ВЛАДИМИР ВОЙНОВИЧ:
"В НАШЕ ВРЕМЯ ГЕНИЙ МОЖЕТ ОСТАТЬСЯ НЕЗАМЕЧЕННЫМ".
«Описывать жизнь писателя вне его замыслов столь же бессмысленно, сколь жизнь шахматиста без сыгранных, выигранных, проигранных и недоигранных партий», - считает известный писатель Владимир Войнович.
НЕ ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПИСАТЕЛЯ
- Владимир Николаевич, как вы думаете, современность враждебна личности писателя?
- Я бы не сказал, что современность враждебна личности писателя. Хотя, разумеется, современность отражается не только на личности писателя, но и на его судьбе. Сейчас не лучшее время для писателя. Массовый читатель утратил интерес к серьезной литературе, литература перестала выполнять роль миссии. А писателя осознание своей миссии поддерживает. В чем миссия писателя? В том, что он скажет то, чего другие не скажут. Сегодня же за ответами обращаются не к литературе. Кто-то идет в церковь, кто-то к психотерапевту, кто-то к сексопатологу. А литература в современном мире - вид развлечения. Сегодня в литературе странным образом спрос рождается предложением.
- В течение почти двух тысячелетий человечество создавало великие произведения искусства. Может быть, в эту минуту где-нибудь в Австралии, Грузии или под Рязанью, родился на свет гений. Как вы считаете, для чего художник приходит в этот мир?
- Не знаю для чего. Может, зря приходит. В наше время и гений может остаться незамеченным, так как востребована литература, которая к искусству никакого отношения не имеет. Например, книги-головоломки. Такие как «Код да Винчи» Брауна, «Имя Розы» Умберто, романы Акунина. Кроме того, гению мало родиться, ему еще и развиться надо, надо очень много работать. А еще он должен чувствовать, что общество нуждается в нем. Если говорить о писателе, то он не может «выступать перед пустым зрительным залом». К примеру, актер может репетировать перед пустым зрительным залом, но раскрыться в полную силу своего таланта он может только чувствуя дыхание зала. К сожалению, для серьезного писателя сегодня такого «дыхания зала» нет.
- Кому-то любопытно зачем Ван-Гог отрезал себе ухо? Кого-то интересует только его творчество. А кто-то хочет знать как можно больше и о творчестве, и о личности, внутреннем мире, взлядах, интересах человека искусства. Какой точки зрения при
держиваетесь вы по отношению к писателям?
- Раньше меня интересовали только книги. И только на склоне лет меня стала интересовать личная жизнь писателя, обстоятельства его жизни, развитие его личности, характер. Я стал читать о жизни Пушкина, дневники Достоевского. Я думаю, что такой взгляд способствует более глубокому осмыслению творчества. Читателя же, который хочет читать только книги, я тоже уважаю.
- Могут ли вас уязвить вздорные суждения дилетантов, глупцов или завистников? Вы их огреете по голове или молча отойдете?
- Я отойду.
- Бальзак, будучи мощным прозаиком с необычайно богатым и выразительным языком, считал что он... не столь блистательно владеет формой как Виктор Гюго. Как вы считаете, возможно ли в принципе противоречие между формой и содержанием литературного произведения?
- Такое противоречие может быть. Литературное произведение может быть умелым по форме, но пустым по содержанию. Крупные, значительные произведения несут в себе гармонию.
МНЕ БЫЛО НЕИНТЕРЕСНО РУГАТЬ СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ
- Ощущаете ли вы себя абсолютно свободным в своих взглядах, стремлениях, творчестве?
- Абсолютно свободным не может быть ни один человек. Относительно свободным - да. Я начинал писать, когда была идеологическая цензура, писатели должны были подчиняться жестким требованиям и существовать в очень тесных рамках. Я перестал подчиняться. Я был и есть относительно свободен. Относительно, потому что есть, например, представления о морали. И не только в жизни, когда приходится считаться, к примеру, с упоминанием хорошо известных имен. В художественном произведении тоже приходится себя ограничивать. Расскажу вам такую вещь: я писал рассказ о самоубийце. Написал - половину выбросил. И все равно передо мной встал выбор: напишу хорошо, людей со слабой психикой подтолкну к самоубийству. Я этого не хотел и рассказ выкинул.
- Верите ли вы в справедливость?
- Я не верю в торжество справедливости. Справедливости нет в человеческом обществе изначально. Один родится красивым, а другой уродливым, один высоким, а другой - маленьким. И живут, и уходят из жизни все по- разному. Одни сказочно богаты, другие бедны и бесправны. Люди не могут построить справедливое общество, хотя к этому надо стремиться. На Западе социальное неравенство несколько уравновешивается социальными программами.
- Вас часто предавали, продолжаете ли вы верить людям?
- Я верю людям. Меня предавали не все. Мои друзья меня не предавали. То есть, я точно знаю, что настоящие люди есть.
- В последнее время нас настойчиво учат любить себя любимого и безоглядно любить Родину.
- Любить Родину и себя надо критически. Человек должен относиться к себе трезво, не восхищаться собой, оценивать чего ты стоишь. Человек не может не совершать поступки, за которые ему будет потом стыдно. Главное - надо помнить о них. К Родине тоже надо относиться требовательно. В ее истории были периоды, которых надо стыдиться.
- Государство сегодня обращает внимание на писателей?
- Я надеюсь, что государство не будет обращать внимания на писателей. Потому что, когда оно обращало внимание, – это было чудовищно. Не хотелось бы чтобы вновь возникали вопросы: сколько дьявола может поместиться на конце иглы?
- Должен ли писатель непременно быть гражданским бойцом?
- Гражданский боец и художник. Эти грани не всегда совпадают. Мне было неинтересно ругать советскую власть. Для меня в литературе главное - как Ваня любит Маню. В общественной же жизни писатель защищает, но сам защиты не имеет.
ОТОЗВАЛСЯ С НАДЕЖДОЙ
- С чего для вас началась перестройка в России и как вы ее восприняли?
- Для меня перестройка началась с того, что людям, незаконно лишенным гражданства, его вернули. На перестройку я отозвался с надеждой, что в России начнутся глубокие и необратимые перемены.
- В России вас встретили с объятиями?
- Объятия были странными. В аэропорту телевизионщики взяли у меня интервью, но даже до Останкино доехать не успели как по рации передачу запретили. В газетах писали: эти войновичи (с маленькой буквы) никогда не поверят в перестройку. Хотя еще за пять лет до нее я как-то в Лондоне поспорил с одной дамой. Она утверждала, что в России никогда ничего не изменится. Я же доказывал, что будут серьезные перемены. Я поставил пятнадцать фунтов, а она – свой дом.
- Вы думаете что не будет советской власти? - смеялась она.
- Не будет.
- И не будет колхозов?
- Не будет.
- И вы надеетесь вернуться на Родину?
- Очень надеюсь.
Вернулся я в 1989 году. А той даме сказал: давай свой дом.
- Вы сейчас живете только в России?
- Живу на два дома. В Москве и в Мюнхене. Моя дочь – писательница, пишет на немецком языке.
- Владимир Николаевич, на ваш взгляд, признаки авторитаризма в современной России есть?
- Есть и это очень опасно. Ростки демократии на российской почве еще не укоренились.
- Есть ли у вас своя студия для молодых прозаиков и свои ученики?
- Такой студии у меня нет. Когда же люди воспринимают мои советы, я их считаю своими учениками. Однажды мне принесла свои рассказы молодая писательница. Мне понравился один ее рассказ, я сделал свои замечания, посоветовал изменить название на «Один день без вранья». Она последовала моим советам. Это была Виктория Токарева, и я ее считаю своей ученицей.
- Остался ли в вас заряд любопытства, «которое кошку сгубило?»
- Остался такой заряд. Если такого заряда у человека нет, значит, пришла пора помирать.