Витьке Голешеву снится сон. Сидит он посреди избы, за столом. В чугуне – кислые щи, в кружке - квас. За окошком играет с весенними лужами солнышко.
В избу входят трое. Юноша Свет, пехотинец Грива и витькин родной дед Ермил, от которого кроме снов осталась только фотокарточка. Заходят, ладно крестят лбы на образы Пресвятой и Пречистой, и шумно топая, идут к столу. Безмолвно рассаживаются вокруг Витьки; он как бы во главе стола, а гости подле.
- Здравствуй, - говорит дед Ермил.
- Солнца светлого – говорит Свет.
Молчит пехотинец Грива. Кивает головой Витька.
- А мы, Витюш, славно тут поживаем. Мы, Вить, деревья садим. Вырастет дерево – даст плоды, а плоды ещё деревья породят. Просто и чисто. А как приходит время дереву, так оно зовёт нас лепетом, закутаем мы его в жемчужную простынь – и уснёт оно тихо. Только ты успеешь ещё, Вить, на нашу поляну. А пока по земным полям ходи, да сей, а не режь; жнецы всегда найдутся, да только негоже жнецу впереди пахаря идти. А мы – пахари.
Посерьёзнел юноша Свет.
- Смущают вас ныне кресты тевтонские. Врагу не поддавайся и со смущением своим борись. Крест такой суть звезда люциферова, за ней мрак тебе и стране твоей всей. Мрак.
Шёл к нам на землю тевтонец. Творил он погань, и зловредству своему предела не знал. Но встала рать русичей и отразила удар, не дала покрестись себя тленной верой. И среди них были пахари, да только шли они как жнецы. Вот и полегли все, пахари и жнецы в той бойне. Не скоро новые народились.
Перебивает пехотинец Грива.
- Рады вы языками чесать, что и войн никаких не надо, что человек один только мир приемлет. Я тебе иначе скажу. Раньше рождались и всю жизнь с оружием шли. Не рвись в поход ради славы, ради грабежа не рвись – но своё защити. Мы с пруссаком в огневую шли. Ох, и поганый он был. Говорят дураки, что пруссак – жнец и пахарь, только жать научился, а пахать – нет. Да и жнёт всё неумело, где ему палачу управиться. Подобен он орлу немецкому – птица большая да мозгом куцая, священная птица да пустая как пробка.
Говорит дед Ермил.
- Ты сам решишь. Я тебе не советчик. Шли на нас в войну не то люди, не то нелюди, не пахари, но и не жнецы. Убивали они и жгли. Что за люди? Выжженное не пашут, на выжженном не сеют. Траншеи братских могил, кровь людская всю землю увлажнила. Только шли мы в бой, и как будто гасли наши красные флаги и тускли звёзды и горело единое солнце. И высвечивало оно всю голь немецкую, всю их глупость – точно шла армия мёртвых, гниющих, больных. Прокаженные шли воевать с нами, армия трупов, даже не животных, нет. И только солнце светило всем одинаково, и поило нашу землю. Кто победил не знаю – вынесли меня на поляну двое, вот и войне конец.
Заклинаю тебя, кто бы не победил в той войне, беги мёртвого и зловонного. Ты умный парень, ты сам решишь. Но не приходи к нам никогда, и забудь имена наши, если станешь ты рядом с трупами, и ветхий закон их за истину примешь.
Смотрит Витька: сидит он один. Чугун опрокинут и уныло пустует кружка. Только слышит он гудение мотора, оно нарастает, как свист шмеля, всё ближе, всё злее. И видит он, как плачет на полу дитё. Не понимает, вытирает лицо грязными ручками и кричит, о своём, о детском.
- Бежим, бежим.
Сидит дитё плачет. А неведомый мотор уже над самой избой, уже и половички дребезжат и дрожжит изба, как живая тварь перед ударом.
Хватает Витька дитё – и вон из хаты.
Выбегает Витька – думает: "сейчас развилок на тридорожье". Да только пусто и белым-бело на улице, золотится солнечный свет, да чернеет горизонт вдали, а куда идти – не ясно. Всё пропало и поляна пропала. Было вчера ещё ясно Витьке куда идти, по какой дороге, а сегодня стёрлись все очертания. Предстоит ему прокладывать новый путь, по бездорожью. Без флага и без армии, один-одинешенек, идёт и несёт он дитё.
Только чувствует он, что растёт младенец на его плечах, вот уже целый город несёт на спине Витька. Вот уж необъятные толщи земли давят на витькину спину. Затекает шея, леденеют руки. Увязает Витька в земле, по колено уходит в рыхлую почву, но идёт вперёд. Как велели суровые предки, шаг за шагом прокладывает он дорогу, пашет равнодушную землю. Во всём мире один, и только на плечах его дитё необъятное -
Россия.
* * *
И смотрят на своё дитя юноша Свет, пехотинец Грива да дед Ермил. И видит их - Витька, далёких и родных своих предков, слышит говор заповедной поляны, где жить ему вечную жизнь. Все они несли эту ношу, и никто ещё не согнулся, не согнётся и Витька. Виктор. И идёт он без меча по неведомым землям, и лёгок кажется его богатырский груз. Отныне Виктор.
Переживает дед Ермил: надорвётся внук. И кричит ему дед:
"Ты бы коромысло бы взял!".