ПРЕДИСЛОВИЕ
Вам приходилось когда-нибудь ходить по улицам мёртвого города?
Представлять живые лица горожан, строивших его? Видеть, как они смеются, спорят друг с другом, ходят с кувшинами за водой, а в хорошую погоду выносят на прогулку своих малышей? Вслушиваться в шаги, когда-то звучавшие на этих ступенях? Находить украшения, делающие счастливыми неведомых кокеток, и остатки оружия, делающего кого-то несчастным?
Тени этих чувств, волнений, тревог - то ли незримыми отголосками витают на пустых улицах, то ли они клубятся в вашем воображении?..
И некому ответить на главный вопрос: куда ушли все жители этого города? А если их и вынудило что-то уйти, то почему они не вернулись потом? Они или другие? Почему у этого города такая злая судьба – навеки выжить самому, но не сберечь своих создателей, быть пустым, брошенным, мёртвым?
И окружён этот город множеством каменных человекоподобных истуканов, будто разбежавшихся из него когда-то…
Такой город есть в низовьях реки Дон. Говорят, раньше её звали Тан, как древнегреческого бога смерти. И вообще, слов с корнем «тан» здесь многовато явно неспроста!
Он в названии древнего города Танаис. Город Азов тоже прежде назывался Тан. Таганрог хранит в себе те же созвучия.
К тому же, покинутый жителями древний город Танаис нынче стоит на реке, называемой Мертвый Донец…
Не в противовес ли мёртвым, чёрным водам – совсем рядом находятся река и город Аксай – что в переводе значит «белая, целительная вода»?
Но тайна есть и здесь.
Ведь многочисленные пещеры и катакомбы под городом Аксай закрыты и до сих пор никем не исследованы. А легенды строго настрого предостерегают от их посещения! Якобы по сей день живёт там жуткое чудовище, запросто откусывающее по полкоровы, да и по полчеловека...
Живая и мёртвая вода…
Подземных источников здесь, действительно, полно. Но уследить за ними трудно. Потому что земли здесь движущиеся, незастывшие. Они дышат, плавают. Именно из-за наличия плывунов в миллионном Ростове-на-Дону до сих пор нет метро.
Здесь и сегодня то появляются, то исчезают озёра. Называемые местными жителями то живыми, то мёртвыми… Почему, не всегда понятно…
О многих тайнах умалчивает Причерноморье…
Например, куда вдруг исчезли знаменитые степные воительницы-амазонки, прославленные древнегреческими авторами? Ведь они, согласно описаниям греков, сражались именно в этих краях! А потом, в какой-то момент, как в воду канули… Бесследно… Не оставив никаких объяснений…
И только намёки на факт их существования хранят степные курганы. Курганы с богатейшими по причине своей уникальности и нетронутости кладами! В них множество вещей из золота и серебра весьма тонкой работы, многое объясняющих. Но ещё большее делающих необъяснимым и таинственным…
Кто, как и зачем возвёл эти курганы в давние века? Может быть тот, кто заложил в этих землях и посёлок со странным названием Вечность?
Остаётся только строить догадки и фантазии, пытаясь представить, как в самом деле всё здесь происходило…
Ведь могло быть и так?..
Есть речи, значенье темно иль ничтожно,
Но им без волненья внимать невозможно…
Михаил Лермонтов
Глава 1
Пробуждение
Кровь!
Наконец-то!
Горячая кровь толкнула между лопаток, осветила всё тело зовом пробуждения!
Ха!
Острая дрожь послала волну... Горячую, сладкую судорожную волну, что пошла-пошла по кругу и через холодный кончик хвоста прямо на кончик языка! Сладко!
Глаза, влажные, ещё сонные, - толчком раздвинули подсохшие веки!
Крылья… Ах эти крылья! Как они слежались! Как им хочется поймать волну ветра и струю лунного света!
Но места мало! Места мало!
Прочь!
Ха!
Напитаюсь. Убыстряющимися ритмами, зовущими извне.
Древними коренными словами, объединяющими концы и начала.
Дымами и водами.
Камнем.
Ха!
Корнями, виснущими сверху.
Тьмой, разорванной искрами тайных заклинаний.
Оставить старую кожу.
Ещё крови!
Ха!
Жар разрывает нутро, ждёт выдоха.
И пошёл-пошёл-пошёл на разворот сквозь складчатую землю!
Пласты сдвинулись.
Поменялись белые и чёрные.
Ха!
Сухой тополь вспыхнул с корней, достав до небесной молнии.
Осветил сверху простор земли. Стало хорошо видно:
внизу есть точка горячей крови! Она притягивает!
Вниз!
Ха!!!
Глава 2
Беглянка
Густая южная ночь мягко, слоисто колышется над степью. Душные запахи трав дивно перемежаются со струями свежести от близкого моря.
Шуршания и потрескивания затихают в моменты зарниц, будто степь переводит дух. Но зарницы тихо, без грома гаснут, и тьма продолжает своё бытие, стараясь многое успеть до рассвета.
Вдруг её всеохватность проколол один точечный огонёк, потом другой, третий. Вокруг огоньков что-то закопошилось, завскрикивало, заохало. Очарование ушло. Началась суета.
Молодой женский голос жалобно залопотал, потом что-то упало, разбилось, вскрикнула старуха. Женщина застонала, потом опять заговорила быстро и сбивчиво. Старуха ворчливо уговаривала, молодая всё жаловалась, жаловалась. Потом вдруг будто зарычала. Что-то пискнуло.
Откинув дверной полог, из дома шагнула старуха со свёртком в руках.
«Волчица принесла волчонка! Волчица принесла волчонка! Волчица принесла волчонка!» - на три стороны с поклонами прокричала она. В ответ тишина, да мирное миганье звёзд на небе. Только овцы сонно завозились в загоне.
Тем временем небо посинело. Стали различимы узкие улицы между аккуратными турлучными домами. И площадь посреди построек, и башни на границах поселенья, и глубокие рвы.
Женская фигура, явно стараясь быть как можно незаметнее, скользнула через мост. Быстрые босые ноги вынесли её на тропинку, и росный травостой почти укрыл беглянку. Борясь со сбивающимся дыханием, она заторопилась к высокому холму. Украдкой оглядывалась, оправляла покрывало, укутывающее всю её фигурку с головы до ног. Успокаивалась, что вокруг никого, и опять бежала, бежала…
До гребня холма оставалось совсем немного. Но воздуха в груди осталось ещё меньше… Она с всхлипом вздохнула и…
Перед ней на тропке вдруг встала, как бичом ударила, змея.
Опираясь на кольцо хвоста, стояла, раскачиваясь. Смотрела пристально прямо в глаза.
Открыла пасть и…
Вдруг с угрожающим шипением перелилась в высокую фигуру в чешуйчатом плаще с крупной змеиной маской на голове!
Беглянка, уронив покрывало, метнулась с тропинки и, заплетаясь тонкими ступнями в высокой траве, попыталась прорваться к вершине. Но остановилась, обессиленная. Ноги подламывались. Она, как зверь, начала подгребать руками, но это было неудобно и быстроты не прибавило. К тому же тянула к земле перевязь под грудью, в которой пискнул ребёнок. Подхватив перевязь, она расправила плечи. Попыталась, откинув спутанную косу, вздохнуть поглубже и…
Резким хлопком её накрыли два чёрных крыла.
Из последних сил она резко отбросила огромного чёрного ворона, яростно молотящего её крыльями…
Ударившись о землю, он не упал. Он величаво выпрямился жрецом в чёрном с отливом плаще с крупной вороньей маской на голове! За плечами подрагивали два готовых к взлёту крыла.
Женщина затравлено оскалила зубы, переводя взгляд с одного жреца на другого. И только она метнулась было в сторону от них, как перед ней молчаливо вырос сидящий волк.
Он взглянул исподлобья. В ответ на её оскал хищно дрогнул верхней губой и с грозным горловым рыком вытянулся в жреца в сером плаще с крупной волчьей маской на голове!
Холм, подсвеченный с востока, теперь был для неё недосягаем…
Жрецы все втроём, наклонив головы и исподлобья держа её взглядами, начали медленно выговаривать тайный заговор. Их жезлы, причудливо украшенные резьбой и ритуальными подвесками, ритмично выплясывали, завораживали, лишали воли. У первого в жезле под рукояткой в форме змеиной головы - водяные часы, в которых капли передрагивали из верхней склянки в нижнюю. Вверху этих капель осталось так мало!
В заговоре звучала угроза, беспощадная угроза! Просить, умолять – бесполезно. Бежать – некуда. Таинственные ритмы перемежались то змеиным шипением, то вороньем граем и клёкотом. Но окончательным приговором звучал звериный, волчий, рык!
Из-под плащей появились три кадильницы. Струи белых, приторно-сладких дымов окружили беглянку, и повели её туда же, куда она и бежала, но это была уже не она...
Небо стремительно светлело. Часы в жезле жреца-волка струили песчинки. Вот и выжженная солнцем макушка холма. Ритмы убыстрились, жрецы начали притоптывать и энергично кружиться в экстатическом танце вокруг одинокой фигуры с ребёнком на руках.
Узор, выбитый их ногами, сложился в трикветру, причудливый треугольный цветок, «сломанные» лепестки которого в какой-то момент начали своё вращательное движение под ногами несчастной, А жрецы время от времени, будто разгоняя энергию вращения трёх ломаных лучей, бросали то песок, то огонь, то плескали водой. Близкая трава корёжилась, дымилась и выгорала.
Струи молочных дымов спиралью обвернули женщину, шею которой в какой-то момент охватила блестящая золотая гривна с чёрной каплей… Вянущей безвольной рукой она попыталась было стащить её, но напрасно…
Ритмы позвякивающих жезлов будто сковали тело, которое начало млеть и оплывать камнем. Змей, ворон и волк качались в её сознании, удерживая зловещими взглядами исподлобья, не давали упасть.
Ноги отяжелели, окаменели. Но белая льняная рубашка всё ещё билась на ветру. Жрец-ворон, торопя, протянул вперёд свой жезл с солнечными часами на верхушке, и ритмы убыстрились, рисунок трикветры в мелькании стал неразличим.
Синь и зелень окружающего мира наливались соком стремительно созревающего рассвета.
Женщина запрокинула голову, мучительно раскачиваясь в каменной ступе своих ног. В последний раз оглядела она улочки просыпающегося городка у изножья холма, степь, серп реки, рассекающий её, и залив, на глади которого далеко-далеко мелькнул парус.
Вот бы унестись туда!
Поздно. Совсем поздно.
На красивом загорелом лице глаза сияли отдельным светом. Они были светло-светло голубые, гораздо светлей яркой кожи!
Три тёмные маски склонились над этим лицом, будто скрывая от рассвета. Один из жрецов сложил руки красавицы чашей, и они тут же оплыли камнем. Каменным стал младенец, каменными стали ещё недавно подрагивающие плечи, тяжело оплыло и стало каменным лицо.
Всё было кончено.
Жрец-ворон, торжествуя, поднял свой жезл навстречу розовеющему восходу. И первый луч коснулся стрелки его солнечных часов. Острая тень пересекла окружность. Рычание и шипение были ответом на его горловой вороний клёкот.
*
Когда солнце уже совсем выкатилось, на вершине холма стояло грубое каменное изваяние лицом на восток. В нём с трудом угадывались очертания тонкой женской фигуры с ребёнком. В чаше рук – жертвенная кровь голубки, которая пушистым комком валялась тут же. На изножье издевательская надпись: «Жёнам, чьи взгляды текучи, как белая вода».
Всё это в центре треугольника из неведомо как принесённых сюда камней.
Глава 3
Бласт
- Дикари! Бессмысленные дикари! Что поделаешь! – Долих на правах друга выхватил и допил остатки вина. Потом, подрагивая от утреннего холода, принялся за уборку. За борт полетели крошки, куски и осколки – свидетели вчерашней пирушки.
Вода после ночной грозы была слоиста и непрозрачна. Но восход веселил и обнадёживал. Ветер резво вычёсывал небо. Облака редели жидкими длинными прядями и опадали, опадали.
Парусник с лиричным названием «Афон», что по-гречески значит «цветок», был лёгок и изящен.
- Не такие уж они и дикари, если мы не можем выжить в своих Афинах без них. Без их зерна, золота и рабов, - Бласт, бледный с похмелья, в косо накинутом мятом плаще, машинально перебирал струны кифары под хлопки паруса, ловившего обрывки капризного ветра.
- В Афинах разучились работать! Даже рабы стали бездельниками, привыкшими к удобствам и роскоши! А рабы должны выполнять своё предназначенье! Как, впрочем, и золото! Но только дикари станут закапывать в землю то, что может служить, и замечательно служить, живым людям! - Долих энергично метался по палубе, будто не вместе они вчера до ночи предавались греху любопытства «только попробовать вино»…
- Ты опять о своём золоте! – Бласту было тошно всё.
- Ты только представь, дружище! Они же буквально облепливают своих покойников золотом: рукоятки мечей и ножны с золотыми обкладками, золотые бляшки на одежде, погребальные веночки на головах и накладки на глаза и губы из золотой фольги…
Длинный Долих кривлялся, объедками вчерашнего пира выкладывая на себе веночек и накладки на глаза и губы.
- У-у-у! - Скроил дикую рожу. – А за щёку, за щёку, взгляни, закладывают золотую денежку, чтобы было чем заплатить за перевоз в страну мёртвых!
- Всё, всё, всё! – Бласт резко рванул струны, - это просто невыносимо! Ты же ещё больший дикарь, чем они! Ну зачем, зачем тебе их погребальные накладки и денежки из-за щеки? Как ты это собрался добыть? Гадость!
- Золотые(!) погребальные накладки! Ты упустил смысл, пропустив одно только слово! Золотые(!) погребальные накладки! Ты понимаешь, что золото создано, чтобы работать, а не гнить в земле! Помнишь, как не хватало нам золота? Если бы не это, мы не качались бы так уродливо целый месяц в этой уродливой посудине. А что ещё нас ждёт впереди в этой уродливой земле?
- Умолкни, урод! Нас слышит капитан!
- Капитан? Капитан славный парень! А что, капитан, это правда, что места, куда мы плывём на вашей у… прекрасной посудине, это жуткие земли, где живые неведомо откуда добывают столько золота, что охотно делятся им с мёртвыми, которые уже ни с кем не хотят делиться…, - Долих явно планировал высказаться пространнее, но ему не дали…
В этот момент на палубу уверенно, как к себе домой, спланировал толстый старый ворон.
Он был хорош, очень хорош. Да и сам он будто осознавал собственную значимость и красоту. Перо его отливало фиолетовым сияньем. Широко расставленные ноги были крепки. Он передвигался скачками, боком, совершенно осмысленно заглядывая в глаза говоруну Долиху. Более того, полуоткрытый клюв его будто готовился к высказыванию!
Долих, в ужасе от кощунства собственных изречений и от внезапно свалившейся чуть ли ему не на голову чёрной птицы, набил себе пальцами по губам. Он счёл зловещим её внезапное появление.
Его блуждающий взгляд упал на облака, с которых свалилась птица.
О, ужас! Нижний плоский слой облаков нёс на себе чётко очерченный облачный же силуэт покойника!
Судорожно вздохнув, Долих зацепился глазами за землю. Но и она холмами и горками вырисовывала контур лежащего мертвеца со смиренно сложенными на груди руками!
Держась то ли за сердце, то ли за печень, он вяло опустился на гору тряпья возле борта и с криком подскочил: гора под ним ожила и с похмелья забормотала что-то несвязное. Это был чёрный раб, тоже с ужасом взиравший на облака с силуэтом покойника.
Капитан, всё ещё сердясь на бесшабашную молодёжь, загадившую всё его судно, с маху дал под зад медлящему рабу, шуганул толстого ворона и тем отвёл душу.
Не очень-то самому ему хотелось идти на край света с этими двумя оболтусами. Но больно уж хорошую плату пообещали за один только поход! А парусник уже давно просил ремонта. Поэтому приходилось терпеть и разговоры разговаривать.
- Золота в Тановых землях в самом деле много. Ровно столько, сколько хороших людей отправляется в мир иной. Говорят, когда душа доброго человека воспаряет к небесам, в края вечного блаженства, - с подошв его сандалий осыпается золотая пыль!
- А что осыпается с сандалий плохого человека? – Долих не намерен был равняться на хороших людей и пристально осмотрел свои довольно поношенные сандалии. Оборвал пару истёртых ремешков и шнурок, приладил то, что осталось. Довольно потопал ногой и поднял глаза на капитана. Тот крайне неодобрительно наблюдал за ремонтом обувки и кучкой мусора, опять выросшей на очищенной было палубе.
- А с плохого человека стекает вонючая нафа, – выдохнул он прямо в лицо Долиху струёй перегара. - Так говорят старики!
- Что такое нафа? – Бласт отложил кифару и прилёг, укрывшись чёрным плащом друга. Солнце светило ясно, но теплолюбивые греки мучились от холода.
Ворон же будто не замечал утренней свежести. Он бодро взлетел на рею и, обстоятельно потоптавшись, устроился поудобнее. Про него как-то все забыли. А он, кося умным глазом, слушал внимательно.
- Нафу танаиды приучились добывать в подземелье, также как и золото. Такая вонючая чёрная жижа. Они как-то перегоняют её и используют, зажигая в маяках. Маяки у них хорошо работают. Все моряки, что ходят по Амазонскому Понту, это знают.
- Ну вот, а мне с детства говорили, что с дурных людей нет проку. Опять обманывали! А как маяки с них хорошо горят! – Долих был верен себе.
- Так что же это получается? Танаиды добывают золото в подземных пещерах, пользуясь тем, что это земли Таната – бога смерти? Поэтому они так щедры они и в отношении своих умерших?
- Может быть, поэтому. Они считают золото частью Вечности. Оно ведь не портится. Оно не может принадлежать ни живым, ни мёртвым. Оно просто перетекает с одного места на другое, оставаясь собой.
- Да здешние люди философы! – Бласт явно чувствовал себя получше. Свежий ветер с близкого берега приносил горько-сладкий аромат тополя и цикория.
- Пожалуй, они в какой-то мере и философы. Если бывают безграмотные философы. Танаиды не знают письменности. Когда на центральной площади Тан-Аида начали устанавливать камень с городскими законами, читали их только греки-колонисты. Местным приходилось озвучивать.
- Да, места здесь странные. Мне говорили, что здесь жуткий край света, но такого не рассказывали.
- Это самый край жизни и имя ему – Тан! Да вы сами скоро всё увидите. Все здешние города посвящены Тану. Но главное не это! Говорят, именно в здешних подземьях закован отец богов наших, слава им, чьё имя Хронос. Хронос – это само беспощадное Время, пожирающее собственных детей.
Долих опасливо вынул медное зеркальце и стал осматривать лицо и виски. Разгладил морщину у носа, взрыхлил негустые волосы.
А капитан, увидев, как подействовали его слова, продолжал.
- Да, да, и мы его дети. И нас он пожирает. Только его дети-боги отбились от него и заточили в Подземье. А вот мы, смертные, не можем отбиться. И служат ему младшие боги. А тем служат жрецы. И служат неплохо, судя по дару, которым обладают от богов. Здешние жрецы – сила! Они управляют неумолимым Временем, знают его законы. Им доступно то, чего не знают другие! Говорят, им доступно Бессмертие!
- Это невозможно, они же не боги! – Бласт не склонен был попасть под власть разболтавшегося капитана.
- Здешнего верховного жреца хорошо знал ещё мой дед, который был весьма искусным мореходом, - распалился капитан, видя, что ему не верят. - Деда уже давно нет, а жрец энергичен как никогда, и год от года только молодеет! Да сами увидите! Мы придём в порт Тан-Аида в самый праздник лета. Жрецы говорят, это самый длинный день в году. И посвящают они его Вечности. Они здесь много говорят об этом.
Долих задумался. Вечность, это, конечно, не то, что золото. Но чем-то завораживает.
Бласту совершенно не улыбалось приобретение приятелем новой фобии, ему и прежняя сильно досаждала.
- Брось, тебе не идёт задумываться. На что тебе трухлявая Вечность? Мы с тобой солдаты удачи. Ты сам сколько раз уверял, что мы из всех богов молимся только неуловимому Кайросу, надеясь на его милость! Может быть, в нужный момент нам удастся схватить его за чуб, и тогда он одарит нас хотя бы одной из своих крылатых сандалий! Вот когда нам повезёт! А ты на Вечность настроился!
Долих повеселел.
- Ты прав, дружище! Будем жить, пока мы молоды! Будем веселиться, пока мы молоды! Молодости не вернёт нам ни Хронос, ни Кайрос – я уверен. Но из них двоих, я скорее помолюсь богу счастливого случая, чем этому зануде с его календарём!
Капитан, суеверный, как все мореходы, возвёл глаза к небу, шепча на всякий случай простительную молитву за изречённые кощунства. Но Бласт пел божественно, и сердиться на этих двоих было просто невозможно:
Наш нрав и случай – вот кто наши боги!
Жизнь весело мы будем проживать!
Смерть примешь в доме ты или в дороге -
Судьбе и промыслу на это наплевать!
Кромка берега то подтягивалась, то опять уходила к горизонту.
Капитан поёрзал и отправился сам становиться к рулю. Мели здесь были нешуточные. Одна из них, Греческая банка, судя по названию, много бед принесла их соотечественникам.
Долих подсел к Бласту. Эти двое давно были как братья, и понимали друг друга с полуслова. И, что важнее, умели мириться с взаимными недостатками. Бласт решительно крякнул и резко скинул с себя плащ. Он выискал ведро на пеньковой верёвке и закинул его за борт. Долих опасливо подскочил.
- Тебя облить? – выхватил ведро, и, не дожидаясь ответа, броском хлестанул приятеля водой. Тот едва успел избавиться от одежды. Бласт охал и постанывал от удовольствия, растираясь холстинкой.
Тем временем их корабль подошёл совсем близко к высокому берегу, на который высыпали девушки в белом. Они щебетали, пересмеивались и показывали друг другу греческий корабль с прекрасным юношей на палубе. Бласт замер, следя за ними.
Девушки пришли в полный восторг: как он похож он на статуи прекрасных греческих богов, которых так много привозили в эти земли из Греции!
Долих заметался было по палубе, рванулся к капитану, намереваясь отдать распоряжение срочно пристать к берегу. Но капитана такие мелочи, как прекрасные девушки, похоже, совсем не волновали. Он проявил к ним полное равнодушие и потрясающую стойкость в следовании выбранным курсом, и приятелям пришлось только смиренно проводить юных красоток взглядами.
Приведя себя в порядок, они приосанились и двинулись к капитану, намереваясь задать ему серьезный вопрос о времени остатка пути. Но остановились, вдруг увидев его внезапно помертвевшее лицо. Посмотрев в том направлении, они увидели на высоком берегу странное изваяние.
Это была каменная фигура женщины.
Беременной женщины.
Руки её, образуя своеобразный жертвенник, были смиренно сложены под выпуклым животом,.
- Ка-а-р-р-р! – ворон вдруг громогласно сорвался с реи, стремительно спланировал на остолбеневших греков, вынудив их испуганно присесть и закрыться руками. Растерянными взглядами они проводили его тяжёлый полёт по направлению к Тан-Аиду.
Туда же, куда шли они.
Глава 4
Проклятие
Как вода высыхает, так пусть моя любовь тает,
Как песок утекает, так пусть моя страсть исчезает,
Как луна убывает, так пусть моя боль пропадает!
Судорожное бормотание на перекрёстке трёх дорог постепенно превратилось в отчётливые слова, звучащие сперва жалобно, а потом зловеще и угрожающе.
Огоньки Афин мерцали вдалеке. А здесь царствовала силуэтами и тенями причудливая тьма. Струи лунного света обтекали её, слоили, странно изменяли размеры и расстояния.
Женская фигура в тёмном плаще с капюшоном металась на перекрёстке в свете полной луны, воздевая руки, истерически выкрикивая тайный заговор.
Она требовательно протянула руки назад. К ней подбежал раб с мешком, в котором копошилась и повизгивала какая-то тварь. Они склонились над мешком. Луна вошла в тучу. Только слышно было, как чиркнул нож. Раздался короткий плюх. Женский голос забормотал с усиленной энергией:
Богиня ночи, тебя призываю,
Тебе жертву посвящаю,
Её горло разрезаю,
Крови трижды выпиваю.
Раздались втягивающие жидкость звуки. Жертва билась. Приходилось её скручивать. Но женщина отогнала раба в сторону и всё делала сама.
Раб трясся от страха, но вытягивал шею, не в силах совладать с любопытством. Полная луна, криво выйдя из-за тучи, осветила его уродливое чёрное лицо. Он облизывал сухие губы и, приплясывая от напряжения, старался рассмотреть тайное действо. Но как ни хотелось ему подойти и принять более активное участие, он не решался. Видимо, запрет был строжайшим!
Как яйцо в курицу не вернётся,
Как колесо палкой не разогнётся,
Сухой сук живым тополем не станет,
Моя молитва до небес достанет!
Вывихнутый стих заговора был понятен лишь настолько, чтобы уловить, что здесь имеет место очень чёрная магия.
Тонкая женская ручка требовательно махнула в сторону переминающегося раба. Тот немедленно подбежал и начал по-звериному быстро рыть яму на перекрёстке трёх дорог.
Женский голос всё закручивал-закручивал колдовское бормотанье. Голос то нисходил до самого шёпота, то визгом ввинчивался в тёмное небо, шевелящееся облаками и светом и ветром, и песком, и брызгами. Только слышно было:
- Трёх смертей! Трёх смертей! Трёх смертей!
Наконец жертва была брошена в выкопанную яму, и над ней начал расти земельный слой. Раб судорожно копал, поливая работу собственным потом.
Женщина всё бормотала и металась кругами, пока под леденящий душу волчий вой над холмиком вдруг не засветилась фигура, сотканная будто из лунного света. Она имела три тела, смотрящие в три разные стороны. Раб в страхе бежал, потом упал на землю, накрыв голову руками. А женщина, с восторгом воздев руки к луне, обратилась к Белоглазой Богине Ночного Колдовства.
Когда она закончила говорить, лунный столп достал до туч и погас.
О чём просила хозяйка богиню, от какой любви она просила избавления и почему желала целых трёх смертей тому, в кого была влюблена, для чёрного раба осталось тайной.
Глава 5
Быть рядом
- Пожалей ты себя! Боги всемогущие! Вразумите дитя моё!
- Няня, не вой. Я всё равно сделаю так, как решила.
- Но это ведь на всю жизнь! Один раз и на всю жизнь! Ты, глупое дитя, хоть понимаешь это? Что ты застыла, как стеклянная?
Лунный свет обтекал тонкую девичью фигурку в белом. Она и в самом деле была похожа на один из изящных стеклянных бальзамариев с душистыми маслами, украшающих её девичий столик.
- Да что же это за напасть! Столько парней за тобой увивается! Красива, умна, музыкальна, богата! Столько женихов, готовых хоть завтра явиться к твоему отцу на переговоры насчёт свадьбы! А ты что надумала!
- Не шуми, няня. Отец узнает, плохо будет. Мне-то всё равно уходить отсюда. Тебе же плохо будет.
- Да чем он тебя так взял? Да, хорош собой. Но есть ведь и другие не хуже? Посмотри, например,…
- Не надо. Ты знаешь. Мне никто не нужен, - равнодушный голос звучал механически.
- Он околдовал тебя!
- Я была бы рада, если бы он околдовал меня. Это хотя бы значило, что я не безразлична ему. Но это не так. Он просто выбросил меня из памяти. Меня просто нет в его жизни.
- А ты всё ждёшь.
- А я всё жду.
- Ты ведь не глупая. Понимаешь, что ждать уже бесполезно. Сколько лет прошло?
- Три года, пять месяцев и двенадцать дней…
- Боги! Он всё-таки околдовал тебя! Ты совершенно лишена воли! И гордости!
- Зачем мне гордость? Мне нужен он. Я это поняла ещё тогда, когда мне было тринадцать. Мы были детьми. Вместе играли. Родители уже начали одевать меня во взрослые одежды. Но мы были ещё совершенными детьми. Кувыркались как глупые щенки. Я была самая быстрая из всех детей. И страшно этим гордилась.
- Не догонишь! Не догонишь!
Бласт, как и все мальчишки разгорячённый беготнёй, никак не мог поймать эту юркую девчонку. Она была одета во взрослое платье. Это не то чтобы мешало ему. Но было как-то странно, разрушало ощущение безмятежности. От взрослых только и жди неприятных напоминаний и всяческих одёргиваний. А эта ещё и задирает!
- Не догонишь! Не догонишь!
Бласт сделал вид, что ему совершенно не интересно её догонять. В это время к ней подошёл толстый увалень с цветами. Начал что-то говорить, и у девчонки растаяло лицо. Стало противно взрослым. Ах, так! Ну, он ей устроит!
Крадущейся походкой он обошёл вокруг. Примерился. И звериным броском… почти настиг её!
Девчонка вывернулась непонятно как! Только цветы не удержала. Они рассыпались прямо под ноги, и нежные стебли сломались от его бешеного натиска. Яркий цветочный узор оказался раздавлен в уродливую кашу под его небрежной сандалией.
Толстяк ахнул. Как же жалко ему было своих цветов! И как же он ненавидел того, кто ему так помешал!
А девчонка неслась, как ветер!
Бласт поднажал. По прямой не догнать. Тогда он начал хитрить, теснить её к деревьям. Здесь нужна не только быстрота, в которой он проигрывает этой длинноногой. Среди деревьев нужна ловкость.
И он схватил её. Грубее, чем можно было. Но очень уж он разозлился!
Ему хотелось зафиксировать свою победу. Он привык побеждать. А тут пришлось нелегко. Но она должна понять, что победитель он!
Одного поцелуя для этого будет достаточно!
Он приготовился к отпору, внутренне поджавшись. Но странная девчонка вцепилась в него, как будто ждала именно этого грубого поцелуя!
Не стоять же здесь, пока не увидит кто-нибудь! Толстяк уже несётся, что-то крича. Зовёт куда-то.
Бласт второпях предложил встретиться вечером, даже сам не запомнив, где и когда.
А она ждала.
Ждала, сначала скрывшись в листве. Надеялась неторопливо выйти, когда он уже придёт и будет искать её.
Но его всё не было. И она решила, что что-то перепутала. Время или место.
Вышла на полянку, освещённую луной, чтобы быть виднее, если он потерял её. Но он не потерял. Он просто забыл о назначенном свидании.
Так горько она не плакала ни до того, ни после. Нянька растерянно хлопотала вокруг, осознавая свою вину, что пропустила важный момент в жизни порученного её заботам дитяти.
Но было уже ничего не поправить.
Любовь вломилась в неё, изменив течение всей её жизни…
С тех пор прошло три года, пять месяцев и двенадцать дней…
А у неё было ощущение, что она так и не уходила с той, освещённой белым лунным светом полянки. И никак не могла избавиться от ноющего чувства ожидания и надежды, что ещё не всё потеряно…
Несколько раз после этого они встречались на городских праздниках, в домах общих родственников.
Но он всегда был в кругу шумных подростков, демонстрирующих лихость и независимость.
А она к тому времени приобрела странную робость и неуверенность. Стала тихой и молчаливой. Поэтому, наверное, их пути больше так ни разу и не пересеклись.
Её тянуло к нему. Она изучила привычки его семьи. Храмы, которые они посещали. Праздники, значимые для них. Всеми возможными хитростями пыталась бывать там, где бывает он.
Но он просто не видел её. Будто она была пустым местом.
Её бешено жгли его привычки свободного обращения с девушками. Однажды вечером ей даже пришлось запустить в него горшком с цветами, чтобы не дать разорваться собственному сердцу.
Но тут умерла его мачеха. И по городу разошёлся слух о том, что вдовец не собирается горевать чрезмерно долго и подыскивает себе молодую жену.
В своих чарах она была уверена. С зеркалами, которых у неё было несчётное количество, она дружила.
И у неё всё получилось! Пусть теперь, когда она будет жить в одном доме с ним, попробует не замечать её!
*
Свадебный пир был великолепен.
Жених, несмотря на возраст, был восторжен и неописуемо, по-молодому щедр! Музыканты и артисты, фокусники и факиры, сменяя друг друга, устроили праздник до небес! Приглашённых гостей, большинство из которых были ей незнакомы, совершенно очаровал и изобильный стол, и изукрашенный двор с новым фигурным фонтаном, и, конечно же, радушный хозяин с молодой красавицей-женой.
А ей все эти толпы только мешали. Они были подобны мешку досадной шелухи, в котором затерялась одна искомая светящаяся луковица. На протяжении всего заполненного событиями дня она пыталась приблизиться к Бласту. Но он подошёл к ним только раз, поздравить. И быстро отошёл к своим шумным друзьям.
Подсознательно она пыталась сымитировать ту самую детскую ситуацию, когда-то родившую в её душе эту больную любовь. Она не выступала торжественно, как положено невесте, а постоянно пыталась бегать: в танцах, в поисках родственников… Но ей так и не удалось разбудить его память.
Впрочем, тщеславие её было удовлетворено. На лицах подружек она увидела зависть к подаркам, к нарядам, к дорогому представлению. Это всё лечило её неутолённую обиду от оказанного Бластом пренебрежения.
Его красивое, разгорячённое танцами лицо постоянно стояло у неё перед глазами. Даже сейчас, когда все гости уже разошлись, и она осталась одна в своей новой комнате, полной цветов и подарков.
Вдруг дверь открылась. Из тьмы в мелькающем на сквозняке свете свечи появилось лицо Бласта… Будто из самых смелых её пожеланий! Сердце её ёкнуло и закатилось куда-то в пустоту…
Ей понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что к ней вошёл муж. Очень похожий на Бласта лицом…
Сегодня была её свадьба. Она принадлежит отныне этому человеку.
А Бласт стал её пасынком.
*
Прошло несколько месяцев.
Взгляды, бросаемые молодой женой на сына, не прошли незамеченными. Сын был отослан подальше из дома сначала с одним поручением, потом с другим.
Ей хотелось выть.
Она вышла замуж ради того, чтобы стать хоть как-то ближе к Бласту. Но он был по-прежнему далёк и недосягаем. Она не имела возможности даже перекинуться с ним словечком. Все будто сговорились не оставлять её наедине с ним ни на минуту!
Она не сошла с ума только потому, что её старая нянька выслушивала все её бесконечные сетования. Высказавшись и выплакавшись, она могла жить дальше. Если бы не это…
Нянька очень жалела её, даже больше, чем родители: «Красива, умна, богата, а счастья боги не дали!»
Однажды, видя, как страдает её дитятко, нянька очень робко предложила
- Может быть, сходить к ведунье? Может быть, она поможет обратить его взгляды на тебя?
- Няня, я сама себе ведунья. И давно уже пыталась накинуть на него кольцо. Ещё до свадьбы. Но Белоглазая Богиня отвергает мою жертву.
- Как, когда ты научилась этому? Неужели тебе не страшно? Это ведь очень чёрная магия!
- От отчаяния я готова на всё.
- Ну, попытайся ещё раз.
- Пыталась трижды. Больше нельзя. Если жертва трижды не принята, больше нельзя просить. Значит, так тому и быть.
- Значит, придётся смириться. Твоя воля не может быть сильнее воли богов!
Прибирая разбросанные по комнате платья, нянька бросала взгляды на тонкую фигурку хозяйки на балконе.
Её богато изукрашенный наряд был ярко-алого цвета.
Но во тьме пламенный цвет стал бурым, будто запёкшаяся кровь.
Старая нянька, бессильно плача, смотрела из темноты на свою девочку, так похожую на изящный бальзамарий.
Но теперь уже тёмный.