Начало: -
Моль в головоломке 1
http://proza.ru/2010/03/20/43
Один психолог, друг моих покойных родителей, как-то мне объяснял: когда у человека слишком сильное нервное напряжение, но при этом он бездействует, скажем, пытается уснуть, или просто сидит в одиночестве без всякого занятия, ему может почудиться, что очередная его бессвязная мысль (вербальная) прозвучала вслух. Что-то сродни слуховым галлюцинациям.
Вспомнив это, я перестал испуганно озираться и снова прислонился к стене одеревеневшей спиной. Да-да! Это кто-то из моих многочисленных нянек – тётушек и бабушек – говорил Гене, чтобы он ночью спал, а не чуму водил. Пугали меня какими-то чудищами и злодеями. Надо же, я уже и страшилку дежурную позабыл, а фраза эта, вишь, выскочила из памяти… «Они придут и заберут тебя.»
Я взял фонарик, нарочито энергично, пружинисто поднялся и вышел из каптёрки.
Слева улетал в даль коридор. Из-за ярчайшего света в вестибюле он выглядел очень тёмным, хотя там по всей длине горело дежурное освещение. В сумрачных местах коридор казался уже, чем он был на самом деле, а под лампами – словно расширялся. Потом опять сужался, и так далее… Вытянутая гирлянда сосисок – вид изнутри, с торца.
И вот он уже наплывает на меня, слегка покачиваясь в такт моим медленным, оглушительно звонким шагам, высасывая из этих шагов в свою голодную, пустую, далёкую перспективу ритмичное и безобразное эхо. Очень, очень неуместное эхо.
Поэт, говоришь. «Да ты никако писако», сказал как-то Жуковский Пушкину, по версии Хармса. За что великий поэт полюбил Жуковского и стал называть его просто Жуков.
Не пуская на лицо нервную ухмылку, я вскинул подбородок и громко повторил – «Я ПОЭТ» (традиционно для русского языка – и даже чрезмерно – акцентируя «о»). Коридор услышал.
За моей спиной нарастал холодок, как будто в пройдённое мною пространство вливался свежий воздух. Перспектива расширялась… Боковое зрение с обеих сторон пощипывали отстранённо глядящие двери, поджавшие губы. Впрочем, когда я поворачивал голову, то видел только уныло поблескивающие в полумраке, или нервно зевающие под дежурной лампой, ручки и номера.
Я вздрогнул. Мне послышался приглушенный стенами хохот. Заливистый такой, почти до истерики… Вот же ж неприятное воспоминание! И зачем я затащил её на дежурство? Мы тут, пьяные, полуголые бегали в час ночи, дурашливо гоняясь друг за другом… И коридор тогда плясал, дробно подпрыгивал у меня перед глазами, а не липко накручивался на мой взгляд «упрочнённым презервативом», как сейчас… Или это было на третьем этаже? Да, на третьем, там ещё актовый зал, где мы с ней...
Хорошо, я поэт. А есть ли от поэта польза? Глупый вопрос. Мир для поэта, а не поэт для мира. Хм…
Мой двоюродный брат сделал мне подарок на 20 лет. За месяц до того он взял у меня стихи и афоризмы. И вот, в день моего рождения, примчался ни свет, ни заря, поднял меня из постели и торжественно вручил книгу. Ну, книга – громко сказано. На то время не так уж много я написал. Она – карманного или, если угодно, блокнотного формата, да и полиграфия…
Кричит: «Гена! В пятницу у тебя презентация этой книженции! Я уже арендовал зал. Шампанского нормального не достал, но сойдёт и Харьковское, выпьет, выпьет богема наша провинциальная. Но ты, блин, оденься по-человечески!.. ТВ будет!»
Ошалевший от всего этого, я просто не знал, что и сказать. У меня даже слёзы, помнится, выступили. А он потискал меня, как медведь, потащил на кухню. И после двух рюмок водки под наскоро порезанный банан, улетел. «Да! Ген! Я немного припозднюсь, но ты не опаздывай, это – твой день!» (Белозубая улыбка.)
Коридор потихоньку заканчивался. Там, в самом конце – небольшое расширение, возле окна стоят два кресла, а в углу – пальма в кадке.
Это я знаю. Но сейчас впереди – темно. Только окно зыбко сереет.
Воспоминание захватило моё подстёгнутое портвейном воображение, я бездумно включал и выключал на ходу фонарик в опущенной руке, так что от меня вперёд то и дело прыгала полуэллиптическая ворсисто-жёлтая лужица. (Тьма с серым квадратом приближалась…)
О! Как описать те мои чувства! Два дня я только и делал, что перелистывал эту книжечку, и с начала, и с конца. Стихи, правда, уже казались мне слабоватыми, а многие афоризмы пафосными и пустыми, но я утешал себя тем, что ведь надо же с чего-то начинать? В назначенный день я пришёл к ДК «Металлург». Ярко светило солнце, и я тоже ярко светился. Сердце просто выскакивало из груди, но я был уверен в себе как никогда. Оделся «назло богеме» (и ТВ) как попало, но рубашку выбрал с любовью, и расстегнул три верхние пуговицы.
Тут я подумал, а куда идти-то? Это крупное здание, в нём есть большой зал и множество разных иных помещений. До зала я ещё, пожалуй, не дорос, да и это было бы не по карману кузену. А где же? В фойе было пустовато и я некоторое время, собираясь с мыслями, походил вдоль гардероба, делая вид, что ожидаю кого-то. Потом я набрал брата по телефону, но был «вне зоны»…
Стали подтягиваться люди. Я шагнул было к ним, но подумал, что не знаю, что сказать. «Здравствуйте! Вы на презентацию моей книжки?» Дико. «Я вас проведу!» Куда? Они стали подниматься на второй этаж, и идти за ними мне показалось ещё более нелепым. Я покрутился, и, наконец, подошёл к вахтёрше. Между нами долго тянулся совершенно сюрреалистический разговор, потому что каждый из нас не понимал, о чём говорит другой. «Вы что-то напутали», – сердито заключила женщина, наблюдая, как я краснею.
«В аренде отказали, что ли, – думал я, медленно направляясь к выходу. – Ой, не удобно… Хорошенькое начало.»
Брат стоял на улице вместе со своей девушкой и её подругой, за которой я когда-то от скуки волочился. Я энергично, радостно махнул рукой, и постороннему наблюдателю могло бы показаться, что я бросил в них невидимую гранату. Потому что они вдруг зашатались, как пьяные, задёргались в конвульсиях, хватаясь за разные части тела, исторгая страшные спазматические вопли. А «моя» так даже чуть не упала, брат её успел за плече подхватить…
Вот такая весёлая история. Люди в ДК, как я потом узнал, собирались на конференцию какого-то профсоюза. А книжечку кузен заказал у своих друзей рекламщиков. В единственном экземпляре. Я хотел уничтожить её, но потом подумал – она-то не виновата. Да и добротно ребята книжку склепали. Она до сих пор у меня где-то валяется.
Честно говоря, я даже благодарен судьбе за этот случай. «Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца», – говорил Александр Сергеевич. Не знаю, считал ли он так на самом деле, но лично я с тех пор именно так и считаю. Слава стала казаться мне пустым обманом и жалкой насмешкой над творчеством. А день рождения я больше не отмечаю в традиционном смысле…
Вот я и в этом зальчике-тупике, луч фонарика выгрыз из полумрака подлокотник кресла, и, снова отрыгнув, длинным движением вылизнул подоконник. Город за дымной паутиной стекла был ненастоящий. Поворачиваю голову. В мохово-слепом углу густо клубится тропическая тварь. Я протянул руку к стене и включил свет. Полузажмурился от удара по зрачкам. «Пальма» разводила папоротниковыми руками, как бы извиняясь.
Кто-то сравнивал поэтов с цветами и бабочками. Хм. Я, пожалуй, и ощущаю себя этаким мотыльком, да. Вот, поглядите на меня. Увы и увы! Это отнюдь не махаон. Это не мечта декоратора и это враждебно какому-либо орнаменту…
Я не люблю слишком ярких цветов, слишком громких звуков, слишком сильных запахов, слишком интенсивных привкусов, слишком ощутимых ударов по моей тактильности или осязательности. Важное уточнение: даже в тех случаях, когда иным людям это всё кажется гармонией, экзотикой, богатством. Мой мир – серо-чёрный; на белом фоне (которого почти не видно).
Простите меня, Карина Сергеевна!..
Она стала моим первым настоящим Учителем. Именно Карина Сергеевна, почитав мои сочинения, кишащие грамматическими ошибками и украинизмами, обнаружила мой дар. И именно она раскрыла мне глубины русского языка, его возможности, научила меня, когда нужно – властвовать над словом, когда нужно – подчиняться ему.
Я приходил к ней домой два-три раза в неделю после уроков. Отзванивался своим, что я, мол, гуляю с друзьями. Она читала мои стихи и разные наброски (из которых потом вышли поэмы «Петрушка», «Зародыш» и «Глаз»). Теперь я понимаю, что ей хотелось бы многое мне рассказать и многому научить, но Карина Сергеевна – тонкий психолог, она сразу обнаружила моё непомерное самомнение и мирилась с ним, чтобы не спугнуть мальчишку. Самолюбие моё удовлетворялось, и только тогда она декламировала мне классиков, открывала мне бездны Достоевского, трагические нюансы хулиганства Хлебникова и Хармса, языковой мятеж Маяковского, цирковые конструкции Набокова…
(Я посмотрел на дверь с фактурным непрозрачным стеклом. Там – лестничная клетка, связывающая этот коридор с двумя другими, которые последовательно, тихо пустели над головой пьяного сторожа. Мне не хотелось открывать эту дверь…)
Карина Сергеевна работала со мной, как психиатр с умалишённым. Она хитростями приводила меня к мысли, что в том или ином случае я поступил со словом неряшливо (а не «оригинально»), грубо (а не «смело»), так что всегда именно Я был своим собственным судиёй. Она упорно совершенствовала художника, а мне казалось, что это делаю я сам.
Простите меня, Карина Сергеевна. Хотя… я ведь вас не простил…
Поэт… Ты рассказываешь людям о любви? Нет. Ты призываешь их вспомнить героических предков? Нет. Ты воспел красоту Божьего мира? Нет. О чём твои стихи?.. Для чего ты использовал музыку слова, для чего дерзкими тонкими пальцами влез в пёстрый мир поэзии? Серый мотылёк. Моль, пожирающая шикарные манто и леопардовые муфты классики…
Я повернулся и посмотрел в перспективу коридора. Вестибюль казался маленьким сверкающим квадратиком вдали, будто я заглянул в колодец, на дне которого светился уютный одинокий мирок…
Мне почудилось там какое-то быстрое движение. Нет, не человеческая фигура, это точно, но… что-то как бы мелькнуло. Или это глаза устали?..
И вдруг, неожиданно для самого себя, я сорвался с места и помчался, грохая подошвами, по коридору. И луч бессознательно включенного мною фонарика наискось рубил на бегу стены, словно лазерный меч джедая…
(продолжение следует…)
Моль в головоломке 3
http://proza.ru/2010/04/02/1539
Моль в головоломке 4
http://proza.ru/2010/04/05/1226