Голубой Дунай.
Рассказ пожилой женщины.
Этот рассказ я услышала случайно. По телевизору шла какая-то программа про ветеранов войны, а, может, и не про ветеранов, а про город Архангельск. Во-всяком случае, история, которую рассказала жительница Архангельска, пожилая, очень миловидная женщина, заинтересовала меня, и я ее прослушала до конца с интересом.
Вероятно, я допускаю какие-то неточности, но, в целом, я запомнила ее рассказ довольно отчетливо.
Я родилась в городе Архангельске в большой, многодетной семье. Мои родители работали на производстве, а нами, детьми, занималась бабушка.
Бабушка была, наверное, в молодости очень красива. На старых фото, сделанных до революции в «фотографическом салоне», запечатлена стройная, высокая девушка, с пышной прической и очень длинной шеей. Она стоит, опираясь на спинку стула в красивом, шелковистом платье с кружевами на вороте и манжетах. На груди ее виден изящный медальон на тонкой цепочке, глаза очень выразительные, грустные. Я любила рассматривать бабушкин портрет. Моя мама, ее дочь, единственный ребенок, ничуть на нее не была похожа. Она была похожа на дедушку, крепкого, невысокого мужчину. Фото с дедушкой было совсем плохого качества, на нем были засняты какие-то парни в рубашках, все, как один, подпоясанные поясами и в широких полосатых брюках. Сзади был виден то ли амбар, то ли сарай. Дедушка сидел на земле, на переднем плане и улыбался. Улыбка у него была широкая, щедрая.
Я слышала от кого-то, что бабушка была на 10 лет старше деда, но для меня тогда это ни о чем не говорило.
Еще я слышала, что дед родился не в Архангельске, а в каком-то дальнем селе, то есть он вроде был крестьянином до революции, а где родилась бабушка и кем она была раньше, я не знала. Здесь, в Архангельска, где тогда жила вся наша семья - мама, папа и два моих младших брата, бабушка работала в библиотеке, а дед - сторожем на конюшне.
Война застала нас в самое тяжелое и голодное время – родились близнецы, они стали 4 и 5 ребенком в нашей семье. Мы и так питались впроголодь, а тут и вовсе стало нечего есть. Отец ушел на фронт, мама болела много, но все равно ходила на работу – шила шинели. Заботы о детях легли на плечи бабушки, я ей помогала. Мы с ней очень сблизились, вместе сажали картошку – нашу единственную пищу в те годы, вместе стояли в очередях.
Когда война, наконец, закончилась, легче не стало. Правда, вернулся отец, отменили карточки, стали восстанавливать разрушенные дома. На этих стройках трудились пленные. Первый эшелон с немцами пришел ночью, их разместили в старых бараках, на берегу. Я помню, как прибежала домой испуганная, закричала с порога:
- Бабушка! Там такое!!! Там люди такие, страшные! Даже не люди они, а как будто приведения! Черные, грязные, не ходят, а просто качаются!!!
Я, действительно, была очень напугана. Около барака стояла группа странных людей. Они говорили на непонятном языке, тихо, и как-то замедленно, будто говорить у них сил уже не было.
Бабушка, вместо того, чтобы испугаться, решительно взяла меня за руку и попросила отвести ее к этим странным людям. Я сначала боялась, а потом, привыкнув доверять бабушке во всем, пошла с нею к этим пленным.
Каково же было мое удивление, когда она смело подошла к ним и что-то сказала на незнакомом мне языке! Причем говорила она негромко, но очень бегло и уверенно. Они, эти люди-призраки, отвечали ей и постепенно их страшные, изнуренные лица стали как-то расправляться, они даже вроде заулыбались, и все повторяли что-то. Я поняла только про музыку и оркестр. Потом бабушка объяснила мне, что это были скрипачи из симфонического оркестра, они жили до войны в Вене и там играли на скрипках, в оперном театре… Тогда, правда это тоже мне мало о чем говорило… Скрипки, оперы, театры! Как далеко все это было от нас, полуголодных, одетых зимой и летом в ватники и валенки. Самой популярной одеждой среди женского населения считался знаменитый плюшевый жакет, но для нас и это было непозволительной роскошью! Однажды бабушка, молча взглянув на меня, закутанную в нелепые одёжки, вздохнула и открыла свой небольшой деревянный сундучок, задвинутый под кровать. Из этого сундучка она извлекла кусок красивой материи, на ней были изображены цветы в необычайных завитушках. Бабушка измерила меня и засела за швейную машинку, с которой она не расставалась. В те тяжелые годы только благодаря этой машинке все мы и выжили: бабушка перешивала старые платья и юбки, шила наряды из занавесок, из мешков, просто неизвестно из чего! И мы имели поэтому немыслимые богатства: сахар и тюлений жир. Наутро у меня была роскошная блузка, в талию, с рюшами.
Я часто вспоминаю бабушку! И, почти всегда, как будто заново, вижу нашу тесную, узкую комнатку, и снова вдыхаю запах тюленьего жира, на котором она жарит лепешки из картофельной шелухи. Этими самыми лепешками она накормила грязных и голодных скрипачей, австрийских военнопленных. Тех самых, скрипачей Венского Оперного Театра! А перед этим она вымыла им головы, и вычесала их, потому, что они были очень завшивлены. Я ей помогала. Я уже перестала их бояться,а они подолгу разговаривали с бабушкой, я не понимала о чем, но видела, что им эти беседы доставляют большое удовольствие. Потом они стали немного говорить и по-русски... Весь день они работали, а вечером часто заходили к нам, всегда принося мне какую-нибудь поделку из дерева, искусно вырезанную ножиком.
Однажды один из них не пришел, товарищи сказали, что он заболел. У него открылся туберкулез, а это было равносильно смертельному приговору. Бабушка пошла на рынок и продала свое единственное кольцо, чтобы купить ему лекарства. Перед этим она взяла с меня честное слово, что я ничего не скажу дедушке, сама же она ему сказала, что кольцо потеряла. Скрипач поправился.
В тот день, когда они уезжали на Родину, была прекрасная, солнечная погода. Все они пришли к бабушке, попрощаться. Они достали маленькие самодельные скрипки, взмахнули смычками… и я услышала музыку, равной которой я не слышала никогда, ни до, ни после того яркого, солнечного дня. Они играли «Голубой Дунай». Бабушка слушала… А лицо у нее становилось таким… таким, как на той фотографии… где она стоит, опершись на спинку стула, и на ней тонкое шелковое платье, она молодая… и очень красивая.
Когда они доиграли все, до самого конца, и опустили свои смычки, старший из них вышел вперед, откашлялся и сказал моей бабушке:
-Вы святая! Вы будете жить долго, очень долго. И, когда Бог захочет забрать Вас к себе, он сделает это так легко и безболезненно, что Вы этого и не заметите! Вы умрете во сне, прожив большую, прекрасную жизнь.
После этого они уехали. Постепенно жизнь наладилась. Мы переехали в отдельную квартиру, отец получил хорошую должность. Где-то в шестидесятые годы я проверяла почту, и нашла в ящике письмо с красивыми иностранными марками. Я побежала домой, дома был один дедушка. Он посмотрел на конверт, письмо было адресовано бабушке, адрес на конверте стоял старый. Наша почтальонша, прочитав бабушкину фамилию, принесла это письмо на новый адрес. Когда-то бабушка много шила ей ,вот та и вспомнила, куда мы уехали.
- Бабушке! Вот здорово! - Закричала я, прочитав кому это письмо – из-за границы! Вот здорово! Надо бабушке срочно сообщить!
Но дедушка не обрадовался. Он осторожно взял конверт, вскрыл его, внимательно несколько раз изучил его содержимое. Это было приглашение в Вену. Дедушка не обрадовался, а, наоборот, будто встревожился. Он долго смотрел куда-то в темноту комнаты… Потом взял и разорвал письмо… А мелкие кусочки сжег.
Потом он посмотрел на меня, замеревшую с выражением непонимания и горестного осуждения на лице.
-Бабушке ничего не говори! Ты уже не маленькая, должна понимать. Через это письмо твоему отцу большие неприятности будут! С должности снимут. А то еще чего хуже… Все вспомнят, гады! И что я из раскулаченных, и что она… - дед не договорил, он резко взмахнул рукой, потом сжал ее в кулак, и стукнул по столу…- Эх! Вся жизнь… - он еще помолчал, - ей не говори.
Я испуганно смотрела на деда. Никогда я не видела на его добром лице такого чужого, болезненно-горького выражения. Я даже испугалась.
- Не! Не скажу! Дедушка! Я не скажу. – я заплакала. Так жалко мне стало того, что бабушка не получит письма, не поедет в красивый город Вену… Не придет на концерт венских скрипачей в тонком шелковом платье… Все смешалось у меня в голове, и я заплакала еще сильнее. Если бы я что-то могла могла сделать! И я не сказала бабушке ничего.
Все было так, как предсказали австрийские военнопленные, которых бабушка тогда спасла от голодной смерти, отрывая последнее от своих собственных детей. Она прожила длинную и прекрасную жизнь Однажды вечером она подозвала меня к своей кровати и спросила:
- Скажи мне, только честно! Неужели они не могли мне хотя бы весточку прислать? Как ты думаешь, они меня забыли? А?
Я расплакалась, и, гладя мягкие бабушкины руки, рассказала все. Дедушки уже тогда давно не было на свете, и я могла нарушить клятву.
Бабушка счастливо улыбнулась и успокоено сказала:
- Вот! А я чувствовала! Я знала… - Она улыбнулась. Тихо заснула. Я долго сидела возле ее постели, потом пошла к себе. Наутро она не проснулась. Бабушки не стало. Все произошло так, как обещал старший скрипач. Она умерла тихо, во сне, сама не заметив этого.
По радио оркестр Венского Симфонического оркестра исполнял вальс Штрауса «Голубой Дунай».