Весна 1971 года была довольно ранней. Солнечные дни в марте будоражили кровь и будили в душе неясное томление. Неожиданный звонок Славки по прозвищу Пантелей или Пантёл, самого длинного моего однокашника, оказался очень кстати. Длинный и несуразный, слегка заикающийся Славка привёз любопытное предложение и бутылку жигулёвского пива. Мать была на работе, отец-пенсионер курил, по обычаю, на балконе свой неизменный беломор-канал, я находился в дипломном отпуске, как и Славка, который срочно приехал с Большой Полянки для неотложного разговора, то есть по обыкновению занять деньги. И мне пришлось одеваться и вести Славку к пивной палатке у девятого квартала на Нагатинской улице, которую позже переименовали в Судостроительную. От белых пятиэтажек возле телефонного узла на Нагатинской набережной мы дошли до палатки через пять минут. Естественно мне пришлось угощать ненасытного Пантелея, для которого стакан жигулёвского был, как слону дробина. И только выпив вторую кружку пива и расстегнув на солнцепеке модную, но старую болоньевую куртку, он рассказал обо всём подробнее.
Оказалось, что в поисках приработка он прошёлся по павильонам парка им. Горького, которые начинали оживать для посетителей после зимней спячки, и случайно познакомился с высокой девушкой по имени Светлана, выпускницей института кинематографии, которая оказалась помрежем, то есть помощником режиссёра в советско-немецком фильме. Она пригласила Славку на массовку и он уже снялся в нескольких фильмах. Но, наконец, начались съёмки и у немецкого режиссёра, и Светлана попросила Пантелея пригласить на массовку нескольких друзей. Рассказы Славки по поводу съёмок очень заинтересовали меня, поскольку дипломный проект у меня был почти наполовину сделан. Если бы я знал тогда, что в этом состоянии он останется у меня до мая, как и предсказала вскоре моя мудрая матушка. Но тогда я чувствовал необходимость развеяться и с удовольствием принял Славкино предложение.
Затем мы позвонили Боре, по прозвищу Дэп, моему земляку и приятелю, который жил в пятиэтажке возле самого метро Коломенское и поехали в техникум на консультацию, чтобы получить «процент». Речь шла о проценте выполнения работ над проектом и наш добряк Юрий Дмитриевич, завлаб из Института твёрдых сплавов, что поныне стоит на Варшавке, щедро проставил нам проценты от десяти до сорока. Свои «сорок» я получил легко, поскольку Юрий Дмитриевич тепло ко мне относился, особенно после того случая когда на занятия пришёл замдиректора техникома Супрун, который отличался от добродушного высокого и тощего директора Слуцкого своим суровым нравом и мощной фигурой ходячего шкафа. Один за другим мои однокашники отказывались отвечать тему по технологии плавки в мартеновских печах и, когда он поднял меня, я вставал и собирался почти две минуты, не желая подводить покрытого красными пятнами преподавателя. Я успел буквально сфотографировать взглядом разворот книги со схемой и описанием печи. Замедленно начав рисовать мелом на доске схему, я неожиданно вызвал из памяти весь разворот и дальше бойко отчитался на пять.
-Надо же, почти наизусть-удивился наш добряк и поставив мне отлично, с облегчением перешёл к объяснению нового материала.
Небольшая часть группы собралась в конце коридора, за буфетом, в торце возле широкого окна выходившего на территорию завода ГПЗ-1, что на Подшипниковской улице. Здесь Славка успел дважды отличиться, предложив моему приятелю, бывшему борцу-вольнику из ЦСКА Сане Егорушке, а тогда уже гордому самбисту из МВО из секции самого Турина, соревнование на разжатие ног. Саня с ухмылкой непобедимого атлета согласился. Ребята принесли из свободной аудитории два стула, и соперники сели друг напротив друга. По сигналу Гены Гороха, нашего певца и гитариста, Саня зажал колени Славки своими коленями и с ухмылкой смотрел на его напрасные попытки разжать ноги. Стальные бёдра борца явственно напряглись под тугими брюками клёш, обуженными в бёдрах, но вдруг Пантелеев неожиданно вынул руку из-за спины, и. нехорошо улыбнувшись, потыкал Егорычу в пах указательным пальцем.
-Ы-ы-ыы!-произнёс изумлённый такой наглостью Егорыч и непроизвольно разжал колени.
По общему решению такой способ не возбранялся предварительными условиями поединка, и обиженный Егорушка отдал Пантёлу проигранный на спор рубль.
Затем прослушав несколько анекдотов в исполнении Женьки Антохина и его тоже высокого брата-близнеца Генки, общий разговор неожиданно перешёл на обсуждение прошлогоднего фильма «Сугато Сансиро» о японском борце-дзюдоисте. Наш борец, как признанный авторитет рассказал и показал, как выполняются те или иные приёмы. Неожиданно Пантелей опять на спор предложил завалить Егорыча, и тот согласился на наглое предложение шулера Славки, в надежде отыграть назад проигранный рубль. Кольцо человек из восьми расступилось и, принявший низкую боевую стойку Егорыч, вдруг улыбнулся и выпрямился, не желая принимать всерьёз тощего противника. Однако грабли у Пантелея были, дай бог каждому, и с неожиданным «у!», он сунул растопыренными пальцами в лицо Егорычу. Тот немедленно отшатнулся с испуганным лицом, за что тотчас был наказан нахальным Пантелеем. Его длинные заграбастые руки легко подхватили Егорушку под колени, и наш колосс классически грохнулся спиной об паркет, даже не успев поменять выражения лица. Опытный борец легко вскочил на ноги разгибом, но было уже поздно. Все зрители дружно аплодировали ловкому Пантелею. Второго рубля у Егорыча не было и мне пришлось отдавать за него свой собственный. Надо сказать, что набаловавшись за практику получать по двести-триста рублей в месяц на металлургическом комбинате имени Соловьёва, производителе знаменитого «победита» в войну, металлического сердечника снарядов, спокойно прошивавшего немецкие танки насквозь, мы с трудом вернулись к техникумовской стипендии тридцать рублей в месяц.
Хотя, в общем то и это были не плохие деньги, поскольку моя тогда недавно умершая бабушка получала пенсию за деда ту же тридцатку, а мать с отцом, будучи опытными инженерами-металлургами зарабатывали на уровне ста пятидесяти рублей в месяц.
Короче, разобиженный Егорушка от съёмок в массовке тогда отказался. А мы втроём сговорились встретиться утром на следующий день возле входа в парк Горького.
Реквизитная и костюмерная Мосфильма в те времена находилась за оградой парка ближе к набережной, почти возле Крымского моста. Одеваться в немецкого солдата было смешно и странно. Ещё более странно было ощущать на своём лице торопливые, но нежные прикосновения гримёрной кисточки, наносившей на наши радостные лица подобие суровой казарменной щетины.
Мартовский день оказался мрачноватым и массовка, после штурма старинного особняка, изображавшего в тот момент германское посольство, как была в немецких дореволюционных шинелях, так и разбрелась по всей улице, не смотря на строгое приказание режиссера далеко не уходить. Пантелей хорошо знал центр и заявил, что на этой улице живёт министр обороны маршал Гречко. Мы не придали этим словам особого значения и, как выяснилось, напрасно. Облюбовав угловой продуктовый магазин, мы смело зашли в него, живописно одетые. То есть Славка в связи с выдающимся ростом изображал купчину в полушубке и яловых сапожищах. Я был в одежде немецкого солдата. Причём военнопленного. То есть без ремня, погон и пуговиц. Борис был одет простым рабочим парнем в коротком пальто и дореволюционном картузе. Поставив меня в очередь за вином, приятели быстро отвалили в другой отдел за продуктами. Моя форма обратила на себя внимание строителя со страховочными цепями на поясе и явно недавнего дембеля из морфлота, судя по его не сильно потрёпанному бушлату.
Посмотрев на мою странную одежонку, он ухмыльнулся.
-Давай сменяемся, друг!-неожиданно предложил он обернувшись и ткнул пальцем в грубое сукно моей шинели.
-не могу, казённое-беспечно ответил я, не понимая, какой вывод могли сделать люди в очереди из моего ответа.
-В спецовках не продаем-быстро заявила продавщица, не глядя на нас, но под пристальным взглядом моряка отдала ему пузырь водяры.
Через человека подходила моя очередь и я заволновался из-за задержки моих друзей.
Но почти сразу же почувствовал, как кто- то настойчиво тянет меня за рукав шинели.
-Пройдёмте со мной, молодой человек. Нам надо поговорить-заявил, не отпуская меня папаша в добротном синем пальто с каракулевым воротником и такой же каракулевой шапке типа пирожок.
-Да что вам надо? Куда вы меня тянете?-не на шутку испугался я, видя, как проходит моя очередь за вином и совершенно не понимая, что этому благообразному старикану от меня нужно.
-Пройдёмте-настойчиво твердил седой мужичок, тыкая мне в лицо синей книжечкой с неразбрчивой надписью.
-да отвали ты, у меня у самого такая. ДСО труд-схохмил я, поскольку действительно занимался классической борьбой в СК Торпедо.
-Ага-значит ты знаешь, что у оперативников красные? Встречался?-обрадовался злобный старикашка.
-Да чуть не каждый день-пытался я отшутиться, не понимая, что с каждым моим словом всё больше проигрываю в тайной словесной дуэли и усугубляю неприятную ситуацию.
-В чём дело папаша? –неожиданно раздался голос Пантелея за моей спиной и я увидел, что мой похититель неожиданно присел под тяжёлой дланью звероватого купчины в полушубке и мохнатом сибирском треухе. Длиннотелый Пантелей навис над старичком, как пизанская башня.
-Я пошёл за милицией, я пошёл за милицией!-перепуганно залепетал неудачливый сексот и, семеня, выскочил из магазина.
-По- моему надо делать ноги-этот придурок сейчас притащит милиционера!-настойчиво предложил я друзьям. Тогда плакали наши три с полтиной и короткая артистическая карьера.
-Не дрейфь-заявил опытный Пантелей и протиснулся к прилавку без очереди.
-Мужики! Мы стояли! Отошли мы ненадолго!-хором поддержали мы с Борисом его натиск.
Но народ, видя паническое бегство неудачливого оперативника, итак не имел особой охоты с нами спорить. Получив заветную бутылку портвейна «три семёрки» мы с сырками и хлебом вышли на улицу, чтобы насладиться неожиданной хохмой.
Шагах в тридцати от углового магазина стоял автомобиль автоинспектора, а он сам вглядывался в дымку в середине улицы, пытаясь понять, что киношники затеяли в этот раз. Выслушав сбивчивую речь папаши в каракулевом пальто, он сердито ткнул полосатым жезлом в ползущую по улице дымку.
-Иди туда, там таких полсотни, кайзеровское посольство штурмуют. Если притащищь сюда, я арестую-сердито проговорил плотный милицейский капитан и отвернулся от ошеломленного сексота.
Полюбовавшись на немую сцену, мы с хохотом удалились и, надо ли говорить, что мы распили так удачно добытую бутылку портвейна на ближайшей стройке, естественно, в самых антисанитарных условиях.
Через несколько дней съемки продолжились на Манежной площади и на Охотном ряду, которые были заставлены торговыми рядами. Задача массовки заключалась в том, чтобы согласно сценарию фильма агитировать крестьян-торговцев за советскую власть. На подводах, влекомых настоящими владимирскими тяжеловозами, первые комсомольцы везли лозунги, агитпроповские скульптуры из папье-маше. Мне была доверена самая важная платформа с клеткой из дерева и бутафорским замком, за которым сидели царь, буржуй и поп. Причём роль Николая Второго досталась везучему Пантелею, а я временно впал в немилость поскольку моя лошадь, оставленная без присмотра, укусила помрежа за плечо. Я уделил чересчур много внимания моей помощнице, гимнастке из циркового училища. Она удивительно смотрелась в кожаной тужурке с красным бантом и красной косынке. Правда, мои последующие актёрские старания были вознаграждены и Светлана сменила гнев на милость, тем более, что её подшефный Славик буквально купался в лучах славы. С ним фотографировались и наши и немецкие артисты, поскольку он выглядел как настоящий Николай Романов. Близнец, иначе не скажешь. Ему в этот день заплатили младшую актёрскую ставку, которая равнялась тогда семь рублей с полтиной. Естественно ее большая часть утонула в пивных павильонах парка горького.
Но через несколько дней пробил и мой звёздный час. Всю разношёрстую массовку загримировали под прохожую публику Москвы марта 1919 года. Помреж Светлана героически похвалилась своим разноцветным синяком на плече от укуса моей лошади, допустив многочисленных поклонников к своему обнажённому телу. То есть показав желающим своё сине-жёлтое плечо. Застегнувшись, она усадила нас в автобус и отвезла к месту съёмок. Солнце слегка прорывалось из-за туч и поблёскивало на многочисленных лужах, что очень не нравилось нашему немцу. Ведь он снимал кажется события в феврале 1919 года. Московские комсомольцы собирали в голодной и холодной Москве сухари для восставших немецких рабочих. Один из солдат влюбился в комсомолку в лице Наташи Варлей и бросился её разыскивать. Она должна была спешить через старый московский дворик. И вот почерневшая и похудевшая в Крыму на целых двенадцать килограмм красавица, комсомолка и отличница, в кожанке, окружённая молодёжной массовкой весело рассказывала нам о фильме.
-Эх, вот бы с такой девушкой поцеловаться-тихо заметил я стоящему чуть сзади Пантелею снова надевшему купеческий наряд.
-Подумаешь!-заметил удачливый Пантёл. Я уже с помрежем целовался.
Зависть огромная сила. Думаю что не красота, которая веками безрезультатно спасает мир, и не жадность, которая заставляет совершать великие завоевания. Не жажда свободы, которая гонит путешественников в необжитые места, а банальная зависть к ближнему своему толкает людей на подвиги. Во всяком случае, так случилось со мной.
Когда в очередной раз Наташа должна была выбежать из ворот дворика на улицу, я решил чуточку подправить своё задание и, не обходя, просто прыгнул через широкую лужу. Неожиданно выскочившая Наташа натолкнулась на меня и, чтобы не свалиться в лужу, я заключил её в свои объятия и ослеплённый её нежной загорелой кожей, слегка чмокнул её в щёчку. Она отшатнулась и засмеялась. Чуть опоздавший появиться солдат выслушал от выскочившего следом режиссёра несколько гневных слов. Зато на меня, режиссёр до этого совсем не говоривший по-русски вывалил целую тираду.
-Светлана! Кто пустил сюда этот идиот. Зачем он прыгал? Уберите его вон. Этот негадяй загробил нам семьсот метров цветной плёнки. Доннерветтер! Выгони его вон, иначе я за себя не ручаюсь!
Добрая Светлана выслушала режиссёра с вытаращенными глазами и закивала головой, но выслушав моё невнятное ошеломлённое бормотание, махнула рукой и показала на противоположную сторону улицы.
-Ходи там и разглядывай номера домов, будто разыскиваешь нужный адрес.
Когда нам разрешили перекурить, я уже отошёл от режиссёрского наезда и похвалился Славке.
-Ну что, видал? Я ведь Варлей поцеловал. А не какого то неизвестного помрежа…
-Это я значит неизвестный помреж?-раздался за моей спиной сердитый голос появившейся из-за нашего костюмерного автобуса Светланы и я получил бы отставку от дальнейших съёмок, если бы Пантелей не включил всё своё почти двухметровое обаяние и не заставил Свету улыбнуться в мою сторону.
История с поцелуем довольно скоро забылась, потому что, прогуляв и проснимавшись весь апрель, мы так запустили работу над дипломным проектом, что на весь май согнулись над чертежами. С ними, кстати, тоже приключилась занятная история с погоней. Но надо ведь как-то завершить историю с поцелуем, которая, как выяснилось, не кончилась с отъездом съёмочной группы в Германию и роспуском массовки.
Продолжение этой истории произошло примерно через год, в мае семьдесят второго года.
В казармы батальона охраны ракетных войск, где я служил уже более полугода, наконец-то пришло новое пополнение. Однако его приход не принёс нам желанного облегчения по службе.
На все работы и наряды по-прежнему больше всего ставили нас. Но мы стали зелёными и, в отличие от салаг, уже не боялись огрызаться с дембелями. Эта несусветная борзость только увеличивала их давление на рано забуревшую молодёжь в лице нашего тамбовско-московского призыва. Однако пьянящий весенний воздух с цветущих дубрав делал своё дело. Жизнь снова начала нравиться всему нашему отделению, а не только сержанту, ефрейтору и паре дембелей.
В это время и получила продолжение история с моими неожиданными съёмками в кино. Началось всё вроде с пустяка. Я на неделю стал предметом внимания всей роты. Случилось так, что в субботу перед баней нам показали какой-то старый фильм, кажется «Два бойца» с Марком Бернесом, а чтобы сгладить впечатление от старого кино, киномеханик начал крутить документальный фильм о музее Коломенское. Я стал узнавать знакомые места и шопотом рассказывать о них друзьям. А когда теплоход прошёл шлюзы и показалась знаменитая церковь Вознесения я стал рассказывать ребятам о пушках на берегу, о завалах бревен, о заплывах через Москва-реку за морковкой на совхозные поля противоположного берега. Мои друзья вдруг увидели в подтверждение моих слов, как тройка местных пацанов догнала медлительную баржу и на ходу взобралась на нее, чтобы пробежаться на нос под громкоговорящую ругань капитана и сиганула с носа в набегающий поток воды. Вынырнув ребята продолжили путь за морковкой. Теплоход неторопливо обогнал баржу и она, ребята и родной берег скрылись с моих глаз. Честно говоря, у меня на глаза навернулись слёзы, но темнота и захватившие ребят приключения бойцов на фронте в знаменитом художественном фильме, позволили мне скрыть от друзей свои переживания.
-Так, очкарик, домой не едешь! В отпуске считай побывал-с улыбкой подвёл итог рассказам дембелей о просмотре моих родных мест в столовой сержант Яковлев, командир нашего отделения, дежуривший в этот день по роте. Сослуживцы при каждом удобном случае подкалывали меня этими словами. Но настоящая слава ждала меня через неделю. Именно тогда я увидел на афише солдатского клуба объявление о показе нового художественного фильма «Хлеб революции» и всем друзьям рассказал о сюжете фильма и о том, что я в нём снимался в массовке. Учитывая ажиотаж от моих рассказов о съемках фильма на него пошла вся рота, включая дембелей, обычно предпочитавших правдами и неправдами отсидеться в чайной. Надо сказать, провал был полный. Никто из ребят меня в фильме не увидел.
-Ну что, комсорг? В рыло не хочешь?-приветствовали меня вечером перед отбоем в умывальне, похлопывающие по ладоням сверкающими пряжками расписанных изнутри ремней, несколько дембелей из других взводов. Из них самым неприятным был худющий кудрявый блондин-ефрейтор из второго из взвода. Мало того, что этот альбинос имел противный склочный характер, он ещё и постоянно глушил одеколон «свежесть», который заменял ему знаменитый «тройной». Он вскоре доигрался и ослеп на несколько дней с перепоя и после чего притих и затаился.
Только вмешательство сержанта Яковлева и его могучего дружка ефрейтора Дубровского спасло меня от неминуемой расправы в виде пары увесистых зуботычин, которые провинившимся салагам и зеленым полагалось сносить со швейковским терпением и смирением. Должен сказать. что до дела-то почти никогда не доходило. В советское время дембеля находились под пристальным присмотром командиров и расправы не допускались.
-Да чтоб мне провалиться!-пытался доказать я из-за спин своих младших командиров, но получив команду не нарываться, замолчал.
И меня разыграли. Проигравшая сторона скидывалась по рублю и вела выигравшую сторону в чайную, а я получал счастливую возможность неделю драить очки по ночам. Дубровский хорошо относился ко мне и похлопал меня по плечу.
-Не дрейфь, комсорг! Неделю подраишь очи-это тебе на пользу! Поменьше языком трепать будешь.
-Да когда я трепал? Я все моменты могу рассказать по минутам!
И я подробно объяснил ребятам своего взвода, где я находился в толпе немецких солдат, штурмующих здание кайзеровского посольства, где в треухе и женском салопе в виде беспризорника прикуривал папиросу, а где шагал по улице в виде рабочего паренька. Особенно их заинтересовал момент перевозки агитподвод, точнее наличие рядом с нами девчат из циркового училища в роли комсомолок в красных косынках. Они настойчиво допытывались, встречался ли я с циркачками после съёмок. Надо сказать, что неделю до нового просмотра фильма я прожил в некотором напряжении, которое к тому же несколько усугублял наш взводный толстяк Миша Поляков. Он неустанно донимал меня в курилке, а в ответ на мою очередную дерзость просто столкнул меня с лестницы.
Я нахально дерзил ему, поскольку сам Миша не был ещё дембелем, а всего лишь фазаном по нашей батальонной терминологии, то есть отслужил всего год. Неожиданный удар по спине сцеплёнными в замок руками сбросил меня с лестницы, но очень кстати сработал мой борцовский инстинкт. Наш торпедовский тренер Николай Васильевич не зря заставлял нас крутить сальто, его придирки возможно спасли мне жизнь. Крутанув сальто вперёд, я благополучно приземлился на ноги и с минуту постоял, ошеломлённо глядя на оторопевших приятелей. Мишка булькнул что-то невразумительное и поспешно скрылся, видя, что я гневно подымаюсь по лестнице к нему и собираюсь драться. Но в субботу наступил день моего триумфа. И хоть фильм при монтаже сильно подрезали, так что среди солдат можно было увидеть только мою спину, рабочий паренек едва мелькнул на другой стороне улицы. А ездовой показал лишь плечо, загороженный девушкой-комсомолкой и клеткой с царём. Но меня выручил беспризорник. Разворот прикуривающего беспризорника убедил приятелей в моём участии в фильме. В чайную я пошёл вместе с дембелями. И там чорт меня дёрнул рассказать парням о поцелуе с Натальей Варлей. За столом возникло настороженное молчание. Его разрядил ефрейтор Дубровский. Володя сказал усмехаясь.
-Комсорги, конечно, все пустобрёхи, но ты, Вадим, сегодня превзошёл всех.
После этого замечания я больше никогда не говорил об этом случае ни с кем. Исключение составил только сам Дубровский. Это случилось через неделю, когда я невыспавшийся из-за ночной проверки караула дежурным по части, разморённый от жары и солнцепёка, спрятался под станционный навес на совершенно пустой станции с особыми вагонами для перевозки ракет. Неожиданно обнаруженный топчан манил меня всё сильнее и сильнее. И я сдался, дав себе слово полежать только десять минут. Я проспал больше часа и разъярённый Дубровский, который был моим разводящим, устал меня звать. Мы опаздывали с поста уже на полчаса. Нас ждала смена караула и суровое наказание для меня. Но Дубровский только зло взглянул на мою опухшую от сна физиономию и зашёл за простенок. Он посмотрел на топчан. Ещё хранивший отпечаток моего тела и скомандовал.
-Оружие к осмотру!
Когда я плёлся за ним следом в сторону караула, он неожиданно обернулся и, прищурясь, спросил
-Комсорг, признайся честно, что про поцелуй ты сбрехнул, чтобы погреться в лучах чужой славы?
Я безнадёжно покачал головой.
-Думай, что хочешь, но я не соврал ни на грамм-серьёзно ответил я, понимая, что могу загреметь под фанфары.
Но Дубровский промолчал и в карауле, не сдал меня, ответив начальнику караула, что решил внимательно осмотреть все опломбированные помещения станции. Так имя слава Натальи Варлей спасла меня от гауптвахты и конечно самого страшного, лишения отпуска. Мы мало общались с Дубровским после этого случая, но я за всю службу больше ни разу не присел и прилёг на посту, ни в лесу, ни в части, ни в офицерском городке, хотя такие возможности были. Уже перед самым своим дембелем Володя как то подошёл ко мне.
-Вадим, ребята говорят, ты неплохо рисуешь голых девчат.
Я равнодушно пожал плечами. Мы с ним были теперь в одном звании.
-Для татуировок неплохо. А тебе зачем?
-А лицо сможешь нарисовать?-нетерпеливо спросил он.
-Как нечего делать!-усмехнулся я, понимая что мне от него не отделаться и полагаясь на волю всевышнего.
Дубровский подвёл меня к своему чемоданчику и раскрыл его. В чемодане лежал дембельский альбом с портретом Натальи Варлей в верхнем углу. Что мне оставалось делать? После десятка проработок я наконец-то удачно срисовал её лицо химическим карандашом ему под левую ключицу.
-Лады! Спасибо, дружище! Теперь пойду поднимать одеколонщика-пусть наколет.
Так портрет нашей с ним любимой актрисы, оказался у него на груди. Я слегка позавидовал ему.
Моя зависть резко усилилась, когда я узнал, что Дубровский не поедет домой, а останется в школе прапорщиков, потому что женится на местной девчонке. Разумеется, я позавидовал не школе прапорщиков, ибо сам я надумал поступать в МГИМО. Меня сразила встречавшая его за воротами части девушка. Сказать, что она была копией Наташи, не сказать ничего.