Немецкий дневник
26.09.2008.
Пятнадцать лет я возглавлял немецкое представительство города побратима Фирзена в городе Каневе. Собственно всё это побратимство инициировал я сам же. Оно росло, развивалось, приносило плоды дружбы, и было признано посольством ФРГ лучшим из всех 25 украинско-немецких побратимств. Однако немецкому руководству не нравилось, что я, как им казалось, слишком много уделяю внимания журналу. Мне предложили сделать выбор: или целиком посвятить себя работе в представительстве, либо литературе. Я предпочёл второе.
В Украине издаётся более полутора тысячи журналов. В большинстве, они деловые или женские. Я же, в свободное от работы время, издавал единственный на всём пост-советском пространстве трёхязычный литературно-хуждожественный журнал «Склянка Часу*Zeitglas», с 1995 года. Мне помогали его делать друзья и авторы со всех уголков нашей земли. Отказаться от него, было бы предательством.
Теперь я был на вольных хлебах. И меня пригласил доктор Ян на форум «Европа». Форум проходил в городке Роденберге, под Ганновером.
Доктор Ян, между прочим, писал в приглашении: «Украина ведь, так или иначе, принадлежит Европе. И если у Вас найдётся время, примите участие в этом празднике. К тому же у Вас будет возможность завязать новые контакты».
В бориспольском аэропорту толчея, бестолковщина. Столпотворение у рамки контроля на безопасность, тоже самое у стойки паспортного досмотра. Парень с обожженным лицом в соседнем ряду просится пропустить его без очереди, он опаздывает. Его не пускают. Он нервничает. Я беру его за локоть, уступаю свою. Он благодарит, по-английски. Я говорю по-русски: «Незачто».
– Я уже, – отвечает мне он, – второй билет за свой счёт беру. На прошлый рейс опоздал, спасибо! И ещё раз благодарит, пройдя тумбу пограничника. Подхожу и я туда. Там старшина, подводит на меня взор, орлиный. И что-то шепчет.
– Что? – спрашиваю я.
– Цель поездки?
– Деловая, – пожимаю я плечами, – я журналист.
И старшина могновенно ставит штемпель, улыбаясь. До этого он мучался сомнениями, терзая страницы моего паспорта туда-сюда.
Вылет задерживается из-за «щільності повітряного простору над Європою». Да, туда стремятся многие.
Не считай раны от борьбы, – подумалось мне, – празднуй победы. Я ведь сам осознал необходимость перемен, и уверен, у меня всё получится. Я простил предавших меня, и отпустил их в прошлое.
На рекламных биг-бордах стали появляться какие-то бессовестные рожи, значит скоро в нашей стране выборы.
Спасаюсь от них в брюхе ките самолёта люфтганзы.
Весь перелёт читаю украинскую прессу:
«По данным командования фашистскими тыловыми войсками в Украине ежедневно гибло в среднем 2,5 тысячи людей… С 1941 по 1945 гг. в фашистский плен попало около 6 миллионов 300 тысяч советских военнослужащих. Из них погибло более 4-х миллионов 700 тысяч, в частности в лагерях более 2-х миллионов. Эти лагеря размещались на территории Украины». / День, №173, 26.09.2008/
Газет в Украине более двух с половиною тысяч. Но, на борту Боинга я читал почему-то «День».
Прилетел в Берлин-Тегель с опозданием в тридцать минут.
От аэропорта до вокзала ушло ещё полчаса. Там покупка билета на Ганновер. И, в который уже раз в моей жизни, за темными окнами вагона улетают улицы Берлина. Интерсити – чистота, свежая пресса полу-пустого вагона и почти пустой вагон-ресторан.
Через час и 28 минут будет Ганновер. В германии всё упорядочено.
Читаю в «Франкфуртер Альгемайне»: «Жизнь удаётся , если удавшимся было детство».
Я задумался.
За окнами всё неслось в прошлое.
– Ваш билет, – возвратил меня в настоящее кондуктор. На его лице сияла улыбка.
– Бите!
– Извините, – развёл он руками, – у вас фаркарта второго класса.
Перехожу во второй. Тут полно народа. Едва нашел свободное место. Уши горят. Стыдно, почему-то. Гляжу в окно, неотрываясь. Мрак.
В Ганновер поезд пришел с опозданием на 8 минут.
Ян встретил меня на перроне. Его спортивный Мерседес домчал нас в несколько минут в город Бад-Нендорф. И в 22 часа 17 минут я уже в отеле «Татгес».
Скрипучими ступенями деревянной лестницы волоку чемодан в мансардный этаж.
– Нынче, – говорит Ян, – ещё проходит ярмарка. Но, – он улыбается, – завтра все разъедутся, и вы можете перебраться в другой номер, если хотите.
27.09.2008
Спалось дурно.
Уторо ясное. «По всей Германии солце» – известил меня телевизор.
Зарядка, душ, бритьё.
Уютный отель, шикарный зальчик для завтрака; столики под розовыми скатертями, картины старой школы по стенам, седоусый хозяин, вежливый.
– Для завтрака, – спросил я подражая мисье Септиму, – ещё не поздно?
– Ничуть, – улыбнулся он в ответ, – выбирайте любой столик.
Кроме меня ни души.
Выбор съестного чрезмерен – самообслуживание. Вкушаю яства, неторопясь, смакуя.
А нынче в Каневе отмечают 15-ти летие Фирзенско-Каневской дружбы. Но, я чужой на том празднике. Устрою свой, тут.
Обильно подкрепившись иду в городской курпарк.
Бад-Нендорф – нижнее-саксонский городок с десятью тысячами населения уместился на 23 квадратных километрах у подножий гор Дайстер, в 30 километрах от Ганновера. Тут известный бальнеогрязевой курорт. Термальную сульфидную и хлоридную натриевую миниральные воды и грязе-лечения применяют при заболеваниях органов движения и опоры, периферической нервной системы. Источники Нендорфа известны с 16 века, сам же курорт начал развиваться – с конца 18 столетия.
Летит воздушный шар, шипя поддаваемым газом. И цветы да фантаны вдоль променада. Гигантские кипарисы поддерживают небо. Пальмы в здоровенных ящиках подсмеиваются надо мной: «Откуда такой, дядя?» И турки ходят семьями, шумно разговаривая по-своему. На скамье под толстенным платаном сидят два местных бомжа, обставленные бутылками. Оба-на, думается мне, – а вот и наши.
Посетил музей поэтессы Агнес Мигель. Ее имя в ряду звезд европейской поэзии.
Хотя музей был уже закрыт, но на мой настойчивый звонок, двери открыла. молодая девушка Штефания.
Я назвался, и меня впустили. Немного погодя, откуда-то с верхнего этажа прибежала, госпожа Инге Майер. И мне провели неутомительную экскурсию.
Родилась Агнес Мигель в Кёнигсберге 9 марта 1879 года. Литературная известность пришла к ней в 1907 году, после выхода в свет книги «Баллады и песни». Ее романтизм мастерски соединял реальность с ирреальным. Литературный успех сопутствовал Агнес Мигель и в дальнейшем. В 1916 году она получила премию Хайнриха Кляйста. В 1924 году Университет Альбертина присуждает ей почетный титул доктора. В 1940 году – литературная премия имени Гете. К своему 60-летию Агнес Мигель получает звание почетного гражданина Кёнигсберга с правом бесплатного проживания в родном городе до конца жизни.
Но судьба распорядилась иначе. 27 февраля 1945 года Агнес Мигель в числе беженцев покидает родной город, как оказалось, навсегда. Поэтесса утратила ту Родину, которая дала ей "жизнь и дыхание, вспоила молоком своих черно-белых коров, пасущихся на широких речных лугах; вскормила хлебом своих колышущихся под ветром ржаных полей, плодами, зреющими во влажном морском воздухе, своим спелым медом, хранящим запах липовых аллей и золотой цвет рапса. Она дала свой язык, свой древний, мягкий, певучий говор, дала свои песни, сказки, шутки – те, что передаются от поколения к поколению". Горечь и боль этой утраты остались в ее творчестве основной и щемящей нотой. В 1955 году вышло её полное собрание сочинений в семи томах. С 1948 года она жила в Бад-Ненндорфе. Тут и скончалась 26 октября 1964 года. Теперь в её доме музей. Его содержит город при финансовой поддержке инициативной группы.
В Германии уже много лет работает общество имени Агнес Мигель, которое любовно и бережно хранит, исследует, издает ее творческое наследие.
– Все её стихи, – сказала под конец экскурсии, госпожа Майер, – недавно переведены на русский язык.
Мы ещё долго говорили о войне, об ужасах переселенцев. На прощание я купил книжку. И тут запел мобильник. Звонил Карл, мой названный австрийский брат.
Ожидая его на лавочке, где утром сидели бомжи, я переводил купленные стихи.
Сквозь серые чужие облака
Так ангельски мне кажется звучит, –
Та песня жаворонка, высока,
И вижу детства моего ручьи.
Ох, нелегкая это работа, стихи переводить... За этим делом и застал меня Карл. Он не изменился. С фотоапаратом в кобуре через плечо, в шикарном секонд-хенде. Мы двинулись в итальянскую пиццерию и засели там. Опустошили два литра белого вина, уничтожили по большой пивце a la Bad-Nendorf. И говорили, говорили.
Карл не любит немцев. Хочет перебраться на родину своей матери, под Прагу.
– А что, – мотивирует он, – там строится автобан. Несколько минут и ты в Вене или Германии.
Он так же считает, что Габсбург жив, ибо его детище «Великая Австрия» возродилось снова. Нет больше границ ни с Чехией, ни с Венгрией. И везде австрийские фирмы доминируют.
– Германия, – машет он руками, – неинтеллигентная страна. В ней всё устарело. Но, за счёт прочности ещё крепко держится. Вот, – хватается он за спинку плетёного кресла, – оно старо, но какое крепкое.
Я согласно киваю головой.
– Или вот тротуар, – тычет Карл рукой, – видишь, ему чёрт знает сколько лет, а он без выбоин, скосов, щербатин. А увас? В Украине – дыры да ямы – и так сойдёт…
– Зато, – подаю я голос в защиту Родины, – девки у нас хороши.
–Да, – разводит он руки, – все размалёванные, одеваются как проститутки; юбки только п-ду прикрывают, да сапоги под самые ляжки. А прийди к ней домой – конура-конурой, с грязью и нищетой. А тут, – он обводит глазами площадь, – видишь, одеты просто: брюки, кофта. Зато у каждой ухоженный домик, авто припарковано, и заметь, простенькое авто. А к чему дорогое, смысл то – ехать. А едут они все, в принципе, одинаково, что «Ролс-ройс», что «Гольф».
Путина Карл не любит тоже.
– Россия ничего не производит, – говорит он, пощёлкивая пальцами, – Только газ да нефть продаёт. Скучно.
Саакашвили называет идиотом, понадеявшимся на Америку.
– А что он думал, – суживает Карл голубые глаза, – они бы вступились за его Грузию? Ди ни при каких обстоятельствах не стали бы бомбить Россию. Тупица! – и помолчав, заявляет:
– Пойдём, купим в магазине хорошее вино. Тут оно дрянь, и стоит дорого.
– Чего же мы, – спрашиваю я, – тогда выкушали его аж два литра?
– Чтобы понять.
Идём в супермаркет «Плюс». Выбор – закачайся. И всё, всё! Дешевле чем у нас.
1 кг. Винограда - 0,90 Евро.
1 литр вина итальянского -1,90.
1,5 литра минеральной воды -0,60.
– Ты знаешь, – говорит Карл, – в любой стране я сразу иду в супермаркет. И могу стразу сказать о её экономическом развитии. Тут, у нас, если сократить пенсию вдвое, никто не умрёт. Ну, станут покупать масло подешевле, да мясо попроще. А если урезать пенсию в Украине, люди замерзнут. Не хватит денег на обогрев даже.
– Ну, – спрашиваю я, – какая страна нынче лучше всех?
– Китай! Китай задавит всех. Водка в Китае стоит 2 евро за два литра. Если её шуронут в Россию – сопьются все. На Тайване идёт компания против китайского сухого молока, куда добавляли меламин. Всё – шоу. Китаю в пику. Ведь на Тайване никто такого молока не покупал, не покупает и покупать не собирался.
Стали рассчитываться за покупки. Я вдруг замечаю, что не висит на карловом плече фотоаппарат. Говорю ему об этом.
– Надо вернуться, – спокойно отвечает он, – аппарат уникален.
Возвращаемся.
18-00. Светло, тепло, чудесно. Однако, на улицах ни души.
В пиццерии сидит за столиком одна только отцветающая дама. Перед ней бокал пива. И её глаза цепляются за меня. Она начинает мною закусывать. Карл исчезает в недрах кухни и возвращается с кобурой через плечо.
– Никогда, Саша, – говорит он мне, – тут ничто ни умыкнут. И знаешь почему?
– Ну?
– Много пожилых людей. А они следят за всем. И, даже, если кто-нибудь попробует взять, ему закричат: «Это не ваше. Это того господина, что тут сидел!» А у вас бы увели, хотя окружающие и видели бы, но промолчат, отведя взгдяд.
– Может быть и нет.
– Может, – улыбнулся грустно Карл, – кто-то и сжал бы свои скулы от чувства несправедливости, несправедливости что не он первый упёр.
– Как жаль, – говорю я, – такая погода, такой вечер и никого на улице. – Я замечаю как дамочка ловит мои слова… Но мы трогаемся в путь.
– Да, – вздыхает Карл, – у вас бы гуляли. Это от того, что дома, в конурах, сидеть тоскливо. А тут – у каждого дом с красивым интерьером.
Мы усаживаемся в его огромный «Крайслер», приезжаем в мой отель.
Я дарю ему новый альбом о Каневе, пару свежих номеров журнала «Склянка Часу» и сборников. Мы ещё выпиваем по бутылочке магенбитера. И он, мой друг Карл, включив новигатор, уезжает в ночь. На юг Франции. К детям.
– Едь поаккуратнее, – наставляю я его.
– Да-да, я буду ехать до самой смерти аккуратно. – И ещё долго, до самого поворота Линденаллеи, он машет мне из окна своего авто…
28.09.2008
И снова белые скамьи курпарка, каждые 50 шагов. Вековые дубы, платаны, сосны, кипарисы, берёзы. Отчего это, при виде берёз вспоминается Родина…Вот я всего три дня заграницей, а уже мысли о доме.
После обеда за мной приезжает уполномоченный от господина Яна. Его зовут Андрей. Он белобрыс, сален и разговорчив. Едем в Роденберг. Андрей живёт тут уже давно. Сперва работал у Яна. Где теперь – не сказал. Зато припарковался в укромном месте, у детского врача.
– Я сюда ребёнка вожу, – подмигнул он мне, – парковаться тут тоже нельзя, но можно. Вы идите прямо по улице, там указатель. А я – ходу.
У небольшой крытой сцены масса народу. Пьют пиво у передвижной стойки. Смотрю, пиво подаёт доктор Ян. Он здоровается со мною и говорит:
– Если хотите выпить, надо платить. Касса должна сходиться.
Ян облачён в синий фартух кельнера. И движения его проворны, профессиональны: стакан в руки, окунул в воду, ополоснул во второй ванночке, поднёс под кран, наклонил – готово – «пильс»? Биттешён!
Я выпил стаканчик, за 2 евро.
Вижу Ян подошёл к «хозяину» и говорит обо мне, кивая в мою сторону. Слышу слова «Чернобыль», «Бедная Украина». ( Как долго ещё эти титулы будут нас преследовать?) Хозяин дал добро на второй стакан, бесплатный.
– Но только один, – говорит Ян, – Я там в витрине выставил подарки из Украины. Посмотрите.
– Гут, – сказал я, и пошёл.
Точно, в витрине прикрытого магазина булавы, матрёшки, украинский флаг, деревянные ложки, самовар покоцаный. Среди всего этого и подаренный мною альбом «Тарасе Шевченко – Художник». Потоптавшись, двигаю дальше.
Речка «Ауе».Чистая вода. Иду вдоль неё по церковной дамбе, читаю на указателе: «Пешеходная дорога к Святому Якобу, построена в 1669 году на руинах крепостной стены».
Старушка ухаживает за цветами на висячих клумбах. Два кота рыжый и белый сидят смирно, наблюдают. Идут турки, говорят по-своему. Их тут много. Жасмин танцует танец живота на сцене. Все в восторге. Она красива, горда, вся в розовом.
«Ой, роза, ты роза моя» – поёт русский хор из местных эмигрантов. Аккомпанирует дядька в чёрных штанах с казачьим лампасом, на гитаре. «Бум-ца-бум-ца». Затем поют о рушацких казаках, не плохо выводит солистка. Хор что-то мямлит. Закрадываются сомнения… В заключение грянули «Калинку». Если б у нас так спели, – побили бы. Но тут – чужбина, и песнопения радуют мою душу. Сколько человеку надо. «Русских» тут тоже много. Но, меньше чем турок. Те ходят стаями. Девчата в сапогах и в серьгах-уольцах хоть на унитаз.
Разузнаю: казачьи песни пела группа «Сударушка». Поют уже пять лет. Художественный руководитель, она же солистка из евреев, скрипачка немка из Хагена. Настоящий казачий хор.
29.09.2008
Вчера-таки выпил «Сотерн». Вкусное вино, сладковато, но не сильно. «Marquis D`Alban, Sauternes-2006», так по-французски, а на закуску – паштет «Pate», хорошая штука. Вспомнился рассказ Чапека «Паштет». Как там у него: «… паштет настоящий, стасбургский. А ведь я, честное слово, в жизни его не пробовал, но какие безбожные деньги они за него берут!» Хозяин отеля обеспечил меня штопором, тарелкой, фужером и, даже, подсушенной в тостере, разрезанной на две дольки, ещё исходящую паром булочкой. «Хаус Татгес» – хороший отель. Масса зеркал, тишина и патриархальность во всём. Даже сарая швейная машина стоит на карнизе моего третьего этажа и скрипят ступени. Кажется, в отеле я единственный постоялец.
И снова садится солнце в горах за Бад-Нендорфом. Иду длинной дорогой вокруг курпарка, вгору. Те же зелёные газоны. Вековые кипарисы, метров под 60! Усажиываюсь на лавочке, белой. Передо мной распаханное поле какого-то бауэра. Земля – глина с песком. Прошли старик со старухой и шнауцер на поводку. Пацаны запускают змея, в закат. Он не хочет лететь, пикирует. Дед на костылях шкандыбает поднимать его. Заметно – старик интегрирован в общую жизнь, он ещё нужен. Много их, пожилых ходят тут, опираясь на пару костылей-подлокотников, насвистывая. Попадаются гуляющие целыми семействами: дед, баба, отец, мать, дети. Все с рюкзачками за спиной. Бабуки – опираясь на тачку-каталку. Прочие – на обыкновенные лыжные палки. Гуляют все!
Пойдём дальше.
На полянке могила или памятник военному в усах. Читаю «фон Подбельски». Ещё подальше – затерянный в дебрях парка ещё один шикарный монумен Ландграфу Вильгельму IX, гессенскому, основателю Бад-Нендорфа в 1787 году, от благодарных отдыхающих и жителей графства Шаумбург, построили в 1911». И не ведут сюда никакие асфальты-тротуары. Гдето рядом (за деревьями не видно) звонит колокол. По ком?
30.09.2008
Доктор Ян заехал за мной в 9-40 и уже в 10-08 я уезжал из Бад-Нендорфа поездом в Фирзен. 67 евро стоил билет. Теперь я не путал вагоны. Читал в журнале немецких железных дорог о сокровищах в озёрах. Парень нашёл себе бизнес. Обзавёлся аквалангом и ныряет в гольф-клубах, доставайя со дна мячи. Бывает до 1000 штук в день. Сушит их, чистит, и снова продаёт, от 50 центов до 1,30 евро за штуку, в зависимости от качества и марки. Фил Коллинз давно покинул «Гинезис», перестал сам петь, а сочинил мюзикл «Тарзан». Вот собирается поставить его на сцене Гамбурга. Тут же «Восточный экспресс» завлекает в благородную поездку поездом, на котором румынский король бежал из отечества в 1940 году. В этот экспресс запрещен вход в джинсах, а в ресторан пускают только хорошо одетым… Цена билета 2323 евро с ночёвкой в Венеции и Париже. Смотрю в окно. Представляю, как я еду в том экспрессе, жуя черную икру, сербая шампанское Louis Roederer… Еду этак из Праги через Приж в Лондон. Или – ещё лучше – из Парижа в Стамбул. Впрочем, нет, эта шестидневка обойдётся в 6580 евро… Нет, – мы чужие на этом празднике жизни…
Вот еду я a la Maniloff во втором классе.
На перроне Фирзена меня встретил Бернд Вилмс, радостный и небритый.
Когда Бернд Вильмс не паломничает, он работает специалистом по устранению неполадок в газо-электро и- водоснабжении города-побратима Фирзена. На предприятии подобном нашему ЖКГ. Только “покруче” и почище.Но – другое дело паломничество. В 1983 году увлёкся Бернд сперва спортивной хотьбой. Год спустя стал чемпионом, сходив пешком в Дуйсбург за рекордное время – три с половиной часа. Прессе он объяснил свой успех так: « Я вырос на крестьянском дворе и много вкалывал. Вот и вся тренировка.»
Благочестивый христианин Бернд Вильмс осуществил с тех пор 33 пеших паломничества к святыням в город Трир и назад. Если, скажем, нынче он пойдёт горами Айфеля, – имеет «домашнее право» то есть, может заночевать в любом доме... Многие люди знают его и готовы принять у себя Божьего человека.
И так каждый год, Бернд шнурует свои башмаки. Забрасывает на спину рюкзак. И отправляется в длительное путешествие. Он мечтал всю жизнь пройти легендарным путем Святого Якова, 2300 километров. Через горы Айфеля, через всю Францию, потом через Пиринеи... К заветной гальской цели – могиле Святого, в Сантьяго где Компостела. И он таки осилил его, за 70 дней... Ради этого он жертвует своим отпуском и сверхурочными заработанными часами. Вот и теперь, он приехал встретить меня, отпросившись с работы. Для немца это крайне не типично. Но, Бернд – само исключение.
Он выдаёт тысячу слов в минуту, причём понять их очень сложно.
– Тут, – таинственно шепчет он мне, – сидит этот, в чёрном, Яниссен.
– Вот и прекрасно, – отвечаю я, – он мне и нужен.
Этот Яниссен купил вот этот вокзал за бесценок у города и теперь реконструирует. Хочет из него сделать «оазис с пальмами».
– Представляешь, – рассказывал он мне, – едут в поезде люди, скучают. Глядь в окно, а там пальмы. Представляешь их рожи. Обязательно когда-нибудь приедут, зайдут в ресторан, оставят свои деньги мне. Кофе выпьешь?
– Спасибо, что-то не хочется.
– Ты можешь у меня остановиться.
– Нет, спасибо, я остановлюсь у Компансов, мы уже договорились.
– Ну, как знаешь.
Он подвозит меня в центр. Льёт дождь.
– Ну, – говорит он, – если не увидимся, прощай.
– Спасибо.
Мой старый друг Вили Компанс растолстел. Мы не виделись с ним много лет. Но встретились, будто вчера расстались. В его доме всё по-прежнему, как и при Михаэле, его прежней жене. Она умерла. Мы с ней очень дружили. Помяни, Господи её в царствии небесном! Нынешняя супруга Вили, Вальтрауд тоже дружески относится ко мне. Мы садимся к столу. Выпиваем португальского розового вина. И ещё долго вспоминаем годы минувшие. В них были прексрасные и высокие цели. За которые каждый из нас поплатился… Но, правду видит только Бог.
– Вот они, – тычет Вили большим пальцем куда-то за спину, – поступили с тобой дурно, почему ты не борешься с ними? Ведь ты столько доброго о них писал.
– Если те, кого я хвалил в своих сочинениях, забывают меня, – кривил я улыбку, – я не стану их винить. Ведь они действительно достойны были похвалы. Ну, а забыли, их дело. Им ведь всё ровно, как сказал мудрец, не удастся умалить мою известность. А если даже и удастся, то кто помешает мне призирать их?
01.10.2008
С утра в доме никого. Я один. Вили и Вали ( так сокращается имя Вальтрауд) уезжают очень рано на работу. Вили забирает спец-машина и он развозит на ней какие-то инструменты и принадлежности. По выходным дням подрабатывает ди-джеем. Вот на прошлый викенд был в экс ГДР; за вечер – 500 евро, плюс отель и стол.
Вся квартира в фотографиях его и коллег по «Moderation». Однако имена их мне ничего не говорят. Кроме Стива Янга, на концерте которого я был, опять же благодаря Вили и Вальтрауд.
Завтракаю. Иду в город. Он вроде бы мне и родной, но уже чувствуется его чуждость.
Покупаю цветы для Михаэлы. И встречаю Хольгера Мерца, в пршлом футболиста, ныне предпринимателя. Он жуёт бутерброд прямо на тротуаре. И как-то растерянно реагирует на нашу встречу.
– Знаю, – говорит он пожимая мою руку, – слышал, что ты уже не работаешь с Фирзеном. Меня вот тоже, – он пытается улыбнуться, – обмишурили.
– Как?
– Очень даже просто. Я поставил поручни и прочее оборудование из нержавейки на реконструкцию вокзала Берлина. А меня кинули на два миллиона евро.
– Да ну, не может быть. Тут – в Германии?
– Не было времён гнуснее! – разводит он руки, – победоносно торжествуют нынче преступления. Но, тем не менее, пойдём в кафе, а?
– Благодарю, старина. Но я иду к Михаэле.
– Но она ведь умерла.
– Все мы когда-нибудь умрём, – пытаюсь я пошутить, – вот несу цветы, – показываю я узелок бумажный.
– Давай встретимся позже?
– Давай.
В узелок из бумаги продавщица завернула горшочек розовых цветов каланхое.
– На подарок? – улыбнулась она.
– На могилу.
У Михаэлы, могилы в нашем понимании нет. Её прах в урне хранится в трессоре. Это такие ящики, похожие на вокзальные камеры хранения советского периода. Только камеры эти узкие. На дверцах каждой цифра и фамилия покойника. Ест узенькая полка. Вот туда-то я и тавлю малюсенький горшок розовых цветов. Он едва умещается. На кладбищах Германии экономят каждый дюйм, дорого. В зале очень душно. Сотни камер, друг на друге. Но, Михаэла, как и прежде, улыбается мне с фотографии. И горит свеча… Значит кто-то был, буквально передо мною…
Я стучу украдкой в глухую дверцу её ячейки, и слёзы берут надо мной верх.
02.10.2008
До самого полдня мы беседовали с Гюнтером Леттерманном. Он пригласил меня позавтракать в кафе «Керскерс» на площадь городов-побратимов.
Весной 1945-го восемнадцатилетнему Гюнтеру спасла жизнь молодая русская женщина-комиссар. Она отпустила его, солдата разбитого Берлина, после допроса.
– И я бежал, до самого дома, к маме. – рассказывал мне седой старик, утирая слезу.
Было шумно. Пожилые немки завтракали и галдели. Гюнтер злился.
– Я ничего не слышу – кричит он мне через узкий, заставленный яствам стол, – когда эти гусыни замолкнут. Мой слуховой аппарат беспомощен.
Гюнтер кричит мне, но слышит весь зал. И ничего. Зал стал пустеть.
– Бог услышал-таки мои молитвы. – смеётся Гюнтер.
Мы остались одни при обильном завтраке и закончили его шампанским, подобно олигархам.
– Ты хорошо поступил, – заговорил снова Гюнтер, – что не продал свою душу этим политикам и бизнесменам.
И я почуял, говорил он искренне. Гюнтеру уже 84 года. Он плохо слышит, плохо видит, передвигается с коляской. Но, голова работает хорошо.
Говорил он о тяжелой судьбе своих дочерей. Одну родственники вытеснили из общего прежде семейного бизнеса. И она замкнулась в себе.
– Закрыла все переборки, – вздыхает Гюнтер, – как на подводной лодке, в последнем отсеке... И мы не можем её вытащить оттуда.
Гюнтер весь седой.
– Вторую дочь обманул и обокрал муж, бывший олимпиец. Он втихую заложил и проиграл всё имущество жены. И дом её забрали за долги. Таков оказался, – вздыхает Гюнтер, – мировой чемпион.
За окнами кафешки бушует жизнь. Мчатся шикарные авто.
Девушка с кривым носом принимает расчёт, берёт чаевые.
– У неё, – улыбается глазами на официантку Гюнтер, – крутой автомобиль.
– Мы работаем, – отвечает девица скорее мне, чем Гюнтеру, – много и охотно. – И суёт деньги в карман.
Из кафе мы с Гюнтером идём по главной улице. Дон Кихот и Санчо Панса. Все смотрят на нас и, даже нам вслед.
Гюнтер торопится к глазному врачу. Тот запретил ему управлять автомобилем.
– Если, – сказал он ему, – вы попадёте в аварию, посадят и меня. За то, что не предупредил.
Но, как оказалось, врач будет только через час. И мы идём пить. Гюнтер – кофе, я – пиво. В соседнем кабачке есть отделённая стеклянной дверью от общего зала комната. Этакий прозрачный застенок для некурящих. Мы продолжаем там беседу.
– Я так счастлив, – говорит он, – что тут тихо. Сколько человеку надо для счастья порой.
Последний германский вечер посвящаю пивнушкам.
Сперва захожу в «Бит», к Хельмуту Шатену. Он приветливо предложил бокал пива. Я выбрал «Альт». Полно народа. Ни одного знакомого лица.
– Все наши были вчера, – говорит Хельмут, – играли в «скат».
– Не знал, – отвечаю я.
– Теперь всё не так, – продолжает он, облокотившись на высокий стол, – Сим остался безработы, Хайер – больной, Герберт развёлся с женой.
– Ну, а ты, – спрашиваю я, – не женился ещё?
– Нет, – смеётся Хельмут, и бежит обслуживать клиентов. – Бывай, – кричит он уже на ходу, высоко над головой подняв уставленный бокалами поднос, – тут тебе будет скучно, иди в «Цвитшерштюбе», там собираются ветераны-футболисты, и Мерц тебя приглашал.
В 1995 году я пригласил футбольную команду города-побратима Фирзена сыграть матч с футболистами Канева. Это была своего рода тоже гуманитарная помощь. Для души и глаз. Тогда на каневском стадионе сотоялся первый международный футбол. Собралось 25 000 зрителей. Приехали представители ФИФА, посольств, представительств. Наши выиграли 4 : 1. Затем каневчане играли на выезде, в Фирзене. И снова наши взяли кубок 3 : 1. Но как укрепили дружбу эти матчи…
И вот теперь, в пивнушке я хотел убедить парней приехать сыграть третий матч. Я зашел и увидел снова тех ребят. Тех, да не тех.
– Мы переломаем себе ноги уже через десять минут игры, – обняв меня дружески за плечи, сказал капитан, Клаус.
– А вы разве не играете больше?
– Играем, – ухмыльнулся Хольгер, – кто в карты, кто на бирже, а кто и поёт.
И запел. Его песню подхватили другие парни. И уже потом, к припеву, к ним подключился капитан Клаус У него отличный баритон. Ей-богу, не стань он футболистом, был бы звездой эстрады. Песня лилась, отражаясь в стаканах на смерть замороженной водки «мальтезе», в беспрерывно подносимых бокалах «пильцов» и «альтов», и я понял – игра окончена.
Я вышел на улицу. Над моею головой висела тёмная немецкая ночь. Но звезды в небе оставались такими же как и у нас, яркими.
03.10.2008
Проснулся в 7 часов. Душ, завтрак. Поблагодарил в записке Вили и Вали за гостеприимство. И под бой курантов ближайшей церкви покинул гостеприимный дом.
«Истинный друг, – писал Ларошфуко, – величайшее из всех благ. Хотя, как раз за этим благом мы меньше всего гонимся…»
Свежо, солнечно. Чимчикую пешком к вокзалу, волоча за собой саквояж. Хочется смеяться и плакать. Но более всего хочется домой. Туда, где уже давно опали листья и стоят седые утренники.
В Дуйсбурге пересел на «интер-сити». Всю дорогу читал немецкий журнал. Немецкий автор Петер Пранге утверждает, что беды в Турции султан решил списать на вину армян. И в 1909 он обвинил сына армянской танцовщицы и дал указание преследовать армян, вплоть до кровепускания…
Декарт советовал судить о предмете лишь после тщательного и досконального его изучения. Это правило наверняка следует применять и к нашим суждениям о людях.
Уж как-то быстро находим мы всегда крайнего.
В Берлин поезд пришел с опозданием на час. Это, видать, впервые случилось в Германии. Пассажиры возмущались. Я же скорее помчался к автобусу. Нужно было успеть добраться до аэропорта и вскочить в самолёт. Туда – на Родину.