Захолустье (рассказ).
Никто не знал, откуда он появился в нашем городе, а это, само по себе, уже достойно удивления, так как слово «город» я употребил, лишь отдавая дань сложившейся непонятным образом традиции, приучившей нас к этому обозначению.
Штук двадцать неопрятных пятиэтажек, да с полсотни частных домиков чуть поодаль составляли архитектурный ансамбль дыры, в которой я имел несчастье родиться.
Жизнь здесь очень скучна и незамысловата, поэтому любое, даже самое незначительное, событие, становится порой на многие дни, главной темой разговоров, звучащих под крышей единственной пивной, взявшей на себя функции светского салона.
Впрочем, сплетен здесь не наблюдается, так как малочисленные жители давно уже перемыли друг другу кости и превратились в подобие древней общины, дружно прозябающей на обочине бытия.
В свете всего, сказанного выше, становится понятным интерес, вызванный появлением среди нас нового человека, появлением, к тому же внезапным и странным.
Начну с того, что около года назад умерла моя соседка: старая болезненная женщина, почти ослепшая на последних месяцах жизни.
После похорон в городе появился ее сын, которого я увидел впервые, хотя жил рядом с его матерью почти десять лет. Он, несмотря на солидный возраст, оказался человеком не только крепким физически, но и деловито расторопным.
Через какой-нибудь месяц, квартира, не успевшая еще официально перейти в наследство, оказалась выставленной на продажу.
Стоимость была мизерная даже по меркам нашего нелегкого времени, а я признаться, давно мечтал о расширении жизненного пространства, становящегося для моей семьи все более тесным по мере взросления дочери. Но для человека, постоянно живущего в долг, кажущая незначительность суммы нисколько не облегчала задачи.
Кое-что продав, кое-где призаняв я окончательно погрузил себя в долговую яму, но так и не собрал нужного капитала.
После семейного совета было решено отказаться от всего, что не создаст своим отсутствием угрозы для жизни и таким варварским способом в какие-нибудь семь – восемь месяцев скопить недостающее.
О том, что квартиру могут купить, я не задумывался, зная, что местных жителей она не интересует. Переезда же в наш «мегаполис» чужеземцев и вовсе смешно было предположить.
Теперь, пропуская все ужасы экономии, я продолжу с того раннего июльского утра, когда я проснулся от звука захлопнувшейся в подъезде двери. Сам по себе этот звук ничего страшного в себе не содержал и я совсем было погрузился в прерванный сон, как вдруг хлопок повторился и я понял, что кто-то вышел из квартиры, которую я уже открыто называл своей.
Не в силах отделаться от нехороших мыслей, я торопливо схватил сигареты и выбежал на балкон…
…Он был стар. Узорчатый свитер неуклюже висел на тщедушном теле, которое, казалось, и в лучшие годы не отличалось силой. Он был совершенно седым и к тому же прихрамывал, опираясь на зажатую в правой руке тросточку. В левой руке он держал поводок, привязанный к ошейнику большой беспородной собаки.
Уснуть я так и не смог. Я беспрестанно курил, пил крепкий чай, твердил про себя, все не так уж плохо, что рано делать выводы, однако делал их, бесцеремонно убивая последние ростки рассудительности.
За полчаса до открытия местного почтового отделения, занимавшего длинный одноэтажный барак с прогнувшейся крышей, я уже стоял у его дверей, ощущая приближение нервного приступа.
Междугородний звонок вытащил сына моей бывшей соседки из кровати. Он был зол, груб и прямолинеен. Сказал, что квартира продана и, что он не видит причин, почему ей не быть проданной, если нашелся покупатель. Мне нечего было ему возразить. Апатия овладела мной. Я мог бы узнать, что за человек превратил в пыль те семь месяцев, в течении которых моя семья отказывалась от самого необходимого… Я мог бы… но мне это было без надобности…
К несчастью мой двухмесячный отпуск едва успел начаться. Я был лишен возможности отвлечь себя работой, и стены моей маленькой квартиры давили и словно сближались с каждым новым хлопком соседской двери. Я стал много пить, сделался придирчивым циничным. А какие слова произносил я в адрес нового соседа! Но что меня бесило больше всего – так это речи жены, просившей меня успокоиться, говорящей, что сосед старый человек, не заслуживший подобного отношения. Я не мог этого слушать. Я кричал на жену, уходил из дома, напивался и казался себе мучеником.
Мои друзья, не раз слышавшие фразу «моя квартира» подшучивали надо мной. Я готов был убить их.
Так прошла неделя.
Каюсь: сперва, я хотел подробно описать ее, рассказать о страшных мучениях, о душевном надломе, о чем-то высоком, трагическом. Мне кажется, я хотел себя оправдать, но из этого ничего не вышло. Думая о той неделе, я понял, что, в сущности, не помню ее. Водка, нецензурная брань, нелепые упреки, адресованные жене – ничего высокого, низость и стыд, который пришел слишком поздно.
Как-то вечером я встретил его. Он спускался по лестнице. Собака и тросточка дали мне возможность узнать его, хотя меня и шатало от выпитого. Помнится, он произвел впечатление старого, совсем больного человека.
Я уловил мимолетный жест: он хотел со мной поздороваться. Но мой взгляд остановил его. Не знаю, что он прочел в этом взгляде, возможно, пожелание смерти.
Я грубо толкнул его плечом, проходя мимо. Так мы познакомились.
Мне тогда казалось, что прежнее спокойствие никогда уже не вернется. Теперь мне это непонятно. Какие пустяки иногда отравляют существование! Неделя прошла и ощущения утратили остроту. Моя семья была со мной, и я был перед ней виноват. Неделя злобной отчужденности сменилась неделей заискивания. Я накупил подарки, говоря красивые слова, и на исходе недели получил прощение, после которого заискивание ушло вслед за злобой и начались будни, наполненные привычной скукой, включающей в себя, в разумных количествах, водку, красивые слова, злобу и любовь.
Единственным, чего я не смог в себе преодолеть, было чувство ненависти к соседу.
Неудивительно, что одновременно с тем пришло любопытство. Мы всегда хотим знать тех, кого ненавидим.
Однако звонить я больше не стал. Один из самых больших моих страхов – это страх показаться навязчивым. Кроме того, я был уверен, что и без звонка все узнаю о нем. В таких местечках как наше, у людей не бывает тайн. Рано или поздно, под влиянием гипнотической атмосферы захолустья, мы начинаем испытывать потребность в общении. А общение не любит повторов и капля за каплей выпивает чашу вашей биографии, пока она не опустеет, а вы не превратитесь в скучного никому не интересного земляка.
Кому-нибудь может показаться неприятным этот болезненный интерес к чужой личной жизни. Пытаясь хоть как-то оправдать себя, скажу, что девяносто процентов нашего скромного населения ничем не отличались от меня в желании пролить свет на жизнеописание этого человека. Возможно, мы немного расходились лишь в степени желания, но, согласитесь, я, по крайней мере нашел для себя маленькую причину любопытства, тогда как остальными не руководило ничего, кроме надежды чуть чуть развлечься, слушая человеческую исповедь, да скоротать время, заполняя пересудами и намеками белые пятна этой исповеди..
Впрочем, никто ничего так и не узнал, и фигура старика, столь незначительная в начале, постепенно обросла сплетнями и приобрела мифологические черты. Сплетни эти, надо признать, не имели под собой даже самого крохотного и шаткого основания и не стоили той бумаги, на которую я мог бы их поместить.
Старик вел неприметнейшее существование. Утром, когда все еще спали он выводил на прогулку свою собаку и успевал возвратиться до того, как на улице появлялись первые пешеходы, спешащие на работу.
Днем старик и собака ходили в магазин за припасами. Вечером снова гуляли. Эту незатейливую картину я имел возможность наблюдать изо дня в день в течении месяца. Надо отдать ему должное: он был исключительно вежлив, всегда галантно раскланивался со старухами, греющими у подъезда свои кости, справлялся о здоровье и умиленно улыбался, когда они рассказывали о шалостях внуков. У него как-то сразу установились доверительные отношения со всеми обитателями двора. Со всеми, кроме меня.
Пару раз он даже беседовал с моей женой, что оказалось для меня крайне неприятным, хотя это и были пустячные обмены любезностями: погода, особенности местного пейзажа и пр.
В общем, старик на большую часть людей производил достаточно хорошее впечатление своей любезностью и какой-то бросающейся в глаза готовностью помочь по мере сил в любом затруднении. Лишь один пунктик в его поведении казался всем весьма странным – это злостное уклонение от каких бы то ни было откровений. Чуть только кто-нибудь задавал старику вопрос, пусть самый невиннейший, но касающейся его жизни до приезда сюда, как он, добродушно улыбаясь, искусно уводил разговор в сторону или делал вид, что не расслышал. Если же вопрос повторяли, он извинялся и, ссылаясь на спешку, уходил.
Кому-то не нравилась эта скрытность, кем-то она воспринималась спокойно. Но так или иначе, вопросы скоро стихли, и старик получил право родиться в нашем городе заново, ведя свою нехитрую биографию с того июльского утра, когда я проснулся, разбуженный хлопком двери.
В чем же суть рассказа, спросите вы? Кому могут быть интересны серые пятиэтажки захолустья, собаки, сплетни, рожденные скукой, мелочная ненависть автора?
Но не спешите…
…Мой отпуск подходил к концу. Близилась осень. Вот уже неделю стояла мерзкая дождливая погода. Дома, в кубышке, лежала с таким трудом собранная сумма, которую решено было не тратить. Я надеялся, что рано или поздно мне все-таки что-нибудь подвернется. То происшествие было совершенно забыто, но ненависть, однажды поселившаяся во мне, так никуда и не делась.
После той встречи в подъезде я еще два раза сталкивался со своим врагом во дворе. Толком уже не понимая причин своего чувства, я смотрел на него огненным взглядом, стараясь вложить в него, дополнительно, презрение и насмешку. Старик больше не пытался здороваться со мной, он лишь смотрел в мои глаза и лицо его принимало печальное выражение: печальное и как - будто немного виноватое. В те мгновения мне казалось, что он знает причину ненависти и я испытывал тяжелое наслаждение от подобной мысли.
В тот день я сидел одиноко за столиком пивной, флегматично листал скучнейшую газету и хмуро прислушивался к стуку дождевых капель. На всем лежал отпечаток серости и тоски. Даже пиво, стоявшее передо мной, казалось, приобрело какой-то невыразительный тоскливый вкус.
Я уже собирался уходить, когда открылась дверь и в пивную вошел старик. На его лице читалась растерянность. Сколько я помнил он никогда раньше не удостаивал этот зал своим посещением. Собака, с которой он никогда не расставался, должно быть, осталась у входа. Меня старик, сперва, не заметил, так как я спрятался за газетой, размышляя, каким ветром его сюда занесло.
Час был ранний. За исключением меня в пивной сидели только два человека: вдребезги пьяные сантехники, находящиеся, как и я в заслуженном отпуске. Они, бодро жестикулируя, что-то обсуждали, не обращая внимания ни на меня, ни на вошедшего старика, который, потоптавшись нерешительно у прилавка, купил стаканчик портвейна и к моему удивлению уселся за мой столик, прямо напротив меня, хотя добрых пятнадцать столиков стояли свободными.
Я опустил газету и наши взгляды встретились. Если бы он держал свой стакан в руке, то непременно уронил бы его. Я заметил, что первым его побуждением было встать и уйти куда-нибудь. Но он быстро совладал с собой и, грустно улыбнувшись чему-то отпил вина, причем рука его почти не дрожала. Так как я не собирался вступать в диалог с этим человеком, мне ничего не оставалось, кроме как уткнуться в газету и сделать вид, что старика не существует, в то же время мысленно проклиная неприятное соседство.
Вдруг он что-то сказал и голос этот был очень странным. Я поднял голову.
- Простите…
- Он умер, - сказал старик, глядя не на меня, а на дождь за окном.
Ничего не поняв я предпочел промолчать.
- Он умер… Понимаете? – повторил старик.
- Кто умер? – спросил я, отложив газету и закуривая. Я старался чтобы вопрос этот прозвучал с вежливым безразличием.
- Мой пес, - ответил старик. – Ему было пятнадцать лет. Я называл его Другом… А теперь он умер…
Старик не плакал и не жаловался, он просто констатировал факты.
Много бы я сейчас дал, чтобы слово, произнесенное мною тогда, не было услышано.
- Бывает, - сказал я и усмехнулся.
Он как-то непонятно посмотрел на меня, точно видел впервые и отпил еще портвейна.
- Да… Бывает…, - сказал он медленно, - Собаки умирают… люди умирают… всё умирает… Но он слишком тяжел для меня.
Я молчал. Ждал. Я видел, что в душе старика что-то происходит.
- Помогите мне его похоронить, - выдавил из себя старик, и я понял, чего ему это стоило – унизиться до просьбы к ненавидящему тебя.
То, что случилось потом называйте сами. Я не могу и не хочу давать этому название. Должно быть мне почудилось, что настал удачный момент для мести.
- Нет. Не помогу. – раздельно, почти по слогам произнес я и, бросив окурок в недопитое пиво, ушел. В моем уме щебетало какое-то идиотское торжество.
Я вспоминаю тот день и те ощущения. Мне казалось тогда, что это был лучший день в моей жизни.
Я стоял на балконе, злорадно глядя как старик, шатаясь под тяжестью бойьшого мешка бредет к пустырю, как он возвращается за лопатой. Я представлял, как он копает яму под хлынувшим с внезапной силой дождем, как трясутся немощные руки, опускающие в яму мешок…
Он вернулся лишь через четыре часа: жалкий, мокрый человек, похоронивший того, кого он называл Другом…
В ту ночь я спокойно спал, и в следующую, и таких спокойных ночей было семь. Я даже не видел, когда его увезли в больницу, меня не было дома. В тот же день он и умер. Пневмония. Я не обрадовался его смерти, не до такой степени я плох. Но, не скрою, мелькнула мысль, что квартира вновь свободна и, возможно, наконец достанется мне, столько из-за нее выстрадавшему.
Отпуск кончился. Я работал. Ходил в пивную по выходным. О старике я забыл, но регулярно покупал газету с объявлениями.
Два дня назад ко мне по почте пришла бумага.
Старик завещал мне эту квартиру. У него не было ни единого родственника или друга. Всех их заменял старый пес, про смерть которого я сказал: «Бывает».
Я не знаю, как обозначить, то, что я чувствую. Я не могу судить себя: мне кажется, что я к себе слишком мягок. Он мог найти во мне умершего Друга, а нашел убийцу.
Мои мысли путаются. Сбылась мечта… Квартира… Будь она проклята! Старик отомстил мне своим добром. Как он отомстил!
Я не могу умереть и в то же время не могу жить с этим. Вокруг захолустье, но захолустье отныне и в моей душе.
Мне осталось только одно: грязная пивная, в которой я постараюсь хоть ненадолго забыть обо всем.