Письмо второе. О весне в городе и на острове

Надя Панич Далецкая
Весна в этом году неожиданно ранняя. И солнечная. Но в городе, особенно в таком большом городе, как тот, в котором я живу, весна выглядит ущербной, не гармоничной. Как внезапно феерически разбогатевшая мещанка  рядится в новомодные одежды, использует услуги профессиональных модельеров, следуя во всём по чужой подсказке духу времени.  Ан,  нет. То словечко проскочит в речи корявое, то жест непотребный, то повяжет на шею дорогущий шёлковый платок не в тон, сразу все усилия сводящий на нет. Китч, а не госпожа. Городская весна в мегаполисе – китч.
Ещё деревья не пустили листву на свободу, да что там листву – почки ещё только-только завязываются, и земля иссохшими за зиму треснувшими губами жадно пьёт талую воду и никак не может напиться.  И  город, как стиляга шестидесятых годов прошлого века, напяливает  одежды кричащих цветов. Откуда-то, как грибы после дождя, из земли вырастают новые плакатные щиты, зазывающие, завлекающие, обещающие. В скверах и на бульварах страхолюдные деревянные идолы – фольклорный бред художника-оформителя с мировым нарицательным именем – потускневшие зимой от осадков и принявшие мало-мальски соответствующий пейзажу вид, интенсивно раскрашиваются работниками коммунальных служб в ярчайшие анилиновые цвета, вызывающие дурноту и кривую усмешку у губ.
На длинных ногах из сваренных  металлических труб высятся над всем этим пугала-аисты, кичливые, пустоглазые, держащие в алых клювах корзины с искусственными цветами. Как на кладбище. Стекла грязных витрин смотрят мутными глазницами на весну, зевая от скуки. Это позже, когда потеплеет окончательно, стекла заблестят. Сейчас же везде можно наткнуться глазами на кучи мусора: на черные шкурки от банана, на пожеванные пластиковые бутылки, на проржавевшие, смятые каблуками варваров,  металлические банки.
Только центр города переливается игриво фальшивыми бриллиантами вывесок и витрин, скалится голливудскими улыбками банков, бутиков и офисных зданий.
Воздух пахнет бензином, сыростью и…весной.
Сегодня после долгого хождения зимой в обуви на плоской подошве, я надела наконец  сапожки на каблучке. Походка изменилась, нога запружинила, во всем теле появился изгиб, пластика, кокетство. Как перед прыжком. В лето.
Ты живёшь и работаешь на острове. Остров, именно этот остров – твой дом, твоя, работа, твой досуг, твоё всё.  Ты  давно уже в весне, на пороге лета, южного, пыльного и душного.
Я забыла, как называется твой остров. У него странное, лязгающее название. У Родоса –
рычащее название. Ты помнишь Родос? Ты не можешь не помнить Родос. Я помню. Греческий Эдем. У Крита – название-вулкан, дремлющий вулкан. Хотя вулканов на Крите нет, но есть залив Мирабелло (восторг, восторг!), что в переводе означает прекрасный, великолепный вид. Ты помнишь Крит? Я приехала на Крит в прошлом году  ранней осенью глубокой ночью с бессонными мыслями о тебе, только о тебе, о тебе…и немножко о Крите.
У Корфу – название-скрип, лёгкий скрип качелей – Кер-ки-ра, Кер-ки-ра…
Ты не помнишь Корфу. Там я была без тебя. Там я была сама с собой. Сама в себе.

Хочешь, мы встретимся снова
там, где холмы над рекой,
выгнувши спину подковой,
наш охраняли покой?
Там, где река под балконом.
Там, где в полуденный зной
к берегу сонно и томно
лодка прижалась щекой.
Где с олеандров душистых
плыл над водой аромат
сладким дурманом. Где пристань
килем царапал фрегат.
Там, где рассудку не внемля,
на середине реки
ты останавливал время
прикосновеньем руки!
Там, где о гору споткнулась,
в воду сорвалась звезда -
в омуте глаз утонула
я навсегда. Навсегда!
Хочешь, мы снова? А, впрочем,
разве когда-то с тобой
влажной Керкировской ночью
нас   уносило рекой?
Там, где вздыхали оливы,
разве нам пели сверчки?!
Хочешь, мы встретимся, милый?…
На середине реки!*
Твой остров другой. Твой дом ночью качается на волнах моря, вечная колыбель, глубокий сон, отрада. Время от времени ты нарушаешь свою отраду. Сильный твой организм и неисчерпаемый дух мужчины требует своё, исконно природное, Богом даденное. Я ничего не имею против.  Я только грущу в эти дни. Бледнею. Молчу. Я чувствую, когда это происходит. Я знаю это подспудно, седьмым-восьмым-девятым-десятым чувством женщины: ты увлечен, ты выполняешь физический долг. Свой долг перед самим собой. Я долгов не имею, поэтому и выполнять мне нечего. Я все кредиты, все свои капиталы вручила тебе. Они лежат в банковской ячейке в дальнем-дальнем предместье, на окраине памяти твоей. Но я надеюсь, что когда-нибудь ты используешь этот капитал.
Я иду по улице, щурясь и слегка улыбаясь. Потому что думаю о тебе. Мужчины оглядываются, тоже улыбаются, заглядывают мне в глаза. Мне весело. Я мечтаю.
На твоём острове у тебя другое имя. Имя Андрей не подходит для острова с таким лязгающим названием. Может, аборигены  зовут тебя Эндрю? Или Анджей? Нет, только не Анджей. И меня в студенчестве был друг Анджей Дубович. Только друг. А мог бы стать и не только другом. Если бы я захотела. Но я не захотела. Не из вредности и кокетства. Наоборот. Из-за очень тёплого отношения к Анджею. Ты – не Анджей.
Может, ты – Эд?
Для меня ты просто любимый. Любимый мужчина.
Здравствуй, любимый! С Весной тебя!


*стихотворение автора «На середине реки» из Греческого цикла.