В той жизни Одиссей с детства мечтал стать учёным. Ещё лет десяти-одиннадцати, валяясь на диване с очередным фантастическим романом в руках, глядя на пыль, струящуюся в солнечном свете, таинственно падающем из приоткрытого окна, мечтал он о своих грядущих научных открытиях. Это было время «физиков и лириков», это было время больших надежд, и больших разочарований. И Одичка вырастал и разочаровывался, хватался то за одно занятие, то за другое. Науку он по-прежнему любил и боготворил, но себя в ней уже не видел.
Ещё не войдя в зрелый возраст, он встретил свою Пенелопу. Они взялись за руки и пошли по жизни. И, возможно, всё было бы прекрасно… если бы не его страстная натура. Он хотел обладать своей Пенелопой утром, он думал о её теле днём, и ночью, обнимая её спящую, он изнемогал от страсти. Она же любила его просто и искренне, всею душою. И, любя, она отдавалась ему, а потом — жалея отдавалась ему, потому что любовь прошла и осталась только жалость, и она всё ещё отдавалась ему почти каждую ночь, а его ненасытная страсть съедала его, не оставляя ей никакой надежды.
Были и другие страсти в его жизни: «фоно» и мотоцикл. Что-то в нём было от «звёздного мальчика». Когда он импровизировал на фортепьяно, Пенелопа прощала ему всё, уносясь вместе с ним в неземной незнакомый мир его музыки, но вот он замолкал и смотрел на неё всё тем же затуманенным взглядом, и она вся сжималась, словно в ожидании удара.
Одичка чувствовал угрозу своему земному раю и пытался обуздать в себе необъезженного мустанга — хватало не надолго, и часто тоска охватывала его в самые интимные моменты их близости.
При всей своей страстности он был однолюбом и, возвращаясь из очередного сумасшедшего мотто-маршрута (Эльбрус, Мурманск или Владивосток — куда только не заносило его), он снова и снова брал свою любимую вершину — Пенелопу.
Всё закончилось в одно мгновение. Однажды, он слез с мотоцикла, снял шлем и обнаружил на столе записку, написанную её нервным почерком: «Одиссей! Я так устала. Прости. Не ищи. Уже не твоя, Пенелопа». Спасаясь, она пролетела полмира и осела с сыном во Владивостоке.
А Одичка пошёл по жизни сам, онемев от горя и обиды…