У автора загуляла кошка.
Она кувыркалась и тёрлась загривком об половые доски; по комнате передвигалась ползком, принимала развратные позы перед табуретными ножками и утробно орала:
- Мми-АААА-ууууу.
Автор кошку по-бабьи жалел, но сочувствием не проникался. Не спешил в соседний двор на поиски кота сиамских кровей, не давал слизывать с ладони капельки контрасекса и никаких параллелей с собой проводить не желал.
Скорее наоборот, временами позволял себе вспышки нетолерантности, брезгливо пинал кошку подзад и лицемерно восклицал:
- Нет! Что бы вы мне ни говорили, но русские кошки так себя не ведут! Фрося! ты охуела. Так как ты, только коты мартовские орут.
Но несчастная бессловесная тварь, унизительно отпнутая, и потерявшая всяческий звериный облик, вновь бесстыдно задирала корму к небесам. Авторские морали на фросино естество не действовали.
Тут надобно рассказать об авторе поподробнее.
Кто автор? Мальчик он или девочка? Где можно ознакомиться с его анкетными данными и творческой биографией?
В конце концов, автором чего является герой моего рассказа и почему я повествую о нём в третьем лице?
Эти, на первый взгляд, вспомогательные вопросы, заводят меня в тупик. Не потому что я не знаю на них ответа, а потому что точно знаю, впереди грабли, о которые я уже спотыкалась.
Когда-то давно, несколько лет назад, мне вдруг приспичило рассказать историю об одном человеке. Историю как водится надо начинать с самого начала. Сидишь ты, перебираешь возможные варианты начала и понимаешь, что началась она когда тебе было семь лет. Или какие атмосферные явища напали на тебя перед встречей с героем.
Грубо говоря, рассказывая о чём-то, поневоле начинаешь с себя и со своего восприятия. Вот так вот незаметно и превращаешься в персонаж. Неминуемо очевидный парадокс - твой образ рождается в голове читателей. Но ты понимаешь его слишком поздно, когда с безмерным удивлением следишь за приключениями собственного персонажа и думаешь - неужели это всё я.
Не знаю к кому я в данный момент обращаюсь на ты. Видимо, ни к кому. Это просто такой стилевой приём, потому что прямое обращение к читателю пишется совсем по другому. А именно:
Я предлагаю читателю встать у автора за спиной и проследить за его взглядом. Сначала взгляд упирается в рисунок коры столетнего вяза, а потом медленно скользит по стволу вверх, в маленький кусочек неба, ограниченный крышей дома и рамой кухонного оконца.
Там, в небесно-голубой краюшке, находится внешний мир; он огромен и бескраен. Там живут люди, к которым автор в данный момент мысленно обращается:
- Как бы мне хотелось, чтобы я сейчас обернулась через правое плечо и увидела двух мужчин...
Двое мужчин, примерно одного возраста, обоим за пятьдесят, внезапно оказались бы у меня на кухне. Стояли бы за моей спиной, возле круглого стола, и с интересом меня разглядывали в ожидании объяснений.
- Что происходит? - спросит тот, который с бородкой и высоким открытым лбом.
Второй, с кривоватой улыбкой, и печальным взглядом ясных голубых глаз, промолчит.
- Простите, что я вас побеспокоила, но мне нужно сделать важное сообщение. Присядьте, пожалуйста. Я всё объясню. Дело в том, что Венедикт Васильевич, написал про вас, Василий Васильевич, рассказ. Он так и называется - Василий Розанов глазами эксцентрика. Сюжет простой. Герой расстался с любимой девушкой и принял решение застрелиться. но оружие не сработало. тогда он выпивает цикуту и перед смертью читает ваши сочинения в количестве 36 штук. Действие происходит в Москве, во второй половине двадцатого века. Рассказ заканчивается тем, что вы, Василий Васильевич, отвлекаете героя от личных переживаний и в итоге спасаете его от смерти.
Тут мои гости посмотрят друг на друга, достанут, как это заведено у мужчин, свои *** и немножко ими померяются. А я буду выкрикивать как публика на боях:
- Василий Васильевич! А он вас шельмой называл и ещё требовал, чтобы вам три памятника поставили - на родине, в Москве и Петербурге. И признался, что напившись цикутой, вот, дословно цитирую: “заснул в обнимку с моим ретроградом”. Это он про вас.
Венедикт Васильевич посмотрит на меня и умилится, а потом они с Розановым обнимутся как родные и скажут мне спасибо за неожиданное беспокойство.
- Подождите. Постойте, пожалуйста, не уходите, - остановлю я их на пороге - это ещё не всё. Я ещё не сказала самого главного. Там есть фраза, в той части, когда Венедикт Васильевич вынужден сначала рассказывать о себе, предваряя читателям знакомство с вами. Я за эту фразу зацепилась давно, ещё в нежном возрасте, тоже не знаю кто её сказал, то ли Аристотель, то ли Аверинцев. звучит она так - Каждая тварь после соития бывает печальна. Umnia ammalia post coitum opressus est.
Это ведь неправильная формулировка. Правильно - Каждая тварь после зачатия бывает печальна. Понимаете, это ведь только у людей соитие, а у тварей - зачатие.
Вот посмотрите на Фросю, как она мучается! думаете ей кота надо? Вовсе нет. Не кота ей надо, а котят. Придёт к ней, допустим, какой-нибудь неправильный кот с дохлыми сперматозоидами, или в фантастическом презервативе. да хоть дери он её без устали сутки напролёт, она не угомонится пока беременность не наступит. Я эту тварюгу знаю. Неделю назад котят забрали, у неё вон сиськи ещё не отошли, а она уже гуляет. Может быть во времена Аристотеля соитие и зачатие были синонимами. Но сейчас-то они превратились в антонимы.
На этом месте я вынуждена прервать прямое обращение к читателю, потому что дикий, нечеловеческий вопль:
- МррррМААААуууууууууууу - отрывает автора от созерцания бескрайнего мира, ограниченного рамой кухонного окна.
Вздрогнув, автор оборачивается через правое плечо и безрадостно смотрит на загулявшую кошку.