1
В душе он был поэтом, а в жизни... стыдно сказать – библиотекарем. По образованию и по профессии, а однажды – совсем недолго – и по должности.
О чем же думал наш герой по имени Юрий (для близких – Юрочка), когда поступал на библиотечный факультет Института культуры? Это осталось загадкой для знакомых и учителей. Ведь он учился в школе почти на «отлично», слыл эрудитом, потрясая учителей сумасшедшей памятью на даты, имена, события. Ему дружно прочили успешное поступление в любой вуз обширной страны.
Однако Юрочка сомневался, что столица раскроет провинциалу свои объятия, а потому поехал поступать в соседний город, давно переставший быть столицей и растерявший свои амбиции. В школьном портфеле у него лежали документы и почти отличный аттестат. С таким не стыдно явиться в приемную комиссию университета, на исторический факультет – в скромной надежде, что его замечательная память в трудную минуту не подведет.
Если бы не зловредный учитель физкультуры, с удовольствием влепивший этому очкарику жалкую годовую троечку, трудных минут было бы в биографии Юрочки меньше. В качестве медалиста он бы поступил на свой истфак без проблем.
В приемной комиссии эти проблемы и начались – буквально на пустом месте, а потому неожиданные для наивного абитуриента. За столиком с табличкой «Исторический факультет» сидела молодая дылда с тусклым взглядом продавщицы из пивного ларька. К ее столику тянулась самая длинная очередь свеженьких выпускников. Конкурс, как же! Она этим гордилась, словно в том была ее заслуга. Юрочка пристроился в самый конец.
– Молодой человек, – сказала девица, оглядывая долговязую фигуру Юрочки с головы – кудрявой, как у цыгана, до ног – в скромных джинсах отечественного производства, – вы кто по национальности?
– А что? Не всех принимают? – смутился Юрочка. – У меня же там написано: украинец.
– Поверим, – громко вздохнула наглая секретарша, выполняя тайные указания своего начальника – евреям «деликатно» отказывать. Все равно в свой Израиль удерут! Нечего конкурс увеличивать!
Карие глаза Юрочки, излучающие помимо его воли доброжелательность даже в те минуты, когда ему хотелось дать в морду обидчику, и полные чувственные губы секретаршу не убедили. Внешностью и манерами мальчик походил на интеллигентного еврейского сыночка со скрипочкой в руках.
Когда же Юрочка повернулся в профиль, и девица увидела легкую крючковатость его носа, сомнения развеялись, и она сказала задушевно:
– Молодой человек, конкурс у нас запредельный! Вот если бы у вас было два года стажа по специальности, мы бы... Шансов у вас мало...
Юрочка молча взял свои документы и ушел, не дослушав.
– Еще и гомик, – в след ему пробормотала девица, глядя на тощий и подвижный зад абитуриента.
Знал бы университет, кого он теряет! В кудрявой голове Юрия помещалась не только историческая энциклопедия (последнее, дополненное издание) – там еще пригрелась малая литературная, малая медицинская, несколько томов Детской энциклопедии (разделы: биология, изобразительное искусство, история музыки), а также проза и поэзия всех времен и народов. Ну, и куча всяких справочников-путеводителей по планете Земля.
В общем, уходил потенциальный ученый – и куда? Прямо в Институт культуры, который когда-то кончала его мама, – на библиотечный факультет.
Но если рассуждать справедливо, то с таким слабым зрением, таким тихим голосом и характером, не умеющим обижать других, а также при полном отсутствии полезных знакомств – одна дорога – в институт культуры. На библиотечный шли одни девочки. А, значит, каждого приблудившегося абитуриента мужеского полу встречали чуть ли не с оркестром.
Женский мир был Юрочке родным и понятным, потому что с момента его рождения мужчины в доме не появлялись, а до него – не задерживались надолго. Правда, следы оставляли: у Юрочки имелось три старших сестрички.
Их дом, построенный прадедом, толком знал только одного хозяина – деда Юрочки. Прадед успел построить жилище, а потом загремел в лагеря по глупому доносу. Там и сгинул.
Дед был мастеровитый и всячески естественное умирание дома отодвигал. При его жизни ничего не протекало и не рушилось. Остальных мужчин бабушка Дарья называла «пришельцами».
Первый такой «пришелец» появился в доме уже после смерти деда, когда его жена Дарья и единственная дочь Надежда (будущая мама Юрочки) остались на хозяйстве одни.
Наде, девушке тихого нрава и неприметной внешности, повезло выйти замуж за Василия, музыканта-трубача из городского Дома культуры, где и располагалась ее библиотека. Замужество в их городишке вообще считалось чудом, потому что ни одного солидного производства в окрестностях не было, а значит – трудового люда тоже почти не водилось. Через год Надя родила дочку, Елену.
Трубач продержался два года – до первой починки протекающей крыши. Его не устраивал факт ежегодного протекания крыши и рождения дочери. Ему хотелось сына. Он был, по словам бабушки, безруким. А так как дом нуждался в хроническом ремонте по старости, то музыкальная душа «безрукого» взбунтовалась:
– Эти руки – мой рабочий инструмент, – говаривал первый мамин муж, при этом протягивал свои драгоценные руки для обозрения теще, жене и несмышленой дочке.
– Ты же не ими дудишь, – отвечала ему теща. – Ты же вроде трубач.
– Вы – человек, в музыке невежественный, Дарья Ивановна. Я еще на клавишных играю, когда некому.
Словом, Василий однажды исчез в неизвестном направлении. Его имя больше в доме не вспоминали.
Крыша, окончательно прохудившаяся, снова сыграла роковую роль в жизни Нади. Первый раз она развела с мужем, второй раз – наоборот – вроде как свела с другим. Пришлось все-таки кровельщика раздобывать, а им оказался одинокий мужчина приятной наружности, правда, немного экзотической на фоне мужского населения городка, и с манерами интеллигента. Своей буйной шевелюрой, крупными ласковыми глазами и совершенно нерабочими тонкими кистями рук он скорее походил на заезжего скрипача или пианиста, чем на кровельщика. Эта печать легкой загадки на личности никому не известного и подкупила романтичную душу Нади и даже на короткое время затуманила трезвый взгляд Дарьи Ивановны, преподававшей в школе французский язык.
– Ты не находишь, что он чем-то похож на француза? – спросила Дарья Ивановна уже в первый день пребывания этого нового персонажа на их крыше.
– Скорее на грека. Нос этот, глаза...
– Да нет, на Ива Монтана смахивает.
Рядом со своим помощником тот действительно смотрелся иностранцем южного происхождения.
Легкое затмение в двух женских душах длилось, пока кровельщик Арсен чинил разрушенный бурей участок крыши и обедал после работы в их обществе. Кстати, пил в меру, что в их городе тоже было явлением редким.
– Вы откуда к нам свалились, пришелец? – пошутила как-то Надежда, оставшись наедине с Арсеном.
Арсен только засмеялся:
– Женщины – такие фантазерки. Приехал подработать.
Словом, кровельщик, не имевший собственного жилья, пригрелся (ему не раз предлагали переночевать) да так и остался – пока на правах неофициального мужа. Он и намекнул, что загс им понадобится в случае, если Надя «пацана родит».
Туман очарованья развеялся после этого смутного обещанья. Правда, Дарья Ивановна уже через два месяца гостевания Арсена сказала дочке:
– Опять приживала нам достался, очередной «пришелец».
Однако приживала повел Надю в загс, не дожидаясь исхода беременности. Засовестился, что ли... Он также удочерил Лену, подарив ей свое красивое имя. Была Васильевна, стала Арсеновна.
Свадьбы не играли. Какая свадьба, когда живот уже выпирает? Так, посидели немного своим кружком, выпили по рюмочке за здоровье «молодых», да и денег было в обрез, ведь кровельщик – профессия сезонная.
В остальное время от Арсена толку было немного, но ел он хорошо, с аппетитом. Учительнице французского языка приходилось украдкой подторговывать дарами крошечного сада, вечером выходя на трассу с ведром вишен или абрикос.
И у Нади, как назло, начался жор – в связи с беременностью. Одних при этом тошнит, а она ела за двоих. Вскоре оказалось – за троих, потому что родила девочек-близняшек, похожих на папу. Назвали Ирочкой и Юлей. Для Арсена это было ударом в самое сердце – так он размечтался о сыночке. Катастрофа! Вместо одного сына получил двух девок! Двух!
Через два года он все-таки настоял на сыне: вбил себе в башку, что по теории вероятности должен получиться пацан. Однако знакомая бабка, в прошлом повитуха, на глазок определила по форме Надиного живота, что и на сей раз будет девица.
– И не мечтай, – сказала она Наде,– смирись. На роду тебе написано рожать девок. Ты скажи – я когда-то ошибалась? Нет, ты скажи! Вся улица ко мне бегала! Когда парня носишь – пузо во какое – острое, вперед торчит, а у тебя, смотри, расплылось!
– В город надо ехать. Там уже на УЗИ пол определяют, – сомневалась Надя.
– Ехай, дуреха, трать денежки! Девать некуда? Ты лучше не говори своему пока, нервы свои береги. Кого родишь, тот и твой.
А Надя, дура, не выдержала – все рассказала Арсену. Решила почву подготовить. И подготовила ... очередной побег. Нервы супруга оказались ни к черту. Стал таскать у тещи припрятанную на праздники бутылочку – отхлебывал и на место ставил.
Один раз переборщил – хватил лишку, но все же сообразил, что надо заметать следы, голову хотя бы во дворе сунуть под кран. Бабка как раз тетрадки проверяла в своей спаленке под песни любимого Ива Монтана. Надя на работе книжки выдавала, а девчонки были в детсаду, все три.
Тут его и подстерегла змея-искусительница в облике соседки Катерины, молодой еще вдовы и бездетной, но постарше Надежды.
В Катьке ничего хорошего, кроме пышной фигуры, не было, но Арсен давно облизывался на ее крышу, тоже требующую ухода, а потому не раз на эту актуальную тему с соседкой заговаривал.
Появление во дворе Арсена Катерина старалась не проворонить. Странное мытье головы под краном во дворе потянуло ее к забору, где когда-то была калитка между дворами, а теперь зияла дыра.
– Арсенчик, что стряслось?
Он и рассказал сдуру.
– А посидим... у меня? Там спокойнее.
– И посидим.
Посидели. Катя вместе с соседом погоревала:
– Так и сказала – девочка будет? Да-а, эта не ошибается. Талант.
В голосе Кати было столько сочувствия, что Арсен прослезился. Передозировки сострадания он не заметил.
– А в моей родне одни пацаны! Прямо горе! И по мамкиной линии, и по батиной. Как я у них и получилась, не понимаю, – добивала беднягу жалостливая Катерина. – Ну, Надька, не везет ей: три девочки – еще ладно, но четыре! В наше время! Может, выпьем... за удачу?
– Давай!
Катя не уточнила, за чью удачу. Она гнула свою линию до упора:
– Всех одеть да обуть... А девки требуют больше, чем мальчик, им моду подавай! А деньги откуда брать? Ты мне, кстати, крышу не починишь?
Арсен даже протрезвел.
– Вот и приходи... завтра же. Денежки нужны, я угадала?
После небольшого скандала по поводу опустевшей бутылки (скандал учинила теща) Арсен гордо заявил, что не потерпит такой жадности в собственном доме и временно перейдет в другой.
– Я там крышу починю, а вы пока успокоитесь, одумаетесь, – гордо сказал он Дарье Ивановне, пока Надя была на работе.
И ушел крыть чужую крышу. И не вернулся. Змея подколодная, Катерина, с удовольствием оставила себе работничка, которого «не оценили». Заодно работничек трудился теперь над производством сына.
А оставленная семья горевала недолго – некогда было. Дарья Ивановна вообще радовалась откровенно, успокаивала дочь:
– Какой из него отец? Двух дочек бросил, паскудник. Катька еще наплачется! Вот переживем позор, а там родишь – и заживем.
Позор пережили легко – улица встала на сторону Нади, в школе «француженку» Дарью морально поддерживал весь коллектив. Словом, город осуждал перебежчика долго и злорадно, особенно, когда сработала теория вероятности, и Надя родила... сына.
Обалдевший от такой несправедливости жизни папаша захотел вернуться к сыночку, но не был пущен на порог. Теперь он лишь мог слышать через открытую форточку, как сладко плачет на чужой территории его собственный младенец. Эти ночные короткие призывы ребенка покормить его были для Арсена пыткой. Наступающее вслед молчание рисовало мирную картину кормления грудью. Арсен живо представлял эту Надину грудь, полную молока, и чмокающего младенца под нею.
– Снова у окошка торчишь, – ловила его Катерина. – Свой скоро будет. Потерпи, семь месяцев осталось.
– И тот – мой.
– Теперь не твой, забудь.
Катя родила дочку, Анжелку. Теперь он был отцом четверых детей! От тоски спасала только работа. Последний осенний месяц он еще был востребован в городском хозяйстве. Потом зарядили дожди, плавно перешедшие в снежные заносы, и бедняга запил. Где он доставал самогон пока «искал работу», было неясно. Но после походов возвращался уже плохо приспособленным даже к домашнему труду.
– Слушай, бездельник, – сказала как-то Катерина, имевшая характер, прямо противоположный Надиному, – у тебя родня где-то имеется? Ты откуда вообще в нашем городе взялся?
Что-то раньше прошлое уведенного сожителя ее не интересовало.
– А как же, брат у меня и сестра в Крыму, в Бахчисарае живут!
– В Крыму? На курорте! – изумилась глупая Катерина. – А ты молчал? Мотай в свой Крым. – Она вдруг оглядела внимательно приблудного супруга, словно не сама любовалась недавно его шикарной шевелюрой. – Я смотрю – волосы у тебя кудрявые и нос крючком... Может, ты цыган? Это они байдыки любят бить, бездельники. Или... еврей?
– Дура! – озлился Арсен. – В Крыму татары живут!
– Этого нам еще не хватало! – так и села Катерина на табуретку. – А говорил – хохол! Дура, я, дура! У тебя же не наше имя!
Так что украинцем Юрочка был по матери точно, а по папаше – кто знает...
Арсен уехал даже с облегчением. Он подсчитал, что если присудят алименты, он четверых не потянет. Уехал – и тоже сгинул. От него осталось отчество в детских метриках. Все-таки имя у него красивое было – не какой-нибудь Вася.
(продолжение http://www.proza.ru/2010/03/29/8