Степное лето

               

  Лето моей молодости.... Далекое, чистое, светлое.... Муж – геолог, полгода он в «поле». Мне одной скучно. Еду к нему, в Хайбуллинский район, на самый юг Башкирии, в степи. Никогда не была в степи...

   Лечу на самолете – маленьком АН- 2. Самолетик-мучитель без конца находит себе воздушные ямы и радостно проваливается в них. Пассажиры молчат и страдают. Я тоже страдаю, кляну все на свете, держу на всякий случай перед собой пакет для критической ситуации. Почти все вокруг пакетами попользовались неоднократно. Запах стоит омерзительный. Внутренности измученного тела прыгают то вверх, то вниз. Когда все это кончится?...

   Прилетели. Аэродром – бескрайнее, заросшее травой поле с маленьким домиком вдали. К самолету подъезжает машина. Из нее радостно машет рукой мой муженек. Выскакивает, идет навстречу и обнимает свою зелено-желтую супругу, качающуюся в полуобморочной невесомости. Рядом  бежит моя любимая собака – спаниэль Зорька – обмусолившая на радостях своего хозяина. Шофер – молодой улыбчивый парень – стартует со скоростью самолета. Мчимся по ухабам, холмам и благополучно достигаем палаточного лагеря.

   Под широким тентом готов ужин. Садимся за длинный деревянный стол. Я с удивлением смотрю, как кухарка ловко мечет на стол не тарелки, нет, крупные тазики, наполненные макаронами с тушенкой. Разве можно столько съесть – ужасаюсь я, осторожно копаясь в своей «тарелке». Но тазики быстро пустеют. Народ расходится по делам.

   Мы идем в свою семейную палатку. Двухместная кроха сумела вместить два спальника под марлевым пологом и ящик с вещами, играющий роль туалетного столика. На нем – стакан с маленьким букетиком. Кидаю в угол свою сумку, в другой угол – ватник, место для собаки.

    Стемнело. Вышли на прогулку. Зорька тут же скрылась в темноте. А мы побрели в никуда. Меня все поражает – чернота неба, яркость звезд, горьковатый запах. Муж нежно обнимает за плечи, согревает – соскучился.

   Утром, умяв по тазику тех же макарон, запив их компотом, все собираются в маршруты. Я тоже иду с мужем в маршрут. Машина развозит всех по местам. Наша компания – две практикантки и мы с собакой – идем по степи. Ни одного дерева вокруг – степь, степь, степь, волны ковыля, засохшая трава, дрожащее марево, жаркое солнце, бледное небо, как бы подернутое дымкой. Зорьке надоело носиться, плетется, уткнувшись в задники моих туфель, подметает землю своими длинными ушами.

   Подошли к каменистому выступу – «обнажению» на языке геологов. Начинается работа. Муж откалывает образцы, девочки записывают под его диктовку все нужные данные. Правда, им скоро это надоедает. В дальнейшем, как только скидывали рюкзаки у очередного обнажения, они мгновенно обнажались – закатывали выше колен трико, снимали футболки и раскидывались в томных позах на требующих изучения валунах. Я брала блокнот и старательно записывала мужнино бормотанье.

   Через пару дней мы с  Зорькой уже бойко расправлялись с тазиками макарон или каши. И с наслаждением плескались в глубоком бочажке, затянутом лилиями и кувшинками, заросшем кустарником, тополями – единственном живом зеленом оазисе среди желто-серо-коричневого однообразия.

   Иногда, а потом все чаще и чаще мы стали отлынивать от маршрутов. Находили занятие поинтереснее. Например, валяться полдня на спальнике и читать. Муж привозил мне из деревни кульки любимых конфет – фундук в шоколаде. Мы их поедали, избаловались так (вам понятно, кто скрывается под словом «мы»), что стали делить угощенье – я съедала орехи, а Зорьке скармливала шоколад. Обе были довольны.

   Степь постепенно раскрывала перед нами свое истинное лицо, полное прелести и опасностей. Однажды днем, задремав в палатке с книгой на животе, я проснулась от рычания Зорьки. Прямо передо мной, заслонив все пространство, висело что-то большое, темное, скользкое. «Ужасный сон» - подумала я и очнулась окончательно. К ноздреватому и скользкому была прикреплена огромная лохматая голова с кривыми рогами и большими выпуклыми глазами. Корова! Просунула свою башку под край палатки и взирает на меня, почти уткнувшись в мой нос своим сопливым носом. Зорька гавнула, корова испуганно шарахнулась, чуть не снеся палатку.

    Я вышла наружу. Мимо шло деревенское стадо. Это оно сначало шло. А теперь неслось, поднимая пыль, от невиданной собаки с ушами-пропеллерами. Я крикнула Зорьке: «Ко мне!» Она послушно повернулась и потрусила в мою сторону. Все стадо, как по команде, остановилось, повернулось и побрело за ней, изумленно разглядывая маленькое чудовище. Тут на лошади появился пастух и, щелкая кнутом, навел порядок.

   С этим пастухом мне удалось увидеться еще раз. Геологи за бутылку водки покупали у  него то рыбу, то барашка. Как-то вечером он принес свой улов. Его посадили за стол, накормили, дали выпить. И он запел. Запел так, что в ушах моих до сих пор звучит его голос. Башкирин, невысокий, скуластый, загоревший до черноты, пел свои напевы всей душой, всем сердцем. Бесконечный мотив, переплетенный орнаментальными узорами распевов, причудливо, неторопливо лился, то поднимаясь ввысь, то опускаясь в глубину, наполняясь непередаваемой  гудящей курайной хрипотцой. Это было пение степняка – долгое, тягучее, просторное, полынное.

   Иногда мы ездили в деревню – мыться в бане. Мылись ли вы когда-нибудь в бане «по-черному»? Незабываемое впечатление. Тут нужно умение, осторожность, особая пластика. Иначе, напарившись в дымной угарной пелене, выйдешь весь измазанный сажей. Мы все-таки вымылись, даже настегались от души березовыми вениками. Потом долго распивали чаи с баранками и пряниками у гостеприимных хозяев. Мужчины пили не только чай. Как можно после бани не выпить из запотевшего стакана водочки, закусив ее вареной картошкой со сметаной!

   Возвращались в полной темноте. Асс-шофер опять несся со скоростью ракеты, игнорируя рытвины и ухабы. Он настолько лихо и мастерски водил машину, что умудрялся на дикой скорости, по степному бездорожью, привезти ведро яиц, не разбив ни одного.

   Мы с Зорькой совершали все более дальние прогулки, забредая в неглубокие овраги в поисках ягод. Заглянешь в ягодный овраг и сразу ощущаешь аромат дикой клубники – бело-зеленовато-розовой, теплой от солнца, необыкновенно сладкой.  Удавалось набирать много – хватало и на то, чтобы угостить всех и сварить варенье. Варенье, сваренное в котелке над костром получалось вкусным, отдавало дымком.

   В выходные дни  всем отрядом ездили за грибами. Находили березовые колки – прозрачные, зеленые, пронизанные солнцем, поросшие сочной травой, на которой мы с наслаждением (я и Зорька) валялись и дурачились.Подберезовики, сыроежки, маслята заполняли ведра. Приезжали в лагерь довольные, вместе чистили добычу, а потом поедали жареные грибы с макаронами.

    Мужчины после ужина играли в футбол, азартно крича и от радости (забивая гол), и от досады (Зорька так же азартно путалась под ногами), и от боли (когда собака, рассердившись, кусала пнувшего ее игрока за пятку).

   Пришла пора мне уезжать – начинался учебный год. Из райцентра позвонили маме, чтобы сообщить о дате приезда. Закончила я с мамой разговор на кульминации: «Мамочка! Пожалуйста! Нажарь  к моему приезду побольше котлет с картошечкой!!!»

    (Конец этого лета был печальным. Я попала на долгое время в больницу с кровотечением – чуть не случился выкидыш, а Зорька умерла, прожив на свете одиннадцать лет).