Мужеству и малодушию моего поколения посвящается…
Мы снова ссорились и как всегда опаздывали. На этот раз мы торопились на консультацию к именитому профессору-нейрохирургу, который ждал нас в своем кабинете где-то в центре Москвы. Моя машина как назло сломалась, поэтому в клинике, где она лежала, нам предложили подождать санитарную машину, но ждать надо было неизвестно сколько, и мы решили добираться сами. Мне с трудом удалось найти для нее свободное место в набитом вагоне метро и уговорить сесть - она всегда очень боялась создавать неудобства другим, даже сейчас, когда стоять ей было трудно. Жаль, что на меня ее деликатность никогда не распространялась! Даже если я падал с температурой 40о, она считала, что я таким образом пытаюсь жульнически привлечь к себе ее внимание.
«Ты взял документы и снимки?» - спросила она. «Взял» - проворчал я. У меня был завал на работе, катастрофически не хватало времени, мне пришлось пожертвовать обедом, поэтому я был раздражен. В глубине души, я считал, что болеть ей не следовало, поскольку она была врачом. Все происходившее представлялось мне нереальным. Да и что может случиться с нами? Мы трудно шли друг к другу - встречались, расходились, вновь встречались, и теперь, когда все позади и мы еще молоды, нас наверное ждет долгая жизнь, в которой мы уже не совершим прежних ошибок.
У нее были большие карие глаза, густые каштановые волосы с медным отливом, стройная фигура и лицо с выпуклым лбом и маленьким подбородком, напоминавшее лицо обиженного ребенка. Со временем я убедился, что это избалованный и капризный ребенок. Ей не нравился мой рост, не нравилось, что я ношу очки и что у меня средняя зарплата. Когда она смотрела на меня, ее взгляд не был ласковым или добрым. Порой меня мучил вопрос: почему она вышла за меня замуж, ведь у нее были женихи гораздо лучше? Видимо, ее чем-то привлекали очкарики. К этому выводу я пришел, когда у нее возник роман с невысоким обаятельным парнем, носившем очки и похожем на итальянского певца Альбано. Я боролся за нее: устраивал ночи любви, дарил подарки, и это ей нравилось. Однако чем больше я старался, тем капризней она становилась. Не помню, чтобы она смеялась или даже улыбалась при мне. Со временем Альбано куда-то исчез и появился другой – высокий, богатый, красивый. В общем, когда через несколько лет этого кошмара я предложил ей расстаться, она в бешенстве продиктовала целый список того, что я должен был оставить. «А потом можешь убираться» - заключила она. Мне потребовалось семь лет, чтобы выполнить ее условия, после чего я ушел. Честно говоря, я просто сбежал от всех неразрешимых загадок нашей совместной жизни. Хотелось верить, что она найдет того, с кем будет счастлива. Постепенно моя жизнь наладилась – я занялся бизнесом, у меня появились деньги, машина и подруга, она же так и осталась одна.
Прошло четыре года. Я отдавал всего себя работе и возможно поэтому подруги в моей жизни не задерживались. С ней вновь встретились у общего знакомого. Она села рядом со мной. «Знаешь, если бы ты тогда не предложил расстаться, я бы ушла от тебя, - призналась она – а ты оказался довольно интересным человеком!» Мы мирно беседовали, но я старался, чтобы беседа не стала слишком доверительной. Она стала ухаживать за мной, подкладывала мне в тарелку всякие вкусности и даже улыбалась моим шуткам. Справа от меня сидел молодой священник, который восхищался нами и загадочно улыбаясь говорил, что мы созданы друг для друга. Но я считал, что в отношениях двух людей все повторяется, и это меня никак не устраивало. Она же решила по-другому и вскоре неожиданно позвонила. Их медицинский институт участвовал в каких-то исследованиях в зоне заражения Чернобыльской АЭС, и она возвращалась оттуда на поезде, который приходил очень рано. Не мог бы я встретить ее в 5 часов утра на Киевском вокзале? Я не смог отказаться. Это была совсем небольшая сделка с судьбой, которой я пытался управлять. Потом была вторая и третья встречи на Киевском вокзале, потом она предложила заехать ко мне чтобы попить чаю, так как дома у нее не было завтрака. Так мы оказались вдвоем, и я удивился, как легко все вернулось, будто и не было этих нескольких лет разлуки. Все же я ошибся в своих прогнозах. Возможно, что-то и повторилось в наших отношениях, однако это была уже другая история. Теперь она помогала мне в моих делах, носила в сумочке мою фотографию и нетерпеливо ждала, когда я вернусь с работы. В ее глазах больше не было холода, зато появилась затаенная тревога. Мне казалось, что тревога исчезнет, если мы начнем путешествовать по миру. Для этого я погрузился в бизнес, работал день и ночь, но чем больше это делал, тем грустнее становились ее глаза...
Доехав до станции метро «Маяковская» мы вышли на улицу. По Тверской улице шла колонна демонстрантов с плакатами и флагами, впереди которой люди с громкоговорителями что-то грозно выкрикивали, а демонстранты им громко вторили. По бокам колонну сопровождали омоновцы в касках и со щитами. Все это медленно двигалось в сторону Пушкинской площади.
Я решил купить себе мороженое, чтобы хоть немного утолить чувство голода. «Зачем тебе мороженое? Ты не можешь подождать?» - спросила она – «времени в обрез!»
«Могу съесть по дороге» - парировал я и передал ей мороженое, чтобы достать деньги. Расплатившись, протянул руку за мороженым, но она, сделав неловкое движение, уронила его на асфальт. «Ты это нарочно?» - не удержался я. «Купи себе другое и съешь, если тебе так надо!» - ответила она с вызовом. Мы отправились дальше, не глядя друг на друга. «Теперь ты бежишь, а я не успеваю за тобой» - опять капризничала она. Я постарался подстроиться под нее. Шум демонстрации постепенно отдалялся, пока совсем не стих. Сквозь дымку смога со знойного белесого неба на нас подслеповато щурилось солнце. Изредка мимо проезжали машины. Мы проходили по улочкам старой Москвы с каменными двориками - колодцами и редкими крошечными сквериками, зажатыми со всех сторон припаркованными машинами. Потемневшие от времени двери парадных, крошечные детские площадки с врытыми в землю качелями и деревянными столиками для совместных посиделок давно ушедших поколений да большие стволы старых деревьев, как-то выживавших среди этого асфальтового мира, – все создавало атмосферу покоя, отдающую равнодушием обреченности. Казалось, что мы бредем внутри каких-то гигантских часов, размеренно отсчитывающих вселенское время.
Наконец, мы отыскали нужный дом. Профессор оказался на месте. Это был маленький щуплый человек с внимательными глазками, прятавшимися за стеклами очков. Он был молод и совсем не походил на медицинское светило. Я сидел и мысленно представлял его со скрипкой в руках или за дирижерским пультом. "Аномалия Киари» - заключил профессор, изучив снимки. Мы вопросительно смотрели на него. «Это значит, что, скорее всего, у вас опухоль мозжечка и операция будет простой, вроде удаления аппендикса» - пояснил он. Профессор авторитетно и деловито перечислял, что следует сделать перед операцией, и это почему-то успокаивало. «Будем планировать операцию через пять дней - ваше внутричерепное давление быстро растет, поэтому надо торопиться» - сказал он напоследок.
«Я не хочу никакой операции» - произнесла она в холле на обратном пути.
«Не говори глупости - ответил я – надо действовать, бороться!» Я почувствовал себя заботливым и мудрым, а операция казалась чудом, которое решит все проблемы. На обратном пути мы заехали на вещевой рынок – она хотела посмотреть себе новые брюки, и только после этого нехотя вернулась в клинику.
Вечером я допоздна сидел на работе и, наверстывая упущенное время, срочно готовил материалы к сдаче в типографию. Из окна я слышал, как развлекаются пьяные посетители соседнего ресторана под навязчивые мелодии шлягеров в жутком исполнении приглашенной певички. На стене размеренно тикали электронные часы, нагоняя тоску. Мне казалось, что я занимаюсь не своим делом и проживаю чужую жизнь.
Она позвонила через день и настояла на том, чтобы я забрал ее на выходные домой. Это было опасно, но никакие разумные доводы на нее не действовали. Пришлось ехать. Увидев меня, она устроила скандал по поводу одежды, которую я привез для нее: юбка была мятая и вообще она ее не любила. Мне юбка нравилась. Видимо, нужно было привезти с собой весь шкаф, чтобы она выбрала сама. Я получил кучу лекарств и подробные инструкции по их применению, переданные мне лечащим врачом, затем мы заехали ко мне на работу – я должен был подписать верстку. Она с любопытством прошлась по коридору нашей редакции, заглядывая в двери. Перед отъездом оказалось, что она не может больше сидеть, поэтому, я уложил ее на заднем сидении и повел машину, с опаской поглядывая на черную зловещую тучу, которая наползала из-за горизонта. Нам удалось доехать и даже благополучно подняться в квартиру до того, как разразилась гроза. По телевизору шли новости. Диктор рассказывал про демонстрацию и митинг на площади Пушкина. Показали людей, которые что-то громко требовали с искаженными от злобы лицами. Потом за дело взялись омоновцы, и я выключил телевизор. В эти выходные я совсем не отдохнул, исполняя одновременно роли сестры – сиделки и повара. Мне пришлось давать лекарства, опорожнять утку, мыть, готовить, стирать, бегать в аптеку. Только уколы я не любил и не умел делать, но к счастью, ее состояние почти не ухудшилось, и инъекции не потребовались. В воскресенье она даже предложила заняться сексом, но я отказался с болью в душе, предложив дождаться ее выздоровления – так трудно было желать это беспомощное тело. Ничего не потеряно, уверял я себя, пусть она выздоровеет и тогда...
Утром в понедельник случилось непредвиденное: какая-то старая «шестерка» сломалась рядом с моей машиной, так что невозможно было выехать со стоянки. Поломка была серьезная – полетела шаровая опора, и переднее колесо подломилось так, что трудно было убрать с дороги эту старую рухлядь. Вспомнилось про знаки судьбы и липкая тревога заползла в душу, но я усилием воли прогнал ее. При помощи куска ржавой проволоки удалось кое-как приладить колесо и откатить машину в сторону. Вернувшись, я нашел ее на полу - она ползком добралась до ванной, чтобы помыть голову и побрить волосы на теле. Все это привело к многочисленным порезам, а волосы слиплись от плохо промытого шампуня и выглядели неопрятно. Жалость подкатила к горлу, но времени уже не осталось. Я помог ей одеться и как великую драгоценность с помощью консьержа отнес в машину. Когда мы подъезжали к приемному отделению, в ее глазах мелькнула надежда. Однако в том мире, которому она посвятила большую часть своей жизни, не было сострадания - старшая сестра устроила скандал, заявив, что не примет больную с плохо промытой головой. Только с помощью нашего профессора удалось решить все проблемы, и ее поместили в уютную двухместную палату.
Операцию планировали на следующий день. Я с трудом вырвался с работы, и успел увидеться с ней в последний момент. Ее обнаженное тело было по-прежнему божественно красиво, а обритая наголо голова удивительным образом шла ей - обнажился высокий красивый лоб, и огромные выразительные глаза стали еще больше. Я молол какую-то чепуху, стараясь не выдать волнения. Она лучше меня понимала, что ей предстоит. «Спасибо за все!» - произнесла она перед тем, как ее увезли. «Позвоните мне... примерно часов в семь, думаю мы закончим» - сказал профессор, уходя в операционный блок. Я посмотрел на часы, они показывали два часа дня.
Дома под матрасом я нашел спрятанные пустые ампулы и шприцы - она тайком сама себе делала инъекции, чтобы дотерпеть до операции. Всю жизнь я считал ее капризной и слабой, но теперь подумал, что никогда толком не знал человека, с которым прожил много лет.
В семь часов вечера телефон в клинике не отвечал. В восемь, в девять, в десять – тоже. Я звонил до полуночи, затем лег в постель и попытался уснуть. Всю ночь меня преследовали кошмары. Утром телефон по-прежнему не отвечал, и я поехал в клинику. В отделении никого не было, и мне пришлось долго бродить по пустым коридорам, дергая наугад ручки запертых дверей. Наконец, в каком-то кабинете нашлась живая душа - медсестра, которая была осведомлена о событиях вчерашнего дня. Так я оказался перед входом в реанимационное отделение. Это было помещение, оборудованное по последнему слову науки и техники. Целые шкафы сложных приборов стояли подле каждой кровати – все, что мог противопоставить наш жалкий материальный мир божественной воле. Оборудование тихо щелкало, шуршало лентами регистраторов и мигало разноцветными лампочками. От приборов тянулись провода и трубки к больным, лежащим в боксах. Возможно, это еще не было чистилище, но никому там не было хорошо.
Я отыскал табличку с ее именем и, волнуясь, подошел к ней. Она лежала на кровати, которая была чудом техники. Сложный пульт позволял менять конфигурацию этого ложа сразу в нескольких плоскостях и подбирать оптимальную для больного форму. Однако ее руки и ноги были привязаны к низким бортикам кровати самыми обычными бинтами. Изо рта и из темени выходили прозрачные трубки, а в вены были вставлены иглы, к которым были подключены капельницы. Наш мир заставлял ее проходить через эти мучения, разумеется, для ее же блага. Она была в сознании - ее глаза смотрели на меня, и она отчаянно пыталась что-то сказать. С разрешения персонала я освободил ей руки и дал блокнот и карандаш. Она на ощупь писала в блокнотике едва различимые каракули, которые я понимал скорее интуицией, чем глазами: «не говорю, не дышу, не глотаю, мне очень плохо, приходи чаще…» - прочел я. Так начались наши короткие свидания в отведенные часы. Подошел бодрый профессор и сказал, что все хорошо. Потом он отвел меня в сторону и объяснил, что опухоль оказалась не там, где они думали, что операцию прервали в час ночи, когда все уже падали с ног от усталости, и что опухоль удалили не полностью, так как они близко подошли к стволовым участкам мозга, и дальнейшее вмешательство стало опасным. Еще он сообщил, что результаты гистологической экспертизы должны придти через семь дней и тогда можно будет точно сказать, с какой опухолью мы имеем дело.
Когда я вернулся, она попросила больше не привязывать ее, и мне удалось облегчить ее муки хотя бы в этом. Но я опять ошибся - ночью она попыталась оборвать все провода и трубки, а с ними и свои страдания... Поэтому, на другой день я опять нашел ее привязанной к кровати, и на этот раз медсестры были неумолимы. На время свидания они неохотно ослабили путы, и она написала в знакомом блокнотике: «я не смогла…у меня рак…». Что это было - опасение или уверенность? У меня перехватило дыхание, я мечтал только об одном, чтобы ее быстрее перевели в палату.
Теперь я приходил туда почти спокойно и даже немного привык к мигающим электронным приборам, трубкам, капельницам и электродам на ее теле. Она держала мою руку в своей и подолгу не отпускала ее. Писала про то, что хочет пить, спрашивала про одежду, оставленную в шкафчике возле палаты, и бесконечно просила навещать ее как можно чаще. Однако расписание посещения больных в реанимации было строгим.
Наконец пришли результаты гистологической экспертизы, и опухоль оказалась злокачественной - она была права. Но профессор говорил, что восстановление идет нормально, и что скоро ее переведут в палату, чтобы продолжить лечение.
На другой день она отказалась писать в блокнотике и предпочла объясняться жестами, которые были мне не понятны. Я как мог, пытался осознать эти жесты и мимику. Но они казались лишенными смысла. Я силился все это расшифровать, но тщетно - никакими сиюминутными желаниями объяснить их было невозможно. На всякий случай я спросил у дежурного врача, как он оценивает ее состояние? Врач заверил, что все нормально и показал ленту самописца, где фиксировались параметры: давление, температура, пульс и что-то там еще. Я шел домой со странным чувством, будто рядом со мной возникло что-то неуловимое, едва ощутимое, но угрожающее.
На завтра мы пришли вместе с ее подругой - врачом, с которой они учились когда-то вместе. В тот день, нашу больную возили на томографию. На обратном пути разразилась сильная гроза, и им пришлось укрываться под навесом. Ей удалось услышать шум капель дождя, раскаты грома, увидеть синее небо, грозовые облака, радугу…
Подошел радостный профессор и сообщил, что послеоперационный отек почти спал, восстановилось дыхание и глотательные рефлексы, и что на другой день ее планируют перевести в палату. «Я позвоню вам и сообщу номер палаты»- заверил он меня перед уходом. Наконец, мы подошли к нашей больной. Она впервые смогла самостоятельно попить из носика чайничка, который мы ей дали. Мы радовались хорошим новостям и весело болтали. Она опять не захотела писать и объяснялась жестами, которые были нам непонятны. Ничего, завтра разберемся! На обратном пути мы немного посидели на скамейке в одном из двориков, пытаясь угадать будущее. Я был полон решимости, бороться за ее здоровье и жизнь. Вечер был тихий и ясный. После грозы небо очистилось, и солнце заливало все своими мягкими предзакатными лучами, пахло сырой землей и асфальтом.
Утро также выдалось безоблачным. Когда я ехал на работу, зазвонил мобильный телефон. Это был профессор. Я обрадовался - профессор держал свое обещание, и я приготовился записать номер палаты, в которую ее перевели. «Она скончалась в два часа ночи, кровотечение… мы были бессильны…» - говорил он взволнованно. Я остановил машину. Только теперь я осознал, что она пыталась объяснить нам в эти последние дни - это были напутствия нам, остающимся жить. В мгновение ока жизнь изменилась. Нет, она еще не ушла и была где-то рядом, я это отчетливо ощущал, и она тоже ждала встречи. Но все же это была уже не совсем она. Любили ли мы друг друга или просто устраивали один другого? Чем был наш брак все эти годы - сделкой с совестью и малодушием, отказом от поиска истинного счастья, либо единственно возможным союзом на этом свете? Ответа не было.
Я осмотрелся вокруг. По дороге продолжали нестись машины, обгоняя друг друга. Прохожие спешили по своим делам, воробьи дрались за брошенный кем-то недоеденный чебурек. Мир не перевернулся и даже не заметил, того огромного, ужасного и неотвратимого, что произошло...
Приехав на работу, я посмотрел на ворох бумаг на столе, и одним жестом сбросил их на пол. Обычные дела потеряли смысл. Неужели, только на самом краю бездны мы становимся самими собой? Стояла мертвая тишина - часы остановились. Совпадение? Из глубин подсознания вдруг всплыла догадка: я знал, что она умрет!!! Неизвестно откуда, но это знание было во мне много лет, и поэтому я всегда возвращался к ней. Как просто жить ради кого-то или чего-то, придумывая себе отговорки от поиска собственного пути - так мы и жили с ней много лет, пока Всевышний не поставил жирную точку. Я мучительно искал что-то, что дало бы мне силы жить дальше. Когда ты один на один со своей судьбой и множеством путей в огромном мире, где тебя никто не ждет, так трудно сделать новый шаг. Куда вела меня моя дорога, я не знал, но явственно ощущал ледяное дыхание смерти, которая смотрела на меня в упор…
Похороны были через три дня. Я видел много смертей и знал, что смерть преображает, проявляя истинный облик человека, как итог его жизни, как отсвет его души. Казалось, человек всю жизнь носит некую маску, которую срывает ангел смерти являя окружающим его истинную личину. Какой облик придала ей смерть и какова будет наша последняя встреча?
Когда внесли гроб и открыли крышку, она лежала с выражением покоя на белоснежном лице и была бесконечно прекрасна. Ресницы бахромой оттеняли ее огромные глаза, которые были закрыты. Я наклонился и в последний раз поцеловал ее. В первый раз мы не ссорились и никуда не спешили. Да, я никогда не знал ее по-настоящему и казался себе маленьким, никчемным, малодушным и мелочным по сравнению с ее силой, терпением и всепрощающей добротой. Она тоже догадывалась обо всем задолго до своего конца, и спешила отдать долги, в том числе и мне.
В гнетущей вязкой тишине возникла единственная мысль: «Боже, прости!»