От автора:
"ЛюбИте жизнь. Она такая – каковы мы. Мы очень нуждаемся в любви. Значит – первое слово – за нами. И мы получаем от мира то, что отдавали ему сами.
________________________________________
Эрцог дома Сапфира Аний Локьё не имел возможности как следует выспаться вот уже пятые сутки.
Он задрёмывал ненадолго, но дурные события, или такие же дурные мысли будили его, и всё начиналось снова: йилан, чтобы окончательно проснуться, протокольные совещания, раздражающие собеседники, отвратительные в своем напыщенном самомнении.
Самомнение, полагал эрцог, одна из опаснейших форм духовного рабства.
Чем выше мы ставим себя над миром – тем в более глубокой яме держит нас неизведанное, чем увереннее мним себя хозяевами положения, тем глубже души проедены страхом.
Высокая власть – требует смирения, потому что с любой высоты придется когда-то падать…
Да, он устал. Паутина вибрировала, предупреждая, что варианты близлежащих событий слишком зависят в эти дни от глупости или ума отдельных двуногих. Она требовала от него ухода во внутреннее, но внешнее вцеплялось как гаки, (хищник с влажных планет, состоящий почти на половину из зубастой костлявой головы).
И он погряз в суете.
Вчера день испортил Пфайфер, которого эрцог именовал про себя "наша истеричка", сегодня надлежало решить что-то с алайцами. Время их контракта истекало, а Локьё ощущал, что "Хайор" ему ещё понадобится.
Он размял плечи и поднялся из кресла, в котором задремал.
Ему ничего не снилось. Это был "сон вызова", особого транса, когда душа пребывает в иных мирах.
Эрцог знал, что в таком сне беспомощен, но амплитуда колебаний паутины увеличивалась, и выбора его бестелесная суть в такое время, как правило, телу не давала. Он становился вялым и засыпал везде, где предоставлялась такая возможность.
Мальчиком его когда-то посчитали слабым и болезненным из-за этой способности отдаваться временами небытию.
Но годы закалили его дух, научив взирать на мир достаточно строго и в полутрансе вызова, а телом он слаб никогда и не был. Это медицина была слаба. А может, отец, мало одаренный в плане психических дисциплин, не позаботился заранее о балансировке нервной системы сына.
Эрцог помнил, что когда раздраженный вечными болезнями и слабостью сына, отец показал его личному медику, болезни на том и кончились. Домато понял, что именно происходило с мальчиком, и стал сам контролировать его нервные нагрузки, закалять и разговаривать, когда это было необходимо.
Он оказался достаточно строгим наставником. Лет в десять мальчишеские истерики прекращал под ледяным душем, в 15 - взялся за розги. Но, к удивлению Ания, такое воспитание как раз не обессиливало его, напротив, Домато легко возвращал ему бодрость духа и определённое равновесие. Не злоупотребляя своей волей.
Случаев, когда он вот так настаивал на своём, было - по пальцам пересчитать. Первый раз он приучил таким образом будущего эрцога не переходить определённых рамок, где возбуждение переходило в истерику. Второй… Или, правильнее, третий?
В первый раз его, мальчишку, отец оставил на корабле старшим на время своего отъезда.
Будущий эрцог (он тогда и представить не мог, что унаследует титул, но и родового гонора хватало - с избытком), дня три или четыре чувствовал себя полным хозяином положения: командовал всеми, кого видел, до визга орал на стюарда, не разрешавшего ему без подтверждения отца, спиртное…
Стюард, скорее всего и пожаловался Домато, который вошёл во время очередного приступа мальчишеской ярости и увёл Ания в корабельную оранжерею.
Там было прохладно и тихо, и разгоряченный мальчик сразу озяб. Да и непонятные действия доктора испугали его, в чём он, впрочем, не собирался себе признаваться.
Домато аккуратно срезал несколько веток.
- Смотри, - сказал он. – Это берёза. Прикосновение её ветвей к телу – лечит. Лёгкое прикосновение снимает стресс, сильное – проясняет мысли и возвращает радость. Но берёзовые ветки нам с тобой не подойдут, они старые и хрупкие. Зато здесь растет подходящая ива. Из неё розги получаются не хуже.
Розги? Аний не знал этого слова, но насторожился. Отсутствием чувствительности он не страдал и приготовления Домато ему не нравились.
Тот срезал несколько длинных и гладких ивовых веток, очистил от листьев.
Потом взял мальчика за руку:
- Пойдём, мне жаль, что у тебя именно такой характер, но тебе это необходимо.
- Какой это "такой"? – засомневался Аний.
- Тебе всё достаётся слишком легко. Это может тебя испортить.
Мальчику хотелось убежать, но он шёл, ведь он же был таким взрослым.
В смотровом кабинете доктор вымыл прутья и поставил их в вазу с водой, оставив только один прут.
- Снимай одежду, - сказал он, и голос был совершенно обычный: негромкий и спокойный.
- Ты что, собираешься меня бить? – взвился Аний. - Меня?
- Я полагаю, тебе необходимо именно это.
- Но я не хочу! Я вообще не желаю больше тебя терпеть! Кто ты такой! Как ты смеешь! – выкрикнул испуганный Аний и понял, что лучше было рта не открывать вообще.
Взгляд Домато потяжелел. Дрожащий мальчик попятился и сам не понял, как выскочил в коридор.
Это было неправильно. Несправедливо. С ним нельзя поступать так!
Он несся по коридору и все, попадавшиеся ему на пути, казалось, оглядывались и смеялись в спину.
Аний влетел в свою каюту, а не в капитанскую, где он с удовольствием торчал последнее время, и заперся изнутри. Ему казалось, что Домато придёт и попытается вытащить его отсюда. Но никто не пришёл.
К вечеру он усвоил, что бывают пытки неизведанностью и одиночеством.
Он пытался читать. Пытался пожаловаться отцу, но не сумел побороть стыда. Пытался переписываться с друзьями, но тоже не находил слов, чтобы пожаловаться или спросить совета. Да у него и не было друзей, которым он мог бы доверить такое сильное переживание. Раньше он мог бы довериться Домато, но теперь…
Наконец, он просто очень захотел есть. Вызвать стюарда казалось ему верхом глупости - стюард и был, по его мнению, главным заговорщиком. Он и был виноват!
Пришлось пробираться в столовую самому, через силу отвечая на приветствия членов экипажа и свитских. Голод тем временем пропал, оставив боль и тяжесть в желудке.
Он вернулся, снова запер магнитный замок. Уснуть, однако, не смог. Только часа за два до утреннего сигнала задремал ненадолго, и тут же был выброшен из сна. Не корабельной сиреной. До неё ещё оставалось достаточно времени, чтобы одеться, умыться, почистить зубы. И ещё постоять в полутьме коридора, дожидаясь, когда же зашипят раздвижные двери и разгорится свет.
Потом он быстро пошёл по коридору, но, чем быстрее шёл, тем явственнее растягивалось время.
Доктор был у себя. Он, не спрашивая, открыл дверь в смотровую, и Аний был благодарен ему уже за это.
Мальчик ещё пытался думать, кто именно был виноват больше во всей этой истории, он или стюард, потом розга свистнула, и мысли о мести тут же пропали. За пять или десять минут он пережил заново вчерашние страх и ярость, потом - стыд, сожаление. Но порка прекратилась только тогда, когда он обессилел и чувства ушли все.
Домато спокойно поставил прут в вазу. Он ничего не сказал, но Аний понял, что это не конец.
Он действительно сорвался второй раз, наверное, дня через три. И в этот раз было гораздо больнее, потому что прошлые синяки ещё не прошли, да и он знал уже, что будет долго и больно. Но на этот раз его отпустило. Он понял, что может справляться с собой, и что источник его ярости прежде всего в нём самом. И Домато убрал вазу из смотровой.
Прошло пять лет, прежде чем перед ними снова встала эта же проблема: насколько самость человека оправдывает подчинение и даже смерть других, таких же, как он. Но это уже не решилось так просто. Вернее решилось, но облегчения не принесло. Эрцогу ежедневно приходилось перешагивать через чужие жизни. Разве что, он смог не делать этого в поспешности и в гневе.
Аний Локьё вздохнул, сильно зажмурился, прижимая подбородок к груди и прогоняя головную боль. Еще раз повел плечами. Включил чайник.
Он привык обслуживать себя сам - слуги и ординарцы раздражали его и мешали умственным упражнениям.
Корабль вошёл в фазу торможения с приличным толчком: видимо, когда выключился основной двигатель, "боковые" немного несинхронно приняли скоростную нагрузку.
Эрцог поморщился. Этот нахальный зеленоглазый пацан - капитан "Каменного ворона" (!), тоже поморщился бы сейчас. Сумасшедший имперский щенок на корабле с легендарном для Содружества именем…
"Каменный ворон" был одним из древних космических судов, сбросивших платформы с переселенцами над Доминэ. Синее морозное небо и тёмная громада корабля. Эрцог так часто видел эти старые кадры, что казалось - он извлёк их теперь из собственной памяти.
Что означает это название для мальчишки? Совпадение? Знак? Щенячья блажь?
И почему именно к этому имперскому капитану вдруг попал утерянный столетие назад, родовой сапфир дома Сиби?
Когда эрцог увидел камень, сердце его стукнуло. Всё разъяснилось, казалось. Мальчик, наверное, был полукровкой, внебрачным сыном кого-то из дома Сапфира, или даже его собственным сыном - Аний не очень-то держал в памяти все свои связи. Парень был высокий, с мощным костяком, белобрысый - всё это в сумме вполне могло указывать на кровь доминантов - элиты правления мирами Содружества.
Но нет. Анализы показали, что не только с домом Сапфира, но и ни с одним из правящих домов у щенка не было ничего общего. И, тем не менее, хитрые грантские мастера отдали камень ему.
Эрцог уже отдал приказ, навести справки об этом Абио…
Приказ бессмысленный. Архивы почти ничего о грантсах не содержали, а отправлять кого-то на Грану… Кого?
Всё было неправильно, не так.
Не нужно было отпускать от себя мальчишку!
Однако нарушенное слово привело бы к возобновлению военных действий, чего ему сейчас совершенно не хотелось, учитывая путающегося под ногами Пфайфера. Ум лендслера, нового лорда Михала, не горячее, чем у "ледяных" лордов. Одно неверное движение вечно истерящего Пфайфера, и войну в этом секторе вообще можно проиграть.
Кроме того, Локьё боялся…нет, не схватки с вашугообразным лендслером. Томаш Михал относился к себе жестоко, ставя себя психически и телесно над гратой, что повышало его шансы переиграть кого бы это ни было. Но схватиться с ним было бы даже забавно. Это была бы схватка школ и традиций. Кровавая, но весьма любопытная.
А вот привязаться к мальчику…
Закон не запрещал привязываться к собственным сыновьям. Они всё равно не смогли бы стать наследниками. Наследника придётся выбирать из племянников всех мастей, такова традиция. Только внуки смогут принять участие в борьбе за титул. Потому, хотя бы одного из семи законных сыновей и одиннадцати официально признанных, но незаконных он мог бы любить. Но не любил. И первый раз испытал вдруг какую-то симпатию к абсолютно чужому ему щенку. С чего бы это вдруг?
Правда, никто раньше не отвечал эрцогу так нахально. Даже равные остерегались хамить в лицо, за спиной, впрочем, вытворяя достаточно… Этот же за спиной не сказал ни слова, за ним наблюдали внимательно. Но наедине… Дурак? Или слишком умный? Мальчишка не переходил невидимой грани, точно поддерживая заданный тон. И в этих разговорах "на равных" было непривычное обаяние…
Локьё в раздражении швырнул алайский контракт на покрытый свежим слоем силикона подковообразный стол и велел вызвать Бризо.
Тот не промедлил. За более короткое время прибыть с "Хайора" на "Леденящий" было просто невозможно. Настроения алаец чувствовал прекрасно. Хитрый, изворотливый мерзавец. Окажись таким же мерзавцем мальчишка-капитан, всё было бы осуществить гораздо проще.
У эрцога заломило виски, и он раздраженно рявкнул на ухмыляющегося Бризо.
Бризо любил, когда кому-то рядом больно. Однако приходилось терпеть его. Содружеству нужен Аннхелл - слишком много времени и ресурсов вложили в эту планету, чтобы оставить её имперцам.
И от непредсказуемого имперского капитана следовало избавиться. Но - как?
Убийство потянет за собой неправомерное натяжение нитей в секторе. Капитан - емкая и тяжёлая фигура. Лучше всего подошло бы что-то аккуратное и без лишних эксцессов. Тюремное заключение, например. Или высылка из сектора. Или - болезнь… Длительная затяжная болезнь, вроде ишчи – "отнимающей память"…
Бризо что-то говорил, но, видя задумчивость эрцога, замолчал.
- О чём ты там? - нахмурился Локьё, поняв, что не слушает собеседника.
- Сматываться нам, говорю, надо. Дельце-то не выгорело. А денежки я взял.
- Ну и разве не хорошо тебе?
- Хорошо-то хорошо, а пересидеть бы, - хмыкнул Бризо.
Эрцог и так подозревал, кто именно заказал Бризо голову имперского капитана, а теперь его подозрение переросло в уверенность: по данным разведки в сектор Абэсверта возвращались корабли генериса Клэбэ фон Айвина. Значит - фон Айвин… Нет уж, эта имперская хрюшка капитана "Ворона" не получит. Это было бы почище, чем перепоручить щенка Бризо, положившись на его "природные" честность и человеколюбие… Интересно, алайцы вообще понимают как-нибудь слово "честность"?
- А что, - лениво спросил эрцог. - Клэбэ много заплатил тебе?
Бризо глядел исподлобья, но не отпирался. К гиперосведомлённости Локьё он уже привык.
- Достаточно, - буркнул он, наконец.
- Значит, мы не зря отпустили капитана - он и вправду чего-то стОит.
- Отпустил-то ты, а расплачиваться… - попробовал огрызнуться Бризо.
- Ну-ну… - выжидающе посмотрел на него эрцог. Но алаец уже сдулся.
- Вот так всегда, - фыркнул Локьё. - Только захочешь тебя наказать примерно, а ты уже в кусты. Что ж, может, это некая разновидность алайского ума, взамен общедоступных его разновидностей… - он помолчал. - Ты полагаешь, что "Хайор" должен уйти на время? Но давай промоделируем, что может сделать с тобой фон Айвин, учитывая сложившуюся ситуацию: временное перемирие, противостояние с разных сторон условной границы…
- Ты хочешь сказать, что твои корабли защитят бедного алайца? - удивился Бризо.
- Ну, не такого уж бедного, учитывая выплаченные тебе деньги, но защитят. А удрать, если начнутся военные действия, ты всегда успеешь.
Несколько секунд Бризо смотрел на эрцога с сомнением, зрачки его дышали, словно он оценивал что-то более сложное, чем честность привычного партнёра. Потом узкий рот раскрылся.
- Я тронут.
- Что значит "я тронут"? Что ты имеешь ввиду, безграмотное животное? "Я тронулся"?
- У нас тоже есть свои понятия о благодарности…
Эрцог приподнял в мнимом удивлении брови.
- Это из какого места у тебя прорезалось вдруг БЛАГОДАРНОСТЬ? Ты хочешь моей безвременной кончины на почве борьбы с социальной сегрегацией?
Бризо набычился, и эрцог понял, что какие-то странные чувства действительно терзают алайца.
- Ну-ка, ну-ка, - сказал он, наклоняясь к столешнице, он и сидя был гораздо выше Бризо, и заглядывая в желтые змеиные глаза с вертикальными зрачками. - Что ты этим хотел сказать? За что именно ты мне, якобы, благодарен?
- За то, что не дал убить его, - выдавил Бризо, и его покрытые тонкими чешуйками пальцы задвигались в противоречивых жестах, как будто алаец хотел сразу выразить и расположение и неудовольствие.
- На-адо же, - протянул эрцог. - И чем он тебе понравился? Отвечай! - он свёл брови и перехватил ментальную нить разговора, так что у алайца сдавило горло. - И только попробуй соврать мне!
- Он, - Бризо хватанул воздуха и закашлялся, выдавил через кашель. - Он живой.
- Что значит - "живой"? - эрцог желал объяснений.
Но Бризо помотал головой и повторил:
- Живой.
- А мы, что? Мертвые..? - начал эрцог раздраженно и замолчал, задумавшись. Действительно, в религии алайцев человек изначально мёртв. Рождаясь, он из мира живых переходит в земной мир страданий и смерти. Оттого убийство у алайцев считается актом благородным, можно сказать оживляющим. Противоречило бы этому принципу только убийство "живого"… Похоже, Бризо сомневался в своей оценке имперского капитана до последнего, но слова эрцога о защите "Хайора" - склонили-таки чашу весов. - А с чего ты взял, что он - "живой"? – продолжил допрос эрцог.
- Люди мои говорят. Говорят - он любит.
- Кого, болван?
- Всё любит. Мы любим себя - а он любит всё. Мертвый тоже может любить. Но мёртвый любит зачем-то. Я люблю женщину за удовольствия, которые она мне даст и детей, которых родит. Я люблю тебя за боль, которую ты мне даришь. А он просто любит. Как в сказках. Мои люди волнуются и много болтают.
Эрцог задумался. В чём-то Бризо был прав. Поведение молодого капитана ни под какие корыстные мотивы не попадало, как его не верти.
Взять хотя бы историю с самим Бризо. Получив в подчинение алайский корабль, мальчишка вполне мог выяснить отношения и с его капитаном. Эрцог вспомнил кинувшуюся на алайца собаку… Нужно-то было всего лишь промедлить долю секунды… Но мальчик реагировал на Бризо, как на любого из своих. Локьё видел это прекрасно. Настолько необидчивый? Или..?
Эрцог вспомнил, как имперский капитан опускал глаза или отводил взгляд, пережидая вспышки его собственного гнева, и поднимал их снова, такие же чистые и настырные.
- Забавно, - сказал он, наконец. - Ладно, возвращайся к своим. Ври фон Айвину, что хочешь. Мои корабли в обиду "Хайор" не дадут. Цену моему слову ты знаешь.
Бризо сдержанно кивнул и повторил так странно звучащее в его устах:
- Благодарен.
Гадкое дельце, думал Локьё, уставившись в закрывшуюся дверь. Просто - сквернее не бывает.
Разговор с Бризо вывернул наизнанку всё, в чём пытался он убедить себя последние дни. Похоже, щенок-капитан вписан в паутину гораздо основательнее, чем можно предположить, анализируя его действия и влияния.
Да, неуязвимых - нет. Когда не удаётся сместить отдельное событие, ткань реальности рвут и сращивают с другими параллелями, лежащими в той же плоскости. Спастись из такой ловушки нельзя. Практически. Разве что, попавший в неё встанет НАД гратой, над судьбой, над предназначением… Сделает то, что сделал этот идиот лендслер, с улыбкой принявший поражение … Поражение, ломавшее нервную систему и более значительных и подготовленных людей…
От лендслера ждали борьбы или агонии. Он пожал плечами и принял то, что ему дали. Дьюп? Ну, пусть будет Дьюп. Мало того, оскорбление, брошенное ему в спину старым лордом, он заставил понимать, как своё прозвище. И не дрогнув ни одним нервом "жил" под этой вывеской несколько лет, начав с самой низшей армейской ступеньки. Ни разу не пожаловавшись даже самому себе – потому что судьбу не обманешь. Если бы он страдал в глубине души, его продолжало бы затягивать в паутину искусственно расставленной ловушки. Такая ловушка душит наверняка, мысли о гибели заставляют нити обвивать жертву всё плотнее и плотнее, пока, вслед за агонией психики не последует агония настоящая.
Против лендслера они с Эрзо сумели тогда настроить всех - военного министра, старого адмирала, родного отца, наконец. Какие-то фигуры подвергались психическому давлению, кого-то подкупали, излишне принципиальных сталкивали в колесо личной граты, где тьма неудач и крушений пожирала их душевную силу…
Какими же нужно было обладать нервами, чтобы плюнуть и забыть?
И, тем не менее, обмануть можно людей - судьбу не обманешь. Лендслер не сломался или смирился, как того требует поражение, он плюнул и занялся другими делами. И новая реальность начала срастаться с вычлененным было куском старой, схватываясь жуткими, мерцающими швами.
В какой-то момент Эрзо спохватился, лендслера попытались убрать физически… Но было поздно.
Томаш Михал, оказывается, имел дело с эйнитами, и черная лихорадка его не взяла.
А паутина уже залечивала раны и усиливала порванное место очередной страшной бусиной. Вот этим вот капитаном "Ворона", которого, выходит, вызвали из небытия они сами. Два глупца - он и старый Эрзо, почивший недавно глава дома Аметиста. Получалось, что проще тогда было вообще не трогать лендслера, может, сумели бы переиграть его иначе… В реальности иногда что-то можно свести на нет или вывернуть на изнанку. Но грата - не прощает ошибок, чтоб её съёло дакхи!
Эрзо умирал, он полагал, что чутье его обострилось перед смертью. Но он обманулся.
И сейчас Локьё остался один у того же полуразбитого корыта – грата, упрямый лендслер и так и не взятый Аннхелл…
Судьба любит посмеяться. Если капитан "Ворона" не врёт, она действительно проверяла его на молодом эрцоге дома Аметиста. "Молодого" планировали после смерти Эрзо швырнуть в открытую пасть судьбы, дабы заткнуть на время старуху.
Жертвы не вышло. Парня отправили на одну из дальних колоний, чтобы не болтался под ногами, а руководство временно принял на себе регент, брат Эрзо - Тауэнгибер. В плане работы с паутиной - не годящийся старику, однако, и в подмётки.
Да, мальчишку-капитана, похоже, породила свободная воля, освобождённая "откатом" - усилением паутины, вызванным неудачным воздействием на неё. Он "живой", как правильно заметил Бризо. Он любит.
Локьё тоже ощутил это на себе. Несносный щенок искренне реагировал и на болезнь Бризо, и на его собственную слабость, тогда во время первой встречи. Они оба, враз оказались над паутиной реальности, и Локьё впервые ощутил невыносимый, зудящий звон перегруженных серебристых нитей. И парень тут же откликнулся. Даже накачанный наркотиками, (кого думали обмануть?), он не потерял этой своей способности откликаться.
Что же теперь с ним делать? Что?
Может, взять да усыновить этого молодого мерзавца? Пусть хоть раз почувствует откат по грате?
Локьё натянуто рассмеялся и встал.
По данным разведки у капитана новорожденный ребёнок. В эйнитском храме на Къясне.
Более разумного места придумать невозможно. И это хорошо. Фон Айвину туда не добраться. Будь ребёнок на Аннхелле - за его жизнь эрцог не дал бы ни кредита.
А вот за самим генерисом следовало понаблюдать. Неуёмность его желаний была не совсем понятна Локьё. "Капитан Гордон", конечно, хам и большая заноза. Но к чему столько рвения? Или - попытки убрать мальчишку предпринимает не только фон Айвин?
Следовало прояснить всё это и выждать. Так или иначе, но весы успокоятся и дадут ему возможность действовать.
Жаль мальчика, но гибли и более одарённые Богами. Содружеству нужен Аннхелл, а Империя не уступит. И с этим нельзя ничего поделать.
На коммуникационной панели неласковым красным зрачком загорелся вызов.
Тауэнгибер!
Это тоже было не хорошо и не кстати.
- Слушаю тебя, - с обычной холодностью в голосе отозвался эрцог. Холодностью, которая пугала многих, но не регента.
- И не видишь? – с усмешкой спросил Бгоро.
Эрцог включил обзорный экран и увидел ещё пропадающий от магнитных помех сигнал "Крематора", видимо только что вышедшего из зоны Метью.
Бгоро Тауингибер, регент дома Аметиста, сводный брат Эрзо, носивший в средних кругах прозвище "Чёрный регент", славился пренебрежением к правилам безопасности. Он приказал вывести корабль почти нос к носу с "Леденящим" - вряд ли расстояние между кораблями, учитывая "качание" составит больше двух магнитных единиц. Ещё поди сам тыкал пальцем в пульт, умелец.
Эрцог изобразил губами неудовольствие. Сначала – Пфайфер, теперь этот бравирующий юнец (Тауэнгиберу было всего-то 160 с небольшим). Резвый, самонадеянный…. Пламя и Бездна.
Но эрцог почувствовал и облегчение. Схождение идиотов означало, что можно будет заняться не изоляцией, а возможно и убийством, молодого имперского капитана, а более мелкими и суетными проблемами. В конце концов, капитан - единица неучтённая и не признанная Cоветом домов. Стоит ли проявлять инициативу? Эрцог прекрасно отдавал себе отчет, что инициативу здесь проявлять как раз стоит, но…
Но капитан был ему симпатичен, а Тауэнгибер на пару с Пфайфером – старая головная боль.
Нужно было вызвать кого-то из побочных сыновей, чтобы возвести хоть какой-то буфер между собой и Бгоро. Ральфа? Саббаи? Рико? Рико раздражал эрцога меньше прочих. Пусть будет он.
Локьё отдал приказ и откинулся в кресле. Без медитации сегодня не обойтись, но и визит Тауингибера долго ждать не заставит.
Медлить не стоило. Он велел дежурному не беспокоить до вызова и выключил освещение.
Перед глазами медленно потекли в небытие серебристые линии. Линии эйи, как называют их пугливые эйниты. Линии вселенского закона, причин и следствий. И светящиеся шарики людей и событий в их переплетениях.
Паутина реальности.
Ханер камат.