Привет тебе из зарождающейся московской весны, любовь моя.
К моему привету присоединяются тысячи птиц, решивших сегодня нестройным хором пропеть что-нибудь в тональности фа-мажор. Началось, подумала я. И расплакалась.
Год назад в конце марта я подбирала хвосты и собиралась к тебе, насовсем - не насовсем, не знаю, я об этом не думала. Просто думала - вот приеду, и будем жить.
Приехала, прожила апрель. В единственном числе. И уехала обратно. И тоже - началось...
Грядущий апрель сулит беготню и суетность, лужи и головную боль. В сердце затаилось предчувствие перемен, неясное, неуверенное, но очень ощутимое, как желание вдохнуть свежего воздуха после нескольких часов на задымленной прокуренной кухне.
Настоящая пытка - писать тебе здесь, подбирая слова к только нам известному бытию. Настоящая пытка - не ощущать твоего присутствия в каждом своем слове. Пишу тебе сейчас и чувствую себя абсолютно бессильной в эпистолярном жанре, который единственный был мне доступен все это время.
Вспоминаю, как я делала это раньше, и понимаю, что сегодня находить слова мне мешает кирпичная стена, выстроенная из нашего с тобой молчания. Километры, годы, разница во времени, которой, кстати, скоро не будет, - все это никогда не останавливало потока слов. Только невербальная преграда, преодолеть которую, видимо, уже не дано.
Как тихо в офисе, когда еще никто не пришел, как славно сделать себе кофе, пересыпать в чашку сладкие финики, распахнуть форточку, улыбнуться небу - у нас сегодня потрясающе чистое небо - и начать свой пятничный ленный день.
Когда я буду в десяти часах лёта от тебя, я буду писать из своего дня в твою ночь, из своего вечера в твое раннее утро. Но пока я знаю, что сейчас ты тоже при свете дня спешишь куда-то, отдаешь распоряжения, споришь с начальством, читаешь, пишешь, живешь...
И я шлю в твой разгар пятницы собственную нежность и утренность, свое бедное на краски письмо. Шлю, хоть ты и не станешь читать его.
Береги себя.