Конец августа. Права была бабушка, когда говорила: «Лето не успеешь оглянуться и – кончится…».
Пролетело?.. Промелькнуло?.. Проскочило?.. Пронеслось?.. Ну, уж никак не прошло…
Шура стала второкурсницей. Сессию она сдала вместе со своей группой. Со многими на курсе просто подружилась, с некоторыми сдружилась очень. Была ли то дружба с расчётом или бескорыстная, Шура об этом не задумывалась. Она помогала всем, кто к ней обращался и всем, чем только могла. Одним решала задачи контрольных работ, другим шила летние наряды или что-то вязала, третьим представляла под гараж крытый двор маминого дома (и только потому, что он был мамин, ей пришлось даже взять деньги за эту пустяковую услугу, иначе мама никак не желала видеть в своём дворе чужой трехколёсный мотоцикл).
На заводе тоже люди оказались такими добродушными и приветливыми, что Шура даже не вспоминала, о своей работе в школе.
В мастерской, как и говорила Мария Сергеевна, было трое художников: Владислав Маркович – старший художник и по возрасту и по мастерству, Анжела – художница-карикатуристка и Славка, как он любил про себя говорить, «художник широкого профиля» – шутник и балагур.
Владиславу Марковичу лет тридцать пять, женат, двое детей-школьников. Он серьёзен, сам никогда не шутит, но на шутки откликается охотно, в своём аккуратном синем халате больше похож на завхоза или бухгалтера.
Анжела – молодая пухленькая женщина, зимой двадцать пять будет, а дочке пять уже исполнилось. В своей работе фокусница и волшебница. Новенькая забывала обо всём на свете (и про свою работу тоже), когда Анжелка приступала к обновлению, вверенного ей «Окна сатиры». Шура часами стояла за её спиной и с восхищением наблюдала, как художница чёрным углем мечет на огромный белый лист ватмана штрихи и линии, как попадают в закрытую бутылку и не могут выбраться через её узкое горлышко заводские пьяницы, как гнутся под своей непомерной ношей заводские «несуны» и увязают в болоте лжи и оправданий прогульщики…
Славка тоже Владислав, а Славка он для того, чтобы с Владиславом Марковичем не путать. Убеждённый холостяк, пока ещё комсомолец, но с нетерпением ждёт того счастливого будущего, когда по возрасту его с комсомольского учёта снимут. Славкин рабочий халат сзади чуть ниже спины всегда похож на законченное полотно художника-абстракциониста. Эта неповторимая рукотворная картина получалась сама собой, потому как халат «всегда под рукой» и об него очень удобно вытирать краску с кисточек и рук.
Шура стала четвёртой. Как-то само собой она оказалась художником-шрифтовиком. Ей поручались лозунги и плакаты, и если их было слишком много, то шрифтовиками становились все четверо.
...
– Эй, молодёжь! В это воскресенье во дворце культуры вечер дружбы. Студенты института Патрица Лумумбы приезжают. Из комитета комсомола звонили: три билета есть. Пойдёте? – объявил своим подопечным, возвращающимся с обеда из заводской столовой, Станислав Маркович, который услугами общепита никогда не пользовался, а обходился домашним обедом, приготовленным заботливой женой.
– А что? Почему бы не сходить?.. – первым откликнулся Славка. – А то совсем скоро мне комсомол билетика не предложит по причине преклонного возраста.
– Я не знаю… – замялась Анжела. – Мне Ярославу не с кем оставить. Попрошу соседку, если согласится, то пойду…
– Если не знаешь, то твой билет кому-нибудь другому отдадут, желающих много. Ты сейчас соглашайся, а там разберёшься, с кем свою невесту оставлять, – по-житейски мудро рассудил Владислав Маркович.
– Ну, а Шурочке сам бог велел. Когда же ей на вечера ходить, если не сейчас, пока молодая да красивая!?..
– Как же я пойду одна-то?.. – замялась Шура. – Я же там никого не знаю.
– Меня знаешь. Я же приду туда… А хочешь, тебя у дома встречу, вместе во дворец культуры приедем?!.. – с готовностью предложил Славка.
– Вот чудачка, никого она не знает… – удивлённо подняла свои чёрные брови Анжела, – а где же ещё и познакомиться-то, если не на танцах!?..
– Ну, так что? Берём все три? – подытожил Владислав Маркович, энергично накручивая диск телефонного аппарата и вслух проговаривая каждую цифру номера заводского комитета комсомола.
...
Славка пунктуальностью не страдал. За Шурой он пришёл в половине седьмого.
– Вечер отдыха начинается в семь, значит, опоздали, – беспокойно думала Шура, стоя со Славкой на задней площадке троллейбуса, и, пропуская мимо ушей его не смолкающую болтовню. Опаздывать она не любила.
Концертный зал полон и затенён. Освещена только сцена. Где в такой темноте найти два свободных места? Славка берёт Шуру за руку и пытается увлечь за собой вперёд по бесконечному проходу.
Шура решительно высвобождает руку и шёпотом говорит: «Иди один, я не пойду...». На них оглядываются и шикают. Шура чувствует, как краснеют её щёки, и тут же успокаивает себя: «Хорошо, что темно – лица не видно».
До конца концерта девушка вместе с другими опоздавшими простояла у двери. Ярко вспыхнули огромные люстры, поток зрителей неспешно перетекает в танцевальный зал. Славка оказывается рядом, подводит Шуру к группе молодых людей: две девушки и трое юношей. Девушки-подружки маляры из строительного цеха, как положено, очень похожи между собой, сходство усиливают совершенно одинаковые платья и причёски. Парни, наоборот, все разные и ростом, и комплекцией, все из разных (зато из основных) цехов.
Самый маленький и толстенький, исподволь оценив Шуру взглядом, шепчет своему высокому кудрявому соседу:
– Ну, вот, Василёк, а ты не хотел один идти… Одному-то ещё и лучше…
– Комсомольцы-активисты… – и Славка, поимённо назвав всех пятерых и представив Шуру своим знакомым, снова растворился среди танцующих.
Заиграла музыка, Василий пригласи Шуру на танец.
– Он чем-то похож на Андрея, – подумала девушка, – и волосы такие и рост…
Танцевал Василий тоже легко и непринуждённо. Шуре понравилось танцевать с ним, вот только делал он это молча, как будто дал обет молчания.
Потом пригласил на танец ещё и ещё…
Славка время от времени представал перед Шурой, справлялся всё ли у неё в порядке и снова исчезал с тем, чтобы закружить в вихре танца новую партнёршу.
А когда Василий ушёл, Шура испугалась, заметив вдруг, что стоит, как на витрине, совершенно одна. Только девушка стронулась с места, чтобы от нечего делать, хотя бы посмотреть фотовыставку в клубном фойе, как перед ней предстал высокий и стройный с широкой белозубой улыбкой и совсем чёрный студент института из Москвы.
– Разрешите, пожалуйста, пригласить Вас на танец, – проговорил он очень старательно и очень правильно со своим удивительным неповторимым акцентом.
Шура молчала, но чёрный, как ночь, кавалер, положив одну руку ей на талию, а второй осторожно удерживая ладонь готовой упасть в обморок совсем побледневшей девушки, легко закружил её в вальсе, отражаясь сразу во всех настенных зеркалах.
Он пытался что-то говорить на освоенном им русском языке, но, видя, что девушка, не поднимая глаз, как загипнотизированная, смотрит на свою белую руку на его чёрной ладони, стал что-то негромко подпевать в такт танцевальной мелодии.
Когда Василий снова вернулся, Шура обрадовалась ему, словно доброму старому другу. А когда он предложил проводить её домой, девушка, не задумываясь, согласилась.
Василий молчал всю дорогу. Шура пыталась выяснить, чем он занимается в свободное время, что любит читать, где учится, какой из видов спорта у него самый любимый. Но ответы молодого человека были какими-то тусклыми и невнятными.
Выйдя из троллейбуса и оказавшись на безлюдной слабоосвещённой троллейбусной остановке, молодой человек неожиданно, привлек Шуру к себе и, пытаясь поймать своим ртом её губы, стал шарить рукой между её колен, одновременно поднимая вверх её короткую узкую юбку.
– Что-ты делаешь!?.. Пусти-и!.. – что было силы рванулась Шура.
– Да, ладно, что ты из себя девочку строишь, – пахнул сивушным перегаром Шуре в лицо её провожатый.
– Знаю я тебя, всё про тебя знаю… С парнем-то своим, который весной утонул, ты из себя, не бось, недотрогу не строила… – шипел он, воюя с Шуриной юбкой и стараясь протиснуть свою ногу между намертво сведёнными девичьими коленами.
Пытаясь высвободиться, Шура сделала телом какое-то немыслимое змеиное движение и, изловчившись, изо всей силы вцепилась зубами парню в ухо.
Василёк взвыл и ослаб, Шура резко оттолкнула от себя этот живой мешок и бросилась через широкую ночную улицу к своему дому.