ГЛАВА 56 Калека
ГЛАВА 57 Жизнь, как жизнь
ГЛАВА 58 Хромать не будет
ГЛАВА 59 Раскрытый дневник
ГЛАВА 56
КАЛЕКА
Прошла зима.
Лада полностью поправилась.
По-прежнему она была весела и подвижна. Она быстро бегала и, как прежде, одним махом перепрыгивала калитку палисадника, когда видела Шуру возвращающуюся с работы.
Собака была со своей любимой хозяйкой на всех воскресных лыжных прогулках. Она с удовольствием, словно в собачей упряжке, бежала по лыжне и доставляла до дому свою Шуру, обессиленную после длинного лыжного перехода и едва удерживающую в руках натянутый поводок.
Правда бегала Лада на трёх лапах. Ходила на всех четырёх, чуть прихрамывая и лишь слегка опираясь на правую переднюю лапу, а вот, когда бежала, всегда удерживала травмированную конечность на весу.
Шура была счастлива, что у неё есть её Лада, её самый верный и добрый друг. Никакого недостатка у своей подруги она словно не замечала:
– Подумаешь, на собачьих выставках участвовать нельзя! Смотреть то все выставки можно! И не одна я на выставку смотреть пойду, а вместе с Ладой!..
Зато Клавдия Даниловна потеряла покой и сон. Только в одном было её утешенье:
– Золотых медалей от калеки, конечно, ждать нечего, а вот щенков принести она уже в состоянии. Ничего, что хромая. Щенки же родятся не хромыми!..
Первое воскресенье весны.
В узких проулках и на затенённых деревьями и постройками тротуарах плотными сугробами лежит обледенелый почерневший снег. Работы у городских дворников много. Они целыми днями орудуют ломом и лопатой, откалывая из-под ног спешащих прохожих толстые куски льда и перемещая их на доступные солнцу участки асфальта.
У владельцев частных домов хлопот ещё больше. Надо не только освободить от тающего снега дорожки и подходы к дому, но сбросить и убрать снег с крыш, чтобы дать возможность скорее просохнуть и не заржаветь железной кровле.
Вдоль улиц, переговариваясь и смеясь, весело бегут мартовские ручьи. Словно хрустальные свечи, перевёрнутые макушками вниз, искрятся на солнце плотно обрамляющие карнизы крыш ледяные сосульки. Всё шумит, сверкает и радуется.
– Пора уже о детях подумать! Сколько можно тебя даром кормить?! Срочно надо тебе жениха искать… – глядя на Ладу, помогающую Шуре стронуть с места тяжело нагруженные санки со снегом, вслух высказывает свои мысли Клавдия Даниловна.
– У неё от этих женихов и так отбоя нет. До магазина пройти нельзя – как волки, сразу в кольцо берут… И откуда их столько берётся!.. – с досадой откликнулась Шура.
– Такие ей не нужны. Вот ты полгода с ней на собачью площадку проходила? Проходила!.. Неужели о щенках разговора не было?
– И разговоры были и предложения. В клубе, кроме нашей Лады ещё три дога. Жениха два: Дукс мраморный, может масть попортить, а вот Рэм тигровой расцветки, и, по-моему, самой Ладе нравится. Она его среди всех выделяет и в перерывах только с ним играет. Его хозяйка мне сама предлагала Ладу в гости привести. Потом им одного щенка отдать надо будет.
– А не жирно ли им сто пятьдесят рублей подарить? Может и всего то два щенка будет!?..
– Так положено: за вязку – один щенок или стоимость месячного щенка…
– Что же ты тогда этим до сих пор не займёшься!? Время упустишь, а потом снова полгода жди.
– Займусь на неделе. Только ты очень-то на щенков не рассчитывай. В ветеринарной лечебнице сказали, что после такого ушиба их может вообще не быть.
– Вон как? Когда же ты об этом узнала?
– Давно. Ещё осенью.
– А мне что не сказала?
– Какая разница? Зато сейчас сказала… – Шура нахмурилась. В груди у самого сердца, где обычно всегда бывает больно от плохого предчувствия или обиды, тоскливо заныло, как будто неумолимо надвигалось на неё что-то тёмное и неотвратимое.
– Во вторник надо будет сводить её к Рэму, а то маме что-то уж очень со щенками не терпится, хотя врач подождать советовал, – впрягаясь вместе с Ладой в гружёные санки, и волоча их по оголённому асфальту на обочину дороги, решила Шура.
– Что-то темнит твоя Шурочка… Не будет щенков у Лады никогда, вот она и не торопится. Продавать надо собаку, пока молодая, а то потом за неё и гроша ломанного не дадут, – поделилась Клавдия Даниловна своими сомнениями с бабушкой, старательно собирающей на широкую лопату мелкие льдинки и насыпающей их в большое железное ведро.
– На хромую то, на неё тоже кто вряд ли позарится, – со слабой надеждой отозвалась старушка.
– Ничего-о… Что-нибудь придумаем, – понизив голос и, словно окончательно утвердившись в своём решении, уверенно парировала Клавдия Даниловна. И бабушка поняла, что её практичная дочь наверняка уже что-то придумала.
...
Во вторник Шура торопилась с работы не только потому, что её ждала Лада, а и потому что Ладу ждал Рэм.
Она ещё вчера утром позвонила на работу хозяйке Рэма, и Ольга, словно давно ждала этого разговора, охотно согласилась, назначив встречу «жениха и невесты» сегодня у них дома.
– Мы ещё и перекусить с Ладой успеем, благо, что Рэм недалеко живёт, на соседней улице, – думала Шура в троллейбусе, стоя от самого завода у двери рядом с кабиной водителя.
На своей остановке она первой проскакивает в открывающуюся железную дверь и по привычке смотрит на противоположную сторону улицы туда, где, каждый рабочий день, возвышаясь над столиком в палисаднике, как на вахте, стоит на задних лапах и дожидается появления своей хозяйки её Лада.
Сегодня Лады нет. Сегодня не слышно её приветственного лая, по которому ближайшие соседи уже вполне могли сверять свои часы.
Шура ускоряет шаг и переходит на бег, в коридоре дома сталкивается со своей матерью и, преграждая собой ей дорогу к выходу, тревожно спрашивает:
– Мама, где Лада? Что с ней?
– Жива - здорова твоя Лада. Ничего с ней не случилось. В Москву я её отвезла, в ветеринарную академию…
Шура на мгновение замялась, оглушенная этой неожиданной вестью, а Клавдия Даниловна, воспользовавшись сиюминутным замешательством дочери, спокойно обогнула её и пошла своей дорогой, небрежно бросив на ходу:
– Вернусь, тогда поговорим…
Шура вошла в дом и, не раздеваясь, села на кухонный табурет прямо у двери.
Снова она не сделала то, что собиралась! В который раз она (она?) обманула того, с кем договорилась встретиться! Опять её жизнь, словно от неё и не зависит! С её желанием не считаются, её мнением не интересуются!.. Переставляют, передвигают, пересаживают её, словно бессловесную куклу!.. Зачем тогда ей своя голова, способная думать, своё сердце, способное любить, своя душа, способная летать и радоваться и, в конце концов, зачем тогда ей своя жизнь, которую нельзя прожить так, как сама того хочешь!?..
– Шурочка, что ты? Что ты не раздеваешься? Или идти куда собралась? – глухо, словно из-за стены, услышала Шура голос, стоящей рядом бабушки.
– Да. Да, собиралась. С Ладой собиралась к Рэму идти. Мы с Олей договорились на сегодня, – всё ещё, находясь где-то в своих мыслях, ответила внучка.
– А мать то, как ты на работу ушла, увезла её на автобусе в Москву. Только вот перед тобой вернулась. Говорит, ей там операцию сделают, и не будет она хромать.
– Бабушка, милая, почему мне мама ничего не сказала? Я бы уговорила её не делать этого. Ладу же резать будут! Понимаешь? Ре-е-зать! Ведь для животных, не для людей, общий наркоз не положен! Неужели она не знает!?.. Ей же больно будет!..
– Да знает она… Говорит: «Подумаешь, это же собака!.. Потерпит немного, зато хромать не будет. Тогда, если щенков не будет, так хоть саму её ещё продать удастся…
– Бабулечка, будут у Лады щенки или не будут, я её никогда не продам! Слышишь? Ни-ког-да!.. – покрываясь красными пятнами, запальчиво произносит Шура.
– И правильно!.. Разве она мешает кому?.. – с готовностью поддержала старушка решимость внучки.
– Бабушка, и сколько можно вот так всё решать и делать за моей спиной, словно я и не человек вовсе!?..
– Да, милая… Видно так исстари повелось, что родители судьбы детей своих решают. Вот и у меня тоже… – и бабушка, словно спохватившись не во время, замолчала на полуслове, как будто сказала вслух что-то тайное или запретное.
– Что у тебя?.. Бабулечка, расскажи, тобой тоже родители, как своей собственностью распоряжались?.. – оживилась Шура, сняв с себя верхнюю одежду и удобно устраиваясь рядом с бабушкой на диване, приготовилась слушать.
ГЛАВА 57
ЖИЗНЬ, КАК ЖИЗНЬ
– Не знаю уж и начать то с чего…
– С самого начала и начинай, прямо с детства.
– Слишком долго тогда сказывать придётся.
– А ты разве торопишься куда?
– Нет…
– И я нет. Вот и давай, теперь нам с тобой торопиться некуда, – ласково, обнимая бабушку за плечи, подбодрила Шура незадачливую рассказчицу.
Бабушка начала не сразу:
– Семья большая у нас была, тринадцать душ…
– Бубушка, откуда тринадцать? Ты же говорила раньше, что мама ваша семерых детей родила, а выжили пятеро: трое мальчиков и две девочки!?
– Не сбивай. Говорю тебе, в семье тринадцать было!.. Вот считай: отец – старший в доме, мать, нас пятеро детей все на выданье, дядька Василий – брат отца младший с женой да у них четверо – бесштанная команда мал, мала, меньше. – Бабушка деловито и поимённо перечисляла всех членов своей многочисленной семьи, морщинки на лице её расправлялись, а взгляд становился чистым и далёким, словно видела она перед собой в этот миг свою давно забытую юность.
Дом тоже был большой, двухэтажный, терраса широкая светлая, крыльцо резное высокое. Всем места хватало.
Внизу (считай на первом этаже) половину избы кладовые занимали, а другую половину кухня. Печь кирпичная огро-о-мная… Мы все пятеро на ней умещались, когда поменьше то были. Так все пятеро там и спали зимой то.
Стол дубовый вдоль всей кухни и лавки по обе стороны. Посреди стола ведёрный самовар горячий стоит, как барин надутый пыхтит…
Отец обедать во главе стола садится, около него брат и мать, старшие братья возле них, а девки да малышня по углам рассаживаются.
Порядок был строгий. Молитва обязательно…Миска большая расписная деревянная со щами одна на всех. Ложка, как водится, тоже деревянная, у каждого своя. Кто ближе к середине стола сидит, тот и щи часто ложкой достаёт, а уж кто на углу-то, тому пореже цеплять приходится. Пока до рта донесёшь, всё из ложки-то по столу и расплескается. И не дай Бог, кто раньше отца за обед примется! Сразу отцовской ложкой по лбу получит, целый день потом шишку чесать будет.
А наверху, на втором этаже одна комната – отца с матерью, одна – дядьки с женой, для парней – третья комната да для девок – горница.
Двор большой, сад, пасека в саду, хозяйство: четыре лошади, три коровы, свиньи, куры, гуси, утки, кролики, две собаки и кошек штук шесть.
– Кошек то зачем же столько? – снова не выдерживает Шура.
– А кто тогда в амбарах мышей да крыс травить будет? Если бы не кошки, то до весны и зерна бы не осталось! Да, ладно, что я про кошек!?..
В общем, дружно жили мы тогда, весело. Правда и работали много. Работы тоже всем хватало.
Братья выросли, отцу и на поле и на базу помощники, девки по дому управляются: стряпают, убирают, за малышнёй приглядывают…
В праздники все в церковь наряжаются, а вечером за околицу гулять идут с песнями, с гармошкой, хороводы водят, в салочки играют… Только я в салочки играть не любила…
– Почему же, бабуля, бегать не умела быстро?
– Да не-е-т… Я лёгкая да ловкая тогда была, только вот ты сейчас мою косу в одну руку не сгребёшь, а тогда-то у меня их две таких было, до колена каждая. Я как буду убегать-то, они мне всю спину до синяков исхлещут…
– Так ты бы свои косы на голове закрутила, как сейчас.
– Не-е-ет, они же тяжёлые, голову назад тянут…
– Ну, остригла бы тогда покороче, всё равно красиво.
– Что ты? Бог с тобой! – перекрестилась бабушка. – Грех это был тогда косу то стричь. Коса – девичья краса. Разве что гулящим девкам волосы резали, чтобы всему миру их грех виден был, чтоб не повадно потом другим было…
Так вот, тем летом мне семнадцать стукнуло. Любый был мне один хлопец из соседнего села. Артёмкой звали. Красавец писанный: щёки кровь с молоком, кудри русые, глаза голубые…
– …ни в сказке сказать, ни пером описать, – не удержалась Шура.
– Ну, чисто из сказки Иван-царевич!.. – не обращая внимания на прозвучавшую реплику, словно сказку, начатую в детстве, тихо продолжила бабушка.
– И он во мне души не чаял, ни на шаг от меня на гулянках не отходил. Отцу с матерью тоже глянулся, добрый, работящий, в семье старший сын, а семья у них дружная, хозяйство крепкое. Уже и в его селе все нас «женихом с невестой» кликали.
В общем, жить бы только да радоваться. А тут осенью, сама знаешь, революция случилась.
Господские дома да усадьбы «Именем революции» в пользу бедных забирали, а хозяев прочь выгоняли. Пожары по сёлам да деревням начались. Каждую неделю чья-нибудь изба горит!.. Кто поджигает, один Бог знает, только пускались красные петухи всё больше на дворы крепкие да зажиточные…
А потом слух пошёл, что раскулачивать будут всех, у кого больше одной коровы на дворе.
Вот тогда отец и приказал мне за Данилку пойти. Безлошадные они были. Изба покривилась, плетень заваливается, а там, знай, пьянки-гулянки!.. Когда работать?.. То пир, то похмелье!..
Отец говорит: «Забудь Артёмку свово!.. А то и нас вместе с Артёмкой спалят, а пойдёшь за бедного, авось не тронут!..».
Артёмка меня в город бежать с ним уговаривал. Да не посмела я тогда отца ослушаться. Всё с уговорами к нему, да с лаской, а он и слышать ничего не хочет…
Шибко я убивалась тогда. Грозилась в реку броситься!.. Только меня в чулане до самой свадьбы запертой неделю продержали, и под венец… – Бабушка затихла и долго сидела молча, только чуть подрагивали сложенные на коленях натруженные руки.
– И как есть, всё зря оказалось!.. Всё зря!.. – чуть откашлявшись, продолжила она глуховатым подрагивающим голосом. – Нас то с Данилкой не тронули, а батю с дядькой, да детьми ихними всё равно всех из села выселили, одну лошадь оставили на двенадцать–то человек. Погрузили на неё малышей да пожитки кое-какие (много ли на одну телегу положишь?) и пошли за ней пешем.
А в нашем-то дому потом школу сделали…
– Бабушка, а что с Данилкой стало, с дедушкой моим? Почему ты одна с детьми осталась?
– Три года мы с ним вместе прожили, двоих детей нажили. Только приданое моё у него быстро меж пальцев проскочило, и пошёл он по другим сёлам на заработки. Как пошёл, так и не пришёл больше. Через два года передали мне люди добрые, что живёт он на вырубках в двадцати верстах от детей своих с молодкой одной, сына своего годовалого с рук не спускает, всюду с собой на плечах таскает…
А девчат наших я одна на ноги подымала. Чего только не навиделась… – и бабушка, низко наклонив голову, вздохнула так тяжко и грустно, что у Шуры тоже запершило в горле, и она так и не посмела задать бабушке свой последний вопрос.
Но бабушка ответила на него сама:
– А Артёмку после моей свадьбы отец его тоже женить хотел, да только сбежал всё-таки Артёмка из отцовского дома в город. А когда я Настёнкой беременная ходила, нашли его у нас в огороде на задах с колом в груди. Кому-то помешал он, что домой вернулся… – и бабушка, сдержанно всхлипнув, спрятала своё лицо в фартук (Шурочкин подарок), а плечи её продолжали редко и крупно вздрагивать.
Внучка, обняв за плечи свою бабушку, крепко прижала её к себе, словно хотела переместить в себя её горе и, нежно проведя рукой по венцу серебряных волос, произнесла задумчиво:
– Да-а-а! Не сладко тебе пришлось… Столько пережить!.. И почему тебе?.. За что?.. И куда только твой Бог смотрит!?.. Жестокая, всё-таки, штука жизнь!..
– Жизнь, как жизнь… Всё правильно, Шурочка!.. Бога винить нечего. Сам Бог велел мне с Артёмкой убежать, только я тогда не по божьи, а по отцову сделала…
ГЛАВА 58
ХРОМАТЬ НЕ БУДЕТ
Клавдия Даниловна явилась домой к полуночи. Шура спать не ложилась, ждала её.
– Мама, почему ты Ладу без меня увезла, неужели нельзя было меня подождать или накануне предупредить как-то!?.. – не успела закрыться за матерью дверь, как вопросы, мучившие Шуру весь остаток этот длинного дня, лавиной обрушились на хозяйку дома.
– Не сказала!.. Не спросила!.. А что тебе говорить-то? Толк-то от тебя, какой? В будни занята, работаешь на заводе своём, за ворота выйти не можешь.!.. В выходные-то в Москве вообще не пробиться!.. А я человек свободный, с меня не время в редакции просиженное, а фотографии спрашивают, – сонно отвечала хозяйка. – А свободное время – моё! Хочу гуляю, хочу на себя работаю… «Государству, что беспоясному – за пазуху не наложишься…».
– И в вообще, чем ты недовольна, что я, а не ты, с твоей собакой ездила, вконец измоталась, не выспалась, денег потратила уйму: за билеты на автобус, в Москве на такси, врачу дала, чтобы твою Ладу на лечение приняли, за корм за месяц вперёд заплатила!?.. – Клавдия Даниловна подробно и обстоятельно перечисляла все расходы, связанные с этой поездкой, будто предъявляла дочери к оплате финансовый счёт.
– Так что, её там целый месяц продержат?.. – беспокойно перебила Шура. Всё, что мать говорила до этого, было настолько неважным и незначительным, что сквозняком пролетало мимо, ни на секунду не задерживаясь в девичьем сознании, но произнесённые вскользь последние слова Клавдии Даниловны, словно лезвием бритвы, полоснули по сердцу дочери... Срок, на который Шура вынуждена расстаться со своей подругой, показался ей бесконечным.
– Сколько надо, столько и продержат. Её к операции ещё подготовить надо. Сказали, на это не меньше недели уйдёт. Нет бы матери спасибо сказать, а она тут со своими претензиями!.. – возмутилась Клавдия Даниловна. – Довольно об этом, я спать хочу!.. – и, вынув из волос шпильки, удерживающие сложную конструкцию её прически, слегка тряхнула головой, от чего её волнистые каштановые волосы устало упали на плечи, а их хозяйка так же устало скрылась за дверью своей комнаты.
– Не привыкла она вместе со мной вставать, для неё это рано, вот и не выспалась… – тускло подумала Шура, и тревожные мысли одна ярче другой запестрили в её сознании.
Как она там, её бедная маленькая Лада, одна далеко от дома в запертой клетке!?.. Что мама ей сказала, когда уходила? Что Лада подумала?.. Она же не человек, не объяснишь ей, что её не насовсем бросили, что надо только подождать немножко!.. Как она там ночью будет? Ведь дома бывает Лада по несколько раз за ночь подходит к Шуриной кровати, чтобы посмотреть тут ли её хозяйка, а потом спит спокойно. Как к ней относятся? Не бьют? Не кричат? Лада обижается, если на неё кричат, а уж чтобы бить, такого даже на дрессировочной площадке никогда не было!.. Кто там её кормит? Она не притронется к еде, пока не скажешь: «Лада, кушай!». Специально её так учили, чтобы у чужих еду брать не смела... «Возьми!», «Ешь!» или тем более «Жри!..» – это команды не для неё…
– В первый же выходной после операции я сама за Ладой съезжу, дома буду за ней ухаживать… – решила Шура и несколько успокоилась.
...
Разлука с Ладой оказалась неожиданно тяжелой и болезненной. Ночи без сна, еда без аппетита, дни без солнца, работа без радости. Нехотя, вразвалку, не сильно отличаясь друг от друга, потянулись дни и ночи.
Прошла неделя.
На дворе весна, в душе надежда, а в сердце тоска и стужа…
– Мама, ты не собираешься к Ладе поехать? Сегодня ей уже, наверное, операцию сделали.
– Собираюсь. Сегодня, может, ещё не и не сделали, а вот в пятницу в самый раз поехать можно. День раньше, день позже ничего не решают…
– В пятницу – это долго! Целых три дня!.. А в субботу я её сама уже домой привезу, – про себя подумала Шура (делиться с матерью своими планами она теперь не хотела, боялась этой её удивительной способности безоглядно крушить и рушить на корню всё-то, что только осмелится задумать её «собственная» дочь) и вслух сказала:
– А я ей тут передачу приготовила… Сухарики чайные да сахар колотый она любит. Сладкого, наверное, ей там не дают…
– Ещё бы! Сладким в больницах даже людей не балуют, а ты собаку!.. Интересно, как у них там получилось!?.. Врачиха говорила, что эта операция сложная, нерв перебит. Его сшивать надо, а он такой тонюсенький!.. Если всё хорошо будет, я обещала ей рюмки хрустальные подарить… Я для твоей Лады ничего не жалею!..
...
Три дня! Целых три дня! Тащатся они со скрипом и болью. Шура осунулась и побледнела. На улице не бывает (не интересно одной-то), только до троллейбуса на работу, да обратно…
На работе всё из рук валится… Да её и не загружают очень-то… Сочувствуют. Ладу там все любили. Весёлая (в хозяйку!..) собака не давала скучать ни Шуре, ни её сослуживцам во время лыжных прогулок или воскресных поездок на турбазу или в дом отдыха. Если и приглашали на отдых Шуру, то с Ладой, знали, что одна она всё равно никуда не пойдёт.
А сегодняшняя пятница особенно долго тянется. Началась она ещё со вчерашнего вечера. Шура отказалась от ужина, чем вконец расстроила свою бабушку, и пошла спать.
– Поскорей бы уснуть и проснуться завтра, а вечером мама из Москвы приедет, расскажет, что и как. Я её поподробней расспрошу, как лучше до ветеринарной академии добраться, – думала Шура до утра так и не сомкнувшая глаз.
...
Каждые пять минут она смотрит на свои часы и, не доверяя им, спрашивает время то у Славки, то у Анжелы. Скорей бы обеденный перерыв!.. Не-е-т! Есть ей совсем не хочется, просто после обеда время обычно идёт быстрее. Всегда шло быстрее, всегда под конец рабочего дня его даже чуть не хватало, чтобы без спешки закончить начатое утром, чтобы не спеша умыться и переодеться и при этом не оказаться на выходе из проходной безвольной щепкой в бурном людском потоке.
Сегодня Шура едет домой на автобусе. Пусть тесно и душно, зато быстро, и всякая вероятность остановки транспорта из-за отключения электрического тока исключена на сто процентов.
Шура дома раньше обычного, но мамы ещё нет, а бабушка, словно целый день только и ждала прихода внучки, бросилась суетливо вынимать из печи и выкладывать на стол горячие, пышущие жаром любимые Шурины ватрушки.
Шура наливает чай, берёт аппетитное угощение, но даже не подносит его ко рту, она прислушивается к звукам за окном.
– Кто-то идет!.. Нет! Показалось.
Шура нехотя жуёт душистую бабушкину ватрушку, но не ощущает ни вкуса ватрушки, ни беспокойно вопросительного взгляда бабушки.
– Уже темнеет. Почему мамы всё нет? – глядя в сгущающуюся темноту за окном, словно сама себя спрашивает Шура.
– Может, по магазинам пошла… По магазинам-то как пойдёшь, так и не увидишь куда время девалось, – с готовностью откликнулась бабушка, не на шутку встревоженная отчуждённым молчанием внучки.
– Постой, кажется, идёт кто-то… – и Шура выскакивает в холодный коридор в своём коротком лёгком халатике.
– Мамочка, почему ты так долго!?.. Мы тут с бабушкой давно уже волнуемся. Думаем, уж не в аварию ли ты попала какую, – взволнованной скороговоркой встретила Шура на крыльце свою мать.
– Ты, что нагишом, а ну скорее в дом! Еще не хватало, чтобы ты заболела! – с напускной строгостью прикрикнула на дочь Клавдия Даниловна, но Шура, не спуская с матери тревожного взгляда, пятилась к тёплой двери спиной, пытаясь по выражению материнского лица прочесть ответы на все вопросы, не дающие ей покоя.
– Ну, как она там? – принимая от матери шляпу и плащ, не выдерживает Шура тягостной неизвестности. – Как операция? Всё нормально? Она же соскучилась! От радости, наверное, с головы до ног тебя облизала!? – сыплет Шура вопросами, но, слыша в ответ только глухое молчание матери, затихает сама и обессилено садится на свой табурет. Мать садится напротив и смотрит сквозь Шуру.
Она молчит. Шура тоже молчит. Молчит и бабушка.
– Что с ней? Не молчи! Скажи же, наконец! Я всё равно любить её буду, даже если она всю жизнь хромать будет! – физически ощущая, как в воздухе витает что-то недоброе, и, глядя на мать через густую пелену навернувшихся слёз, почти кричит Шура.
– Хромать не будет… Умерла наша Лада… Говорят, как я уехала, она как легла в клетке, как голову на лапы положила, так её и не поднимала больше… Не пила, не ела ничего, сколько её только ни уговаривали…
ГЛАВА 59
РАСКРЫТЫЙ ДНЕВНИК
Все уже спят, а Шура ещё долго сидит одна за кухонным столом, потом встаёт и уходит в свою спальню.
Бабушка лежит тихо с закрытыми глазами, хотя Шура свет и не включает. Старушка чутко прислушивается к каждому движению внучки: вот она вошла, вот села на кровать, сидит, не раздевается… Слава Богу, не плачет!.. Сидит долго. Уж не уснула ли она сидя?
– Шурочка, ты что не ложишься? Устала, поди?.. Переволновалась... Ляг, отдохни, поспи… Ничего уже не поделаешь … На всё воля божья… – протянув руку и касаясь колен девушки, ласковым шёпотом уговаривает она внучку.
Шура молча раздевается и залезает под одеяло. Бабушка ещё несколько минут прислушивается. Нет, с соседней кровати не слышно ни шороха, ни вздоха. Обессиленная минувшими волнениями и неприятностями, она скоро начинает размеренно дышать и всхрапывать.
Шура нащупывает под подушкой тоненькую тетрадь, берёт её и неслышно на цыпочках выходит на кухню.
Сидя за столом, она медленно перелистывает дневник Андрея с самого начала и до конца.
Потом идёт в спальню, не включая света, на ощупь берёт со стола лежащую рядом с институтскими учебниками авторучку и возвращается на кухню.
В конце тетради, на тыльной стороне розовой обложки она пишет крупными печатными буквами: «Андрюша, я тебя люблю. Сколько я буду жить, только ты, ты один всегда был и будешь в сердце моём и мыслях моих!».
Шура ставит в конце большущий восклицательный знак, такой, какой обычно рисует она на своих плакатах на работе, и ниже совсем мелко пишет: «А жить я буду обязательно. Я не доставлю своей матери счастья, а твоей маме горя своим уходом из жизни!.. И из дома уйду, и из города этого проклятого уеду!.. Он и тебя погубил и Ладу у меня отнял!..».
Под утро, совершенно опустошённая добравшись, наконец, до своей кровати, она сразу уснула.
...
Полуденное весеннее солнце пробивалось в Шурины мысли через закрытые веки: «Лады нет, она всегда будила меня в семь…».
Шура продолжала лежать, закрытыми глазами всматриваясь в немую темноту, словно боялась столкнуться с красноречивой реальностью дня. Ей казалось, будто рядом находится что-то холодное и липкое.
Она открыла глаза.
Рядом с её изголовьем, почти сидя на письменном столе, Клавдия Даниловна воровато с настороженным любопытством дочитывала запись на обложке тонкой розовой тетради.
Шурино пробуждение застало её врасплох. Она смутилась и, обиженно скривив губы, швырнула тетрадь на стопку с учебниками, но тут же, вспомнив свой излюбленный метод общения с людьми: «лучшая защита – это нападение», разразилась бурным потоком упрёков и брани.
Что кричала Клавдия Даниловна всё то время, пока Шура вставала и одевалась, не доходило до сознания девушки.
Она надела брюки и свитер, спокойно, как дело давно решённое, собрала свои учебники и тетради в сумку, сунула туда толстую коробку карандашей – премия за участие в школьной художественной выставке, одела осенние туфли на толстенной подошве, накинула на плечи зимнее пальто с капюшоном, поцеловала бабушку и, не взглянув на свою мать и оказавшегося рядом с ней плечом к плечу брата, подумала про себя: «Давно пора не по-вашему жить, а по божьи!..», не оглядываясь, ушла из этого (не своего) дома навсегда.
...
Шура поднялась на высокое крыльцо и, на секунду замявшись, решительно позвонила.
На звонок вышел Александр Васильевич. Увидев Шуру в таком странном наряде с гружёной сумкой на плече, он сказал буднично, словно Шура, вернулась к себе домой после обычного рабочего дня:
– Наконец-то!.. Проходи, – и отступил в сторону, пропуская девушку в просторную прихожую.
Ничего не спрашивая и не давая возможности гостье задаваться лишними вопросами, он принял из её рук сумку и пальто и, взяв под локоть, словно невесту к венцу, проводил в большую комнату.
Мария Сергеевна сидела в кресле пред телевизором и, не отрывая от экрана глаз, гладила блаженно развалившегося у неё на коленях большого рыжего кота.
– Маша, ты колдунья, не успела сказать: «Хорошо бы Шурочка была здесь!..», как она уже здесь.
– Здравствуйте, Мария Сергеевна! Я пришла. – Шура безуспешно старалась проглотить образовавшийся в горле сухой комок и молчала.
Хозяйка, не обращая внимания на недовольство кота, торопливо поднялась и, широко раскинув руки, радостно воскликнула: «Наконец-то, Шурочка! Мы так тебя ждали!».
Шура сделала шаг навстречу маме Андрея и оказалась в её объятьях. Она плакала, Мария Сергеевна плакала, а Александр Васильевич молча стоял поодаль и исподволь улыбался неброской довольной улыбкой.
– А тебя я знаю, – сказала Шура рыжему коту, который, мурлыча, тёрся у ног старшей и младшей хозяйки и, словно у дрессировщика на цирковом манеже, выписывал безупречную восьмёрку.
– Откуда? – в один голос удивились супруги. – Ему же ещё и года нет!..
– Котёнком малюсеньким, – показывая на свою ладонь, уточнила Мария Сергеевна, – его для Танюшки взяли, чтобы не скучала, пока мы на работе. Вот они теперь друг друга и воспитывают…
– А у нас с Андреем он давно есть! – и Шура, достав из сумки розовую тетрадь, вынула из неё сложенный вчетверо альбомный лист с акварельным рисунком и протянула его Марии Сергеевне. – Чижик нарисовал.
– Рамку со стеклом надо заказать, чтобы краски не выцветали, – предложил Александр Васильевич.
Тут над Шуриной головой пронёсся лёгкий ветерок и что-то невесомое, приземлилось на её волосах. Шура замерла от неожиданности, но, увидев своё отражение в большом зеркале в углу комнаты, постаралась сохранить голову в неподвижности.
– А это кто? Давно он у вас?
– Это Гоша. Его папа Танюшке в прошлое воскресенье на день рождения подарил. Правда, Гоша?
– Пр-р-р-авда, Гоша, – не задумываясь, подтвердила жёлто-зелёная птичка.
– Да-а? А я не знала, что у Танюшки в марте день рождения!.. У меня для неё давно подарок есть. А где она?
– В школе. Скоро придёт, – взглянув на большие часы с кукушкой, одновременно ответили супруги.
– Скорро прридёт, скорро прридёт, – убеждённо подтвердил попугай, перелетев на голову хозяйки.
Дверь на крыльце хлопнула. Танюшка вошла в дом, на минуту остановилась в прихожей разглядывая Шурины туфли, и, бросив в угол свой портфель, прямо в пальто, промчалась в комнату, с разбега бросилась к Шуре и повисла на ней, обхватив руками её шею, а ногами, словно канатоходец канат, её тонкую талию.
– Татьяна, – строго сказал отец, – веди себя прилично! Чуть с ног Шурочку не сшибла. – Пойди, разденься сначала.
Татьянка моментально сбросила с себя пальто и, снова оказавшись рядом с Шурой, как в ту новогоднюю ночь, взяла её за руку и повела в свою комнату.
Изменения в интерьере комнаты не могли остаться незамеченными. Теперь в комнате было две кровати.
– А кто же тут теперь с тобой… – не успела девушка закончить фразу, как Танюшка всё выложила сама:
– Теперь это наша комната. Эту кровать из комнаты Андрея для тебя перенесли. Там теперь мама с папой спят, а большая комната – всехняя.
– Общая, – по привычке поправила Шура. – И давно сюда эту кровать поставили?
– Когда ты ещё в больнице лежала. А ты не приходила так долго!..
– Теперь пришла.
– Совсем? Ты не уйдёшь от нас больше?
– Нет, не уйду!
– Вот и хорошо! Теперь тут твой дом будет!
– Мой дом, – задумчиво повторила Шура, а про себя подумала: «Наверное, так и есть, дом там, где тебе хорошо…».
– Танюшка, смотри, что я тебе ко дню рождения приготовила, ты извини, что поздно.
– Лучше поздно, чем никогда, – деловито проговорила девочка, с восторгом рассматривая, и недоверчиво проводя рукой по многоярусным рядам карандашей, расположившихся в коробке кусочками радуги.
– Девочки, идите кушать! – позвала из кухни Мария Сергеевна.
– Пойдём, мама зовёт, – сказала Шура, и Танюшка, словно признавая её старшей в семье, с готовностью вложила свою тёплую ладошку в прохладную Шурину руку и, пропуская девушку чуть вперёд, степенно пошла вслед за ней.
– Садись сюда, – сказала Танюшка, и указала на стул возле окна. – Здесь Андрей сидел, теперь ты вместо него, – расставила девочка все точки над «i», и родители одобрительно улыбнулись.