Уфа, XXI век
- Что стихли, господа? Продолжайте веселиться, - Мусоргский шагнул к столу, - я вот только коньячку себе по случаю... Братцы, а где коньяк? Помогите найти!
Все смотрели на Преображенского, ожидая от него первого действия, так как полагали, что это он пригласил гостя. Алексей, чувствуя, что неловкость затягивается, наконец, нерешительно откликнулся.
– Да эти художники как лошади пьют. Может, водочки? – и встал на дрожащих от волнения ногах. Неприлично разговаривать с великим человеком сидя.
- Я, знаете, водку не пью. Побаиваюсь. Плохо влияет она на мой организм, - откланялся Мусоргский. – Боли в спине от нее, головокружение. Мне бы коньячку…
- Наша водка лучшая в мире! – убежденно заявил Преображенский. – От всех болезней спасает. Главное, пить вовремя, то есть бесперерывно, - художник подошел к столу, выхватил еще не пустую бутылку и показал композитору, - вот, русский стандарт. Рекомендую, Модест Петрович. Беспохмельный вариант.
- Если водку, то только со смирновского завода, - запротестовал композитор. - Другую, извините, не признаю.
- Да вы только попробуйте, - Преображенский протянул Мусоргскому рюмку. – Пригубите для вкусу.
- Нет, нет! И не предлагайте! – Мусоргский замахал руками. – Мне врачи запретили пить!
По мастерской прокатилась волна одобрительного хохота. Художники приняли высказывание за шутку.
- Модест Петрович, - обратилась к композитору Софья, воспользовавшись передышкой, – сегодня у нас презентация вашего портрета. Хотите взглянуть?
- Какого еще портрета? – спросил композитор. – Репинского? Так он еще не написан.
- Да нет, не Репинского, а Преображенского, - вежливо пояснила Софья.
- Ба, вспомнил! Вы тот самый художник, с которым мы были в “Малом Ярославце”? – Мусоргский, широко улыбаясь, пошел к Преображенскому, распахнув руки для дружеских объятий. – Как же это я вас сразу не признал, Алексей Петрович? Простите великодушно. А славно мы тогда с вами посидели!
- Да, - смутился Преображенский. – Вы тогда замечательно пели. А играли просто божественно!
- Правда? – глаза Мусоргского заблестели. – Да, что могу, то могу. Вот только дружочки мои меня не жалуют, поругивают часто. Но об этом после. Показывайте, что вы там понаписали. Так, значит, вы его закончили?
В разгар тусовки про портрет все забыли, как это бывает почти всегда на презентациях. Но тут расступились, и мольберт с портретом вышел как бы на первый план, всем стал виден. В эту минуту по холсту скользнул луч солнца, вечерний, заходящий, скользнул и остановился, высветив не сам портрет, а сопровождающую, фоновую часть - Кремль, купола церквей, небо, тяжело сгустившееся над городом. Мусоргский, поначалу смотревший на свой портрет с любопытством и даже восхищением, вдруг изменился в лице.
- А какой сегодня день, Алексей Петрович? – глухо спросил он.
- Пятница, - ответил Преображенский.
- Я не день недели спрашиваю, - композитор явно нервничал, - зачем он мне? День месяца - вот что меня интересует!
- 15-ое, - Преображенский посмотрел на Мусоргского. – 15-ое мая. А зачем вам? Что случилось, Модест Петрович?
- 15-ое мая? – переспросил Мусоргский и в спешке заходил, забегал возле мольберта с портретом. – Мне надо срочно в XVII век. Сегодня день царевича Димитрия убиенного. Первый стрелецкий бунт. Переход власти, смена царского наследника. Надо все увидеть собственными глазами. Кто со мной, братцы?
За одно мгновение в глазах присутствующих композитор из веселого шутника превратился в психа. В мастерскую на цыпочках спустилась неспокойная тишина.
- Модест Петрович, - осторожно спросила Софья. – Вы это серьезно?
- Да серьезней не бывает, - ответил Мусоргский, совершенно не замечая изменившегося к себе отношения. – Вы лучше меня знаете, что опера моя “Хованщина” не дописана. Я хочу ее дописать. Но прежде мне нужно досконально во всем разобраться. Ну, кто решился? Кто готов жизнь положить за други своя?
Тишину мастерской нарушил сочувственный голос.
- Жалко шутника, с катушек слетел.
- Может, скорую вызвать? – предложил второй. - Вдруг он буйный?
- Вот еще! - возразил третий. - Сам уйдет. Или улетит. Сейчас увидим.
Мусоргский ничего не слышал, он весь был поглощен захватившей его идеей.
- Ну, что – никто не отваживается? – крикнул композитор. - Тогда я один. Прощайте!
- Постойте, Модест Петрович! Я с вами, - рванулся к композитору Преображенский. – Я давно мечтал побывать в допетровской Руси.
- И я с тобой, - поддержала Алексея Софья.
- Прекрасно, - воскликнул Мусоргский. – Тогда в путь! Держитесь крепче, друзья! Вот вам моя рука!
И, словно в фантастическом сне, все трое растаяли в лучах заходящего солнца, оставив присутствующих в шоке и полном недоумении.
- Ну, что я говорил, - сказал, наконец, тот, который предлагал не спешить с вызовом скорой, - сам улетит. И улетел. Похоже, нам самим теперь нужна скорая помощь. Во всяком случае, мне. Я домой, голова что-то разболелась. Не презентация, а черт знает что.
- А мастерскую открытой оставим? – прошелестел расстроенный женский голос. – Кто-то должен за картинами присмотреть.
- Я присмотрю, идите, - хмуро сказал Василий, – подожду Преображенского. Надо во всем этом хорошенько разобраться.
Мастерская понемногу пришла в движение, художники медленно стали расходиться по домам.