Глава 22
Шикарная спальня Квинна, как и его комната, разделенная огромной аркой, были идеально убраны после того, как здесь произошло обращение Моны в безответственного маленького демона.
И кровать, на которой осуществился Темный Обряд, была заправлена этим прелестным темно-синим одеялом и задернута бархатным пологом. Тут же стоял и центральный стол, за которым Квинн и я сидели часами, пока он рассказывал мне свою историю жизни, и мы с Моной присели за него, только Квинна, казалось, потряс внешний вид комнаты, и долгое время он просто оценивал обстановку, будто все здесь воспринялось им, как нечто принципиально новое.
- Что не так, братишка? – спросил я.
- Я размышляю, Возлюбленный босс, - сказал он. – Всего лишь размышляю.
Я не смотрел на гарпию. Был ли я счастлив, что она сидела справа от меня, а не носилась в своей блестящей сорочке по миру, уязвимая и плачущая? Да, но я не был обязан признаваться в этом той, которая так жестоко меня отвергла. Ведь не обязан?
- Давай, расскажи нам, - сказал я Квинну. – Присядь.
Наконец он присел, заняв свое старое место, спиной к компьютерному столику и прямо напротив меня.
- Лестат, я не могу решить, что мне делать.
- Я могу пойти и встретиться с ней в четыре часа ночи, - сказала Мона. – Я не боюсь ее. Я могу попытаться до нее добраться.
- Нет, дорогая, - сказал Квинн. – Сейчас я не о Патси. Я не могу закрыть глаза на всю эту чертову неразбериху с Патси, хотя бы из-за Жасмин, это так. Но я думаю о ферме Блэквуд. Я думаю о том, что с ней теперь будет. Ты знаешь, пока мы были в Европе, с тетушкой Куин и со мной всегда можно было связаться по телефону, факсу, как-то еще, а весь прошлый год мы оба были здесь, представляя авторитет и обеспечивая безопасность. Теперь все изменилось. Тетушки Куин больше нет, просто нет, а я не уверен, что хочу находиться здесь постоянно. Не думаю, что я смогу.
- Но разве Большая Рамона и Жасмин не смогут управляться с домом, как они это делали, пока вы были в Европе? – спросила Мона. – Мне казалось, что Жасмин просто дока в хозяйственных делах, а Большая Рамона - гениальный повар.
- Все это так, - сказал Квинн. – Они действительно со всем могут управиться. Они могут и готовить и убирать, могут встретить и устроить случайных гостей. Они могут подготовиться к пасхе, новогоднему ужину, как и любому другому возможному событию. Жасмин необычайно талантлива, как организатор и как руководитель. Факт в том, что они способны на большее, чем готовы признать сами. И у них достаточно денег, у них хватит средств, чтобы уехать отсюда и устроиться с комфортом, где бы они ни пожелали. Это дает им чувство безопасности и ощущение свободы. Но они желают жить только здесь. Это их дом. Только они хотят, чтобы это место было представительством, представительством фамилии Блэквуд, а без этого им неуютно.
- Понимаю, - сказала она. – Ты не можешь заставить их чувствовать себя здесь хозяевами.
- Пожалуй, - сказал он. – Я дал им все возможности, - продолжил он. – Они делят все доходы и выгоды, но они хотят, чтобы я был в резиденции. Они хотят моего авторитетного присутствия, и этого же хочет Томми. И надо еще подумать о сестре Томми, Бриттани, и его матери, Тэрри Сью. Они часто сюда наведываются. Они станут частью фермы Блэквуд из-за Томми. Кто-то должен находиться в сердце дома, чтобы принять их. И Жасмин хочет, чтобы этим сердцем стал я, не только ради себя самой, но и ради моего сына, Джерома, а я не уверен, что хочу быть хозяином фермы Блэкувуд, как мне придется, если только…
- Ответ прост, - сказал я.
- И какой он? – удивленно спросил Квинн.
- Нэш Пенфилд, - сказал я. – Ты назначишь его хранителем резиденции, чтобы он поддерживал и управлял этой собственностью от твоего имени, а также от лица Томми и Джерома.
- Хранитель резиденции! – Лицо Квинна просветлело. – Ах, это великолепно звучит! Но примет ли он должность? Он как раз должен получить степень доктора философии и готов приступить к преподавательской деятельности.
- Конечно, он согласится на работу, - сказал я. – Этот человек провел годы в Европе с тобой и тетушкой Куин. И ты сам называл то путешествие роскошным.
- О, да, тетушка Куин сорвала банк, – заметил Квинн, - И Нэш, кажется, распорядился деньгами наилучшим образом.
- Вот именно. Подозреваю, что Нэш совершенно непригоден для заурядной жизни. Больше всего ему понравится быть здесь хранителем, поддерживать пасхальные и рождественские традиции на радость прихода и делать все, что ты пожелаешь, получая за это приличное жалование, иметь в своем распоряжении шикарную спальню и достаточно свободного времени, чтобы написать пару-тройку книг, посвященных его академическим изысканиям.
- Прекрасно, - сказал Квинн. – У него есть стиль и манеры, чтобы соединить все это воедино. О! Это может решить проблему.
- Обсуди с ним идею. Намекни, что в свои свободные часы он бы мог заложить здесь настоящую библиотеку, устроив в большой гостиной полки внутри стен. И он мог бы написать небольшую историю фермы Блэквуд, которую можно было бы распечатать для туристов, ну ты представляешь, полную архитектурных деталей, фотографий, легенд и тому подобного. Добавь сюда лимузин с водителем в его распоряжении двадцать четыре часа в сутки, и машину в его собственное пользование каждые два года. Хороший счет на представительские расходы, оплачиваемый отпуск в Нью-Йорк и Калифорнию и, думаю, он твой.
- Я знаю, что он согласится, - сказала Мона. – Там, внизу, он отчаянно хотел вмешаться, когда шериф повел себя, как идиот. Он только не был уверен, что имеет на это право.
- Точно, - сказал я, не глядя на Мону. – Эта должность просто мечта для человека его талантов.
- Ох, если только он согласится, - сказал Квинн с возрастающим энтузиазмом, - это будет выходом. И я смогу приходить в эту комнату и уходить из нее с тобой и Моной в любое время, когда только захочу.
- Это намного интереснее, чем то, что ожидает Нэша где-либо еще, - сказал я. – И он сможет, как следует встретить мать Томми, Терри Сью, и заняться воспитанием маленького Джерома, возможно, даже стать его наставником. И тебе не придется рассказывать ему, как обращаться с Большой Рамоной и Жасмин. Он знает. Он их обожает. Он родился в Техасе. Это юг. Он не какой-то там невоспитанный янки, который не знает, как сказать пару вежливых слов черной особе. Он относится к ним с искренним уважением.
- Думаю, ты верно придумал, - сказал Квинн. – Если он устроится на ферме Блэквуд, все пойдет замечательно. И так будет продолжаться долгое время. Жасмин придет в восторг. Она любит Нэша.
Я кивнул и пожал плечами.
- Шикарная идея, - сказал Квинн. – Со временем я скажу им, что мы с Моной поженились в Европе. Они не станут протестовать. Все будет как надо. Мона, ты действительно думаешь, что он согласится?
Я и не собирался смотреть на нее.
- Квинн, он уже часть фермы Блэквуд, - сказала она.
Квинн направился к телефону.
- Жасмин, - сказал он. – Я хочу, чтобы ты поднялась наверх.
Почти в тот же миг мы услышали, как завибрировала под шагами лестница, и вот уже и сама Жасмин, запыхавшаяся, показалась в дверях.
- Что случилось, маленький господин? – спросила она, тяжело дыша. – Что происходит?
- Присядь, пожалуйста, - сказал он.
- Ты напугал меня до смерти, ты, несчастный мальчик, - воскликнула она. Она взяла себе стул. – О чем ты только думал, когда вызывал меня вот так вот? Разве ты не знаешь, что все в критическом состоянии? А сейчас и Клем заявил, что не ляжет спать в бунгало, потому что он боится, что Патси придет и к нему.
- Все это неважно. Ты прекрасно знаешь, что Патси не может причинить тебе вреда!
Он сам сел и выложил ей весь план: что Нэш может быть назначен на должность управляющего, но едва он дошел до половины того, что намеревался сказать, как она вскинула руки и, заявила, что это просто чудесно. И приход будет счастлив. Нэш Пенфилд специально был послан в этот мир ради блага фермы Блэквуд.
- Уверена, это тетушка Куин навела тебя на мысль, маленький господин. Она присматривает за нами с небес, - сказала Жасмин. – Я знаю, что это она. И мама, которая умерла здесь, вот в этой кровати. Бог благословляет нас всех. Знаешь, во что здесь верят люди? Они думают, что ферма Блэквуд принадлежит всем.
- Всем, - спросила Мона. – Кому всем?
- Всему приходу, девочка, - сказала Жасмин. – С тех пор, как умерла тетушка Куин, не переставая звонит телефон. Будем ли мы, как прежде организовывать рождественский обед? Будет ли фестиваль азалий? Говорю вам, они думают, это место принадлежит приходу.
- Что ж, они правы, - сказал Куин. – Так и есть. Итак, ты согласна, чтобы я дал эту работу Нэшу Пенфилду?
- Ну конечно же! – сказала Жасмин. – Я скажу бабушке, и ты не услышишь от нее возражений. Тебе нужно только поговорить с Нэшем Пенфилдом. Он с Томми внизу, в гостиной. Я хотела, чтобы они сыграли на фортепьяно, Нэш знает, как играть. Томми знает одну песню. Но Томмии говорит, что после того как кто-то умрет, ты не играешь несколько недель. Теперь мы не обязаны придерживаться традиции, потому что все последнее время живем, будто в гостиничном номере. И я сказала Томми, что он может исполнить песню.
Квинн поднялся и пошел с Жасмин. Я последовал за ними вниз. Я хотел хорошенько разглядеть фортепьяно. Я не обращал внимания на то, что Мона шла следом и вела себя благопристойно и сдержано. Все это сплошное притворство.
Мудрейшие не попадаются на подобные уловки.
Томми сидел за величественным агрегатом в большой гостиной. Это была старинная вещь, очевидно, все еще работающая.
И он плакал, самую малость, а Нэш стоял над ним. Я ощутил неподдельную любовь Нэша к Томми.
- Томми, - сказал Квинн. – знаешь, во времена Бетховена жила одна женщина, потерявшая дитя. И терпела лишения. Бетховен приходил к ней без приглашения и играл для нее на фортепьяно. А она лежала наверху, отчаявшаяся, и слушала, как он играет для нее в гостиной, и эта музыка была подарком, чтобы принести ей успокоение. Ты можешь играть на фортепьяно, если тебе нравится. Ты можешь подарить музыку тетушке Куин. Давай же. Распахни врата Рая своей музыкой, Томми.
- Ты говоришь, маленький господин, о том, что сам бы хотел исполнить, - сказала Жасмин.
- Это песня Патси, - сказал Томми. – Патси прислала нам CD, когда мы были в Европе. Я написал домой, чтобы мне прислали какой-нибудь сингл. А тетушка Куин позаботилась о том, чтобы там оказались сюиты для фортепьяно, чтобы я мог выучить песню. Она по-настоящему ирландская и очень грустная. Я хочу исполнить ее для Патси, чтобы, может быть, ее душа успокоилась.
Квинн ничего не сказал. Он побледнел.
- Начинай, сынок, - сказал я. – Это хорошая идея. Тетушка Куин будет довольна, и Патси тоже. Патси услышит тебя. Исполни нам песню.
Томми опустил руки на клавиши. Он начал с простой, звучащей очень по-кельтски баллады. В ней можно было уловить и очарование голубых полей Кентукки. Потом, поразив нас всех, он начал выводить лиричные рулады хорошо поставленным негромким мальчишеским сопрано, и были они такими же скорбными, как и музыка.
Иди, скажи моим дружкам,
Чтобы меня не звали.
Иди, скажи моим корешам,
Чтоб без меня танцевали.
Иди, скажи, тем, кого люблю
Чтобы домой не ждали.
Среди могил теперь скорблю
Слоняюсь сиротливо.
И не успеет опасть листва
Как я сойду в могилу
И вверх и вниз она шуршать
Все будет по ступеням.
Из мягких трав моя кровать.
Подарит мне забвенье.
Но, ох, и холодно мне.
Мать давно почит в покое.
Увижу ли теперь опять
Лицо ее простое?
Нет больше снов и веры нет.
Хочу придумать песню,
О том, как сцена была и свет
Звук музыки чудесной.
Но осень я давно ждала
И все заплывает красным
Все эти ноты и слова.
Ведь скоро я угасну. ***
Мы стояли вместе, скованные печалью от услышанного, как будто находились под воздействием сильных чар.
Квинн склонился, чтобы поцеловать Томми в щеку. Томми же просто созерцал разложенные перед ним ноты. Жасмин обнимала его за плечи.
- О! Это было прекрасно, - сказала она. – И это написала Патси, и она знала, что ее ждет, знала.
Потом Квинн зазвал с собой в столовую Нэша. Мона и я пошли с ним, хотя в нашем присутствии не было настоящей необходимости. Я это понял, как только они расселись, чтобы начать разговор.
Я заметил, что Нэш все понял с первых слов и просто сгорал от желания занять должность, которую ему расписывал Квинн. Я разгадал, что это было тайной мечтой Нэша. Сам он только ждал удобного момента, чтобы предложить такой вариант Квинну.
Тем временем в гостиной Жасмин попросила Томми снова исполнить песню.
- Но ты же на самом деле не видела призрак Патси, ведь нет? – спрашивал Томми.
- Нет, нет, - говорила Жасмин, стараясь его успокоить. – Я просто заговорилась. Не знаю, что на меня нашло, не бойся призрака Патси, не думай об этом. Кроме того, когда видишь призрак, то надо сотворить крестное знамение, и дух сгинет, вот и все. А теперь спой мне снова песню. Я буду петь с тобой.
- Да, сыграй эту песню снова, Томми, - сказал я. – Ты можешь продолжать петь и играть, и если ее призрак действительно где-то бродит, то она услышит и успокоится.
Я вышел через открытую дверь на теплый влажный воздух, вниз по лестнице и прочь от света. И я направился за дом, а потом далеко направо, как раз туда, где стояло бунгало, в котором жили Жасмин, Большая Рамона и Клем.
Бунгало освещалось радостным светом. Там обнаружился только Клем, который сидел на парадном крыльце, раскачивался и раскуривал весьма ароматную сигару.
Я жестом предложил ему не вставать при моем приближении, завернул за угол и продолжил путь вдоль ненадежного мягкого берега болота. До меня доносилось пение Томми. Я подпевал ему чуть слышным шепотом. Я пытался представить себе Патси, какой она была в зените славы, звездой стиля кантри, и исполняла собственные песни, в ее кожаных куртках, украшенных бахромой, в юбках и ботинках, c ее пышно зачесанными волосами. Это был тот образ, который показал мне Квинн. Он как-то неохотно признал, что она и в самом деле была недурной певицей. Даже тетушка Куин говорила мне, правда, с некоторыми оговорками, что она действительно неплохо пела. Ах, ни одна душа на ферме Блэквуд не любила ее и самой малости. Все, что мне удавалось выловить из предлагаемых воспоминаний о ней – была слабая Патси, полная горечи и ненависти. Она сидела на диване в белой ночной сорочке, и знала, что никогда ей не станет лучше настолько, чтобы она смогла заявить о себе снова. Она кричала Сынди, медсестре, чтобы та дала ей еще дозу, она ненавидела Квинна - громогласно и всей душой, своей измученной, запутавшейся душой. Патси, поймавшая смертельную заразу на острие игры и никогда не задумавшаяся о том, сколько раз беда обошла ее стороной.
И Квинн покончил с ней именно так, как он рассказал шерифу.
Я продолжил путь, за моей спиной простиралось болото. Я настроил свой вампирский слух. Теперь песню Патси исполнял Нэш, прибавилось нот, и звук стал насыщенней. Они пели с Томми вдвоем. Печаль. Плачет Жасмин. Жасмин шепчет: «Ах, как же много горести».
Вокруг меня сомкнулась деревенская темнота. Я стал уходить от звуков музыки. Болото представлялось жестоким и жадным существом, лишенным гармонии, симметрии и какого-либо смысла. То, что здесь произрастало, вело бесконечную войну не на жизнь, а насмерть, уничтожая все и вся, без надежды хотя бы на миг безопасности и покоя. Ландшафт, пожирающий себя заживо. Квинн описывал мне, как все случилось. Но мог ли я этого не знать? Столетия назад я был утоплен в болоте с целью разделаться со мной моими птенцами, Клаудией - убийцей, Луи - трусом. И я, отвратительное, жадное создание, выживал в застоявшейся зловонной воде, чтобы вернуться обратно и осуществить свою жалкую бесплодную месть, доведенный ими до роковой точки.
Мне нет до этого никакого дела.
Я не знаю, как долго я уже иду.
Я выгадываю время.
Патси, Патси.
Внезапно звуки ночи прояснились, подул теплый бриз, а луна оказалась высоко, проникая время от времени в зияющие глазницы болота, чтобы только отчетливее показать пульсирующий источающий ненависть хаос.
И тогда я остановился.
Я посмотрел на разрозненные звезды, такие предательски яркие в деревенской ночи. И как всегда почувствовал к ним ненависть. Какое блаженство, должно быть, затеряться в бескрайней вселенной, на крапинке вращающейся пыли, и знать, что поколения людей искали знаки и придавали значение этим несчетным непостижимым точкам ледяного огня, лишь дурачащего нас неизменным равнодушием.
Так пусть они сияют над огромными пастбищами справа от меня, над верхушками дубов в отдалении, над крышами мерцающих теплым светом домов, оставшихся далеко позади.
Этой ночью моя душа была с болотом. Моя душа была с Патси. Я пошел дальше. Я не знал, что граница фермы Блэквуд настолько далеко отходит к болоту. Но хотел знать. И я держался к воде настолько близко, насколько это было возможно, чтобы не соскользнуть в трясину.
Вскоре я понял, что Мона где-то поблизости. Она изо всех сил старалась не выдавать себя, но я слышал негромкие звуки, которые она издавала, и улавливал слабый запах духов, приставший к платьям тетушки Куин, аромат, который я не замечал раньше. Спустя немного времени я понял, что и Квинн был с нами, ступая за мной в обществе Моны. Зачем они столь преданно сопровождали меня, я не знал. Я, как мог, напряг свое сверхъестественное зрение, чтобы хорошенько разглядеть темноту слева.
Сильный озноб охватил меня, спустившись по спине, похожий на тот озноб, который я почувствовал, когда впервые встретился с Ровен Мэйфейр, и она применила свою силу, чтобы изучить меня; озноб, источник которого был вне меня. Я остановился и встал лицом к болоту и тут же распознал прямо перед собой женскую фигурку. Она была так близко, что я мог коснуться ее, не протягивая руки дальше, чем на несколько дюймов. Она была вся покрыта лишайником и ползучими стеблями, неподвижная и безжизненная, как кипарис, который рос тут же и словно поддерживал ее, и она была промокшей насквозь. Ее волосы, со стекавшими по ним ручейками воды, прилипли к ее грязной ночной сорочке, а сама она слабо светилась в темноте, но так, что смертный не смог бы этого увидеть. Она смотрела на меня.
Это была Патси Блэквуд.
Ослабшая, притихшая, страдающая.
- Где она?! – прошептал Квинн. Он был у моего левого плеча. – Где? Патси, где ты?
- Тише, - сказал я.
Я не спускал с нее взгляда, с ее огромных несчастных глаз, с прядей волос, тянущихся по ее лицу, с ее раскрытых губ. Такое отчаяние, такая агония.
- Патси, - сказал я. – Дорогая девочка, твои страдания на этой земле закончились.
Я увидел, как ее брови вяло нахмурились. Мне показалось, что я услышал длинный глубокий вздох.
- Тебе лучше уйти, красавица, - сказал я. – Тебя ждет блаженство. Не надо бродить в этом унылом месте, Патси. Не надо пытаться сделать эту тьму своим домом, когда ты можешь выйти к Свету. Не броди здесь, выискивая и плача. Уходи. Повернись спиной к этому времени и месту и попроси ворота открыться. - Ее лицо неуловимо дернулось. Брови разгладились, и вся она задрожала.
- Давай же, сладкая, - сказал я. – Свет ждет тебя. В этом же мире Квинн найдет все твои песни, каждую песню, которую ты когда-либо записала, Патси. Он соберет их вместе, и они распространятся по всему свету, Патси. Каждый сингл, старый и новый, навсегда. Разве это не волшебный след, который ты оставляешь после себя, - все эти чудесные песни, которые так любят люди? Это твой подарок, Патси.
Ее рот приоткрылся, но она ничего не сказала. Ее белые щеки блестели от болотной воды. Ее разорванная ночная сорочка, ее исцарапанные руки были в грязи, ее пальцы пытались сомкнуться, но не могли. Я слышал, как плакала Мона. Я ощутил, как под воздействием некой силы вокруг меня колыхнулся влажный воздух.
Квинн клялся тихим торопливым шепотом, что, повинный в ее смерти, он обеспечит вечную жизнь ее песням. Но я не заметил никакой перемены в агонизирующем и напряженном видении, кроме того, что Патси слегка подняла правую руку, а из ее открытого рта вырвался какой-то звук. Я не смог расслышать. Кажется, она наклонилась ко мне. А я наклонился к ней – люби меня, люби так, как должно любить, всепроникающей любовью, люби Патси! Я двинулся в опасную пустоту, будто выпав из оболочки самого мира, и поцеловал ее в губы, мокрые, с затхлым запахом, и ощутил сильнейший поток, идущий из меня, ветер, зародившийся в самой глубине моего естества. Он неумолимо вошел в нее и унес далеко, далеко - вверх и прочь. Ее силуэт стал прозрачным, потом необъятным и мерцающим.
- Уходи в свет, Патси! – взвыла Мона, ее слова поймал и унес ветер.
Юная девушка-ковбой, бренчащая на своей гитаре, выдирающая из нее звуки: Глория! Топает ногами, толпа ревет, она ищет сияние ангелов, бессчетных невидимых монстров, эти крылья… нет, я не видел – Глория! Я вцепляюсь в траву, чтобы остаться на земле, дядюшка Джулиан улыбается, склоняясь. Глория! Это самая опасная игра. Ты не святой Хуан Диего, ты знаешь. Я не пойду, я не пойду, я не пойду с тобой! Патси в розовой коже, с воздетыми кверху руками, ослепляющий свет, божественная избранница, тренькающая на своей гитаре!
Темнота. Все закончилось. Я свободен. Я здесь. Я чувствую под собой траву.
Я зашептал:
- Laudamus te. Benedicimus te. Adoramus te. In Gloria Dei Patris!**
Когда я открыл глаза, я лежал на земле и, не считая Моны, которая сжимала ладонями мою голову, и Квинна, опустившегося рядом с ней на колени, ночь была абсолютно пуста.
---
** - Хвалим Тебя. Благословляем Тебя. Поклоняемся Тебе. Во славе Бога Отца!
Отрывки на латинском из Gloria in Excelsis Deo (Слава в вышних Богу), Глория — древний христианский богослужебный гимн.
---
***
Вот здесь
оригинальный вариант песни Патси и перевод поэтичного Джонни Ловески