Мне никогда не случалось найти на улице (в парке, ресторане) кошелёк или банкноту, что было бы вполне допустимо, особенно в периоды частых разъездов по разным городам и весям. Терять случалось, находить нет. Потому и запомнил исключение из правила, когда в начале восьмидесятых нашёл бумажный рубль в казахстанской пустыне Бетпак-Дала.
Работал я тогда по распределению инженером в геологической партии. Жили мы – буровики, шофёры, сменные геологи - на отшибе маленького посёлка за символической оградой из колючей проволоки. Несколько вагончиков, передвижные буровые установки, грузовики, ящики с керном. А вокруг пустыня и барханы поющих песков Муюн Кум.
В тот день мы не смогли выехать на участок – что-то случилось с бортовым грузовичком Газ-66 и гильдия водителей в составе двух молдаван – Ванечки и Лазаря – требовала для ремонта «новый двигатель и неделю на работу». Понять их я мог, разрешить нет. Какая неделя, когда мы и так отстаём от плана, как детская коляска от троллейбуса? После долгих и шумных споров с малорослыми (каждый метр шестьдесят), но энергичными водителями сошлись на двух днях ремонта и запчастях в долг под бензин у соседей. В суете переговоров прошла большая часть светового дня. Я дождался, когда поднимут кабину, начнут стучать ключами, и решил, что надоели они мне до чёртиков.
Была зима. Всё время хотелось есть. Нет, с голоду мы, конечно, не умирали (спасибо вам, сайгаки!), но хотелось чего-то вкусненького. Почему бы не проверить безумную надежду, что в лавку что-нибудь завезли? Да и на почту ходить у меня стало традицией. От нашей базы до центра цивилизации – продуктовой лавки и почты в посёлке – идти было не столько долго, как нудно – ровная плоская промёрзшая степь. Снега здесь было мало: всё выдувалось. Ветра там злые – и я брёл под углом к поверхности планеты.
Рубль (крохотная коричневастая бумажная купюра с гордой надписью «Государственный казначейский билет») словно ждал меня – он лежал строго по курсу, неколебимо как камни Стоунхэджа, то есть демонстративно презирал ветер. К этому времени я уже хорошо знал, что миражи в пустыне вещь нормальная, тут и зима не помеха, поэтому долго теребил закоченевшими пальцами свою замечательную находку. Действительно - рупь! А рубль в ту пору был ого-го какой рубль! Там, в СССР, и копеечка была ого-го какой копеечкой – она рубль берегла. Да что говорить, когда бутылка «Жигулёвского» копеек 30 стоила! Или 40?
До центра цивилизации – полкилометра, до нашей «колючки» столько же. Ветер, темнеет, холод собачий. Но внутренний голос, жадина безумная, вещает: деньги к деньгам, а вдруг, где пятёрка лежит, ищи. Тут и верхнее образование пригодилось – стал я прикидывать направление ветра и возможные пути переноса моего материального благополучия.
Ни черта я, конечно, не нашёл. Окоченел как цуцик. Писем на почте не было, лавка оказалась закрытой – и правильно, чего продавщицу за пустым прилавком держать?
За «колючку» вернулся по темноте злой на всех, а больше всего на рубль.
Пока брёл к своему вагончику, натолкнулся на Ванечку.
- Как ремонт?
- Холодно… - уклончиво ответил тот и перехватил инициативу:
- Ты чего в степи круги нарезал?
- Грибы искал.
- Да ладно!
- Трепать не будешь?
- Могила!
- Деньги… - понизив голос, сообщил я.
- Ну!?
- Во! – и я показал рубль.
- Так и лежат?
- Какие нашёл, уже не лежат. Извини, замёрз я. Спокойной ночи!
- Ноптэ бунэ! – по-молдавски ответил Ванечка. И мы расстались.
Рёв разогреваемого в полной темноте двигателя застал меня за приготовлением вечернего варева. Это было сильно, как «Ленинградская» симфония Шостаковича! Лучше могла звучать только тишина, наступающая после выключения бурового станка в конце смены.
Я блаженно помешивал в кастрюльке, когда в дверь просунулся Лазарь:
- Мы это, движок на ходу проверим, то, сё, ага?
- Ага, - с удовольствием кивнул я, – И кипятильники проверь!
Кипятильники – каждый по киловатту – мы опускали на ночь в емкости водовозки, чтобы вода не замёрзала. Наличие воды было важным индикатором трудового настроя коллектива на следующий день.
- Наливают уже, - вздохнул Лазарь и исчез.
Ужин был феерическим: похлёбка горячей, чай сладким, я сидел в холодном тамбуре с открытой настежь дверью и любовался, как на фоне редких огней посёлка со скоростью пешехода галсами ходит по плоскотине наш выздоровевший грузовичок. Хищное рыскание луча фары-искателя в моём представлении не уступало ни Гаринскому гиперболоиду, ни танцам огней поющих фонтанов Барселоны.
Почему Барселоны? Там тепло.