У Николя Иосифовича Еринова ограничения по допускам не было. Понятное дело. За плечами война. От звонка до звонка в истребителях. А это тебе « не кот начхал».
Не говорлив, по натуре мягок, но с характером очень нордическим - если уж что решил, никакой забор его не остановит.
После войны ушёл в малую авиацию. А север приманил простором и романтикой. К северу, как говорится, прикипел душой и телом. А район знал, как свои пять пальцев. По оленеводческим бригадам, по старательским артелям да по геологическим партиям помотался вдоволь. К «Аннушке» своей привык. Послушная, легкая, понятная. Работы хватало всегда, да какой работы. Взлёт на аэродроме, а посадка – уж как получится. Там на косу или наледь, а рукотворные посадочные полосы в ту пору были явлением редким. Зимой, понятно, переобувал свой Ан-2 в лыжи, и опять, считай через раз, посадка с подбором. Так вот и пролетели годы – то взлёт, то посадка. И впереди уже замаячила пенсия. А пока в районе он был единственным, с правами подбора посадки и ночных полётов.
Телефонный звонок среди ночи, случай редкий, потому неожиданный и тревожный.
Звонил дежурный райисполкома. Нужен срочный санрейс. У оленеводов в бригаде беда. В тяжелом состоянии роженица, большая потеря крови, срочно просят помощи. Дал подробные координаты и пожелал удачного полёта. Второго пилота с бортмехаником он уже поднял – экипаж был на особом учёте. Через полчаса машина была прогрета, печка загружена, и Николай вырулил на старт. Качнув крылом спящему посёлку, Николай лёг на курс и передал управление второму пилоту.
Стояла зима. Снега в этом году поднавалило прилично, а морозы пока баловали. До сорока опускались редко. Набрав высоту, связались с базой, взяли метео, попрощались до связи и словно растворились в этом бесконечном ночном чукотском небе.
Еринов любил ночные полеты. Под мягкое привычное урчание мотора хорошо думалось, вспоминалось. А ровный гул зачастую вдруг превращался в знакомую бесконечную мелодию и мягко баюкал.
Негромко о чём-то своем, молодом, беседовали второй с бортмехаником. Глянул на приборы - всё в норме.
Далеко к западу играло цветными кулисами сияние, а внизу, до самого горизонта, сказочным полотном расстелился единственный и неповторимый зимний чукотский пейзаж. Слева по курсу темносинее небо острыми зубьями подпирал совершенно чорный в ночи гребень хребта Гыдан, а прямо по курсу ровной сказочно-белой скатертью залегла бесконечная тундра.
И человек невольно словно окунался в этот покой и тишину, как бы сливаясь с ними и растворяясь в них. Покой и тишина. И ничто не предвещало беды. Всё случилось вдруг.
Машину словно ударило чем-то под брюхо. Дикая тряска и грохот словно опрокинули навзничь весь мир, взорвав покой и тишину. Еще мгновение, и машина развалится на куски. В каком-то полусознании Николай выключил мотор.
Грохот и тряска прекратились. Взяв управление на себя, он зафлюгировал винт и коротко бросил второму - садимся.
Вынужденная посадка - всегда ЧП. Но посадка без двигателя, с подбором полосы – это ЧП в квадрате. Запас высоты был приличный. По карте под ними было большое озеро. Дело было за малым - найти и сесть. Начали поиск, снижаясь с разворотом. Помалу пришедшие в себя второй пилот и бортмеханик через фонарь до рези в глазах всматривались в это, ставшее вдруг опасным и враждебным, белое-белое поле. Искали узкую чёрную полоску, береговой уступ, обычно не занесённый снегом, оконтуривавший озеро. Вертикально сверху он прослеживался, обычно, слабо. Зато хорошо проявлялась на белом фоне даже под довольно крутым углом зрения. Еринов понимал – чем раньше они найдут озеро, тем больше запас высоты, а значит и времени для маневра при посадке. Глаза обшаривали землю, а мысль искала причину аварии. И вот, к моменту, когда второй с бортачём в два голоса взревели – е-э-э-э-сть, Николай будто очнулся. Память. Это она, в одно мгновение, позволила всё понять. В полной тишине он как-то очень спокойно и устало сказал бортачу: «Ищи, тёзка, ножовку по металлу». А посадил машину мягко, даже, можно сказать, нежно – словно невесту с рук.
Случилось то, что и предположил Николай. Оказалась обломленной оконечность одной из лопастей винта. Всё как в том военном сорок третьем. Только тогда лопасть он отстрелил – подвел механизм синхронизации. Это случалось довольно часто. Как и сейчас, он сумел посадить машину, обрезал ножовкой лопасти, взлетел и вернулся на свой аэродром. За что и получил одну из своих наград. Опыт был, но ситуация совсем иная. На кону была жизнь человека, и промедление было, реально, подобно смерти. Запустить печь – дело минутное. Меняясь, одну за другой обкорнали все четыре лопасти, собрали обрезки. Слегка волнуясь, Николай скомандовал привычное «от винта» и запустил двигатель. Несколько минут напряженно вслушивались и прочувствывали машину. Вроде норма. Прогоняли на разных режимах – порядок. Николай развернул машину. Пару раз протоптали полосу с подскоком, благо размеры озера позволяли, и развернулись на взлёт. Переглянулись. Как бы успокаивая ребят, Николай подмигнул им и дал двигателю полные обороты. Взлетели без проблем, а когда легли на курс, он с тревогой глянул на часы. Глянул и глазам не поверил - вся вынужденная посадка обошлась им в немногим больше получаса. А тревожится было о чём.
В нарушение инструкции Николай не сообщил о вынужденной. Он понимал, чем это ему грозило, однако, понимал и другое.
Инструкция предписывала сидеть и ждать помощи. Вопрос – откуда? Сколько пройдёт времени, и доживёт ли женщина, для спасения которой они выполняли санрейс. Лишиться талона перед выходом на пенсию, для любого пилота, ситуация, мягко выражаясь, неприятная. Однако, другого решения Николай принять не мог – такой характер.
Чукчанку доставили без проблем, скорая приняла её с рук на руки. А приболевшую Аннушку загнали в самый угол снеговой полосы, подальше от любопытных глаз. Заменить винт для механцов – не проблема, и через день она была в строю.
Командир отряда, скрепя сердце, закрыл глаза, и не зафиксировал ЧП соответствующим документом.
И верхи не оповестил. Он был лётчиком, а воевали они с Николаем, что говорится, крыло в крыло. Ситуация. Провели роботу с личным составом, и всё потихоньку вроде бы устаканилось. Если бы не эти, маму их , падкие, а скорее, липкие до героики, вероятно, из высоко чувства личной сопричастности, вездесущие наши СМИ.
Случилось так, что в поисках очередных трудовых побед, посёлка посетил ушлый корреспондент. Где и как он копал, профессиональная тайна. Но, спустя где-то месяц после того злосчастного санрейса, в областной газете появилась заметка о героизме лётчика Еринова. Тут- то всё и началось.
Оскорблённые своей непосвященностью, украшенные золотом шевронов и позументов, авиачиновники всяких рангов, с отточенными топорами наперевес, ястребиной стаей рванули восстанавливать нерушимость кодекса правильного поведения – её величества инструкции. Вот тут-то и вспомнишь те суровые парт. и сов. органы. На защиту своих летунов поднялись, можно сказать, всем миром. Дело дошло до обкома партии. Такой вот был «Сталинград».
Не дали тогда Николая в обиду. Но, до самого выхода на пенсию, друзья подначивали его, изобразив лицом встревоженность при встрече – к тебе едет корреспондент. Коля улыбался. Он был, хоть и с нордическим характером, человеком добрым.