А я услышал и запомнил тот напев в раннем детстве, когда его бездумно бормотала старуха-соседка, возвращаясь из гостей. Она мерно напевала старинное хейара-хейара и хромоного спешила в свой одинокий дом. …Спорим, вы эту песню не знаете. И даже не слышали. Там всего три слова: хей-яра, хей-яра, хей-яра… Вернее, слово-то одно, но повторяется с самыми разными интонациями столько раз, сколько нужно, чтобы добраться до дома.
Эта песня дорожная. Её поёшь, пока не ступишь на родной порог. Хотя можно петь и дома за столом. Тогда эта песня застольная. Ее прелесть в том, что слова можно выучить запросто. Но сложно угадать мелодию. Вернее, ее нет, не существует. Она меняется в пути. Едешь мимо леса, она утихает и замедляется. И вновь разворачивается, выбираясь в поле. В поле она разливается и переливается, и становится ровной сообразно с горизонтом. При спуске к оврагу и песня начинает спотыкаться вместе с конем. И слог, и шаг укорачиваются.
Как все это запомнить? Да никак, с этим надо родиться. Надо проехать закутанным в тулупе ребенком на санях в пургу с отцом. Который в ночи ничего не боится и просто напевает эту незатейливую песенку: хей-яра, хей-яра, хей-яра… И хотя тебе вообще ничего не видно, кроме одинокой звезды, тебе вовсе не страшно.
Потому что тебя везет не эта лошадка, даже не твой отец с вожжами в руках, который сидит впереди, а вот это протяжное, заунывное, вечное Хейя-ра. И ты тянешься за этой долгой нотой, монотонной, как заснеженная дорога, как тусклый вечер, как катящаяся за санями слезящаяся луна: хейа-, хейа-, хейа-, ра-а-а…
А, может, и отцу тоже страшно и тоскливо в ночи. Но боится он не зверя, не человека, а одиночества, тяжелого и невыносимого. И тогда он завывает эту древнюю мантру, наполненную звуками, исходящими из самой глубины души. И она заставляет его душу вибрировать и расширяться, и выбираться наружу, и единит его и с конем, и с дорогой, и с дальним лесом, и покрывает всё поле, бесконечное как сама жизнь.
И теперь, если вы случайно где-то услышите заунывное и бесконечное хей-яра, вы вздрогнете, вы вспомните то, чего ни со мной, ни с вами никогда не было.
…А звали ее Павел-арам. По мужу, что когда-то не пришел с войны. А так она была веселая…
Я петь не люблю. И даже не очень умею слушать. Бог не дал. Но два-три раза в жизни вдруг запоминались песни, которые мне довелось услышать. Совершенно неожиданные песни. Как, например, «песня американских летчиков». Не слышали? Ее исполнил мой друг Бориска. В третьем классе нашей сельской школы. В самой разгар вьетнамской войны. На уроке пения. Вел урок безобидный Владимир Михалыч, который за наше хорошее поведение мог исполнить на заказ «Полет шмеля» на своем роскошном немецком аккордеоне.
Но это в конце урока, после всех песен по программе. А в тот раз он предложил добровольцам спеть на оценку. Выйти к доске, стать перед классом и спеть что-нибудь по желанию. Страшно? Вот и мне было не по себе. А Бориска встал и вышел к доске. В третьем классе. И бодро заявил, что исполнит песню американских летчиков. Мы притихли. Он тут же напел несложный ритмичный мотивчик. А музыкант за ним постарался попасть в такт. И песня зазвучала.
В отличие от меня, Бориска из семьи поющей. У них, пожалуй, все братья и сестры умели играть на гармошке. Такая семья артистическая. И веселая. Любят и пошутить. Только песня у Бориса получилась грустная. Про то, как те летчики получили приказ лететь на восток. Навстречу солнцу. Про то, что это был далекий и долгий полет с бомбой на борту. И что приказ надо обязательно выполнить.
А люди внизу в городке уже проснулись, но еще не видят самолета. Этот самолет висит высоко в небе и его там не видно из-за солнца. Но им оттуда видно всё. А те жители Хиросимы вскоре увидят два солнца. Потому что летчики уже сбросили свою малышку-бомбу, и она теперь летит вниз, вовсе не похожая на бабочку.
Такую вот песню спел в третьем классе мой друг Борис. Я не помню, какую оценку ему поставил учитель музыки. Владимир Михалыч больше старался поддержать мотив. Он же не отвечал за слова.
…Тогда впервые в конце урока он не справился отчего-то с заказанным ему «Полетом шмеля».
Сбился. И все смеялись.