под земли, взвилось почти над головой Алексея, и пронеслось над ним диким галопом, как торнадо. Спас его куст, за которым он занял позицию, иначе б несдобровать. Стрёмно это – оказаться под копытами ополоумевшего стада. Когда же топот утих и пыль осела, взору охотников предстал олень, одиноко стоящий там, где и узрела его востроглазая Марина на его же оленью голову. Когда Лёша подошел к оленю, тот не шелохнулся. Он был парализован пулей. Такое случается. Только вот на рогу у него крепко привязана была красная тряпочка – знак принадлежности кому-то из оленеводов в колхозном стаде. Такие отколы – беда для оленеводов. На воле олени быстро дичают, а прибившись к стаду, потом уводят ещё большие отколы. Пока охотились – вот он и вечер. Торопятся. Лёша финкой работает, Марина – как клещ. Это что у него? А это? Алёша-то не спец пока, рыкает на неё, торопится. А та своё, ну прямо студент- патологоанатом. Ко всему и обижается. Вот и послал её Лёша воды поискать, не подумавши-то, в сердцах. Коль они на самом верху сопки, разве на бочажок какой набредёт. Уж и мяса остатки под дёрн на лёд уложил, нет Марины. Журит себя почём зря. Дурак недоделанный – дитя малое, на ночь глядя, не знай куда послать. Хоть беги да ищи, только куда, опять же? Пришла расстроенная, блуданула видать, на глазах слёзы. Лёшка терпеть такое ненавидел. Успокаивает, руки моет, тем что в котелке донесла. К палатке торопятс, а тут еще и дождь, ко всему, подоспел, да приличный. Добрались уж по темну, мокрые вдрызг. Марина ополоснулась слегка, из спальника зубами дрожь отбивает, глаза унылые. Лёшка в сухое влез, печёночку на противне организует. Марине поднёс, та уж отогрелась слегка, глазами повеселела и жизнь уж в ёлку. А Лёша этак, как бы невзначай, - выпить хочешь? Марина, этак лукавенько – сейчас бы не помешало. Лёша в спальнике своём поковырялся, и, ну вылитый Кио, извлекает фляжку солдатскую. – Спирт будешь? Тут уж Марина глаза растопырила, грассирует сердито из спальника – Обалдеть. Ты что полсезона это втихаря протаскал? Лёшка спокойно по семь капуль отмерил, завинтил флягу. – Нам, для сохранения здоровья, теперь в аккурат.
Утром поднялись бодренькие, без нарушений в организме. Обрядились по походному, сухие онучки накрутили. Рюкзаки с мясцом слегка придавили, конечно. Не беда. С хорошим настроением двинули ребята на рандеву с основной группой.
Догребли уж под вечер. Рекс ещё на подходе учуял, встретил радостный. А вот соратники выглядели как-то уныло. Нет. Поприветствовали улыбчиво, рюкзачки снять помогли. Только выглядели, будто моль некормленая – вяло выглядели. Марина их обрадовать спешит – Женя, гляди чего мы вам принесли! Рюкзаки распечатывает. Женька глянул как-то мрачно. Зовёт их к ручью, крышку с ведра снял – глядите, дескать. Конечно, добра в сохатом намного больше содержится.
Всё улеглось. Мясо подсолили. Часть в ручей опустили, в брезенте, чтоб не вымывалось. Работы хватало – полевые материалы до ума довести, карты нарисовать. У Аркадия с этим делом было строго. Рита, бедняга, с неделю ещё вегетарианствовала. Потихоньку прошло. Меню-то на всех одно. Женька отличный холодец сварганил – этот дока. Рекс же блаженно закрывал глаза, дробя резцами хороший сахарный мосол, добытый таким трудом. В своём деле он тоже был дока. Однозначно.