Достаток.
Дональд Бартельм.
перевод с английского
- Позволь мне кое-что тебе рассказать. Новые люди въезжают в квартиру, расположенную этажом ниже, и их мебель шокирующее напоминает мою – до мельчайших деталей: диван со спинкой в форме двух верблюжьих горбов, обшитый материей цвета верблюжьего волоса, кресло в стиле Василия Кандинского, покрытые черной полированной эмалью стулья «А-ля Макинтош», розово-пурпурные занавески, латунные, обожженные под средневековую бронзу торшеры, мраморный столик для кофе с дотошно подделанной инкрустацией в стиле Эттора Соттаса на ножках, напоминающих пушечные ядра. Я была в шоке. В нем и осталась.
- Этому я тебя учила. Преувеличению. Ты была шокирована, потеряла дар речи, обомлела и обрушилась в руки Родриго, жаловалась на стресс. А он постепенно стал терять терпение, нить за нитью, напевая знаменитое «О, я иду на встречу этому дню…», и второй акт начался.
- Ты учила меня этому, Рода. Ты – мой наставник во всем.
- Ты была способной, Хитти, очень способной.
- Я была способной.
- Даже очень.
- В этом саду холодно.
- Ты жаловалась на солнце.
- Но когда становится холодно…
- Ладно, ты не можешь получить все сразу.
- Цветы. Они замечательны.
- Не уже ли?
- В цветах можно найти утешение.
- Да, в них утешение, но лишь отчасти.
- И эти японские камни.
- Хитро устроено, даже слишком хитро.
- Можешь заметить, в них великое утешение.
- И наша работа.
- Великое утешение.
- Боже, так ли прекрасны все эти цветы?
- Только три из них. Но каждый цветок сам по себе замечателен по-своему.
- Что это за цветы?
- Какая-то разновидность японской диалии. Ты этого не знала?
- Хочется просто сидеть в этом саду и ничего не делать. На самом деле – уж донельзя роскошный сад.
- Я думаю, чем они занимаются – там, в той компании, какое
пространство затесано в чреве этого просторного здания,
это…
- Очень поучительно.
- Растяжки. Они расходятся во все стороны.
- Мы так и не решили, в какой цвет окрасить грузовики.
- Я же сказала – в синий.
- Можно быть уверенной, что твое слово не последнее.
- У меня есть несколько образчиков ткани, если тебя так волнует, как оно выглядит.
- Не сейчас. Солнце уж слишком печет.
- Новая кожа, и ты будешь жаловаться?
- Они – незнакомцы. Там. Наверху. От них мне становится не по себе. А ты не чувствуешь себя плохо?
- Это не моя мебель, хоть и повторяет мою во всех мелочах, в каждой, даже незначительной детали. Как бы то ни было, я не чувствую себя плохо. Надо полагать…
- Мне кое-что нужно тебе сказать, Рода.
- Что, Хитти?
- А где снижение влияния на тридцать процентов? Достаток. Ты на пути к еще большему богатству, Рода.
- Я?
- Если ты добровольно преждевременно уйдешь на пенсию, то все будет твоим, а если тебя уволю я, то тебе достанется меньше.
- Насколько меньше?
- Где-то на сорок два процента. Это мало.
- Хорошо.
- Да.
- Мне нужно чем-нибудь себя занять. Я еще молода, Хитти – относительно молода, если можно так сказать.
- Относительно, даже слишком.
- А что с окнами?
- И что с окнами?
- Их нужно помыть, и сделать это нужно прямо сейчас.
- Ты будешь мыть окна?
- Может, это работа не моего ранга. Снова.
- Твои нежные руки в аммонии, который растворен в чистящем растворе. Я не могу это видеть.
- Сможет ли ожить дурак, если перед этим его убить? Моя дочь спрашивала меня, к чему бы уже ей можно приложить руку.
- Возможно, еще слишком рано.
- Всему свое время, я думаю. Окна чуть ли не серые от грязи, здание большое. Я могу их отмыть.
- Я воткну кинжал себе в грудь прежде, чем отправлю тебя вместе с прислугой.
- И это весь раздел программы, Хитти.
- Будет ли мне хорошо без тебя, Рода?
- Все будет замечательно, Хитти – замечательно. Мой настоятельный совет, возьми кинжал и зарежь кого-нибудь.
- Единственный человек, кого я зарезала, был Брюс.
- Падая на пол, он даже немного улыбнулся. Яркое пятно крови запятнало эмблему поло на его груди.
- Он был неравнодушен к поло, называл это учебным процессом.
- Более чем неравнодушен. Для него это было всем.
- Я помню тот год, когда мы достигли прироста в два процента.
- А затем был прирост в четыре процента.
- А потом и в восемь, черт меня побери.
- В тот год поступили пасхальные бонусы.
- Наши проценты скакали то вверх, то вниз.
- Замечательные воспоминания, замечательные.
- Брюс. Великий учитель. Во-первых, он был твоим Брюсом, а затем уже моим.
- Он многому меня научил… Брюс…
- Так вот для чего они все были – чтобы учить. И как же я им благодарна. Так вот зачем же я их нанимаю.
- Хорош бездельник или не хорош, порядочен он или не порядочен.
- Может, обойдемся без наставлений? Сквозь мрак в сырость…
- Да.
- Он всегда говорил, что ты падала к ним в ноги, будто скомканная газета.
- Помню, это было как-то ночью в Калифорнии. Я всегда ненавидела это место. Но в ту ночь, в Калифорнии, он распинался передо мной, выкладывая свою теорию, как искать потерявшихся лошадей: «Если вы потеряли лошадь и хотите ее найти. Нужно сделать круг по базарам и смириться с возможным…» Ей Богу я была в трансе.
- Ладно, мы переехали позже, не так ли?
- Если ты так говоришь, Хитти.
- Я о том, что нам не нужно акцентировать все внимание на последних днях Брюса.
- Хорошо ли это? Он умер.
- Он думала, что умеет готовить.
- Он гордился собой – именно тем, как он готовит.
- Он не мог готовить.
- Он мог приготовить индюшачьи горлышки. Чем-то они ему нравились.
- Он не был способен ни на что такое, что у меня не получалось бы лучше. Ко всему, я могла роскошно вытянуть свою обнаженную, золотую ногу. Он этого не мог.
- Его дубовая нога была покрыта лишаем.
- О, он был отважным парнем. Его голова была похожа на пустотелый кирпич. Сколько времени я пыталась вбить в нее что-нибудь новое.
- Твоя тонкая концепция разбивалась о грубую, нерушимую стену.
- И когда было важно выдворить его на пастбище…
- И мы что – вздрогнули? Нет, мы даже не шелохнулись.
- Пастись в этот час с еще одним производителем вице-президентов в Кентуки.
- Рыло глубоко погружалось в сладчайший клевер.
- У меня пока еще есть величайшая из надежд.
- Конечно, ты можешь надеяться. Это часть программы.
- Мои надежды – это и есть часть программы.
- Душа программы.
- Нет, нет, нет. Мое ожидание приходит изнутри.
- Думаю, что нет. Расцвет в бытии – как оно и было запрограммировано.
Надежда и есть функция моего мышления. Мое индивидуальное мышление высокого полета, включающее элементы мыслей Эммануэля Канта и Гарри Эс Трумана.
- Абсолютно. Только для тебя.
- Сверх того, я собираюсь нарушить эту сдержанность гладкого движения назад, всей деградации окружающей среды, и сделаю это при первом же случае. Я предупрежу тебя.
- Зачем ты мне это говоришь? Я лишь специализируюсь по окнам.
- Для меня, Рода, ты всегда будешь камнем, заложенным в фундамент церкви.
- Зачем дразниться? Ты же не ходишь в церковь.
- Я не хожу?
- Церковь для тебя не больше чем, коллекция тарелок на стене.
- Я кручусь среди мастеров, берущих десятину.
- Это жизнь. Положи связку десятин, сложенных одну к другой в круг, и получишь невообразимое солнце.
- Мне принадлежит функция священника. И уж кто знает толк в снадобьях – так это я.
- А также у тебя есть целая паства. Объяви ей собраться здесь или там, и она соберется.
- Благословить вдохновение – и все, и ничего.
- А ты сама все время навеселе от смирения.
- Я могу смириться.
- Не волнуйся о кинжале. Это аргумент третьего акта, раскрывающегося перед нами, будто на идеальной плоскости. Если мы узнаем себя в части великого целого, к которому мы близки, то близость и цельность, конечно, не будут созданы из самоограничения, но смогут быть воспроизведены в сознании, содержащем абсолютно все, тут участвует и наше с тобой сознание, которое для мирового процесса в его тотальности также является опытом. Не волнуйся о кинжале.
- Я обнажу свою грудь, вонзи нож в точку на выпуклой поверхности. Затем объясни, что произошло.
- Я говорю тебе – люди жаждут кровавого конца. Они видят блеск кинжала, занесенного над обнаженной грудью, и хотят, чтобы его вонзили.
- Я вот думаю, на что это будет похоже, если я возьму другого воспитателя, возможно, не такого угрюмого.
- Ты – совсем другой человек, Хитти.
- Может, я – это не я. Странно подумать.
- Ты довольна? Тебе не нужен ответ.
- Нет, не нужен. Ты учила меня этому – не быть довольной.
- Желанный сосуд всегда полон вина.
- Ты была мастером, им и остаешься - хитрой и ловкой, огнем и движением.
- Я могу сидеть и наблюдать за своей дочерью, соскребать грязь с ее коленей и говорить, чтобы она смотрела по сторонам, когда переходит улицу.
- Они научатся этому так же, как и другие.
- Может, я научу ее смотреть только налево. Не в обе стороны.
- Это не верно, не правильно и не безопасно.
- Это сущность моего метода.
- Ты была необузданной старой девой, Рода. Я это буду помнить?
- Старой девой, не так ли?
- Мы до сих пор не решили, в какой цвет окрасим грузовики.
- В синий?