Стоял конец августа. Маленький Cашок как всегда крутился на кухне возле бабки Веры.
- Бабуль, ну можно уже? День-то наступил – канючил он, держа, стоя на стуле, своими пальчиками листок настенного, наполовину похудевшего календаря, где жирно-красным было выведено «31», - ну дай оторву. Ведь скорее придет завтра.
- Старше, нечай, хочешь стать? На кой тебе, сынок? Куда торопишься, успеешь еще, – отреагировала она. – Нет, ты погоди, вот дед из сарая вернется, и рви.
Да что понимал тогда маленький Сашка. С каждым календарным днем куда-то безвозвратно уходила молодость. Ну что листок? Оторвал, бросил, а на деле - на день ближе старики, да и каждый человек, становились к своему последнему дню. А его так хотелось отодвинуть. От этого, видимо, в бабкином голосе и проскользнула горечь.
- Бабушка, не грусти, я пока не буду рвать листок. До деда. А правда, что существуют обратные календари, когда рвешь, и наступает вчера? Волшебные?
- Эх, сыночек, хорошо бы, если так, - с нескрываемой грустью, ласково посмотрев на внука, произнесла она.
- А вот, спорим, что наш тоже волшебный. Ща-ас как дерну, как скажу! - Малыш взмахнул своими маленькими ручками, да так сильно, что, описав ими большой круг в воздухе, не удержался на стуле и полетел на пол. Зато в руке был намертво зажат желанный лист. Только, вот незадача, по пути он задел старинный бабушкин кувшин, мирно спавший на столе с кипяченой водой – тот тоже полетел на пол и разбился вдребезги. Вода пролилась по всей кухне. Страшно было Саньке не за себя – за него, все-таки бабушкина реликвия! Кувшин обладал некой особенностью: в нем никогда ничто не портилось, не прокисало – ни вода, ни сырое молоко, ни любимый компот.
Бабушка причитала очень громко, то ли от собственного испуга за внука, то ли из-за разбитой вещи, но ругать его не стала. Но вместе с этим случилось и нечто еще, что заметил только он, но не понял тогда, поймет он годы спустя: перед глазами что-то ярко сверкнуло, будто тысячи разноцветных искр, и быстро-быстро растворилось в воздухе сначало туманным облачком, а потом и вовсе исчезло.
- Бабуль, ты видела ЭТО?! Волшебные звездочки!
- Это у тебя в глазах звезды, горемыка, поди, головой зашибся сильно, убиться бы насмерть мог, непоседа неугомонный! – с досадой проворчала бабка Вера. - От тебя одни убытки! Вон давеча самокатом гардину порвал парчовую, а сколько раз рулем евоным побелку сшибал на стенах?! Ну, прямо шкодник какой-то! Вот сдам тебя родителям, пусть в другой сад оформляют, коли в школу уже на будущий год надо. И будешь знать, как не слушаться, - все не унималась она, но уже, вроде как и не сердилась.
Но что ему, малышу, показалось странным: то ли от ушиба головой, хотя ей, он не помнит, чтобы ударился, голос бабушки как-то посвежел, не было в нем такой обычной старческой писклявости и хрипоты. Да и она без обычного кряхтения приподняла его и резко поставила на сухое место, на табурет. Листок, зажатый в руке, горел и жег, его пришлось бросить на пол. Удивление происходящим и непонимание было настолько сильным, что бабкины слова проносились мимо ушей и улетали в открытое окно вольными птицами, с глотком свободы забывшими место своего временного заточения.
Вскоре пришел дед Петя. Но отчего-то без палочки, как обычно. Еще с военного ранения в ногу, которая иногда ныла и всегда реагировала на перемену погоды и нагрузку, дед не рисковал и ходил только с палкой. И на вопрос своей Веруси «А где клюшку-то позабыл, небось, в пивную заходил опять?», он объяснил, что забыл в гараже, а вспомнил аж на пороге квартиры, когда ключи доставал, мол, склероз проклятый виноват. За ужином была история про разбитый кувшин в исполнении отчего-то оживленно задорной бабки, все посмеялись и забыли о случившемся напрочь.
Жизнь текла в своем обычном спокойном русле. Пролетела зима, когда дед впервые за два года вновь отважился встать с внуком на лыжи и пойти отыскивать звериные лесные тропы. Бабушка, не зная усталости, не переставала все время что-то печь, особенно к праздникам. Как всегда ей удавались, и Саня очень любил, яблочные пироги во весь противень. Задавалась весна. Близилось лето - время подготовки детей к школе. Эта участь постигла ко всеобщей радости и взрослеющего внука. В школу его решили отдать рядом со стариками, не в другой город, к родителям и сестре, мол, здесь будет за ним лучший присмотр – решили так! Не по годам смышленый, он замечал, что дни становились как-то длиннее, темп жизни несколько увядал, по вечерам становилось тише, а уличный люд с темнотой будто растворялся, как те волшебные звездочки, и прятался в освещенной пустоте умолкающих улиц.
Снова пришел август. Сашка, заметно выросший, вновь влез на табурет. Внимательный и вдумчивый, он вдруг заметил: сверху, на кухонной навесной полке, лежал тот самый календарь, заброшенный им после падения год назад, и с нового, вернее следующего за оторванным им год назад листка, смотрела на него цифра 30, Август. Не 1 сентября! И это не снилось.
- Случилось! Время идет назад! А бабушка не верила, что бывают волшебные календари. Или я загадал, когда падал и свалил ее кувшин? Значит, такое бывает, волшебство есть! – с восторгом прошептал Саша. – Я расскажу об этом в новой школе. Завтра же. Все ребятам, но поверят ли они? Да и пусть не верят, тогда это будет моей тайной. Только моей, я буду главный ее хранитель в мире!
Он держал в руках старый запылившийся календарь с большой картонной подложкой, радуясь, что пропажа нужной вещи не обнаружена раньше и ища, куда его теперь перепрятать. Перепрятать, чтобы тайна продолжала жить, а время так же идти вспять. И решил убрать его в новенький школьный портфель – уж там точно не найдут.
Дни бежали, Санька рос, ходил в школу, прилежно отрывая новые листки со вчерашними днями, освобождая место дням, им предшествующим. Было страшно интересно. В сестре, что жила с родителями в соседнем городке неподалеку, в самих родителях он ничего не замечал. В себе – только то, что расти начал быстрее, став на голову выше как одноклашек, так и всей дворовой ребятни. Но вот старики! Они будто молодели. У деда на гладкой и блестящей лысине начал пробиваться пушок, не говоря уже больной ноге, потому как о клюке он больше не вспоминал, и бегал то в гараж, то в погреб за засолкой и картошкой, то по магазинам без особой устали. Бабушка выпрямилась. Сгорбленная спина, словно старый ненужный рюкзак, была за ненадобностью сброшена и на всякий случай где-то припрятана. Ноги перестали вечно шаркать о пол, а голос до того изменился, что она стала даже петь во время готовки или уборки, седых же волос и раньше было не много, а тут и вовсе пропали. Время над ними не имело власть. «Работает! Волшебство работает!» - Радовался внук, выдавая формирующимся юношеским баском неподдельный восторг.
10 лет спустя.
Голубая "Хонда-Сивик" неслышно и уверенно неслась в направлении города детства своего хозяина. Да и было ли оно, его детство? Так, промелькнуло неожиданно, повиснув старой фотографией в рамке не зашторенного окошка. Окошка памяти. И вот уже знакомые трехэтажные, с деревянными перекрытиями послевоенной постройки дома, вокзал, все тот же, еще начала пятидесятых. Даже не задело взгляда отсутствие центральной Гостиницы. Чуть дальше – железная дорога, прямо в центре. Когда-то в детстве дед рассказывал, что по ней шли на фронт поезда, и подвозились лес и материалы для уже послевоенного строительства. Знакомый сквер имени ХХ- летия ВЛКСМ, молодой, как и весь город в целом. Вернее, вернувшийся в свою молодость. А вот и он, Дом.
Машина, плавно совершив маневр, свернула во двор не знающего старости сталинского дома и припарковалась у третьего подъезда рядом с еще вовсю цветущим августовским газоном. Из открытой двери авто показалась фигура молодого человека лет двадцати пяти, худощавого и высокого, одетого в серый строгий костюм. Вежливо поздоровавшись с завсегдатаями двора, пожилыми женщинами, вечно промышляющими в своем охотничьем хозяйстве, у подъездов, в поисках свежей новости или сплетни, он пулей влетел на знакомый третий этаж и нажал кнопку звонка.
- Кто там? – за дверью почти сразу раздался молодой женский голос.
- Это я, бабуль, Александр, внук, открывай, а то соскучился очень.
- Сашок, золотой мой! Наконец-то вернулся, вспомнил, - раздался звук поворачивающегося замка и щелчок металлической задвижки.
А дверь надо бы поменять, старая стала – подумалось Саше. На пороге стояла улыбающаяся моложавая женщина, в бабушкином фартуке, с тем же самым пришпиленным искусственным пучком волос на голове и с раскинутыми вширь руками. Из живых серо-голубых маленьких глазок по щекам бежали слезинки, в белых от муки руках она держала кухонное полотенце, а позади, в конце коридора стоял молодой дед с фигурой атлета, плечистый и стройный, как на военной фотографии, с шапкой слегка седеющих волос.
- Ой, ой, радость-то какая! Петюнь, глянь, ну прямо артист. Красивый, взрослый! Ну, скорее, скорее за стол, проголодался, нечай.
- Пострел! Вернулся, значит. Наша кровь! – вторил, всегда спокойный в эмоциях дед.
И - слезы, объятия, слова радости, охи-ахи, снова слезы… Обед был по обыкновению вкусным, на столе было всё любимое еще с детства - борщ, жареная картошка, засолка, блины, компот. А после него, как обычно, бабушка с внуком остались убирать посуду и секретничать.
- Бабуль, а помнишь тот кувшин, что я разбил много лет назад, когда слетел со стула? – начал разговор Саша.
- А как же, на память теперь не жалуюсь, - наследство мое. От моей бабки, матери перешло. Реликвия семейная. Я его сюда еще до войны из деревни привезла, как с Петром поженились. Войну прошел всю. Немец в дом заходил, пил из него, меня и маму твою маленькую не тронул, я его так берегла. Оберегом моим был. Да что уж! Главное, ты тогда не убился, когда падал, а может он и чем помог, за него ухватился и уцелел. А разбился – значит, время его пришло, – уже с грустью добавила бабушка. – Да бог с ним. А чего вспомнил-то?
- Он волшебный был. Я теперь это точно знаю. Я тогда желание загадал. Ну, чтобы календарь стал дни назад считать, и вы все молодели. И лист с датой, падая, оторвал. Вот оно и случилось, волшебство-то. И вы теперь никогда не состаритесь.
Баба Вера слегка задумалась, выждала чуть, повернув голову от раковины с посудой к окну:
- Спасибо тебе, внучек, конечно, многое нам вернул, но… зря ты это. Вон и кувшин тот уже свои дни изжил, пусть и волшебный был, и ты вот не по годам взрослеешь, а мы все назад куда-то идем. Город вот наш тоже помолодел, дом тот же, соседи – в коридоре скрипнула и захлопнулась входная дверь, единственная, видимо, кто остался здесь доживать свою старость, - Дед вон кобелиться начал, ирод. Не правильно это. Всему время свое отпущено, да и нам с дедом тоже. Перед родней дальней, детьми, вами, то есть, что в столице нынче живете, неудобно за жизнь нашу долгую. Мы же не на Луне живем. Пора и честь знать, – с усталым вздохом ответила она и добавила, – Ты только блинчики доедай, а то остынут совсем… Или, наоборот, подгорят? – и, потрогав, выдохнула с облегчением: – Нет, все же остынут. А то я уж подумала, что сходит с ума бабка старая!
- Бабуль, я все понимаю. Я тогда не понимал много, хотел быть все время с вами, всю жизнь вашу, а выходит теперь - свою. Годы шли, а время бежало назад. Галопом. Для вас назад, для меня - вперед. Не сердись на меня. Понимаю, каково пережить детей, внуков, тем более отбирая у кого-то из них молодость. Но, поверь, я ничего специально не делал. А если и сделал, то не жалею ни о чем, – и тут же добавил, – Я вот привез тот самый календарь, вернее, что от него осталось. Давно уж не отрывал листки, все боялся, что они закончатся. Пока не остался последний, 1 января. Вот я его и привез. Решайте сами, что с ним делать, ведь кувшина нет, а календарь может быть и самый простой, кто-то на фабрике перепутал ход цифр и всё.
- Бог все затеял, он все и исправит. Не нам решать. Волшебство – дело рук божьих, не смертных. И не кори себя, не наше дело Господа за усы дергать. Вон, повесь-ка его на старый гвоздок, где он раньше висел, рядом с наличником, дед, душа его неладна, придет вечером, может и оторвет, - мудро решила женщина.
Они смотрели друг на друга, не желая отрывать взгляда, бабка и внук, женщина и молодой парень, и слезы текли по щекам. Слезы радости и счастья. А может и отчаяния. «Если вернуть все назад, в тот самый день: календарь, стул, кувшин, мое желание… Ей Богу, я бы ничего не поменял. Будь что будет, но они сейчас рядом. И у меня есть огромное счастье сегодня - их любить. А что еще важнее?» - Думалось ему. «Всего-то несколько лет назад маленький Сашка стоял на табурете и просил у нее разрешения оторвать листок еще не ушедшего в небытие дня, а она просила немного подождать, а затем он неумышленным словом ли, действием своим подарил ей, скрюченной и больной бабке, и ее Петру новую жизнь, в обмен на свою. Ничего не зная об этом и не понимая. Почему так, Господи? И сейчас он просит ничего не менять, простить его и принять этот дар божий из его, еще детских рук. Ну, за что такая мука? Он, Саша, и сейчас сделал бы то же самое, потому как любит и жалеет нас, старых. Потому как не хочет прощаться с детской мечтой – чтобы все были живы и здоровы. Но ведь так не бывает. Правда, Господи?» - размышляла она.
Они смотрели друг на друга и радовались этому, подаренному кем-то бесконечному дню, и плакали от собственного бессилия что-либо изменить. Да и стоит ли теперь что-то менять? Видит Бог, что люди готовы ради любимых пойти на жертвы и лишения, не осознавая последствий своих действий. Не думая о себе. Господь бы возгордился тому, что он создал, тому, что развилось в людях помимо его желания и участия. Неужели и Он сам бессилен перед человеческой любовью? Как и Время, сильное и превращающее нас в пепел? Выходит, что так.
Они, улыбающиеся, сидели напротив. А время стояло рядом, любовалось ими, счастливыми ли, грустными,.. но все же сумевшими его победить.