СЕКС БЫЛ

               

В этом изложении я организовал сразу три вида произведений – публицистика, философия и немного секса.

Содержание:
1. Предисловие. Разложение прибыльно.
2. Пролог.  Если голова считает себя главной, то телу приходиться приспосабливаться.
3. Начало.  Народ в глубинке с детства секс познавал пешком.
4. Началось.   Жизнь наказывается жизнью.
5. Часть последующая.  Познание жизни через её оправдание. Развязка.


1. Предисловие.  Разложение прибыльно.    
      
       Секс был в советской России. Утверждение обратного - всего лишь желание укусить прошлое, и такое обличение жизни при советах, происходит не от реальности, а от крайности другой. И укусить пытались такие, кто был ущемлён властью, а может такое аргументировали сексуальные маньяки или подпольные бизнесмены порно бизнеса. Теперь они наслаждаются, и, никто им не препятствует, власть современная им люба. При любой власти найдутся обиженные. Но обличить именно в отсутствии секса можно было только при отсутствии веских аргументов, а потому снизошли до “кляуз деревенских”. Стремление к моральной чистоте стали рассматривать как порок. Возможно - моральное воспитание было и неумелое, но сегодня оно ни какое, а в результате порок стал самостоятелен и, на моральном рынке перевес за пошлостью, которая стала негласной  прибылью, которую как-то надо оправдать.
Про большие города не знаю, может быть, в Москве и не было секса при социализме, или население в них  стерилизовали, и теперь их чувства в смятении. Я там не жил во времена пика социализма, но вот в малых городах России секса было в избытке.
Речь пойдёт о том настоящем сексе, живом, со знаком качества – Сделано в СССР. А то, что нам сегодня демонстрирует запад, так  то - телевизионный секс, экранный, придуманный, которого в жизни-то нет. И этот придуманный секс пытаются примерять на себя многие поколения, в котором нет глубины, как и в изобретенном безалкогольном пиве. Так можно и водку придумать безалкогольную. Вот и секс – это вроде бы с женщиной и одновременно нет её, хоть и живая, но уже кукла. Это называется удовлетвориться через женщину. При такой политике – популяризации секса, вся ценность жизни сводится к одному, и, мозг мужчины начинает искать дырку. Мышление превращается в механизм, приспосабливая части тела под потребности. Если так развитие пойдет, то и тело станет не нужно, а достаточно виртуальных переживаний. И тогда уж точно потребность в живой жизни исчезнет, но  появится навязчивая мысль – избавиться от неё. Нет, не путем смерти, а подменой аналогией из воображения.
      
2. Пролог.  Если голова считает себя главной, то телу приходиться приспосабливаться.

       Говорят, точнее - говорили, что маленький город - это модель, малая копия государства, в котором этот городок находится. Сегодня так не скажешь, потому, что государство отделилось от малых городов. Малые города как горох случайно рассыпанный, который доклёвывают пролетающие “вороны”. Государство переместилось в один город, который возомнил себя государством и единственным источником культуры и жизни. Этот источник сам себе хозяин, а по отношению к остальным – господин. Прибрав всё к рукам, господин по своему усмотрению, а не по законам экономической необходимости, распоряжается добром общественным, словно это не общество, а неожиданно нахлынувшие мигрирующие племена.
       Что можно взять с малого города, когда источником государству служит иное, подземное, не живое то, что можно продать. Что может породить плодовое дерево без корня?  Старый урожай плодов долгому хранению не подлежит, и со временем делается невкусным и приторным. Порождаемую продукцию уже не отнесёшь к творческой. Просто совершенствуется безвкусица и, слюновыделения не происходит. В результате пищеварение нарушается, живот пучит и урчит. Вот певцы и певчихи, писатели и художники создают не от живой жизни, а от болезни организма.
       Что от людишек можно взять? нехай они учатся у столицы балагурству и клоунству, как из воздуха делать молоко и масло, как надо любить - не уважая себя. Наступила алхимия жизни – жизнь становится золотой, но для будущего неприменимой. Искусство  для развлечения, знания для петуховства, жизнь для услаждения, а общественная история превращается в кладбище, и ни гу-гу о производстве культуры. Классика уединенным, эстрада тоскующим, шоу остальным. Сегодня мы доедаем повидло из прошлых яблок, по ложечке выделяя пенсионерам, для поддержания жизни, что бы дурно не запахло. Отмываются деньги, отмывается совесть. Это закономерность. А закономерность зависит от того, что стоит в ее заглавии. Стихийный рост клеток приводит к заболеванию раком, как и сегодняшнее процветание отдельных индивидов на фоне слабеющего организма.
      
3. Начало.  Народ в глубинке с детства секс познавал пешком.

       Своё детство и юность я провёл в маленьком, без гордом городке Юрьевце. Этот городок мне напоминает ворону, рождённую в атомном реакторе – без перьев и вечно маленькая. В этом городе с древности все делали не вовремя или с большим запозданием: крепость заложили когда набеги татар давно завершились, и в конец разобрали – видимо кирпича не хватало, но зато есть табличка о присутствии таковой некогда; а газопровод начатый в 70-е остановился в 60 км от города. Вместе с социализмом ушли и принципы жизни. 
       Но, за время проживания в этом городке, я получил определённый жизненный опыт, и как оказалось через много лет – такого опыта не имела целая страна, а – именно в сексе. Сегодня только и говорят, что социализм был лишён этого важного общественного процесса. А мы имели. Только не знаю – гордиться ли этим? За страну я не отвечаю, но у нас был точно. Как сейчас помню, и это не было сном. В городе Юрьевце секс начинал впитываться прямо с того возраста, когда человек начинает ходить на своих ногах. Но это относиться не ко мне – я сначала научился ездить на трехколесном велосипеде. А потому, не смотря на овладение плодами технического прогресса, я на некоторое время  отстал от своих сверстников. Или прогресс технический тормознул инстинкт. А все ребятишки ходили пешком в лес, где происходили сексуальные представления, а с транспортом туда являться как-то неудобно было.
 Правда, в то время, звучного слова  секс не было, а было родное русское и понятное, от услышания которого дерево вставало и порождало безхитроумственное желание. Тогда люди сами себя не обманывали и говорили прямо как есть.  Сегодня слово секс похоже на шалунишку, так же как разглядывание обнаженной Данаи в музее не стыдно, а вот фотография мол  парнушна, но в избытке таком, что слова кончились вместе с возмущением. Сегодня даже с гострибун о сексе говорят уверенно и без былой застенчивости, и это нормально. А русское е… как-то стыдно. Далее стали возникать вариации типа “трахов” и от возбуждённого воображения размножились вариации, и вскоре любое слово может стать намеком на то.
Ну что тут поделаешь? когда сообща обществом легче самообмануться, чем в одиночку. В сумасшедшем обществе не бывают сумасшедшие одиночки, только духовноотсталые, которыми “питается” религия. И церковь не признается, что величина прихода прямо пропорциональна греху, падению общества. Или кривят душой. Или, все таки, что-то поломалось в осязательном аппарате разума у головы общественности, которая стала слишком большой по отношению к телу, которое просто проседает от ноши несоизмеримой. 

       Итак – народ в глубинке “пешком” с детства постигал секс. В то время не было “мобильников”, но связь была мобильная, потому как информация распространялась быстрее самого события. Ещё ничего не произошло, а мы - пацаны уже знали о грядущих событиях. Взрослые не ведали о прогрессе и о выросшей любознательности у подрастающего поколения. Они сами  спешно осваивали не приобретённое вовремя из-за трудностей в своей жизни, а дети  приобретали будущее авансом на всю жизнь. Задержка прошлого перехлестнула через очередь, и инъекция была сделана непроизвольно и не по назначению.
       Городок Юрьевец располагался в сексуально-географически удобном месте: куда ни шагни – вот тебе лесочек, вот тебе дубочек, хочешь в овражек, можно прилечь на прогретый за день склон и, провести сладостное время над просторами синеющей дали Горьковского водохранилища, дополненное звуковыми ароматами проплывающих пароходов, которые сопят и пыхтят в такт распаляющимся страстям на склонах. Была гармония техники, природы и живности.
       “Кина” не нужно, оно было в жизни. Оставалось только найти подходящее место в партере, на галере.  У каждой части селения были свои такие “кинотеатры”: кто жил ближе к центру, те посещали склоновые амфитеатры; окраинные жители пользовались услугами леса. Все дороги ведут в Рим. Все дороги в Юрьевце ведут в лес. И если парочка прогуливалась по городу, то это неспроста - они неожиданно сами для себя оказывались в лесу. А лес обладал магической силой: природа шептала листьями, возбуждала хвойными иголками, ласкала мохом и травой. Лесная композиция, соединенная с запахом “девичества” забирались в мозг, очищали в нем сознание, и превращали в животного. Побывать животным и успешно вернуться в прежнее состояние не просто, но “выжиги”  сохраняются в памяти  надолго. А кто не соединил инстинкт, романтику и природу, тот испытывает чувство кобеля – понурость и безразличие. Бежит прочь до следующей течки.

4. Началось.   Жизнь наказывается жизнью.

       - Пацаны! Там парочка двинула в сторону Бердихи! – сообщил Сизый, запыхавшись после длинного бега от первоисточника,  шипелявя двумя дырками отсутствующими передними зубами.
От принесённого сообщения, заметно, оживилась малышня, а пацаны посолиднее продолжали невозмутимо бить битой по монетам, кто-то с наслаждением лупцевал колодой карт по посиневшему носу проигравшего, третьи отсчитывали щелбаны на лбу вечно невезучих. Новость не прервала процесса, но в  штрафные удары вкладывалась дополнительная энергия предвкушения: они стали сильнее, энергичнее и смачнее. Как правило, жертвами оказывались  привыкшие к своей доле и, принимали удары как дар, наверное и последующая их жизнь продолжалась в том же привычном состоянии. Из них получились народные представители, которые свою рабскую выносливость перенесли на общество. Удовольствие получали все – и те, которые били и, которых били.
       - Малыши сегодня не идут, - отрезал Петух, получивший кличку за схожесть внешнюю и по характеру с куриным вожаком: рыжие волосы постоянно возвышались гребешком над грушевидной головой с лицом, забрызганного веснушками.
Малышней считались те, которым не стукнуло тринадцати.
       - Петь! Ну, Петь! Возьми меня, - заскулил Черника, так прозвали его за любовь к чернике, которая несмываемо присутствовала на его лице.
       - Нет, Черника, ты забыл, как получил ремнем от того …? Все убежали, а ты чернику наворачивал прямо рядом с этими...
Вскоре заскулила, застонала вся малышня. Всем хотелось пойти на дело.
       - Цыц! Кошкодявки недорезанные, - прошипел  двумя дырками отсутствующих зубов Сизый, - а то вообще никогда не возьмём.
В образовавшийся тишине стали слышны всхлипы Липкого, брата Угрюмого. Липкий тер глаза своими ципковыми кулачишками, размазав по щекам  сопли, которые у него никогда не прекращались, даже в жаркую погоду. За это и, за то, что был приставучий, его и прозвали Липким.
       -  А вот это ты видал?! – Угрюмый приставил свой солидный кулачишко к блестящему лицу братишки.
       - А я папке скажу!
Угрюмый опытным движением выбил остатки соплей, ударом по подзатыльнику Липкого.
       - Скажешь - хуже будет тебе. Ты знаешь меня. Папанька вторую неделе не просыхает, ему не до тебя.
       Малышне ничего не оставалась, как ждать возвращения группы наблюдателей, что бы потом насладиться рассказами об увиденных страстях. Рассказы всегда были наглядны, пародирование их - усиливала реальность. У Липкого даже сопли переставали течь, а у Толстого повышался аппетит, но он успевал сбегать домой за корками хлеба, смачно политых подсолнечным маслом, присыпанных  солью и своим чмоканием усиливал воображение слушателей, можно сказать изящно дублировал реальное переживание звуковыми титрами.
       Малышню обычно брали на групповуху, когда напившееся взрослые, по поводу профессиональных праздников – то работников торговли и кооперации,  работников леса, орсовцы, райкомовцы, день прядильщиц и доярок. Гуляющие, со временем  переставали контролировать себя и окружение. Картин можно было наблюдать несколько с одного места, как панорамное кино.
       О предстоящем массовом представлении мы узнавали и без связного: шумные  компании въезжали на нескольких и часто грузовых машинах, их было слышно давно  издалека. Загруженные, как картошка – в навал в кузове, под гармошку распевали – “она не лопнула, она не треснула, да только в ширь раздалась и стало тесно ей, Эх!”   
        На полянке в лесу разворачивалась полевая кухня, т.е. лесная кухня. Женщины что-то резали, чистили, раскладывали. Их смех, звонкий голос  свободно просачивался сквозь ветки хвои и листвы, и лес становился живым и сказочным.
Мужицкий голос напоминал работу тяжелых тягачей, иногда болотное бульканье, со смачным матом, трубным смехом. Они таскали дрова, хворост, готовили шашлыки, и между делом принимали стопочки, и к началу празднования напоминали загулявших матросов. Гармонисты собрали народ в кучу, разогревая поначалу неуверенный коллектив. Женщины пропищали типа – “Вот кто-то с горочки спустился, На побывку едет молодой моряк”, традиционные - “На улицах Саратова, Под городом Горьким” и, все завершилось частушками, которые толпу окончательно развязывало: девчонки расшалились и мужчины теряли чинность гусаков, здравомыслие заместилось самоуверенностью и наглостью. Постепенно все утихло, только вдалеке были слышны пение, и ругань семейных пар. Кое-где валялись мужчинки, у которых наступил преждевременный “климакс”.

       - Отстань Вася. Хоть я и пьяная, но соображаю.
       - Бу-бу-бу!
       - Да пошёл ты козел.
       - Бу-бу-бы.
       - Руки-то убери! Ты что – не понимаешь? Я тебе не всякая.
       - Бы-бо-бо-бы.
       - Ты на себя-то посмотри! Рожа конюха.
       - Бо-бы-бо-бы.
       - Всё – я ухожу.
       - Бо-бо-бы.
       - Сам ты..
 Постепенно голоса перешли на шёпот, были слышны ломающиеся кусты и:
       - Ха-ха-ха!
       - Бу-бу.
       - Хи-хи-хи!
       - Бы-бы.
И вскоре осталось только сопение и лёгкая, залесованная драма переросла в стоны, вздохи и ахи, но бульканье прекратилось, как будто мужчинки там и не было. И это насторожило ребятишек и распалило любопытство: что там происходит?
       Понятие - это движение в узкой трубе, только вперёд, как вход в лабиринт. Изначально заданное направление может оказаться тупиковым. И не у всякого появляется желание вернуться и начать сначала, чаще остаются там, куда завела дорога. Дорог много, но настоящая только одна. Терпение может создавать и – смирение. и способность приспосабливаться и, упорство в поиске. С самого начала не каждый обратит внимание на не сходимость внутренних потребностей организма с происходящим. Изначально неправильное использование жизни продолжается в последующем. Терпение, настойчивость  изворотливого  червя, который так и останется червем в своем стремлении жить в земле. Учиться или принимать? Обучение нельзя свести к знанию, это процесс жизни. А груз знания так и остается в запылившейся “кладовке”.
       Что могут понимать совсем ещё мальчики? Только через наказуемость, ну вроде что-то амебы – одна реакция на окружающие проявления, как - приятное событие или неприятное. Наказание встаёт границей, которую неотвратимо, навязчиво хочется перешагнуть. Пьяные, я знал – это плохо: скандалы, драки и вообще расхождение с самим существованием. Человек вроде бы живет не вечно, а ведет себя как в вечности. Про смерть я уже знал в четыре года, что это безвозвратно и навсегда, и видал, как мою бабушку в гробу опускали в промороженную могилу в январскую стужу, и затем завалили замерзшей землёй. И уже тогда понял, что жизнь – это не навсегда и её надо умудриться прожить. Я был исследователем происходящего. Я не любил пьяных, не любил - как пахло от них кисло-горьким и луком, как в пьяном отсутствовала живая жизнь, подменённая уже неживым. И я чувствовал, как моей бабушке было неуютно в промерзшей могиле, а тут прямо в жизни. Хоть и временно, но человек умер, и, наверное, в этом притягательность алкоголя – испытание отсутствием. Присутствует только тело, которое временно оказывается без хозяина. По сути - это сумасшествие. Да многие и без алкоголя всю жизнь только присутствуют. Только потом он понимает, что натворил. А прожив жизнь, узнает, что он её и не жил. Это и есть ад, когда осознаешь правду, но уже ничего не можешь сделать.
       Пацаны познавали секс в его потребительском варианте, даже на заготовку сена на зиму не похоже. Самая притягательная тайна - которую видишь, но не осознаешь её. Видишь перед собой какое-то действие, движение, но невозможно объяснить цель его. Мы жизнь познаем через оправдание, через объяснение происходящего. В том и существование разума – объяснять себе и другим, передавая из поколения в поколение. Передача информации о мире только на основе – ты верь, приводит к деградации последующих поколений, нарушение последовательности процесса жизни прерывается, и как игла патефона, застревает в месте изъяна. Отсутствие попытки, оправдать физически свою жизнь, приближает её к первоисточнику жизни – животному. А с нуля начинать жизнь чего-то не хочется. Так можно зачеркнуть жизнь предыдущих поколений, которые создали множество объяснений, но еще не достаточных, требующих постоянного подкрепления свежей информацией. Мир постоянно кристаллизуется, а не переплавляется, как нам в последнее время преподнесли картину о развитии вселенной.  В противном случае жизнь  напоминает Сизиф труд. Ну и зачем она такая нужна, как времянка резвящегося тела? Получается - при своем существовании она одновременно отсутствует. Само собой напрашивается иная сущность разума – избежать повторяемости.

5. Часть последующая.  Познание жизни через её оправдание.
 Развязка.
       Пацаны, как разведчики из спецназа, рассыпались горохом по всем кустам. Свободных мест не было, куда ни ткнёшься – там засада.
       - Тихо ты!
       -  Недотёпы! Спугнёте!
       - Да ложись ты быстрее!
И я лежал затаив дыхание, предвкушая давно того, от чего все сделали целью своей жизни знать “тайное” раньше назначенного срока. А как можно знать о том, чего нельзя знать? Этот парадокс я и пытался разрешить.
       Но цель пацанов оказалась гораздо прозаичнее, чем я ожидал. Ими руководили не познание, а желание -  напакостить. Природные цензоры запретного неизвестностью.
Похоже, пацаны уже имели  опыт в этом предприятии, дожидались самого кульминационного момента, пика ресурсов страсти. Тогда они доставали свои боеприпасы и оружие – рогатки, алюминиевые и бумажные пульки, а рядовые запаслись природным материалом – шишками, а лучше еловые – убойные. Словно по команде все начинали обстреливать мелькающую в полутьме голую задницу. Я сразу вспомнил, как меня пороли, и представил ощущения того, кому это всё доставалось.
       - Что случилось Вася?
       - Да что-то не пойму, вроде крапивы рядом нет, а задницу обжигает.
Очередная попытка согрешить прервалась огромной шишкой.
       - Что опять не так Вася?
       - Да их тут целая банда!
       - Кого?
       - Да пацаньё.
       - Надо родителям пожаловаться или в школу сообщить, - советовала пассия.
       - Дикари! – возмущался мужик, - Поймаю, кастрирую – уже трезвеющим голосом угрожал потревоженный, получив громадной шишкой. Ругань и ломающиеся сучки были слышны то удаляющимся, то возрастающими. Протрезвевший мужик забыл цель визита в лес, он сдавал кросс. Одна страсть легко заменилась другой.
Но куда ему за сорванцами, которые ловко проползали под стеной зарослей молодого ельника. Тело мужика прочно увязало в упругом сплетении веток.       
       Жизнь наказывается жизнью. Складывается впечатление, что наказанными рождаются. Страдают вошедшие чистыми, не искривлённые души. Не умеющие изначально оценивать свои поступки, растворялись в жизни, а уцелевшие, не избегающие коллективизма оказывались хорошими приспособленцами, свой паразитизм совершенствовали. Если такие оказывались у вершин власти, то они приносили горе и несчастия целым народам. Попорченные, не найдя иного оправдания исторически сложившейся жизненной пакостности, оправдывались через бога. И оно так и случилось, как повторение в беличьем колесе. Я был наблюдателем и остался таким. Ни руководящий, ни руководимый. Властвуют далекие от осмысления  жизни, но  научившееся использовать её слабости для удовлетворения пакостных целей – целиться в чужую задницу в момент её занятости.
Законы двора переходят в законы большего Двора. Правила порождены   коллективно, первым шагом любопытства, и становятся западнёй.   Сопротивляться этому, значит, попытаться порвать всякие связи с двором. И тогда выглядишь белой вороной. Становишься объектом для нападок.  Что одному нельзя, то сообща делается просто, не задумываясь. Никто не задумывается до того, только потом раздаются стоны. В потоке фальши может управлять только самый испорченный, но наторевший. Правильный скорее усложнит, создаст проблему. Правда она не нужна там, где нужда.
В детском коллективе невозможно противостоять созревающим правилам.