***

               

                АЛЕКСАНДР  РОГИНСКИЙ


                КРЕДИТ

               


Глеб пнул ногой в переднее колесо «Хонды» и плюнул на капот.
Слова, которые он произнес в адрес своей любимицы,  вряд ли бы выдержал даже металл.  Глеб достал платок и вытер плевок, а сам лег на капот, как Александр Матросов на амбразуру, и заплакал.
-За что ему это все? В чем он провинился?
В худшие минуты своей жизни Глеб Корнилов всегда обращался к Богу, хотя в Бога не то, что не верил, а просто времени не было серьезно заняться этим вопросом.
Что-то такое было в жизни, что исполнялось сообразно произнесенным словам. Вот он молил Бога, чтобы их кошка Анюта выздоровела. И, приговоренная врачами к неминуемому концу, Анюта начала есть, а вскоре уже запрыгивала на  подоконник в ванной, где пила воду из бабушкиной  вазочки.
Сейчас Глеб обращался к Богу не как проситель, а как заблудившийся во мраке жизни человек. Он не мог понять, почему именно на него свалилось столько  неприятностей и почему его об этом никто не предупредил.
Оказалось, что его ресторан,  который стоил ему стольких усилий и денег, интегрирован в мировую экономику.
Бабулька, продающая на шоссе квашеную капусту, не интегрирована, а он, пожалуйста, почти, как американский миллионер, по уши влез в эту интеграцию и вследствии этого -  в мировой экономический кризис. А все потому, что связался с долларами.
Говорил ему  Руслан, не бери кредит, не играй с  государством в азартные игры, обязательно обманет. Не послушался.
Руслан в ответственный момент слинял в Америку, а
Глеб остался один.
Правда, у него еще была Надежда Петровна, бухгалтер по вызову. Она появлялась в отчетный период, а все остальное время работала в собственной фирме.
Это была аккуратная в цифрах женщина, которую налоговикам очень сложно было  на чем-нибудь поймать.
Надежда Петровна сокрушительно качала головой и тяжко вздыхала, но помочь ничем не могла. А кто ему мог помочь, если он продал квартиру умершей бабушки  и положил выручку под валютные проценты в банк? А потом взял опять-таки в долларах в другом банке кредит, который и погашал процентами от бабушки? Полученную выручку обращал в гривни, а поскольку курс гривни был гораздо выше курса доллара (страна расплачивалась в магазинах  и на базарах отечественной валютой), то он еще и неплохо зарабатывал на курсах. За три года накопил достаточно, чтобы, взяв еще один кредит в банке (снова в долларах), открыть небольшой ресторан, который специализировался на крестьянской кухне.
Однажды Глеб побывал у своего университетского друга в Кракове, и ему очень понравился ресторан «Хлопске Ядло», в котором кормили крестьянскими блюдами. Начиная со смальца в эмалированных кружках, печенки с яблоками и заканчивая медовым самогоном.
И он угадал: народ повалил к нему. Цену поначалу он дал приманивающую. За столиками его заведения мог пообедать даже студент. А потом, естественно, все стало дорожать, и ресторан превратился в экзотический. Его занесли в маршруты многих  туристических фирм.
Глеб построил  избушку, в которой справляли свадьбы и веселились  корпоративы. Затем – колыбы, где жарились шашлыки.
Дела настолько шли хорошо, что он нанял знаменитое трио джазовых бандуристов «Чорні очі».
Репертуар музыкантов состоял из фольклорных произведений Западной и Восточной  Украины.
Были, конечно, неприятные моменты, связанные с милицией, пожарниками, санэпидстанцией, районным начальством…Вся эта разношерстная компания шаровщиков приходила в ресторан поесть и  особенно попить, а некоторые (главным образом из налоговой инспекции) вообще чувствовали себя в «Скрипале», как дома. Иногда наглели до такой степени, что приводили любовниц  и заказывали дорогие блюда.
Зато его не таскали в налоговые, милицию...И  с пожарной безопасностью все обстояло хорошо.
И с поставщиками у него все ладненько сложилось. В богатом селе Кондратьевка жила одна из его поварих. Она и договорилась (за что получала свой процент) о поставках сравнительно дешевого  мяса, овощей, самогонки и прочей деликатесной сельской продукции.
Главный упор в его ресторане делался на натуральные свежие продукты.
С первых шагов своей деятельности  Глеб решил, что никаких обсчетов, никаких хитрых ходов по выманиванию денег у него не будет.
Он  поставил специальную монетницу на выходе из ресторана. Табличка оповещала клиентов, что они могут дать официантам на чай, если те заслужили качественным обслуживанием.
В выгоде были все.
Было несколько случаев, когда официанты позволяли себе просить на чай, с этими людьми Глеб  расставался немедленно. Честность - экономически выгодная категория, вычитал он в какой-то книжке по ведению бизнеса. И  этот  экономический принцип взял на вооружение.
Но все хорошо бывает только в сказке. Грянул мировой экономический кризис, который усугубили отечественные воры в законе, и его успешный корабль сел на мель. Причем, основательно. Доллар вздорожал в два раза, платить проценты и погашать кредит стало нечем.
Резко упали цены на недвижимость, так что продать за сносную цену бабушкину квартиру и даже ресторан  Глеб не мог.
Пришлось сокращать штат,  продовольственные закупки. Упала выручка. В ресторане появились свободные столики, чего никогда раньше не было. Иссякал поток туристов, а постоянные клиенты  выбирали себе заведения подешевле.
Глеб попытался снизить цены, но это ничего не дало, потому что без рекламы такого рода заведение обойтись никак не могло, а реклама вздорожала в три раза.
Самое скверное заключалось в том, что государство не только не помогало, но и усугубляло ситуацию.  Банкиры совершенно обнаглели и выгоняли из залоговых квартир даже больных. И им  ничего сказать не могли ни милиция, ни суды. Всех покупали.
Так и выяснилось, что он, Глеб, погорел не только потому, что брал кредиты в долларах, но и потому, что  жил в пространстве сплошных финансовых махинаций – крупных и мелких жуликов, которые оккупировали телеканалы, газеты и  внушали народу, что они борятся за его благополучие, в то время, как обирали его до последней нитки.
Именно это подействовало на Глеба с такой сокрушительной силой, что он вообще начал сомневаться в человеке, как в разумном существе.
…Глеб еще раз осмотрел свою «Хонду», нажал кнопку автоматического замка и  пошел понуро в свою берлогу. Ему не хотелось ничего делать, никого видеть. Жизнь казалась унылой и  неинтересной.
Зайдя в  квартиру, Глеб скинул башмаки,  куртку и пошел в носках по давно не натиравшемуся паркету. Пришлось рассчитать Галину Александровну, домашнюю хозяйку.
Галя была красивая полная и дородная женщина из той же Кондратьевки. Она работала в ресторане и убирала квартиру. Женщина  смешливая, чистоплотная и очень хороша в постели. И когда Глебу говорили, что ему пора жениться, его так и подмывало сказать, что жена у него уже есть.   Он бы взял в жены Галю, но у той была большая семья и хороший муж, которого Галя любила.
Когда однажды Глеб спросил, смогла бы она переехать к нему, Галя жизнерадостно рассмеялась и ответила, что никогда Колю и своих детей она  не оставит.
-А чего же ты тогда крутишь со мной? – спросил Глеб.
-Так я у вас на работе. Вон моя соседка Милка ходит к мальчишке директора водочного завода и зарабатывает очень прилично, а ее Иван только радуется на нее: в доме достаток, а значит, все хорошо.
Да, думал в одиночестве Глеб, нравы сильно изменились, хотя если вспомнить большую русскую литературу, то не очень.
Он остался один-одинешенек со своими кредитами.
Был единственный человек, кто мог ему помочь – Вячеслав Родионович Зубрилов, постоянный его клиент, для которого Глеб  соорудил небольшой домик встреч. После сытного обеда Зубрилов любил, как он говорил, «развести душу».
Когда он приезжал, Глеб специально закрывал ресторан пораньше и оставлял только проверенную обслугу. Зубрилов, напившись, выгонял привезенных красоток на ресторанный двор и  играл с ними в жмурки. Голые девицы бегали по двору, прячась в бутафорских копнах сена и колыбах.  Зубрилов ловил одну из них и тут же, чуть ли не на ходу, показывал свое мужское искусство. Остальные с восторгом наблюдали и аплодировали в особо нравящихся местах, словно в театре. Это театр и был – театр богатого дебила.
Однако шум на территории поднимался изрядный. Глеб, чей ресторан находился в лесопарке у оживленой трассы, вынужден был нарастить плетенный забор, содрав втридорога за услугу с  Зубрилова. И тот охотно заплатил.
Он бы дал деньги и на выкуп кредита. Но Глеб на такой шаг пойти не мог. Во-первых, это была крупная сумма, во-вторых, он не привык быть кому-либо обязанным. А Зубрилов был мужиком суровым, особенно в отношении денег. Он безудержно тратил их на свои прихоти, но в долг давал редко и еще на более суровых условиях, чем банки.
К тому же у Зубрилова была дочь-уродина, которую он хотел сплавить, выдав замуж за какого-нибудь более менее значительного субъекта, пусть даже бедного.
Однажды по пьянке он предложил  свою Розолину (это же надо было так назвать уродину!) Глебу, от чего того едва не стошнило. Когда он впервые увидел эту высокую, с лошадиным лицом, девушку, откровенно пялившую на всех свои  базедовые страстные глаза, то про себя перекрестился.
Лучше утопиться.
Глеб  плюхнулся на диван, раскинул руки крестом и уставился на портрет матери, который висел напротив и который написал  художник-примитивист  Терен Муйский.
Муйский, вот кто его спасет. Банкиры страшно любят оригинальную живопись. Вернее, любят ее показывать своим коллегам, особенно зарубежным.  Муйский –  украинский Пирасманишвили,  безнадежный алкаш, вытащенный с того света матерью Глеба.
Мать  заметила  необыкновенную худобу Муйского, тогда начальника участка строительного  треста (она приехала проверять отчетность в управление).  Мать узнала, что Муйский страшно нуждается, хотя и получает неплохую зарплату. У Муйского была больная мать, юродивая сестра, большие деньги он платил за аренду квартиры. 
Мать добилась у управляющего трестом повышения зарплаты Муйскому, сама чем могла помогала.
В благодарность Муйский написал несколько ее портретов, один из которых и висел сейчас на стене в квартире Глеба Корнилова.
Муйский после смерти матери перешел к Глебу как бы по наследству. Умирая, мать просила не оставлять этого талантливого человека и помогать ему. Этот талантливый человек все пропил, он уже давно не был начальником участка  строительного треста. Диплом об окончании института был кому-то продан по дешевке и пропит в прямом смысле слова.
Муйский  оказался  на мусорнике. Глеб забрал Муйского в ресторан на должность художника, плотника, сторожа, старшего куда пошлют.
Муйский тяжело  отходил от прежнего образа жизни. Но возможость питаться, спать в тепле и немного выпивать каждый день (Глеб установил строгую норму) сыграли свою роль. Муйский отряхнулся от прошлого, в глазах появились живые искры. И однажды он привез из какого-то схрона  целую картинную галерею.
В Муйском чувствовались личность,  нераскрытый талант. Он прекрасно плотничал, чинил  неработающие замки…В хоязйстве стал просто незаменимым человеком.
Но когда Глеб увидел его картины,  обомлел. Это был мир призраков и сказок. Краски сталкивалсь в таких сочетаниях, что в душе поднималась температура. На эти картины можно было смотреть часами.  Муйский писал мазками, ни один предмет у него не был выписан. Но что это были за мазки! Они  излучали столько энергии, открывали в человеке такие тайники, в которых  были спрятаны лучшие человеческие черты и образы, что даже мало что понимающий останавливался и долго не мог отойти от этих полотен, как не может отойти замерзший человек от ярко пылающего костра.
Многие картины Муйский разрешил повесить в ресторане, но картин было так много, что пришлось выделить им холл в будущей гостинице, которую начал строить Глеб (поскольку ресторан стоял на оживленной трассе, можно было пригласить автотуристов не только пригоститься, но еще и переночевать).
В этот своеобразный выставочный зал Глеб приглашал  некоторых гостей. Эффект был сильнейший. Все хотели купить картины Муйского. И если бы он их продал, то стал бы богатейшим человеком.
И они уже собирались продавать, а Муйский обещал написать новые. Но однажды  у них обедал московский коллекционер, который был потрясен талантом Муйского, купил несколько его картин и посоветовал больше никому не продавать, он за приличные деньги собирался сам скупить все созданное Муйским.
Но коллекционера убили, и дело о продаже заглохло.
И  вот  сейчас Глеб, увидя портрет матери, вспомнил о совете коллекционера и его оценке созданного Муйским.
Глеб встал и заходил по комнате, зашел на кухню, открыл шкафчик, достал бокал, а из холодильника пятилитровую непочатую бутылку перцовки (купленную специально для гостей), налил половину бокала и выпил.
Резкое тепло озарило тело,  очистительно ударило в голову.
Он, кажется, нашел выход. Теперь дело за Муйским. Все это время Глеб едва ли не заставлял его писать, создавал все условия. Но Муйский не мог писать в комфортных условиях. Он тупо сидел  перед мольбертом.
Радость схлынула, разве Муйский может спасти его?  Полный бред. Кто в кризис, когда лопаются банки, останавливаются заводы, а на улицах бродят тысячи безработных,  будет покупать эти картины, которые нужно смотреть с десятиметрового расстояния? Только полные идиоты или совершенно развращенные деньгами богачи.
С ними не хотелось общаться.  Представив, сколько действий нужно произвести, чтобы начать раскрутку Муйского, Глеб поморщился. Оставшаяся в нем энергия не покрывала таких движений. Сейчас он был похож на певца, чей голос настолько ослаб, что едва долетал до пятого ряда, а где взять силы, чтобы его услышали на галерке?
И такая безнадега охватила Глеба, что ему захотелось пойти и  броситься под метропоезд. Картина со всей резкой ясностью встала перед глазами.
Глеб  быстро оделся и вышел на улицу. Падал мелкий снежок. Был конец февраля, и этот снег, по всей видимости, был уже последним. Глеб подставил лицо пушинкам, которые быстро остудили  и увлажнили лицо.
Небольшой морозец тут же начал  прижигать. Куда он мог сейчас пойти? К своим так называемым друзьям, в свой ресторан, который кое-как  еще работал?  Сесть в своем кабинете и напиться?  Это было бы смешно.
Директор, который никогда больше ста грамм себе не позволял, напился.  Свой ресторан отпадал, так, может быть, в другой?
Лучше от этого не станет. Уже был случай в его жизни, когда его бросила замечательная девушка Настя, в которую он по уши влюбился. Тогда он пошел и  напился до поросячего визга. Слава Богу, было лето, и он переспал ночь в парке, доведя свою мать до сердечного приступа.
Тогда он просто хотел покончить с собой. Пошел на парковый мост и хотел броситься вниз, как это накануне сделал молодой офицер по той же причине (не зря этот мост называли мостом любви и самоубийц). И пришел, и стоял, глядя вниз на проносящиеся машины с веселыми огоньками, развозящими счастливых людей по домам, где их ждали уют и любовь близких. Так ему представлялось.
А у него была  больная мать, которая только и делала, что бранила его по всякому поводу и без повода.
Ноги сами понесли его на  мост. Он быстро шел, будто опаздывал на работу. Люди отпрыгивали  от него, а один рослый парень толкнул в плечо так, что Глеб едва не вылетел на проезжую часть дороги. Вспыхнувшая ненависть  и жажда отмщения тут же угасли, как только он бросил взгляд на удаляющуюся фигуру обидчика. Да ты еще и трус впридачу, усмехнулся Глеб. Ему нравилось наблюдать за собой. Он и на мост потому пошел, чтобы посмотреть, хватит ли  у него храбрости сигануть вниз.
В далекой юности  Глеб  учился плавать, а также прыжкам с трамплина. Однажды он забрался на десятиметровую вышку и посмотрел вниз. Вода   казалась от него далекой, как космос.  Но он зажмурил глаза  и прыгнул вниз ногами. В воздухе как-то повернулся неудачно  и хлопнулся о воду, издав звук упавшего металлического листа.
А потом была больница и долгое выздоравливание. А мог вообще, как говорили врачи,  остаться инвалидом.
В парке был малолюдно, Глеб вошел на мост, дул сильный ветер. Уже при подходе к мосту, Глеб начал издеваться над собой: зачем ты сюда пришел, ведь все равно не прыгнешь.
А другой голос подталкивал его: ничего страшного, надо только, как тогда, на вышке,  зажмурить глаза и…вниз головой, чтобы наверняка.
Глеб быстро шел к середине моста и также быстро его прошел и очутился в другой половине парка, которая называлась Царской.
Вот и все, я свободен. Я трус и полное ничтожество. Теперь у меня впереди тяжба с банками, а потом, очевидно, тюрьма.
Неожиданно Глеб почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он оглянулся и увидел толстого мохнатого спаниеля, который смотрел на него темными влажными добрыми глазами, словно пытаясь узнать, что этот человек делает в такое время в таком месте.  Спаниель задумчиво мотал обрубком-хвостом и не двигался с места. Глеб поискал глазами хозяина. Гуляла поземка и никого из живых существ, кроме него и собаки. Но это ведь породистая собака, и у нее должен быть хозяин.
Глеб пошел в сторону моста, собака двинулась за ним. Так они прошли метров двести. Вдруг спаниель рванул с места, только пятки засверкали (пожалуй, впервые Глеб видел, как сверкают собачьи пятки). И где подевалась его толстая неуклюжесть?  Глеб бросился вдогонку за собакой. Он увидел, как спаниель с ходу прыгнул на грудь девушке в темном полушубке с белым пушистым воротником и лизнул лицо, потом еще и еще, пока хозяйка (а это несомненно была она)  не взяла его морду рукой и не усадила рядом.  Спаниель сидел смирно и чинно, как львы у музея украинского искусства. И  хвост его подметал  со скоростью дворника на крутом джипе  близлежащую к упитанной попе территорию.
-Ну вот и хорошо, - сказала девушка, погладив по крутому двухцветному лбу. – Ты,  молодец, Рамчик!
Он ведь за вами помчался. У него нюх на неблагополучных людей.
-Как вы сказали? – спросил Глеб, вглядываясь в лицо девушки, которое совершенно не передавало возраста.
-Я сказала, что он пошел за вами, чтобы не случилось несчастье, ведь вы шли на мост. У вас что-то серьезное случилось, вы решительно шли к мосту, который известен…Очень вы были решительны. Рам тут же это понял и пошел за вами. Поверьте, он не дал бы вам совершить то, что вы задумали. 
-Да, - честно признался Глеб, у меня было помутнение, но я прошел по мосту, вот и  все.
-Правильно.  Благодаря Раму. Он вас подталкивал вперед.
-Что-то я не помню, чтобы он меня подталкивал.
Вы плохо знакомы с энергетическими связями, существующими между людьми и  собаками, кошками, теми, кого человек приблизил на недопустимое расстояние к себе.
-Почему на недопустимое?
-Потому, что человек, а это касается в основном уязвимых, жаждущих свободы, отдает предпочтение молчаливому разуму перед говорящим. Животные обладают этим молчаливым разумом. Они часть божественного помысла.
-Вы колдунья?
-Меня звать Алиса, а Рамчика Рамчиком, - засмеялась торопливым смехом девушка. – Но я не колдунья.
-Значит,получается, что ваш Рамчик, или как его там, меня спас?
-Совершенно верно. Он у меня спасатель. Совсем недавно девушку  уже почти из-под машины вытащил.  Она не на мост пошла решать свои вопросы, а на трассу.  И, слава Богу, мы там  в это время проходили.  Рамчик бросился ей наперерез и оттолкнул ее буквально от буфера двухэтажного джипа.
Рамчик очень сильный,  посмотрите, какие у него короткие лапы. Если он упрется ими, то вы его вряд ли сдвините с места. Знаете, как бывает с ним сложно, когда мы гуляем в лесу, и он унюхивает ежика. Он же охотник. Тут его не удержать. С ежиком он, конечно, ничего сделать  не может, только поиграет, постарается его раскрыть,  а вот если упрется, хоть тягач вызывай.
Все это Алиса произнесла на таком накале любви к своей собаке, что Глеб уставился на ставшего чуть ли не героем Рамчика и осматривал его, как некую историческую достопримечательность.
Рамчик не сводил с Глеба добрых темных глаз и своим бешено работащим хвостом  подтверждал правдивость слов хозяйки.
Снег пошел сильней, начал попадать за воротник.
-Прошу вас, - сказала Алиса,  – не думайте о жизни так плохо. Жизнь замечательна, только надо эту замечательность увидеть. Помните, как сказал Лев Николаевич Толстой: «Ищите в людях хорошее, а не дурное». Если его перефразировать, можно сказать, ищите в жизни доброе, а не дурное.
-Слушайте, Алиса. Поскольку вы спасли мне жизнь (тут Глеб сам начал потешаться над своим поступком), не отпраздновать ли нам это событие?
-Вот видите, вы все правильно поняли. Но где это мы будем праздновать, к тому же у нас по графику еще бег. Рамчик должен худеть. Единственный его недостаток – поесть любит.
-Ну, тогда едем. И пусть по такому случаю Рамчик поест в свое удовольствие…
-Что вы предлагаете? –  спросила Алиса, набросив белый пушистый копюшен глубже на голову; снег повалил совсем густо, и Рамчик сразу стал похож на  сторожа в тулупе.
-Я предлагаю посетить ресторан. Ей Богу, вы не пожалеете.
-Нет, ресторан я себе позволить не могу.
-Но я же предлагаю вам!
-У вас внутренний конфликт основан на деньгах, а вы безрассудно хотите их тратить.
-Это, черт подери, мой ресторан. Я его хозяин. А деньги, про которые вы говорите, и правильно говорите, из-за которых весь сыр-бор, совсем  другого порядка. Ну?
Алиса заколебалась. Ей, видимо, очень  хотелось самой еще от себя убедить самоубийцу в неправильности его способа решения жизненных проблем.
-Так вы директор ресторана?  Что-то в этом духе на вашем лице и написано.
-Я же говорил, что вы колдунья.
-Хорошо, - тряхнула головой Алиса, так что с копюшона упало на землю целое облако снега, которое Рамчик мощным ударом лапы рассеял в пространстве. – Едем!
Они молча прошли через парк. Глеб слышал, как выстраивались мысли в голове Алисы. От плохих, (еще завезет куда, и тут же, нет,  не сможет, ведь у нее Рамчик), до хороших (он нуждается в моей помощи, и я обязана ему помочь, иначе, чего стоят мои слова и  убеждения). Слыша эти мысли, Глеб шел, чувствуя себя просто превосходно и улыбаясь.
Рамчик шел рядом с Глебом, иногда подпрыгивая и толкаясь в руку  мокрой холодной мордой. Алиса поглядывала на своего питомца строго и покачивала головой, укоряя  пса в предательстве. Но тут же поджимала губы, удерживая улыбку. Поведение Рамчика свидетельствовало, что рядом шел хороший человек, и от него нечего было ждать неприятностей.
Они взяли такси, водитель сумрачо посмотрел на собаку.
-Придется за нее отдельно платить, мне потом  волосы удалять пылесосом, - сказал он, - и, не ожидая ответа,  завел двигатель.
Их встретил дежурный администратор Лева Гершензон, который работал вместо Гиви  за прокормку и небольшую зарплату. Он погладил Рамчика по голове, Алисе поцеловал галантно руку, а Глебу козырнул по-военному.
-На корабле все спокойно, хотя и ощущаются признаки шторма.  Тебя искал везде, но ты неуловим.
-Вот он я, - сказал Глеб. – Теперь накорми, и этого замечательного пса тоже.
-У меня для него есть отличные косточки.
-О, это он любит, - сказала Алиса, оглядывая  двор и колыбы.
-Здесь хорошо. Такой ресторан жалко терять.
Они прошли в кабину, огороженную плетнем, сверху свисал огромный красный шар, который начал медленно набухать светом.
-Вы прекрасный хозяин, Глеб. Я не любительница ресторанов, но у вас мне нравится. Сделано со вкусом.
Плохое настроение, как рукой сняло. Случай на мосту теперь им воспринимался, как дурной сон.
Алиса сидела в глубокой задумчивости. Рамчик лежал у ног девушки и внимательно, медленно шевеля лопатистыми ушами,  поглядывал на Глеба. В глазах спаниеля было столько преданности и мудрости, что Глеб  нагнулся и  потрепал собаку за ушами. Рамчик высунул красный тяжелый язык,  часто задышал, словно на улице стояла нестерпимая жара.
Глеб сел, пододвинул к себе тарелку с холодцом, разрезал его  на ровные квадратки и положил Алисе.
-Я не люблю холодец, да и без него не жарко.
-Попробуйте только, вы такого не ели, фирменное блюдо.
Официант принес в глубокой тарелке кости с солидными кусками мяса. Рамчик напряг нос и бешено завилял хвостом, в то же время просительно глядя на Алису.
-Без моего разрешения он не ест, даже если очень голоден.
-А если я разрешу? - с улыбкой спросил Глеб.
-Попробуйте.
-Рам, - сказал Глеб, нагнувшись и снова потрепав за ушами спаниеля. –Возьми-ка это.
И Глеб достал из миски большую кость со свисающим куском мяса и положил перед собакой.
Рамчик неторопливо обнюхал кусок и схватил кость мощными клыками.
Глеб спиной почувствовал, как напряглась Алиса и едва сдержала крик.
-Ест, - сказал Глеб. – Набегался и проголодался.
-Дома он у меня получит, - сказала с твердой ненавистью Алиса.
На мгновение Рамчик перестал есть, взглянул на хозяйку, а потом на Глеба и продолжил  пир.
Рамчик хрумчал от удовольствия, облизывался и с хрустом грыз кость.
-Вы его, наверное, кашами кормите.
-Нет, просто он неравнодушен к мужикам. В вас он почувствовал хозяина. Прежний его хозяин, видно был мужчиной.
-Почему, видно?
-Потому, что мы его подобрали в подъезде. А теперь я вижу, что он признал вас хозяином. Он в вас можно сказать, влюбился. Но если быть еще более точной, он вас охраняет от вашего несчастья.
-Это как? - не понял Глеб.
-А вот так. Я же говорила вам, что Рам  необычная собака, он чувствует нехорошее в человеке  и реагирует на это. Он по своему собачьему духу спасатель. Многих натаскивают на запах наркотиков и делают из них поисковых собак, а вот он с детства полностью ориентирован на человека, на его настроение и на его боли. Когда мне нездоровится, Рам всегда рядом и все делает, чтобы я вышла из плохого состояния.
Точно так же он поступает сейчас и с вами. Он чувствует, что ваша болезнь не прошла, а только  приостановилась. Он и ест потому, чтобы вы им немножко повосторгались и вам стало лучше.
-А как же вы?
-А со мной он потом раберется. Он же мужик!
Ловко выкрутилась, подумал Глеб. Амбициозная девушка, не желает признать свое поражение.
-Вы не думайте, что я оправдываюсь. Так оно и есть. Эти животные намного умней нас.
-Ну, это вы уж загнули, Алиса!
-Это смотря, что вы понимаете под умом, Глеб. Люди большей частью глупы, хотя и могут играть в шахматы,  решать сложные  интегральные исчисления, запускать ракеты в космос. Но  посмотрите вокруг себя, да и на себя тоже. Вы сейчас в беде. А почему? Потому, что захотели жить еще лучше, чем жили. У вас прекрасный ресторан, вы  бы и  жили себе с ним тихо -  мирно. Но вы захотели развиваться, я ведь видела новые постройки. И правильно: развитие - закон бизнеса. Из тысячника в миллионеры. Из миллионера в миллиардеры.
Но тут есть одна особенность: развитие иногда перерастает в жадность, а жадность толкает человека часто на преступления или на неразумные поступки, скажем так. И тогда развитие превращается в деградацию. В стакан нельзя налить воды больше, чем он может вместить. Вот и получается история с кредитами.
-Вы считаете, что развиваться вредно?
-Все должно быть в разумных пределах. Но когда у человека не один, а сеть ресторанов, то его, естественно, тянет продолжить путь к успеху. И тут он и попадается, потому что каждому человеку соответствует определенный объем материального и духовного мира.
Мы потому и в медицине ни черта не понимаем,  что всех ставим на одну доску, всем отпускаем равные дозы лекарств.
Алиса ела с аппетитом, успевая прожевывать  куски и чистым голосом разговаривать с Глебом.
Глеб ел нехотя.
Он думал о том, что все это хорошо, слова девушка говорит интересные и правильные, но вот он с ней  расстанется, а его проблемы останутся. И что ему делать с  кредитами? Замаливать их разговорами с умными девушками и их еще более умными собаками?
-Хотите я скажу, о чем вы сейчас  думаете? Вы думаете…
Это было поразительно: Алиса почти слово в слово высказала то, о чем  Глеб действительно думал.
-Вы страшный человек, Алиса. Все видите и все слышите. Но мне, действительно, с вами  обоими  как-то безопасно, А вот наедине становится не по себе. Этот чертов кредит висит надо мной и ничего поделать с ним нельзя.
-А если взять другой кредит и погасить им старый?
-Кто же вам даст? Проверят, а я неплатежеспособный…Нет, ничего не получится.
-Даже под залог такого ресторана?
-Я бы его продал, но никто за те деньги, которые мне  нужны, не купит.
-Знаете что, перезжайте пока жить к нам с Рамчиком.  У меня двухуровневая квартира в новом доме.  Места хватит. И мы с Рамчиком будем рядом. Ну, а насчет кредита подумаем вместе. Может быть, я  смогу вам помочь.
Алиса смотрела в упор на Глеба, и глаза ее светились.
Рамчик положил голову на лапы рядом с обглоданной костью и с благодарной задумчивостью смотрел на разговаривающих. Судя по движению хвоста-обрубка, он одобрил предложение хозяйки.
-Вы думаете, что мне так легче будет? Сомневаюсь. В своей берлоге я знаю, в какую подушку грусть-тоску спрятать, а у вас…я плохо приживаюсь на новом месте.
-Ничего приживетесь. Я вам покажу на что я способна, как кулинар. И потом, не забывайте, что Рамчик теперь вас ведет по жизни. Это очень важно.
-Вы думаете?
Сейчас Глеб воспринимал  происходящее в двух планах. Один – развлекательный, другой угнетательный. Эти два плана никак не  соединялись. Хотя их наличие тонко уловила Алиса. Давно пора было сблизить дистанцию, перейти на «ты». Но не переходилось. Странный случай, когда ему и не хотелось этого делать.
Словно фехтовальщики, они держали друг друга на расстоянии вытянутой шпаги, не предпринимая активных действий.
Комнаты были большими и уютными, каждая (а Глеб насчитал на двух уровнях  пять) имела свой колорит: красный, желто-серый, оранжево-синий, серо-белый…
-Выбирайте любую комнату, я живу наверху.
Он выбрал оранжево-синюю, тепло-холодные тона успокаивали. И мебель хорошо вписывалась в общий интерьер.
У большого окна стоял дубовый письменный стол с плазменным монитором, огромный диван располагался  в предоконной нише, в углу стоял  кабинетный рояль. Рядом с ним антикварный книжный шкаф.  С потолка почти до уровня человеческого роста свисала лампа, похожая на раскрытую раковину. В комнате был разлит тихий рассеянный свет.
Оставшись один, Глеб уселся за стол,  посмотрел в окно. За ним открывались днепровские дали, примитивный коробчатый город.
Изумивший его вопрос повис в воздухе: что он тут делает? Ощущение было точно таким, как в детстве, когда  мать оставляла его  в пионерлагере. Первые минуты он не мог придти в себя, не понимал, что он делает в этом лесном пространстве и зачем оно ему, когда так хорошо было гонять во дворе мяч, а потом тайком курить на чердаке.
Воспоминание о пионерлагере высветило душу. Была же та – замечательная жизнь! Почему так все устроено, что человек должен расти?
Зазвонил телефон.
-Это я, Глеб. Забыла тебе сказать, что сегодня у нас будут гости –мои друзья-художники. Я приготовлю ужин. Если ты свободен, можешь зайти на кухню, будем куховарить вместе.
Значит Алиса художница. Что-то подобное Глеб подозревал. Правда, он ни разу не спросил о ее профессии, а она вот только сейчас, и то вскользь, о ней сказала. Судя по богатой квартире, она хорошо оплачиваемая художница. Почему  на стенах нет  ни одной картины?
Когда он пришел на кухню, кулинарный процесс шел вовсю.
На столе лежал огромный пеленгас, который Алиса чистила, а рядом, широко разбросав лапы (словно брасом плыл) лежал Рамчик, время от времени поглядывая своими  грустными негритянскими глазами с яркими белками.
-Он страшно любит эту рыбу, - сказала, не оборачиваясь, Алиса. – Особенно требуху. Но  и мои гости любят требуху, а я умею ее готовить. Так что Рамчику достнется самая малость.
-Неплохо Рамчику живется, мне бы так!
-Вы серьезно? – обернулась Алиса.
Она была в ярко красном переднике с изображенным на нем полем ромашек. Волосы были стянуты на затылке, что немного портило красивое чуть удлиненное лицо девушки. На шее  Глеб увидел большую родинку и почему-то подумал, что это к добру. И ему самому стало хорошо, было мгновение, когда он хотел обхватить Алису сзади за талию и прижать к себе, очень уж она была домашней и соблазительной.
Алиса обернулась.
-Вы что-то сказали?
-Нет, ничего. Может, слишком громко подумал.
-Больше так не думайте, - засмеялась Алиса. - Я и самые тихие мысли могу отгадать.
-И что вы делаете, когда отгадываете?
-Смотрю вот так, как теперь.
Рамчик переводил глаза с Глеба на хозяйку.
-А он понимает?
-Вы в этом сомневаетесь? Я познакомлю вас с моей компанией.
-Это обязательно?
-Это интересно и вас отвлечет.  У меня не бывает простых друзей, каждый из них оригинал.
Игорь Крючков, монументалист – он производит сразу впечатление тугодума. Но все как раз наоборот: мозг у него смышленный и креативный. 
У него море заказчиков, потому что в своих скульптурах он всегда улавливает в изображаемом самое доброе и юморное. А это нравится. У него даже кладбищенские памятники юморные. И это правильно. Для тех, кто уже там, безразлично, как он выглядит на собственной могиле, а для тех, кто еще здесь, любопытно посмотреть на живой характер.
Вам наверняка понравится Жаклин Ромени, наполовину француженка,  очень любит наш город и считает его лучшим в мире. Она пишет легкие акварели, они продаются в салонах, иногда она просто дарит их людям, которые ей нравятся. Очень влюбчива, будьте осторожны.
Евстигней Пулатов –  наш юный гений. Он  похож на Жаклин легкостью письма: пишет в основном городские пейзажи – киевские дворики, заброшенные углы и особенно любит мрачные взгляды стариков. Во всех его пейзажах обязательно присутствует какой-нибудь задумавшийся старец.
Софья Гуменюк, -  строгая дама,  пишет портреты в духе Ге, а Гриша Пасавер, также портретист, глумится над классикой, но дает необыкновенный ритм в  «безобразиях», как он сам называет свои художественные  выходки.
Ну  и, конечно, самая колоритная фигура – Фазиль Бурсанов, европейский художник. Он у нас аксакал, к тому же прошел Афганистан и любит хорошо выпить. Кстати, как у вас  с этим?
-Умеренно. Но когда надо, могу поддержать самую невоздержанную компанию.
-Вот и хорошо.
Алиса рассказала, что собираются они каждый четверг и каждый раз  готовят ужин по очереди. Сегодня очередь ее, и она знает, как ублажить этих строгих гурманов.
-Художники  любят поесть, но еще больше выпить, - говорила за работой Алиса. – Понимаете, эти люди хотят жить выдуманной жизнью, ведь что такое краска? Это слепок с природы, но слепок густой, потому и  получается с помощью умелых сочетаний и умелого их расположения передавать энергетику зрителю. По сути, мы те же пчелы – нам надо опылить миллионы цветов, чтобы выбрать для себя подходящие краски. Говорят, живопись бывает интеллектуальной и эмоциональной. Не верьте этому. Все зависит от энергетики, которую художник передает нехудожнику.
Поскольку эта энергетика необычная, она и поглощает клетки   и заполняет так называемый духовный мир.
-Что значит «так называемый»? Духовного мира нет, это вы хотите сказать?
-Совершенно верно. Мы его придумали. Вот, как утверждают ученые, кошка видит мир в черно-белом цвете, другие животные еще как-то, а мы во всем объеме. Но это не значит, что мы видим мир объективно.
Краска лишь будит мысль.
-Как у вас все просто. Я вам, Алиса завидую. Вы, насколько я понял, удачливая художница, у вас полный порядок в голове, вы сами выбираете, кого к себе подпустить, вы умны и философичны и у вас нет неоплаченных кредитов. Слава, Алиса!
-Да, - гордо сказала Алиса, - мне хорошо с собой. Но вы заблуждаетесь, что все так просто. У меня есть болезнь, которая портит весь мир, который вы так ярко-оптимистически обрисовали.
-И что это за болезнь?
Алиса  бросила нож на стол,  нож  соскользнул и вонзился в паркетный пол, как стрела индейца в тело буйвола.
Глеб съежился  под мощным ненавидящим взглядом.
-Вы лезете, милый, дальше положенного.
Рамчик встал и потерся головой о ноги хозяйки, а затем подошел к Глебу и приподнялся, положив толстые лапы на колени.
-Он просит нас не ссориться, - сказал Глеб.
-Мы не ссоримся.
Алиса  подняла нож и продолжила свои занятия.
А Глеб  направился в гостиную. Рамчик пошлепал за ним, то и дело оглядываясь на хозяйку.
Один раз и Глеб оглянулся. Он увидел напряженную спину Алисы  и почувствовал, что сейчас ему не стоит показывать характер, а следует  смириться и посмотреть, что будет дальше.
Рамчик перегородил ему дорогу в прихожую и двинулся на Глеба, словно приглашая следовать его действиям.
Когда Глеб сел на стул-вертушку у рояля, спаниель  замотал бешено хвостом.
-Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сыграл?
Рамчик смотрел на него восторженными темными глазами.
Глеб очень неплохо играл джаз ( в свое время закончил музыкальную школу по фортепьяно), иногда он садился за инструмент и импровизировал. В свое время он страшно увлекался “регтаймом” и его  выдающимся композитором и исполнителем Скоттом Джоплиным... Однако уделял немало внимания и “бибопу”, “кула”, рок-джазу...
Глеб взял первый аккорд, рояль откликнулся великолепной настройкой и чистотой тона. Рамчик разлегся на животе, раскинув в стороны лапы и, закрыв глаза, в такт отбивал хвостом ритм.
-Вы очень недурно играете, - услышал Глеб женский голос.
Не переставая перебирать пальцами клавиши, Глеб обернулся и увидел сидящую в кресле  девушку лет двадцати в широкополой темной шляпе и светлой мини, плотно обтягивающей девичье тело.
-Попробую отгадать, вы Жаклин Ромени, страстная киевоманка? Я видел ваши пейзажи. Кажется, в журнале «Натали».
Девушка чуть зарделась, ей было приятно слышать из уст пианиста, чьей музыкой она наслаждалась только что, такие слова.
-Вы отгадали. Я действительно Жаклин. И про «Натали» правда, я там довольно часто печатаюсь со своими пейзажами. Что еще вы можете отгадать без подсказок нашей дремучей Алисы?
-Почему дрмучей?
-Потому что она любит дремучие сплетни, ведь это она рассказала, как меня зовут.
-Если честно – да, - рассмеялся Глеб. – Еще она много приятного о вас сказала.
-Что я опасна для мужчин, говорила, если честно?
«Если честно» Жаклин протянула на звуке, напоминающим блеяние овцы, и скривила узкие губы.
-Говорила. Но на вид вы совсем не опасная.
-Нет, я опасная, красивых мужчин я кусаю вот ими.
И Жаклин показала ровные мелкие белые зубки.
-Ну, тогда я буду держаться от вас подальше. Мне еще жизнь не надоела.
Произнеся последнюю фразу, Глеб  вздрогнул, вспомнив, как он шел на мост и что об этом знает Алиса.
-Не бойтесь меня, умоляю, - по-актерски приложив руки к маленькой острой груди пропела Жаклин. – Я только с виду такая грозная.
-Да с виду вы очень грозные, прямо ужас.
Они еще некоторое время пикировались, пока в комнату не вошел мужчина лет пятидесяти, опираясь на стильную сучковатую палку.
-Здравствуйте! Я слышал недурственную музыку, по-моему, “регтайм” Джоплина, и  пришел дослушать. Но вижу, тут вас уже завлекла в свои сети  Жаклин. Меня можно называть Фазиль Бурсанов. Это я для вас говорю, замечательный музыкант.
А эта девушка называет меня Бурса. Это когда она остается со своими подружками. Что же вы перестали играть?
Глеб повернулся к роялю. На это раз он взял тему из одной партиты Баха и превратил ее в ритмичную джазовую композицию.
Когда Глеб закончил, в комнате сидело уже пять человек во главе с Алисой. Алиса первая начала хлопать, ее примеру последовали и остальные.
Рамчик встал, облизал морду и потерся о ноги Глеба. Похоже, ему также понравилась игра двуногого существа, которое он теперь опекал.
-Вот вам пример истинного творчества.  Сел и сыграл – все просто. Никаких задумок, вынашиваний планов и разлагольствований. Браво, маэстро!
Глеб никак не ожидал такой реакции. Обычно его игру оценивали куда скромней. Наверное, просто другая атмосфера была; в ресторане музыка служила фоном, а  здесь, в большой тихой квартире, он выступал  как солист.
-Хотите, - продолжил  Бурсанов, – я вам устрою хорошие гастроли, если у вас, конечно, хватит репертуара на два отделения. И заработаете прилично, и мир посмотрите.
-Я никогда об этом не думал. Знаете, у меня сейчас иные проблемы, но спасибо за высокую оценку и за внимание, это случается так редко.
-Просто вы не там выступаете, это я вам точно говорю.
С Глебом несколько раз в жизни бывало такое, когда он вдруг становился выше себя, совершенно не подозревая о своих способностях.
Это великое заблуждение, что талант понятен тому, кто его представляет.
Сейчас Глеб равнодушно принимал аплодисменты: все эти хорошие слова не могли решить его проблему. Эти люди находились на другой планете, а он находился в зоне действия законов уголовного кодекса. Не расскажешь же  Бурсанову, какие у замечательного джазового импровизатора долги по кредитам.
Это может понять лишь человек… у которого такие же проблемы. Но понять – не помочь. Страшная сила логики заключалась в том, что для того, чтобы расплатиться с одним кредитом, Глеб должен был расплатиться и за другой, которым погашал предыдущий.
А ему это по жизни (как любят сегодня говорить) на роду не написано. Никто из его родных никогда ни у кого не одалживал. Мать гордилась тем, что могла есть месяцами селедку-залом с хлебом, запивая водой, но не залезать в долги.
И все же он вынужден был взять эти чертовы кредиты, потому что так хотелось стать свободным и не зависеть ни от родителей, ни от богатых невест.
И попался.  Выхода нет, кроме того, чтобы снова влезть в новые долги.
-На нашего героя похвалы не оказывают должного впечатления, - сказал  Фазиль Бусманов. – Предлагаю всем удалиться за стол.
К Глебу подошла Алиса.
-Вы снова вспомнили о своих кредитах?
-Вспомнил, - ответил Глеб. – Ничего поделать с собой не могу, когда надо мной висит грозовая туча.
-И рассеять не может никто даже веселая и остроумная компания...
-Никто. Веселье не помогает рассудку, а только стесняет его. Наверное, я поеду к себе.
-Смотрите, Глеб. Я вас не держу. Но очень рекомендовала бы провести с нами время и еще поиграть, вы действительно чудесно играете, я не ожидала…А потом – хоть потоп.  Что вам даст ваше одиночество, как не возвеличивание вашей проблемы и самоистязание?  А здесь хотя бы -  я знаю вашу главную проблему.
-И еще  Рамчик.
-И Рамчик. Видите, нас двое. А там никого – только голые стены и вы с самовозбуждением. Хотите, я предложу вам сегодня разделить со мной постель? Это вовсе не означает, что мы будем любить друг друга. Я буду с вами рядом, и вы будете мне рассказывать все, что думаете в данный момент. Это очень  важно – освобождаться от  дурных мыслей. Освободитесь от них – и обязательно придет решение  вашего вопроса.
Глеб с изумлением смотрел на Алису. Неужели его джазовые  композиции на нее так подействовали, или она действительно за него переживает? А, может, влюбилась?
Нет, он не хотел спать рядом с этой девушкой. По большому счету она ему не нравилась. Было что-то в ней от скалы: она красива, но недоступна, даже если ты покоришь ее вершину.
И потом он совершенно был уверен, что нельзя оставлять на ночь два молодых  тела. Одними разговорами это не кончится, это уж точно. А вышибать одну проблему еще худшей – не дело.
-Спасибо, Алиса! Вы и так много для меня сделали. А быть с вами рядом в постели – опасно.
-Как хотите. Я все же рекомендую вам остаться.
-Хорошо. Спасибо. На некоторое время я, пожалуй, задержусь и поиграю. Действительно, в таком состоянии возвращаться домой не стоит.
Алиса ушла к гостям, а Глеб остался один.
Ничего себе поворотики, думал он. И она обиделась, что он не согласился. А какая бы женщина не обиделась? О любви не было и слова, она как бы даже при такой ситуации не подразумевалась.
Глебу стало холодно. Только что теплая и уютная комната  стала просто большим холодным пространством.
За столом его ждали. Как только Глеб появился, снова раздались аплодисменты.
Глеб смешливо поклонился и вдруг громко сказал:
-Успех ударяет в голову, неудача в сердце.  У меня сейчас в голове настоящий пожар, вот не ожидал, что художники так любят джаз.
-Садитесь рядом со мной, мне так удобно будет с вами говорить. – предложил  Фазиль Бусманов.
-Вы собираетесь со мной говорить?
-Обязательно.  Вижу по вашему лицу, что вы очень  озабочены, что какая-то неудача настигла ваше сердце.
-Это сугубо финансовые дела, тут ничего интересного.
-Не важно, какие дела.  Давайте выпьем и хорошо закусим. Наша Алиска тут такого наготовила, а она мастерица…Но вы с ней осторожней, - шепнул на ухо Бусманов.
-А с  Жаклин, тоже быть осторожным?
-О! Жаклин - это мина для мужчин, уже многие на ней подорвались. Если у вас  достаточно сил и вам хочется забыться, лучшей кандидатуры не найти.
-В состоянии взрыва?
-Великолепно сказано, малыш, - громко сказал Бусманов, откидывая свою густую шевелюру со лба. – Мы все живем в состоянии взрыва.
Над столом стоял тот шум, который всегда возникает после нескольких рюмок  возлияния  и хорошей еды. Алиса действительно оказалась замечательным кулинаром. Мягкие пушистые пирожки с грибами, ливером, сыром, запеченый поросенок, салаты.
-Возьмете меня к себе поваром, Глеб? – спрашивала Алиса через весь стол.
-Только старшим, - смеялся Глеб. – Завтра к восьми выходите на работу. Вы знаете куда ехать.
Головы сидящих за столом как по команде повернулись к Алисе.  Шум приобрел фривольный оттенок. Уже как бы само собой подразумевалось, что Алиса скрыла от всех свой новый роман.
Странно, но за столом никто не говорил о живописи, искусстве, никто не козырял своими знаниями (чего опасался Глеб, не очень увлекающийся живописью). Главными героями беседы были политики, о которых точили ножи остроумы и только ленивый оставлял их без внимания.
Украинские полититки давали пищу для надсмешек, но они настолько надоели Глебу, что он все время сворачивал беседу на искусство.
Глеб разговаривал сразу с несколькими, и права оказалась Алиса, ему стало легче.
-Жизнь состоит не только из кредитов, - весело сказал сам себе Глеб.
-Блестяще сказано, да вы афорист, Глебушка, - заметил  Фазиль.
-Скорее, аферист, - засмеялся Глеб.
-Вы умеете импровизировать не только за роялем, а и мыслями.
-Вы думаете, то, что я сказал, похоже на мысль? – удивился Глеб.
-Дорогой мой, на мысль ничто не похоже, потому что никто не знает, что это такое. Потому правильно изречение: если я мыслю, значит, существую.  Это уж точно. Вот сейчас я сказал вам эту мысль, значит, я существовал. А если я сижу и молчу и ни о чем не думаю, значит, меня просто-напросто нет.
-С этим трудно согласиться, Фазиль.  Человек может прожить всю свою жизнь и только то и делать, что мыслить, а в конце пути окажется, что он вовсе и не жил.
-Кто-то правильно сказал, что девяносто процентов чего бы то ни было – полная чушь. Тут я с вами, Глеб,  согласен.
Маленькие  глаза выдвинулись из своих амбразур и весело уставились на Глеба.
-Во всяком случае, художники оставляют свои энергетические следы для потомств, и их существование уже этим оправдано.
-А почему мы должны оправдываться? Человек  начинает писать красками, потому что  так видит мир. Душа художника – мольберт, на котором  он выбирает определенные звучания, как вы их выбираете в музыке.  Все это лишь для того, чтобы оставить свою каплю цвета на полотне времени.
-Звучит высокопарно, но точно. Хотелось бы посмотреть, Фазиль, на ваши работы.
-Не на что смотреть. За всю свою долгую жизнь я написал лишь три картины. Себя, мать и свою дочь.
-Портреты?
-Если хотите. Все остальное я продаю и забываю о том, что сделал. Писать картины – профессия. Продавать их – искусство. Кажется, так.
-Значит, вам не важно, как реагируют люди на ваше творчество?
-Абсолютно. Я ведь сказал, что занимаюсь своим делом профессионально, а профессионала не интересуют разглагольствования людей, которые просто хотят занять свое свободное время рассуждением ни о чем. Вы лучше обратите внимание, что на вас запустила свои глазища наша милая  Жаклин. Вы ей чертовски нравитесь, действуйте.
Глеб уже давно заметил взгляды, которые красивая Жаклин бросала на него. Жаклин сидела неподвижно, а казалось, что все время изящно передвигается. От этого было очень трудно разглядеть ее лицо. Глаз выхватывал не какие-то детали, а любовался общим обликом.
-Ее, наверное, трудно  писать отдельно – голову, груди, лицо…Она воспринимается только вся.
-Слушайте, Глеб, мне пора вас записывать, вы иногда выдаете очень точные слова. Настоящий художник, знаете ли, может написать портрет, даже не указывая деталей, например, танцовщицу без ног.
Достаточно движения пространства и смутные очертания духа.
Вскоре все снова перешли в гостиную и дружно упросили Глеба сесть за рояль. Рядом с ним оказалась Жаклин, которая манерно сделала реверанс.
-Я хочу посмотреть, как вы двигаете пальцами. Мне это нужно для одной вещи.
-Уж не собралась ли ты писать маэстро? - спросил Фазиль.
Он сел рядом с Глебом с другой стороны.
-Вы что же, хотите наблюдать за моей игрой? Но я ведь играю, чтобы вы слушали.
-Художники смотрят пальцами, дорогой. Потерпи нас возле себя, зато потом ты увидишь как ты играешь в представлении воспаленных воображений. У Жаклин это будет  изящная акварель, а у меня, возможно, даже  просто руки.
-Как танцовщица без ног?
-Вот-вот.
Глеб заметил, что все придвинули к роялю кресла поближе. Алиса сидела за его спиной, он чувствовал, как она дышит.
Образовался живой круг, и Глеба это сковывало. Он не любил, когда за ним наблюдали.
Глеб начал играть. Он применил свой излюбленный прием: предлагал напеть любую мелодию, а затем импровизировал, варьируя эту мелодию на разные лады и ритмы.
Сейчас мелодию ему дала Жаклин, хотя хотела напеть и Алиса, она даже начала, но Жаклин ее перебила.
То, что он играл сейчас, ему не нравилось. Когда музыка закончилась, встал Фазиль Бурсанов и громко произнес:
-Пусть каждый из нас сделает  свой этюд о замечательном музыканте, а потом  мы отберем лучший и воздадим его Глебу за  дивную игру, очень похожую на наши, художественные импровизации.
-Я думаю, Жаклин напишет большое полотно, она ближе всех сидела к мастеру, - насмешливо произнесла Алиса. – Правда, Жаклин?
Жаклин кинула на Алису равнодушный взгляд и тут же обратилась к Глебу.
-Если  я вас приглашу к себе позировать для портрета, вы согласитесь?
-Почему бы и нет, если я уж такой хороший, а вы жаждете меня писать. Скажите только когда.
-Да хоть сейчас. Мы уже вкусили Алисы кулинарные шедевры, выслушали вашу музыку, теперь немного потанцуем и поедем ко мне  и начнем работать над будущим гениальным портретом прекрасного музыканта.
-Вы думаете это сделать все-таки сегодня?
-Непременно. Мне нужно вот это вдохновение на вашем лице. А оно может уйти.
-Вы пропали, маэстро, - сказал, широко разведя руками Фазиль. – И вам грозит необыкновенная смерть в ложе этой красавицы. На вашем месте я бы ни секунды не сомневался, кому еще из простых смертных может достаться такое соблазнительное предложение!?
Когда Глеб прощался, он  поймал странный взгляд на себе Алисы. Она подала вялую руку и смотрела мимо Глеба.
-Надеюсь, вы все-таки, Глеб  не забудете меня с Рамчиком, мы вас ждем и примем в любое время, помните это. Друзей надо беречь.
Эта загадочная фраза еще долго звучала в ушах Глеба. Они с Алисой и ее собакой были знакомы каких-то несколько часов, а его уже записали в друзья.
Неужели  такая реакция на его игру? Глеб удивился. Он никогда не относился к себе как к серьезному музыканту. Просто дома был инструмент, просто он занимался в музыкальной школе, а потом даже несколько курсов закончил консерватории, но потом понял, что это не его…Так что до серьезного музыканта ему было как до неба, и он знал себе цену.
Правда, когда он иногда играл в компаниях и в своем ресторане, неизменно получал высокие оценки слушателей. Но  и их приписывал специфической обстановке, когда музыка вкушается вместе с алкоголем и едой и человек полностью расслаблен.
Но здесь, среди художников, он играл до стола, и слушатели его были также специфические…Мелькнула даже мысль, не вернуться ли в консерваторию и, заакончив ее,  стать концертирующим музыкантом?  Но нет, это все-таки было не его, хотя ему и нравилось выступать перед публикой.
-Вы ведь где-то учились музыке? - взяла легко его под руку Жаклин?
На улице  падал снег,  Жаклин хорошо смотрелась на фоне зимнего пейзажа в своем полушубке с меховыми оборками. Глаза ее сверкали радостью и похоже было, что она не столько радовалась, что будет писать Глеба, сколько тому, что увела его из шумной компании и присвоила. Она и вела себя, как собственница.
-Я учился музыке, физике, химии, литературе и еще черт знает чему, а сейчас иду с очаровательной художницей, которая похитила меня из веселой замечательной компании.
-Да – похитила, я хочу владеть вами одна. Вы – мой портрет, который я пошлю на Биеннале.
-У вас есть такая возможность?
-Есть. Я ведь не просто художница, но еще и известная интригантка. Вот взяла и  отодвинула в сторону вашу любовницу Алиску. Теперь моя кртина едет в Краков.
Глеб остановился.
-Как это отодвинули в сторону?
-Очень просто, позвонила кому следует, и ее отодвинули. Ей все равно, а мне приятно побывать в старинном городе  и получить премию. Очередную.
-Позволь, - перешел на «ты» Глеб, – а Алиса знает, что ты ее отодвинула?
-Знает. Ну и что. Перед этим она меня отодвинула.
-Вы что же – так все время и двигаете друг дружкой?
-Ты что с луны свалился, Глеб? 
Жаклин неожиданно ущипнула Глеба.
-Что-то я не пойму, вы ведь подруги?
-Мы? Да мы грыземся все время. Алиска стерва, она у меня парня отобрала а потом  премию в Лиссабоне.
На полуслове Жаклин запнулась.
-Тебе, правда, об этом знать не следует. Вы ведь любовники, это правда? Я видела, как на меня Алиска посмотрела.
-Какие глупости. Я Алиску твою с ее Рамчиком только сегодня встретил в парке, и вот тебе на – уже стал любовником. Быстро это у вас делается.
-Быстро.  Если захочешь, станешь и моим, нам будет хорошо. Чего ты остановился, идем, у нас впереди не так много времени, мне завтра к матери  с утра в больницу. Ты еще будешь дрыхнуть, но я тебе приготовлю завтрак. Оставлю на кухне.  Дрыхни целый день, а потом я приду и мы продолжим.
-Что продолжим?
Глеба начала забавлять эта девчушка с навыками тигрицы.
-Работу по всем направлениям.
-Писание портрета?
-И познание объекта писания, иначе никакого портрета не получится.
Жаклин прижала его  руку к своей груди.
-Слушай! Ты хотя бы спросила  для приличия моего согласия, а то получается какая-то дикая приватизация живого существа. Мы уже давно не живем в рабовладельческом  обществе.
-Так ты ведь уже дал согласие, - возмущенно сказала Жаклин, отстраняясь. -Ты же согласился идти позировать. И наши все правильно поняли, если я тебя забрала к себе.  Твоя Алиска такую рожицу составила.
-А если я откажусь от портрета?
-Не-а, не откажешься, кто же от такой красавицы, как я, отказывается. Ты что думаешь, я каждому подставляюсь? Извините на первом слоге. Я девушка гордая! Ты мне приглянулся, вот я и решила писать твой портрет. Но если ты не хочешь…то ты меня очень обидишь. Алиска тогда сама тебя уложит с собой, а я этого не хочу.
Только теперь до Глеба начало что-то доходить. В их гламурный век  нравы совсем выпрямились. Пока он тут гибнет от незнания и страха из-за кредитов, рядом протекает жизнь людей, живущих на берегах реки из шампанского. Все остро, бурно, красиво и пьяно.
-Нет, ты на тигрицу не похожа. Ты скорее бабочка, - пробормотал Глеб.
-Это я бабочка? Ты секешь, что несешь, Глебушка? Я художница и люблю все познавать до глубины колодца.  Прежде, чем класть краску, полотно надо хорошо загрунтовать. Я и грунтую.
-Значит, для тебя переспать с натурщиком – это как два раза чихнуть.
-Почему два раза? Один.
И Жаклин легко рассмеялась.
-Ты, дурачок. Сегодня никаких опасностей влипа нет, вот я приклеела себе на плечико пластырек, и все, дери меня хоть целый день и много дней подряд, а матери из меня не получится.
-Ты и матерью, наверное, вообще не станешь.
-Стану. Я люблю детей. Но всему свое время. Сейчас время любви и творчества. И я выполняю свой план.
-У тебя и план есть.
-Есть. Такси!
Желтый «оппель» мягко подкатил прямо к ногам Глеба.
-Поехали, садись на переднее сиденье, я плачу.
И Жаклин, даже не посмотрев, выполнил ли ее наказ Глеб, юркнула в дверь.
Глеб сел на переднее сиденье. Лицо водителя, совсем еще мальчишки, понимающе улыбалось.
-Куда везти, молодожены?
Жаклин назвала адрес.
Квартира молодой художницы состояла из двух комнат и пенхауса, в котором и размещалась мастерская.
Жаклин сразу вытащила Глеба посмотреть на вид. Вид дйствительно был замечательный.  С высоты птичьего полета открывалась панорама города, который трудно было узнать. Жаклин принялась рассказывать, где находится Крещатик, другие центральные улицы, хотя по высоткам Глеб уже и сам ориентировался.
-Я тебе покажу и пейзажи, - тараторила Жаклин рядом, а Глеб все еще раздумывал, что ему делать дальше. То есть сценарий был понятным, но как он завтра посмотрит в глаза Алисе и…Рамчику?  Глаза спаниеля почему-то все время стояли перед глазами  Глеба.
В кругу художников  так принято. У Жаклин даже проскочило между фраз, что иногда они меняются натурщиками и натурщицами. Глеб хотел спросить, как Жаклин поступает с изучением объекта натурщицы, но сдержался. Не хватало, чтобы они еще начали рассуждать на эту тему.
Жаклин вдоволь наговорилась о замечательных видах и напоследок сообщила, что эту квартиру ей  купил банкир, с которым она и сегодня  поддерживает иногда отношения.
-Ну, конечно, - сказал не без издевки Глеб. – Квартира дорогущая.
-Что ты этим хочешь сказать?
-Только то, что сказал. А ты ее превратила в настоящий выставочный зал.
И действительно, большая гостиная, в которой был минимум мебели,  стала одним большим полотном, на котором было изображено море светящихся ослепительно яркими желто-коричневыми красками подсолнухов. Кажется, и воздух был пропитан медом.
А комнатка поменьше, где и разворачивались любовные игры Жаклин (как понял Глеб), была с гобеленами и мягкими прозрачными шелковыми обоями. Все здесь было в  легких тканях и легких красках.
-Ложе любви, - указал глазами на широкий диван Глеб. - Представляю, какие тут разыгрывались сюжеты.
-Тебе это трудно представить, - сказала Жаклин и завалила Глеба  на диван.
Ее груди коснулись лица Глеба. Глеб попытался встать, но она не дала и впилась в его губы,
Глеб начал задыхаться и с силой сбросил Жаклин. Она снова на него напала. Они стали бороться, Жаклин оказалась ловчее и все воремя выскальзывала из рук Глеба. Оба хохотали и снимали с себя одежды.
-Ты чертовка, - говорил Глеб, отталкивая от себя Жаклин. – Ты все время атакуешь, или ты такая голодная?
Ничто не могло остановить разгоряченную Жаклин. Она играла в свою игру, и игра ей эта нравилась.
А Глеб вдруг почувствовал усталость.
Он сел на диване с повисшей на его спине почти голой Жаклин.
-Все, тормози. Ты слишком рано начала, ты всегда такая?
-Я всегда такая – сказала Жаклин и последняя ткань спала с нее.
-Слушай, это мне надо писать с тебя портрет. Прекрасное тело.
-А я тебе его и  показываю, чтобы ты знал, чем владеешь, а то некоторые сразу свою похоть лезут удовлетворять.
-Закончили. Теперь за дело. Но раньше покажи мне свои работы.
-Да это все мои работы, - обвела Жаклин вокруг рукой.
-И в той комнате, ну а картины сейчас принесу.
И она убежала в мастерскую, а через некоторое время принесла стопку картин.
Глеб попросил расставить их вдоль стены. Когда увидел первый пейзаж... Это была та самая живопись, которая могла доходчиво показать балерину без ног. Полотна были невелики по размеру. Но и по краскам и сюжетам хорошо продуманы.  Особенно понравился Глебу портрет «Старость Востока». Беспощадно палящее солнце и старая женщина с голым ребенком стоит у красно-желтой скалы, с которой свисает  вьющееся растение. Светлая зелень, мощная твердь скалы и человеческая старость, как продолжение живой природы. Горячим воздухом пустыни повеяло на Глеба. Это ощущение ему было знакомо, в прошлом году он путешествовал по Египту и Израилю.
-И как в тебе все это помещается, легкомысленной девице?
Жаклин тенью метнулась в соседнюю комнату и  принесла симпатичного медвежонка.
-Зовут его Чарли. Правда, смешной?
-Симпатичный. А мужчин ты тоже воспринимаешь куклами?
-Мужчин я просто люблю, это  моя страсть. У меня крыша едет, когда я вижу достойный экземпляр, вот такой, который сейчас тут сидит и разыгрывает из себя морального тупицу. Ему предлагают роскошное тело, а он рассматривает какие-то дурацкие картины.
-Это же твои картины?
-Все равно дурацкие, если в это время можно заниматься совсем другими приятными делами.
-Может, ты сдвинутая? – спросил Глеб, вставая.
-Конечно, я же тебе сказала. Ну, иди ко мне…
-Вот что, - сказал Глеб. – Когда тебе захочется меня писать, позвони. Вот моя визитка. И если тебе захочется вкусно поесть, прошу в «Скрипаль». Это мой ресторан. Еще мой, добавил он, открывая дверь. Пока!
В последний момент на лице красавицы Жаклин он увидел страшную мстительную гримасу. Теперь ей будет о чем поговорить с Алисой.
Ему еще не хватало  дешевых романов.
Память тут же снова вернула его в камеру пыток.


      
                Х  Х  Х

Хаос в стране нарастал. С каждым днем все больше банкротилось предприятий, людей выбрасывали на улицу. По вине Нацбанка произошел обвал национальной валюты, и теперь к страдальцам, взявшим кредит в долларах, прибавились вкладчики банков, которые не могли снять свои депозиты.
Оказалось,  Глеб не одинок со своими проблемами.
Однажды на столбе у автобусной остановки он прочитал  напечатанную крупным шрифтом листовку: «Организуется  конгресс пострадавших на кредитных сделках». Был указан адрес и время первого сбора.
Глеб не любил подобных тусовок. В свое время  такие конгрессы, ассоциации и еще черт знает что создавались по спасению денег лопнувших трастов, теперь вот с кредитами.
Но он уже не мог бороться в одиночку.  Банк прислал ему последнее предупреждение: в случае невыплаты долга с молотка уйдет его квартира, а затем и ресторан.  И это было уже очень серьезно, пошутили мы с вами, читалось между строк, и хватит.
В таком случае Глеб автоматически становился бомжом. Искать спасение можно было, только объединившись с такими же, как  и он.
Возле старого киевского дома, который уже был обнесен зеленым забором, гудела, как шмелиная стая, толпа. Глеб протиснулся внутрь.
В огромной комнате, как в сельском клубе  времен строительства социализма, были расставлены длинные скамейки, на которых сидели молодые предприниматели и внимательно слушали, о чем говорила женщина с девичьей прической и женским уставшим лицом. Сразу чувствовалось, что она много курит и много работает. 
На столе стоял кофейник, из которого вихрастый дядя, похожий на мясника, все время подливал выступавшей, как из графина воду, кофе. Женщина глотала его и облизывала пересохшие толстые губы.
Удивительная вещь: стоило женщине умолкнуть, и  она становилась старой и некрасивой, но как только она начинала говорить, молодость озаряла ее лицо.
Глубоко сидящие глаза с темными кругами вокруг, широкий приплюснутый нос,  ровные желтоватые зубы делали женщину  понятной, своей. Ее слушали очень внимательно, и Глеб, уловив начало предложения, больше не пропускал ни слова.
Женщина оказалась директором частного предпрития, которое выиграло у банка судебное дело по возвращению кредитов.
-В первую очередь, - говорила женщина, - не подписывайте ничего, что касается повышения процентной ставки – вам ничего не смогут сделать.  Второе – платите только проценты, пока банк не подпишет с вами  реструктуризацию. НБУ сейчас позволил банкам не относить эту реструктуризацию на убытки. Ни в коем случае  не связывайтесь с антиколлекторскими организациями, мы проанализировали их работу, это пирамида, которая будет брать с вас деньги за то, что вам и так по закону положено. Лучше проконсультируйтесь с юристами, вам так выйет дешевле.
Ни в коем случае нельзя позволять загонять себя в ловушку.
Женщина неожиданно  схватилась за сердце.
-Ей плохо, - послышалось из зала, помогите кто-нибудь.
Женщина села и уронила голову на руки. Вихрастый, который подливал ей кофе, растерялся и боялся притронуться к женщине. Вокруг образовалась толпа. Кто-то истошно кричал, чтобы все разошлись и дали возможность поступлению кислорода.
И вдруг явственно прозвучал тихий басовитый голос:
-Ей уже не нужен ваш кислород. Она умерла.
Глеб сел на скамью  и впал в равнодушно-вялое состояние. Ему казалось, что он смотрит спекталь; он сидит в зале, а на сцене эпизод из какой-то пьесы Шекспира, который и запомнился Глебу, как драматург крови, в изобилии льющейся в каждом действии.
Появились носилки. Два могучих санитара с повязками на руках легко растолкали толпу, и вскоре Глеб увидел, как голова умершей качалась из стороны в сторону.
Ее убил тот вихрастый, подумал Глеб, он все время подливал ей кофе. Кто знает, что там было.
Глебу хотелось встать и  рассказать все о своем наблюдении милиционеру, который появился в зале, но Глеб продолжал сидеть все в том же равнодушно-созерцательном состоянии.
Рядом опустился высокий, похожий на студента, мужчина в кожаной куртке и берете, по театральному сдвинутому набок.
-Что вы на это скажете? – спросил он, заглядывая в лицо Глебу.
Глеб увидел  большие серые в кровеносных сосудах глаза.
-Она умерла, - прошептали губы Глеба. – Она пила много кофе.
-Вот-вот, - оживленно заговорил берет, - она много пила, много работала и еще кормила двух балбесов - сыновей. Я Прохоровну хорошо знаю. Говорил ей не раз, брось работу, живи на пенсию.
-Она разве пенсионерка?
-По инвалидности. Была в свое время начальником участка на Чернобыльской атомной. Там и подхватила свою болячку. Очень грамотный специалист. Таких надо в правительство и тогда будет порядок.  Как жаль, что ей не удалось попасть в правительство.
Глеб хотел крикнуть берету, что сейчас это уже не имеет ровно никакого значения, что человек умер и надо бы сказать ему какие-то добрые слова прощания.
Берет словно уловил мысли Глеба.
-Ей там будет хорошо, она ведь верующая.
-Там? – указал вверх глазами Глеб.
-Именно там, - поднял свои в кровеносных сосудах глаза берет и стал что-то выглядывать на потолке. 
-Смотрите, там же лепка портрета Сталина.
Глеб посмотрел туда, куда указывал длинным пальцем берет. Действительно, на потолке был гипсовый слепок портрета Сталина. Как он туда попал? Место было самое неподходящее.
-Здесь когда-то находилась сберкасса, вот в чем дело, - подвел итог наблюдению берет.
Почему в сберкассе на потолке должен был быть гипсовый портрет Сталина, Глеб так  и не понял. Сейчас его занимали другие мысли.
-У нее была фирма, как я понимаю! – сказал Глеб, дотрагиваясь до руки  мужчины в берете.
-Да, была, есть и будет. Я  заместитель Веры Павловны и не думаю, что ее смерть послужит поводом закрывать наше частное предприятие.
-А чем занимается ваше частное предприятие? – спросил Глеб.
-Мы даем советы. Помогаем необразованным и попавшим в критическое положение.
-Бесплатно?
-Почему же, мы не благотворительное общество. За работу надо платить.
-А это мероприятие, - с трудом выговорил Глеб слово времен социализма, - тоже платное?
-Конечно, а вы разве не заплатили?
-Мне никто ничего не сказал.
-Как же так! Вот что значит довериться необязательному человеку. Мы его только недавно приняли на работу по звонку. И я ему поручил написать текст объявления и рекламного листка  и расклеить. А он значит, ничего этого не сделал. Все, мое терпение закончилось. Завтра он будет уволен.
-Зачем же так строго. Надо бы еще проверить, написал он или нет. А я мог зайти как раз тогда, когда ваш билетер отвернулся или вышел в туалет. К тому же выступление уже заканчивалось.
-Нет, не заканчивалось, она еще должна была говорить (берет глянул на часы и проверил, идут ли они, приложив ухо к большой луковице), она должна была еще отвечать на вопросы, как минимум, полчаса.
-Все у вас так тщательно рассчитано.
-А как же. Время – деньги.
-А мне вы сможете посоветовать, я неудачно взял кредит. То есть, взял кредит, а потом гривня обвалилась, вот сейчас я должен банку  миллион долларов, или ежемесячно обязан по договору возвращать 13 тысяч долларов. У меня нет таких денег, и я не знаю, как мне быть.
Берет встал и, чинно поклонившись, представился:
-Косинский Сергей  Петрович, кандидат юридических наук, заместитель директора частного предприятия «Интел-гранд».
-Глеб Корнилов, директор ресторана.
-Вы серьезно директор?
-Серьезней не бывает, - улыбнулся Глеб.
-Это же прекрасно. Я могу регулярно давать вам консультации, и вы будете ограждены от всех неприятностей. Такие договора мы также заключаем.
-Мне нужна разовая консультация, как выбраться из того дерьма, в которое я попал.
-А юриста у вас своего нет?
-Был, но он ничего путного, кроме как подать в суд на банк, предложить не мог.
-Давайте мы договоримся пообедать в вашем ресторане, и я, пожалуй, вам расскажу, что надо делать.
-Вы хотите обедать сейчас?
-Можно и сейчас.
-Но позвольте, только что на наших глазах умерла ваш директор.
Светящееся радостью лицо Косинского сразу же погасло, словно внутри выключили электричество.
-Да, да, конечно…Надо все устроить  с похоронами, сообщить сыновьям. У нее ведь есть сыновья,  их надо немедленно проинформировать. - Ваня! – крикнул Косинский громко.
Рядом как из-под земли выросла фигура вихрастого, который подливал Вере Павловне кофе.
-Займись  похоронами, позвони Светлане, пусть она сообщит детям о смерти. И сними со счета Верочки деньги по доверенности. Впрочем, доверенность я должен тебе сам дать. Впрочем, я этим сам займусь.
Вихрастый постоял еще немного и исчез так же внезапно, как и появился.
-Ну что ж, молодой человек,  очень хорошо, что вы к нам обратились.  Для знакомства я вам расскажу о нашей фирме, ее возможностях. Но это, естественно, не бесплатно. Деньги с вас я  не буду брать.
Если вы директор ресторана, то нас вполне за  консультации устроит  трехразовое питания трех человек: меня, Вани и Светланки, нашей секретарши в руководимом вами ресторане.
Сейчас я отправлюсь распорядиться похоронами, а в вашем ресторане мы уже можем встретиться, скажем, в шесть часов вечера. Вы для меня, может быть, даже находка, теперь я могу не платить весомую часть зарплаты своим подельникам.
Косинский достал визитную карточку, на которой было написано всего лишь одно слово «Начальник».
Глеб удивленно посмотрел на «Начальника».
-Такая визитка у меня для избранного круга людей, есть и вторая, но, думаю, вам и этой хватит. Звоните по мобилке. О”ревуар!
Явный проходимец, сделал для себя вывод Глеб. Таких сейчас в бизнесе хоть пруд пруди.
Вспомнив про неожиданную смерть женщины, которая произвела своим выступлением на него такое впечатление, Глеб подумал, что и он вот так внезапно может упасть головой на стол, или ночью во сне. И это будет лучший вариант, чем долго мучиться в больнице и заставлять  других людей мучиться рядом.
Может быть, зря он тогда на мосту не довел задуманное до конца. Сейчас бы ему было легче. Глеб видел краешком глаза упокоившееся лицо женщины Веры Павловны. Оно снова было молодым и едва ли не счастливым.
Такое выражение он видел у многих покойников; они словно радовались, что закончились их земные страдания и началась новая жизнь. Ведь это выражение указывало на то, что они что-то в последний момент увидели такое, от чего морщины распрямились и лицо стало сразу добрым и спокойным. На мгновение Глеб  представил себя на месте покойной.
Он закрыл глаза и попытался увидеть свое будущее, от чего радуется в последний момент своей плотской жизни человек.
Но он не увидел ничего,  а почувствовал  сильное возбуждение в голове, и ему стало страшно. Он ничего не видел впереди, а видел внутри поднимающееся, как со дна океана, чудище страха. Страх сковал его и не позволял  думать, парализовал  волю. Ему хотелось бежать, но он не мог, он хотел кричать, но рот был склеен ужасом. Ему все сейчас казалось страшным, каждый шаг грозил  гибелью.
Глеб вспомнил попавшееся недавно  на глаза изречение: «самоубийца – это  человек, погибший при попытке бегства от самого себя».
К незамысловатой иронии здесь был примешан зловещий смысл: убегать от себя смерти подобно. Но он-то как раз «прибегал» к себе. Убегают от себя алкоголики, наркоманы, игроки…Но у него страх ответственности зиждился и на понимании смерти как таковой. Он убеждал себя, что нет ничего страшнее смерти, и ее, в то же время,  признавал, как наиболее легкий выход в решении проблем. А  невозможность сохранить достоинство, свободу, себя влекла за собой более серьезные последствия.
Это мне все так представляется, думал Глеб, потому что для меня смерть - это уход от проблем,  самый легкий путь. Но как так может быть? Ведь тебя уже не будет!? Для тебя наступит конец света, и земная жизнь закончится. В то время, как проблема кредита рано или поздно решится. Даже если он отдаст банку все, что у него есть, останется его жизнь. И потом, во время естественного окончания жизни он будет вспоминать этот эпизод, как эпизод, похожий на тот, когда в детстве он не хотел есть рыбий жир. Всего лишь!
Почему он так легко пошел на мост? Да потому, что  не понимал и не ценил жизнь. Иные борятся за нее до последнего: калеки, слепые,  глухие, парализованные…А ты так спокойно готов нырнуть в бездну, чтобы…стыдно было думать ради чего.
Давным-давно Глеб прочитал интервью с Мересьевым, легендарным летчиком, сбитым немцами и отморозившим ноги, которые потом пришлось ампутировать.
Мересьев сказал, что его  воля к жизни была основана на преодолении болезни и желании просто видеть этот мир, иного он не знает.
В то же время в разговоре с одним  глубоковерующим Глеб услыхал и такое толкование: смерть мне принесет радость, Бог приблизит меня к себе.
Можно, конечно, сказать, что верующие создают для себя спасительную версию ухода в другой мир. И, наверное, это единственный путь, чтобы не сойти с ума.  Один раз поверил, и у тебя появляется впереди не черный провал, мрак, небытие, а радужное существование рядом с  Богом, еще более тесное общение с ним.
А если Глеб Корнилов, которого воспитали в атмосфере атеизма, не успел обрести веру в Бога, что делать ему? Что делать человеку, который сначала хочет понять, а потом поверить?
Извините за пошлость сравнения: в магазине мы тщательно осматриваем и  знакомимся с покупкой, а потом только приобретаем ее.
Конечно, вера в Бога это не купля-продажа, но почему человек не имеет права сначала понять, во что он должен верить?
Лишь поняв, что такое вера, Глеб мог рассчитывать на убежденную веру. А пока это понимание не пришло к нему, или за него надо бороться, но как? Кто  поможет в этом?
Глеб знал, что никто кроме него самого, потому что  он не верил…людям. И как им можно верить, если  человек, облаченный народной властью, грабит своего ближнего на глазах у всех, и ничто с ним поделать нельзя. Все куплено и  продано. И даже вера (все ходят в церковь  молиться) стала товаром.
В результате миллионы  не очень богатых людей  сразу оказались на черте выживания. И те, кто не имел спасательного круга, сразу же начали тонуть.
Мозг Глеба работал только в одном направлении: нагнетал   и нагнетал, вытаскивая из своих глубин убедительные доказательства безысходности.
Был момент, когда свой  мозг Глеб поймал на лжи: он подсовывал ему нормальную ситуацию, как трагическую.
Больше Глеб не мог оставаться наедине с собой, иначе пришлось бы снова идти на мост. Это его пугало еще больше: раньше  в беседах с собой он находил успокоение, объяснял себе сложные ситуации, верил себе. Теперь же эта вера была утеряна.
Глеб  усмехнулся: если послушать его мысли, сразу сделаешь заключение – психика не в порядке. Хорошо еще, что какая-то часть сознания работает на спасение, и он может понять, что с ним происходит что-то нехорошее. Но этот островок был настолько мал, что с него нельзя было запускать более мощные оптимистические сигналы.
Он, конечно, мог сейчас уйти с головой в работу. В ресторане  было чем заняться 24 часа в сутки. Но его это не интересовало. Зачем заниматься бессмыслицей?
Он видел группу из пяти человек в строгих  костюмах юристов, которые являются к нему домой и  показывают исполнительный лист. Его лишают за неуплату кредитов - все, что он нажил…
И вот он сидит в душной камере с ворами, наркоманами и бандитами, дышит зловонным воздухом. И так будет продолжаться много лет.

Зазвонил телефон.
Голос Алисы был встревоженным:
-Вы, надеюсь, не собираетесь снова идти на мост? Рамчик все время подвывает, подходит к креслу, на котором вы сидели, и откровенно дает мне понять, что без вас у него нет жизни и что с вами снова происходит нехорошее. Рамчик прав?
-Ваш Рам, Алиса, замечательный пес, у него явно с космосом налажена крепкая связь, и он близко к сердцу принимает чужую беду. Может, он  и прав.
-Приходите. Я приготовлю ужин.
-И потом все начнется сначала?
-Что вы имеете в виду? Ах, это! Вы тогда меня неправильно поняли. Вам и в голову не пришло, что я не посягала на вас, это могут делать такие потаскушки как  Жаклин.
-Почему вы считаете ее потаскушкой, у нее, может быть,  просто  такие женские принципы? А если есть принципы…
-Не будем об этом. Жаклин все-таки моя подруга, и я все, что думаю о ней, говорю ей в глаза. Так вы приедете?
-Давайте встретимся там, где  мы встретились в первый раз, и поедем поужинаем в мой ресторан. Для Рамчика это будет праздник, ведь он с таким удовольствием обгладывал бараньи кости.
-Рам после ваших обедов  и ужинов страшно толстеет, а это ему противопоказано, он уже немолодой джентльмен.

Спаниель еще метров за двести, учуяв Глеба, понесся навстречу. Он летел над землей, едва дотрагиваясь до нее лапами, мотал весело лопоухими ушами и обрубком- хвостом. С разбегу Рамчик бросился на Глеба, закинув свои лапы  на  плечи и облизав его лицо  телым влажным языком.
-Видите, как он вас любит, - сказала, подходя и  улыбаясь Алиса.
Она была все в том же полушубке и  джинсах, а на голове в этот раз была меховая шляпа, которая делала женщину стройной и  соразмерной.
Глеб ощутил вдруг необыкновенную радость, что снова увидел эту парочку.
Рам уселся у его ног и все время смотрел снизу прямо в глаза, виляя при этом подобострастно хвостом.
-Он признал в вас хозяина. И я вынуждена сделать тоже, - сказала Алиса, нагибаясь и гладя по выпуклому лбу спаниеля.
-Вы считаете, что собака и человек испытывают одинаковые чувства?
-Мы с Рамом точно. Я ведь не признаюсь вам в любви, а только в том, что считаю, как и Рам, вас своим хозяином.
-И что это значит?
-Что вы, как хозяин, можете мной распоряжаться, как вам будет угодно.
-Алиса! Давайте раз и навсегда поставим точки над «і». Я не буду с вами спать, пока не почувствую в этом необходимость. Мне сейчас не до этого. Дружить мы с вами тоже не можем, с таким настроением, как у вас, дружбы вообще не может быть.
Мне Рамчик очень нравится, как и вы. Но во время грохота пушек музы молчат.
-Так все-таки я вам нравлюсь? Это уже большой шаг вперед.
-Что значит «большой шаг»? У  вас на мой счет имеется сценарий?
-Имеется, и очень хороший.
-Вы хотите выйти за меня замуж?
-Только не это.
-Переспать со мной?
-Возможно. Но и это не главное.
-А что же тогда?
-Я хочу участвовать в вашей жизни вместе с Рамчиком. Мы такая замечательная троица, разве вы не видите? Я хочу с вами встречаться, гулять вместе, вот как сейчас. А остальное от  вас зависит.  Я же сказала, что вы для меня и Рамчика  стали  хозяином, и мы согласны выполнять ваши желания.
-Не смешите меня, Алиса. Вы не такой человек. Скорее всего, вам поперек горла Жаклин стоит. Так знайте, у нас с ней ничего не было.
-Я знаю.
-Откуда?
-Она сама мне рассказала. Я ведь говорила вам, что мы с ней подруги.
-Впервые вижу таких подруг, которые готовы друг дружке в волосы вцепиться из-за малозначительного субъекта.
-Не надо себя принижать. Если для Жаклин вы действительно ценны как мужик, для меня – совсем другое. Вы очень романтичны.
-Я?
-Разве вы не заметили, как вы романтично переживаете свою проблему с кредитом? Почти, как во французских романах конца 19 века.
Но я вам хотела не об этом. Тут я советовалась со специалистами, и они посоветовали, как мне кажется, неплохой способ решить проблему ваших кредитов.
-Что вы имеете в виду?
-Сейчас, подождите, я принесу диктофон, там все записано.
Зазвучал спокойный уверенный голос: «Вы можете найти себе пару в лице депозитера и с ним договориться на определенных условиях в проведении такой операции: допустим, у одного вкладчика 20 тыс. грн на счету, у другого – такого же размера кредит. Они между собой договариваются о так называемом «взаимозачете»: вкладчик погашает чужой кредит своим депозитом, а взамен получает наличные, н в меньшем объеме (поэтому такая схема и выгодна обеим сторонам). Для этого нужно на специальном сайте разместить свое объявление бесплатно…»
Сайт я вам дам, он у меня в блокноте. Ну как?
-У меня уже есть один советчик, который предлагает обойти банк со служебного входа, как я понял, дать элементарную взятку начальнику депозитного департамента. Это примерно те же деньги, что и в варианте ваших специалистов. Но все это обходные, левые дела, за которые по головке не погладят. Мне еще не хватало дополнительной уголовщины.
-Я забыла вам сказать, что этот нюанс также учтен. Банки согласны на такой вариант, ведь  кредит будет погашен.
-Сомневаюсь, что они согласны. Впрочем, я даже с их согласия не пойду на такую сделку. Все должно быть прозрачно и законно.
-Ну тогда вам надо достать миллион долларов.
-Это другое дело, но где?
-Я могу дать, но для этого…вам придется жениться на мне, потому что  только в таком случае я могу вступить в права наследства по завещанию отца.
Глеб ухмыльнулся.
-Вы хотите сказать, что непрочь выйти за меня замуж?
-Я хочу сказать, что хочу вам  помочь.
-Значит, еще в первый раз  вы знали, что предложите мне такой вариант?
-Знала. Потому и была спокойна  и предложила вам провести у меня ночь.
-С разговорами в постели.
-С разговорами в постели. Если бы вы захотели  что-то еще, то  и  за этим  задержки не было бы, потому что я вас люблю. Вот так просто вам это и сказала. Когда вы обреченно шли к мосту, я еще не видела вашего лица, но меня как током ударило, - это моя судьба.
А потом я увидела ваше лицо (мне именно таким оно и представлялось) и поняла, что судьба мне благоволит.
Вы даже себе представить не можете, что я пережила с вашим уходом с этой потаскушкой. Я ведь ее знаю, она любого мужика за две секунды уложит в постель, девочка в этом смысле куда мне. Но вы выдержали, и я гордилась вами. А потом Рамчик, он вас тоже любит и требует от меня, чтобы вы были всегда с нами. Вот и весь мой роман. А теперь решайте сами, как поступать.
-Мне стыдно, Алиса, что я тогда решился уйти с Жаклин, но я не мог больше находиться в вашей квартире, меня здорово прихватило…Что ж, спасибо вам за участие в моей судьбе. Я не знаю, соглашусь ли на такой шаг, ведь для этого нужно, чтобы я вас любил, не так ли?
-Не обязательно. Я готова  и на фиктивный брак с последующим расторжением, но я должна, обязана вам помочь. Дело не в вашей любви ко мне. А в моей к вам. Это меня больше всего беспокоит.  Если бы не моя мудрая собака, я бы наверное, не решилась открыть сердце. Я говорю на банальном романтическом языке, но мои слова искренни. Так что обо мне не думайте. Думайте о себе.
Глеба  задело такое неравнодушное равнодушие к его персоне. Алиса  говорила и вела себя  совершенно спокойно. Он представил себя на ее месте, как бы он признавался в любви девушке.
Все, конечно, было бы не так. А разве она призналась  ему в любви? Она просто сообщила, как сообщила бы о  том, что пора садиться обедать. Или у них, художников, стиль такой? Или это способ возбудить в нем сильное чувство, хотя бы сдвинуть с места его несокрушимое отсутствие интереса к женщине?
Слово «любовь» Алиса произносила несколько раз, и в ее голосе Глеб не услышал  каких-либо новых красок. Это была ровная, как под линейку,  кардиограмма. Все это говорило лишь о том, что почему-то Глеб нужен этому человеку, жизнь которой укрыта в темных ущельях женской души. Она и в первый раз сразу ему предложила постель без всяких двусмысленностей. И при чем здесь спаниель, замечательный Рам? Тут есть интерес, но вот какой?
Об этом сейчас Глебу думать не хотелось. Он знал одно: Алису он не любит, но ему предлагали хоть какой-то выход.  Следовало все взвесить, ни в коем случае не принимать решение  с  ходу.
После того, что с ним произошло, Глеб стал осторожным, не веря  порой даже себе. Что уж тут говорить о  бизнес-предложении стать мужем (даже фиктивным) чудесной женщины, за которой стоит очередь поклонников ее художнического таланта, заказчиков из простых миллионеров… Это он хорошо почувствовал  на тусовке. Ведь нельзя считать серьезным интересом  ресторан и  нескольких кафе, которыми  владел Глеб?
Судя по  тому, что  Алиса легко согласилась выплатить миллион долларов его кредитов, папенька у нее был далеко не бедным. Следовательно, ей замужество нужно, чтобы получить доступ к деньгам отца. Это и ежу понятно. Но тогда, почему она выбрала для этих операций именно его?
Об этом следовало серьезно поразмыслить. Нельзя сбрасывать со счетов и  то, что она вполне могла влюбиться, почему бы и нет.
Какие основания имеет Глеб обвинять ее во лжи? Если он стал бесчувственным,  то это вовсе не значит, что и Алисино сердце проржавело.   Вообще,  что он смыслит в  женских делах?
Разве мужчина может что-либо понять в их изменчивом, порой преступном, мире? Одна готова тебе признаться в чем угодно, лишь бы завладеть твоими капиталами. Другая из-за любви бросается под поезд, третья нарожает детей и будет с тебя скачивать все, что ты заработаешь… Вариантов женского коварства (игре на любви) тысячи. А он не хочет попадать впросак, как с этими кредитами.
Дома Глеб набрал в ванну горячей воды, вылил полбутылки пенной морской соли и распластался, как в водах Мертвого моря. Однажды он там побывал на экскурсии, ему понравилось лежать на воде  и читать книгу.
Сейчас вместо книги были мысли. Он пытался привести их в порядок и  прочитать, чтобы хоть что-нибудь понять и придти хоть к каким-то  выводам.
Ему явно не хватало хорошего собеседника, который бы
противостоял и говорил ему гадости, чтобы возбудить и заставить работать в экстремальном режиме.
И тут он вспомнил о Муйском. Он художник, хорошо знает эту среду, психологию…Муйского он давно не видел, тревога вдруг нахлынула на Глеба. Это ведь прекрасный художник и  замечательный человек, который может слушать тебя часами и не проронить ни слова. Зато, когда ты  закончишь, он не постесняется выдать все,  что он думает  и о тебе, и о том, о чем ты говорил…
Глеб вспомнил слова Григория Ландау, которые в виде памятки были записаны у него на календаре: «Как и к другому, можно и к себе привыкнуть, так себя и не узнав».
Вот сейчас женщина призналась ему в любви, и он серьезно задумался, а что же это за зверь такой, хотя столько всего по этому поводу было передумано и сочинено. Да, собственно, все, что ни делает человек, он делает ради любви. Только вот, что имеется в виду?
В последне время обыкновенный половой акт  принято называть «заниматься любовью».  Можно ли тут разделить любовь на половую и духовную? Или и то, и другое существует вместе?
Если бы он занимался любовью с Алисой (а это он мог сделать в первый же вечер), то полюбила бы она его так, как говорит об этом?  Глеб знал много случаев, когда именно физическое проникновение друг в друга отдаляло людей, делало их едва ли не врагами.
Случается и такое, когда мужчина и женщина  живут вместе долгие годы и остаются влюбленными друг в друга, не занимаясь любовью вообще. Называется эта любовь «платонической».
Да и бывает ли любовь в чистом виде?
В любом случае она сковывает  человека, делает его несвободным, а иногда и зависимым.
Глеб нашел телефон Муйского, долго ждал пока возьмут трубку.
С крипучий старческий голос спросил, кто его интересует. И когда Глеб назвал фамилию Муйского, получил неожиданный ответ:
-Такой здесь никогда не проживал.
Что-то показалось Глебу в голосе знакомым. И когда он положил тубку, догадался, что  говорил с самим Муйским.
Он прослушал в себе голос старика. Но Муйский не был стариком. Во всяком случае, не мог говорить таким тусклым безжизненным голосом. Муйский был человеком веселым, любил поболтать об искусстве, и больше говорил сам, чем кого-то слушал.
Неожиданная догадка заставила Глеба вскочить. Он же выпивоха. Мог спиться. Точно: голос его был сиплым, с явным алкогольным повреждением голосовых связок.  Не зря говорят «пропитой голос».
Шел моросящий снег, стало вдруг холодно.
Глеб завел машину и некоторое время прогревал мотор.
Когда он в последний раз видел Муйского? Он рылся в своей памяти  и не мог вспомнить. То, что это было в ресторане, он не сомневался. Муйский приходил одно время по просьбе Глеба в ресторан уже после того, как в связи с финансовыми   трудностями пришлось резко сокращать штаты (в том числе и художника). Глеб  выделил специальную сумму на питание бывших сотрудников. Муйский какое-то время приходил, а потом пропал. Глеба настолько выбили из колеи его кредиты, что он совершенно забыл о бывшем друге,  искусством которого искренне восхищался. 
Вспомнил, как хотел решить проблему кредитов продажей картин Муйского. Но рекламная  раскрутка требовала больших денег, которых у Глеба не было. Потому дело и  заглохло, а Муйский напрочь выскочил из головы.
Муйский жил в старом здании постройки  конца 19 века. При взгляде на этот двухэтажный, забытый Богом дом, казалось, что достаточно дотронуться до его стен, и они рухнут.
Деревянные выщербленные двери едва висели на петлях и страшно завизжали, когда, чуть приподняв, Глеб отворил их. На пороге чернильным пятном была разлита  лужица, в парадном  гнила фиолетовая темнота. На втором этаже горела одна, засиженная мухами, лампочка.
Деревянная лестница с дубовыми перилами, изрезанными ножиками, тяжко вздыхала под ногами Глеба.
Номер квартиры висел на гвоздике, как осенний поздний лист на ветке, готовый вот-вот сорваться,  а сама дверь была приоткрыта.
Глеб осторожно вошел и ударился головой о колесо велосипеда. И как он не догадался взять с собой фонарик! Правда, кто мог подумать, что такие дома еще существуют в столице Украины?
Глеб с трудом, шаг за шагом, пробирался по коридору, заглядывая в каждую комнату. Все они были пусты, обои хлопьями свисали со стен, жуткий запах застарелого туалета забивал легкие.
Комнату Муйского Глеб нашел в самом конце коридора. Наверное, Муйский перебарался туда, чтобы быть ближе к местам общего пользования.
Муйский лежал на продавленном диване. На столе у изголовья горел ночник, который высвечивал бледно-зеленое лицо человека, похожего на Муйского.
От прежнего художника-примитивиста и веселого человека остались одни глаза, которые настороженно смотрели на Глеба.
-Терен, - позвал  тихо Глеб. – Ты меня слышишь?
Глаза Муйского на миг оживились, и из-под сваляного грязного одеяла показалась сухая костлявая старческая рука, а пальцы подобрали подол, наверное, чтобы дать понять Глебу, что он может сесть рядом.
Глеб не сдвинулся с места. Ему казалось, что если он сделает хоть шаг, его вырвет от этого спертого воздуха и картины умирания. Здесь все говорило о том,  что у определенного живого существа (потому что в данный момент его трудно было назвать человеком) жизнь заканчивается. И удивительно, что еще жили глаза.
-Я знал, что ты рано или поздно придешь, - сухие твердые губы высунулись из-под одеяла  и всосали в себя жадно воздух.
-Я с тобой недавно разговаривал по телефону? – спросил Глеб и огляделся.
-Да, со мной, - прохрипел Терен, -  и вытащил из-под одеяла трубку телефона, а затем и весь аппарат.
-Мне тяжело вставать, я уже несколько дней ничего не ем.
-Так ты лежишь здесь один все это время?
Более дурацкого вопроса от себя Глеб не ожидал. Мысли его заработали, как включенный на полную мощность мотор.
-Давай для начала встанем, а потом соберемся и поедем ко мне. Ты будешь жить у меня, пока не выздоровеешь.
-Я уже не выздоровею никогда, не надо меня никуда везти, дай спокойно умереть. Я уже начал умирать, не трогай меня, прошу. Мне не нужно жить.
Чем больше говорил Муйский, тем быстрее восстанавливался его голос,  и вот он стал почти таким, каким знал его Глеб.
Глеб никак не мог преодолеть в себе оцепенение, ему трудно было сдвинуться с места, тем более помочь поднять  остропахнущее тело Муйского. Но это непременно надо было сделать.
Глеб медленно забирал из цепких слабых рук Муйского телефон, который издавал тихие умирающие гудки, единственные признаки жизни в этом дворце смерти.
-Почему ты мне не позвонил, идиот, у тебя же телефон под боком?
Глеб разжигал в себе ярость, так ему легче было двигаться и  не так чувствовалась вонь.
Он уже почти кричал, а сам набирал номер Гиви. Гиви, слава Богу,  оказался на месте.
-Ты знаешь, где живет Муйский? - спросил вместо приветствия Глеб.
-Понятия не имею. Кажется. где-то на окраине. А что случилось?
Глеб дал адрес и попросил немедленно приехать.
-И побольше еды привези, - вдогонку сказал Глеб.
-Я же тебя просил не трогать меня, - вдруг заплакал Муйский.
Сначала маленькая  горошинка, а затем поток слез хлынул из мертвых глаз.
-Плачь, это хороший признак, - громко сказал Глеб и тут же подумал, что  сейчас он спасает не столько Муйского, сколько себя.
Мозг его начал работать. Глеб уже думал, что именно Муйский спасет его. Как – он пока не знал. Алиса сказала, что она поняла, что Глеб ее судьба, увидев его в профиль. А Глеб понял, что он должен жить, попав в зловонную комнату  Муйского.
Было понятно, что Муйский пропил все, что у него было, а теперь на его лице вырисовывался обыкновенный цирроз печени. Эту болезнь Глеб хорошо знал. От нее умер его отчим, страстный поклонник французских вин.
Отчим был упитанным румяным мужчиной с деньгами,  охотно тратившим на дорогие французские вина, которые он доставал через своих деляг-посредников.
Это только сейчас говорят о коммерции и  о каком-то рынке. Все это было  и в советское время, только называлось это  по - другому – спекулянты, валютчики…
Если бы не было этих спекулянтов и валютчиков, то жены высокопоставленных чиновников, не говоря уже о более низких слоях населения, до сих пор ходили бы в замшевых трико производства отечественных швейных фабрик.
Глеб чувствовал новый поворот своей жизни. И неожиданно так обрадовался этому, словно ему купили новые санки, и он, всегда завидовавший мальчишкам из богатых семей, наконец сможет промчаться на зависть всем вниз по Левашовской к Бессарабке.
Французские вина и довели румяного отчима до высохшего зеленощекого с грустными глазами поздно опомнившегося философа, умирающего от цирроза.
Глеб помнил, как он вышел в последний раз, когда они пришли с матерью в больницу.
Отчим погладил  его по голове и сказал:
-Ты хороший мальчик, хотя и не любил меня никогда. Не повтори моих ошибок, хотя…вся наша жизнь состоит из ошибок.
Сказав эти слова, он поцеловал мать, посмотрел на нее, как будто это она умирала в больнице, а ему, по меньше мере, присудили Нобелевскую премию.
-Ты всегда была женщиной, но не больше, - сказал он и ушел в своем длинном больничном халате в высокую облупившуюся дверь.
Живым они его больше не видели.
Мать горько плакала, потому что было понятно, что с ними  прощался  близкий человек, который близким так и не стал.
Но про то, что жизнь состоит из одних ошибок, Глеб запомнил.
Гиви приехал через час, и они вдвоем на простыне, чуть не обвалившись на шатающейся лестнице,  перенесли Муйского в машину.
Муйский страдал от каждого прикосновения, видимо, организм его уже совсем не сопротивлялся.
Когда художника привезли в квартиру, Глеб тут же позвонил своему постоянному клиенту профессору Зимину.
Зимин посещал ресторан по субботам, Глеб выделил ему столик возле эстрады. Зимин очень любил джаз и женщин. Каждый раз он приводил новую девицу из своего медицинского института, где  читал какой-то курс.
Глеб устраивал ему красивую жизнь, предоставив почти  за бесплатно (он знал, что врача всегда надо иметь при себе) номер в ресторанной гостинице.
Однажды в ресторан пришла жена профессора и прямиком направилась к Глебу, как главному соучастнику любовных похождений своего мужа.
Дама была из тех…Она громовым голосом объявила о том, что ресторан «Скрипаль» является  клоакой разврата и что она так  это дело не оставит.
Глеб ответил, что нет такого закона, который бы запрещал его ресторану обслуживать посетителей, изменяющих женам. Ресторан не пансион благородных девиц.
Но жена Зимина отчасти была права. При ресторане пригрелась целая компания государственных чиновников, и им Глеб предоставлял возможность отдохнуть на полную катушку.
Глеб это делал даже с удовольствием, однажды признавшись себе, что таким образом он мстит этим бездарным вельможам, которые везде пытались урвать свой куш, питались, как падаль, дармовщиной.
И когда прибежала жена Зимина, Глеб был почти в восторге. Однако желанию этой решительной поборницы  нравов подать на него в суд он, естественно, не обрадовался.
Пришлось клин клином вышибать, подключать еще одно действующее в его ресторане лицо – юриста из Генеральной прокуратуры, который благополучно и  спустил на тормозах действительно написанное в резких тонах  заявление жены Зимина.
Зимин был дома и долго не мог в силу сильного опьянения  понять, что от него требуется.
Но наконец все уладилось и доктор побещал прибыть немедленно.
Но вместо него приехала «скорая помощь». Врач, осмотрев Муйского, только головой покачал.
-На каком мусорнике вы нашли этого человека? – спросил он, закончив осмотр.
-Это замечательный  художник, - сказал Глеб.
-Он замечательный алкоголик, который погубил свою жизнь. Мы его отвезем в больницу, если у вас есть деньги и вы сгласны ежедневно выкладывать по 150 долларов, то в клинику Кожевникова, а если денег нет, то в двенадцатую больницу.
Это все, что в данный момент я могу сделать для вашего протеже.
Пришлось везти Муйского в двенадцатую больницу, ибо платить по 50 долларов ежедневно Глеб не мог, хотя у него и имелся кое - какой запас на черный день. Этот день уже наступил, так что с деньгами следовало вести себя очень осторожно. А с Муйским он решил поступить так: попытаться продать несколько его картин, а на вырученные деньги обеспечить ему более пристойное лечение в клинике Кожевникова. Эта клиника действительно была неплохой, а доктора он часто видел по телевизору. Доктор блестяще знал свой предмет и не было никаких сомнений, что он и лечит также, как говорит.
Теперь предстояло найти картины Муйского. В его квартире Глеб не нашел даже этюдов. Значит, Муйский продал свои полотна, или хранил их в другом месте.
-На даче, - ответил на вопрос Глеба Терен. - Картины на чердаке  под сеном, возле окна. Если надо, напиши доверенность, я подпишу. Это чтобы не посчитали тебя вором.
Муйский говорил с трудом и  после каждого слова глубоко вдыхал воздух.
Глеб написал доверенность, в которой ему автором картин  предоставлялось право распоряжаться произведениями художника Муйского по своему усмотрению.
-Я попытаюсь  несколько картин продать, а на вырученные деньги мы тебя устроим в приличную клинику и тебя вылечат.
-Спасибо, Глеб! Мне эти картины не нужны, да и боюсь, что их никто не купит.
Глеб поехал в больницу, помог заполнить необходимые бумаги, купил  соки,  воду…
Больница произвела на Глеба удручающее впечатление. Больному не хватало самого необходимого: лекарств, еды, простыней, полотенец и даже мыла...
Все это предстояло Глебу привезти. Вернувшись домой, он тут же позвонил знакомому банкиру, любителю живописи,  который купил несколько картин Муйского.
-Вы даже не представляете, как вовремя и к месту вы позвонили, - радостно сказал банкир. – Ко мне завтра приезжает мой коллега из Чехии, он всегда посещает Андреевский спуск, художественные салоны… Я ему покажу те работы Муйского, которые у меня есть, думаю, он у вас купит…Только я попрошу вас набавить за мое посредничество 15 процентов. Цена должна быть высокой: для таких людей, как мой чешский коллега, это принцип - он  не покупает дешевых вещей. Так что не стесняйтесь, а я подыграю.
Иному, чтобы заработать посреднические банкира нужно вкалывать несколько месяцев. А для него два слова и  деньжата в кармане.  Этот банкир был в числе богатейших людей страны, но все-таки не мог пропустить случая, чтобы деньги прошли мимо него. Это уже  в крови. Плохо себя чувствовать будет, если даст другому заработать. Но с другой стороны, может ли Глеб обвинять в жадности этого человека, который гарантирует успешную сделку? Вот если бы он еще помог как посредник в решении вопроса кредита…Черта с два. Кредит надо погашать, на нем посреднические не заработаешь.
Глебу давно хотелось выбраться за город, подышать свежим воздухом, сменить декорации. Долгое пребывание в городе, как долгое пребывание на заводе  у конвейера – утомляет.
День был ясный, морозный, небо притягивало чистой голубизной. Да  и на дороге в этот ранний час было свободно.
Глеб выехал на Минскую трассу, за окном  сплошной стеной лес. Проехав несколько километров, Глеб остановил машину, вышел.
Странное все-таки существо человек. Вот так бы стоять  и дышать чистым морозным воздухом, не толкаться в пробках, не брать никаких кредитов, чтобы заработать еще больше. Ведь по сути, сколько человеку надо? Вполне хватит тысячи долларов в месяц. Нет, надо наращивать производство, улучшать технологию…
Человек втягивается в совершенно бессмысленное движение, которое  ведет чаще не вперед, а назад. И никто это движение остановить не может, потому что в сообществе человеков все хотят быть чуточку впереди своего соседа, все хотят быть наверху. И он хотел быть наверху, иначе остановился бы вот как сейчас, вышел из машины и сказал бы себе: хватит.
Твой маленький ресторан должен оставаться маленьким. Когда-нибудь и человеческий рост прекращается. Довольствуйтесь тем, что сумели сделать, развивайтесь в другом направлении. Читайте больше философских книг, начните писать диссертацию…Мало ли полезных дел.
Нет, люди берут кредиты, залезают на всю жизнь в долги. И все ради того, чтобы жить как все. При советах “как все” было нормальным, практически все жили бедно, а те, кто богател, находились в тени и их крышевали на самом высоком уровне.
Сейчас же все обнажилось, и воры стали в законе. И вдруг оказалось, что если ты честный, то система, созданная для воров, все равно делает тебя преступником.
Настроение Глеба испортилось, как только он вспомнил о своей болячке.  Даже здесь, в прекрасном зимнем лесу, он не может думать о чистом, красивом, а думает о мерзком, мрачном…Стоят ли того деньги?
Чтобы он еще раз взял кредит!
Остаток пути Глеб жал на педаль. Машина, казалось, вот-вот оторвется от асфальта и взмоет в воздух.
Картины Глеб быстро нашел, уложил их в багажник. Когда захлопывал дверцу, почувствовал чей-то взгляд. В соседнем доме в окне быстро опустилась занавеска.
За ним наблюдали. Сейчас позвонят в милицию, сообщат о воре, и он целый день проведет в управлении, доказывая, что он вовсе не тот, за кого его приняли.
Глеб решил ехать дальней дорогой - через Зазимье. Дорога петляла в лесу, и Глеб снова на какое-то время попал под его очарование.  Он несколько раз останавливался и слушал тишину.
Картины Глеб завез к себе домой. Не успел он их расставить, как зазвонил телефон.
-Вас беспокоит Сергей Петрович Косинский «Интеллект-гранд», надеюсь, вы меня помните?
-Такого человека, как вы невозможно не запомнить.
-Что вы имеете в виду?
-Бога ради, ничего такого. Слушаю вас.
-Я по поводу ваших кредитов. Кажется, мы нашли выход, н это не телефонный разговор. Можно, я к вам сейчас подъеду.
-Давайте завтра, мне сейчас в больнице нужно быть.
-Лучше всего сейчас, - раздраженно сказал Косинский. – Я уже запланировал эту встречу. Значит ваш адрес…
Косинский явился буквально через десять минут. Глеб заподозрил, не стоял ли он под дверями, когда звонил, а уж потом выжидал положенное время, но все равно не удержался и пришел раньше.
Косинский был все в том же берете, голос у него был  почему-то женским.
Глеб предложил раздеться, но гость отказался.
-Мы много не просидим, у меня очень простое предложение. Я вам намекал, что в открытую вам ничего не сделать. Так вот, должен вам сообщить, что я нашел служебный вход для открытия сейфа и списания ваших долгов.
-Взятка?
-Да, - вы удивительно догадливый человек.
-Но ведь взятки давать нехорошо...
-Кажется, Бернард Шоу  сказал, что Золотое правило гласит, что нет золотых правил.  Вы живете в стране сплошной коррупции. Без взятки здесь большие дела не делаются. А у вас большое дело – миллион долга. 10  процентов мне и пять вашему непосредственному спасателю,  и вы свободны. 100 тысяч долларов для вас уже подъемная цифра, насколько я понимаю.
-А гарантии?
-От тюрьмы?
-Именно. Мне не хочется потом всю жизнь вспоминать, какую я глупость совершил.  Вера Павловна правильно говорила, что нам нужно объединяться и отстаивать свои права. А вы ведь ее заместитель…
-Разговор у нас как-то не вытанцовывается. Я еще в первую встречу подумал, что вы человек нерешительный. Тогда зачем вы брали кредит?
-Это хороший вопрос. Теперь, надеюсь, я его больше не возьму, седьмой дорогой обойду.
-Ну и обходите. Напрасно я на вас время потратил.
-Вы интересный человек. Фирма ваша в рекламе значится, как юридическая. То есть вы обязаны брать деньги только за ту работу, которую выполняете в рамках закона.
Косинский встал, протянул руку.
-Никакого разговора у нас с вами не было. А то, что касается фирмы, прошу вас, приходите. Составим договор и будем работать по закону. Но по закону, к сожалению, у вас только полное раззорение и, возможно, долговая тюрьма.
Косинский повернулся и, по-офицерски печатая шаг, вышел, тихонько прикрыв дверь, так что она даже не скрипнула, что обычно делала.
И этот хотел заработать.
               
                Х  Х  Х

Чешский банкир оказался маленьким человечком в костюмной тройке с аккуратно выстриженным кружком на макушке, длинными усами,  неожиданно большими руками. Вид его вызывал невольную улыбку. Глебу все время казалось, что сейчас Марек Глински сбросит с себя банкирский вид и спляшет вприсядку.
И лицо у него будто все время улыбалось. Наверное, поэтому между  тремя мужчинами, собравшимися в квартире Глеба, сразу создалась атмосфера  дружелюбия.
-Я посмотрел картины вашего художника Муйского, так кажется? Они произвели на меня странное впечатление. С одной стороны высокохудожественный примитивизм, с другой – отличный рисунок. Такую эклектику редко встретишь. 
А как вы, Глеб Олегович, относитесь к своему протеже?
-Я не большой мастер говорить о живописи, просто Терен у меня работал, и я некоторое время даже не знал, что он художник такого уровня и направления. Мне нравится его простота. У него детское восприятие мира, которое должно оставаться у каждого.
-Да, да, детское, - подхватил Марек. – Вы совершенно правы. Если бы у нас оставалось детское чистое и непосредственное восприятие мира, то тогда бы мы…вы думаете, жили лучше?
-Никто не может сказать, как бы мы жили, поскольку мы уже  живем.
-Это правильно. Мало того – живем в будущем. Вот сейчас я сказал вам слово, и оно уже стало прошлым. Ничто так быстро не старится как слова. Сколько слов я уже похоронил.
Марек посмотрел на собеседников и тихо рассмеялся.
-Но вы, наверное, Глеб, позвольте мне вас так называть, похоронили еще больше слов. Судя по скорости вашего мышления.
-А что с моим мышлением? – удивился Глеб.
-Ну  вы очень точно и продумано охарактеризовали Муйского.
А теперь хотелось посмотреть, что вы нам предложите.
Глеб провел гостей в кабинет, где на стульях были расставлены портреты и  пейзажи Муйского.
Марек сразу подошел к портрету старика с  трубкой. Старик был явно под шафе, жизнь искрилась в его пьяненьких глазах.  Он, казалось, был непрочь приударить за молодицей, глядевшейся в зеркало. От картины шла веселая энергетика.
-Беру, беру, ее я покажу Ховальскому, он ее обязательно купит у меня.
-Так вы тоже посредник? – спросил Глеб и тут же пожалел, что задал этот нелепый вопрос.
-Я не посредник, как вы сказали, а консультант. Мое слово в нашем тесном мире ценится высоко. И если Марек Глински посоветовал  картину, то через несколько лет ее цена удвоится. Это говорю вам я.
-Да, да, не сомневайтесь, - поддержал Глинского  Андрей Красильников, высокий тощий банкир, слушавший разговор с большим вниманием. – Слово Марека дорогого стоит.    
-Так, что тут у нас еще, посмотрим, посмотрим, - пробормотал Марек, быстрыми шажками продвигаясь вдоль ряда стульев. Он прошел несколько раз, нагибаясь и высматривая что-то у одной картины и отдаляясь от другой.
Лицо его выражало довольство.
-Так, так…Какая прелесть…Беру все. Оптом. Этому художнику обеспечена мировая слава. Или на эти полотна есть претенденты?
До Глеба не сразу дошло сказанное Мареком. 
-Я очень рад, что вы пришли к такому выводу, - сказал Глеб, едва сдерживаясь, чтобы не броситься целовать этого смешного консультанта - банкирчика (банкира как-то язык не поворачивался сказать).
Красильников цвел. Видно было, что он волновался перед встречей, хотя такие люди редко подвергаются воздействию сильных эмоций, когда это не касается денег.
-Вот и хорошо. О цене мы поговорим позже, мне надо более тщательно познакомиться с работами Муйского, не мешало бы с ним и поговорить.
-Он сейчас в больнице в тяжелом состоянии. Его лучше не трогать?
-Вот это печально, я привык иметь дело с авторами. Его подпись обязательна в нашей сделке. Он вообще согласен продать эти картины?
Глеб показал доверенность.
-А знаете, -дернул за пуговицу на рубашке Глеба Марек. – Это ведь совершенно естественно, что он в больнице. Скорее всего, он умрет.
Глеб отошел в сторону, ему показалось, что Марек сейчас вырвет пуговицу и приступит к рубашке.
-Это естественно. Шагреневая кожа. Помните у Бальзака? Он не первый догадался об этом.
Теперь я могу вам сказать, что я не особый знаток искусства, а скорее, знаток энергий, или, по-вашему, экстрасенс. Я специализируюсь на определении энергетических показателей произведений искусства и влияния их на человека.
В этом смысле картины Муйского перенасыщены энергетикой, и они станут очень полезными для людей больных диабетом,  с хронической усталостью. А если говорить о молодых, то в первую очередь для импотентов или для тех, кто регулярно и активно занимается сексом.
-Вы хотите сказать, что вы скупаете не картитны, не произведения искусства, а чистую энергетику и потом продаете ее нуждающимся в ней? Потрясающий бизнес! Главное – до такого никто не додумался. Я бы никогда бы под таким углом не смотрел на произведения искусства.
Марек замахал короткими руками.
-Я никогда не был бизнесменом, - закричал он пискливым голосом. – Что вы себе позволяете, молодой человек (только сейчас вдруг до Глеба дошло, как чисто говорит Марек на русском языке)?- Я врач по специальности и давно веду эксперименты по влиянию энергетических полей на живые существа, в том числе и на двуногих.
У меня монография, я возглавляю в Чехии специальное бюро,  консультирующее  и российских ученых в области космонавтики. А то, что я собираю картины и покупаю их – чистый блеф. Это вам подтвердит Андрюша. Андрюша, подтверди.
-Что тут говорить, - сановито сказал Андрюша, который слегка согнулся, слушая занимательную беседу.
-Вы хотите сказать, что сами по себе художники, музыкаты, писатели не есть личности, исповедующие свой оригиальный духовный мир, а являются  лишь передатчиками энергии красок, звуков, слов…И кто же им их передал?
-Все это, - с жаром обнял, как полнотелую женщину,  пространство вокруг себя Марек. – Все мы являемся и проводниками  и передатчиками. А что такое краска, откуда она взялась в мозгу у человека, почему ваш Муйский так много внимания уделяет горящим тонам, глядя на которые вы наполняетесь солнцем,  неведомой силой? Вспомните Ван-Гога, его Арльские полотна.  Ума можно лишиться от этой энергетики!
Почему появились импрессионисты, отвергавшие классический стиль? А потом их свергли модернисты разных мастей, которые передавали уже не нежное  колебание пространства и движений человеческого тела, а обостренные акупунктурные точки. Квадрат Кандинского это ведь черная дыра, в которую уходит ваша энергетика, это и холодная женщина,  лишающая вас мужского состояния. Вы меня понимаете?
-Больше чем…Очень любопытно. Вы такой маленький, а сколько у вас самого энергии, сразу видно, что только что вы подпитались картинами Муйского, которые увидели здесь.
-А вы разве себя не чувствуете себя здоровее, когда смотрите на эти полотна?
-Черт его знает. Если бы я знал, что надо чувствовать, то, наверное, и чувствовал бы.
-Вот-вот, - снова замахал руками Марек. – Вы теперь знаете и будете чувствовать. Посмотрите, как он пишет глаза человека. Это ведь не глаза старика, а глаза космического энергобонуса.
-Как вы сказали? – засмеялся Глеб.
-Неважно, как я сказал, я выдал вам энергетическое сочетание, которое адекватно увиденному. И живопись иногда ничего не значит, кроме насыщенности той или иной энергетикой.
Обратите внимание: гении живут очень мало, особенно в концентрируемых видах творчества. Например, поэты, художники. А те, кто дожил до старости, не работали на сжатие. Они работали в крупных жанрах, требующих многослойных новаций, новых средств выразительности.
Возьмите хотя бы периоды, которые писал Лев Николаевич Толстой, и количество им написанного. Он концентрировал свою энергию не на человеке, а на пространстве-времени. Для этого надо много трудиться и жить долго.
И сегодня этот всемирно известный писатель не интересен широкой публике, а интересен разве что учащимся, которым  надо сдавать экзамены, и для очень основательных людей, которым некуда торопиться. А не интересен, потому что энергетика его была рассчитана на медленное течение времени, которое сегодня протекает гораздо быстрее.
Глеб не узнавал Марека – маленького с круглой проплешиной человечка, который сразу произвел впечатление смешливого и  не очень глубокого. А оказалось, что он живет в мире совсем других жизненных представлений.
-Значит, вы покупаете картины, а потом их продаете, как лекарства очень богатым?
-Искусство, талант   есть настоящие лекарства, потому что ими руководит космос, а он знает, кому продлевать жизнь, а кому укорачивать ее. Ведь по-настоящему, все в этом  мире сбалансировано, гармонизировано и просчитано. Это, кстати, заметила  математика, да, собственно, эта наука  на этом и стоит. Перед человеком поставлена огромная скала, от которой он должен отсечь лишние куски и создать произведение искусства.
Вот для чего мы существуем, милый вы мой. Нам надо работать, а для этого получать из космоса задания и энергию, а потом ее использовать для собственной подзарядки. Искусство, если хотите, это огромная атомная станция, вырабатывающая энергию для более активной части живого мира. И на этой станции бок о бок трудятся люди, представляющие все энергоемкие профессии.
Ваша миссия предоставлять питательную, биологическую энергетику, кормя людей в ресторане, я  же должен находить наиболее мощные энергетические объекты в искусстве и сосредотачивать их таким образом, чтобы они служили как можно большему количеству  людей.
-Как же это можно сделать, если то, что вы находите, попадает в руки богатеев, которые держат свои сокровища за семью замками?
-У нас одно из главных условий при закючении сделки: эти вещи обязательно должны выставляться.
Глеб посмотрел на  банкира. Красильников сидел в кресле и с удовольствием слушал своего коллегу. Он явно был горд, что привел сюда такого человека, который произносит такие многозначительные слова.
Сделка состоялась, можно теперь  и расслабиться под воркотанье заводного Марека.
-Послушайте, - сказал Глеб.- А почему бы нашу замечательную беседу не закончить в «Скрипале»?
-Что такое «Скрипаль»? – спросил Марек.
-Это мой ресторан, который скоро пойдет с молотка.
-Почему с молотка?
-Потому что я  взял кредит, а у нас мировой кризис, разве вы не знаете?
Красильников при  упоминании про кризис поморщился и встал.
-Я предлагаю, Марек, принять предложение Глеба Олеговича. Я его ресторан знаю. Это что-то наподобие сельского трактира. Еда там  свежая, с грядки, ну а напитки чисто народные. Заодно познакомитесь с нашей украинской кухней.
-А картины? Они останутся здесь, без охраны? Нет, я такое себе позволить не могу.
-Мы  поместим их на время в мой банк. Итак, сначала везем картины в банк, а затем едем в ресторан.
-Если хотите, мы по дороге можем заехать к Муйскому в больницу, и  вы познакомитесь с художником, чьи произведения вас так поразили.
-Повторяю, - строго сказал Марек. – Меня привлекла энергетика, которая оказывает лечебное действие, а не сам художник.

                Х  Х  Х

Все прошло замечательно: ресторан понравился  Мареку, и он даже поинтересовался, сколько бы запросил Глеб, если бы продавал «Скрипаля».
-А во сколько бы вы оценили? – спросил Глеб.
-Я думаю, с землей он бы на 800-900 тысяч долларов потянул.
-К сожалению, я имею право брать землю только в аренду.
-Кто же купит воздушный замок? А вот если бы вы смогли землю оформить, как личную собственность…
Марек с сомнением посмотмрел на Глеба.
-Да, бизнес грязное дело, - сказал Глеб, – куда ни кинь, везде надо давать взятки.
-Человек сам по себе нехорош, жаден больно. И вы тут ничего не сделаете. Удивительно, что вы стали собственником, не понимая, что это такое.
-А откуда я мог понять, если собственником никогда не был? Вы думаете, наш президент-миллионер знает, что такое деньги? Или те же олигархи, которые стали ими всего лишь за несколько лет, в то время, как во всем цивилизованном мире этот процесс растягивается на поколения? Если конечно, не учитывать гениев, таких как, скажем Гейтс, которые дают человеку совершенно новую реальность.
-Я вас хорошо понимаю, - сказал Марек. - Человек всему должен учиться  и ни в коем случае не попадать в виртуальный мир предметов, иначе он перестанет жить человеческой жизнью.
Марек махнул рукой.
-С вами было чудесно поговорить, вы умелый слушатель, а это редкость. Но все-таки мы должны завершить наше дело.
Марек обещал назвать цену за картины Муйского  к вечеру следующего дня.
Они не поехали в больницу, было уже поздно, и Глеб проводил  Марека в его «Хилтон», где он жил в шикарном номере за 2000 долларов за сутки.
-Это не я плачу, а вот  он, - указал на Красильникова Марек. -  Правда, эти затраты потом сторицей окупаются. Иначе бы он (снова кивок в сторону Красильникова) вам бы  ни копейки не дал. Сколько живу, еще не видел добрых банкиров. Они все скупердяи. Я правильно по-русски сказал?
Красильников самодовольно улыбнулся.
На прощанье Марек хитро подмигнул Глебу.
-Вы мне очень понравились, молодой человек. А это чего-то стоит. Теперь я буду знать, что в Киеве живет Глеб Олегович, у которого можно вкусно поесть и выпить потрясающе вкусный самогон. Я и не знал, что такой напиток существует.
Но вы уж очень грустный и подавленный. Это все из-за кредита, я понимаю. Этот момент пройдет, поверьте мне, потом вы будете его вспоминать с легким налетом иронии.  Если бы знали, сколько в моей жизни было моментов, когда жить не хотелось. Но я сказал себе: это твоя профессия, а у всякой профессии бывают форс-мажоры. Надо научиться переживать лютые зимы, а весной выпускать свежий и сильный росток.
Когда Глеб остался один в своей квартире, она показалась ему огромной и пустой. В нем все еще звучал Марек - маленький генератор всемирной  энергии.
Глеб сидел перед камином, положив ноги на невысокую кушетку, испытывая блаженство оттока крови от пальцев ног.
Думал Глеб о том, что за последнее время  ему пришлось близко познакомиться с категорически непохожими друг на друга людьми. Эти люди живут в одном времени-пространстве, но у них разные задачи и пути их чаще всего направлены в разные стороны.
Марек живет в одном мире, Алиса в другом, Муйский в третьем…Одновременно происходит взрыв человеческой природы и ее погашение. По сути, они находятся в горниле солнечного котла…и все заняты лишь одним – спасением.  Какое бы обличье оно не принимало.
Поэтому так трудно представить жизнь, в которой ты живешь, так  трудно определить координаты твоих мыслей и  соответствия их запросам общества. Так сложно найти истинного друга, который бы думал и  был хоть немножко похожим на тебя.
Есть одиночество, как болезнь, а есть одиночество, как форма существования. Корни одиночества как раз в том, что люди инстинктивно мечутся в познании себя и удовлетворения своих животных потребностей. Человеческого, получается,  совсем немного: сначала еда, кров, удобства, а потом лишь совесть, мораль, благородные поступки, истинная любовь…
От этих мыслей Глебу стало легче. Ему казалось, что он правильно раскрывает сущность времени, что он пока еще не стал изгоем, а борется за то, чтобы остаться  человеком. Иначе бы он мог спекульнуть на картинах Муйского и присвоить все деньги себе (все равно дни художника сочтены), он мог бы, наконец принять предложение Алисы…
Ему вдруг стало приятно, что он вспомнил  Алису. Она, оказывается, все время была с ним, шла рядом и молчала. Раз и навсегда он решил, что с этой женщиной у него не будет ничего общего. Но, видно, ее слова, сказанные ровным безучастным голосом, попали на достаточную глубину  его сознания и там закрепились, а теперь проявились.
Человек есть отражение себя в зеркале других. Зеркала – лица, энергетика, поступки, движения…Действительно, как можно познать себя, если не скажешь Алисе, что ты не воспользуешься ее деньгами и что ты не хочешь с ней иметь дело, как с обыкновенной потаскушкой?
Ведь сразу у тебя было именно такое желание. Женщина всегда вызывает или притяжение или отталкивание. Алиса стояла как бы в стороне, она плыла в воздухе, она была бестелесной. Он сразу отказался от самого легкого пути. Но этот путь был для него легким, потому что ему предложили сразу все. А если бы наоборот – отказали. Тогда первой реакцией была бы обида, желание добиваться или мстить. Очень трудно воспротивиться желанию.
Откуда это у человека - быть выше другого. У животных это решается в поединках, иногда смертельных. И у людей так бывает, но чаще все-таки собственное поражение уходит в отдельную нишу, где формируется в ядро ненависти, ядро на уничтожение.
Алиса сейчас у камина выглядела светлой феей, воздушной и  ласковой. Она смотрела на Глеба  издали. Но он чувствовал вторжение ее в свою плоть.
Глеб снял ноги с кушетки  и сел. 
Он трезвел на глазах, он  видел эту женщину впервые в таком незааганжированном виде.
А ведь так и было: она просто ему предложила постель, просто призналась в любви и  рассказала о своих финансовых возможностях.
Иная половая маньячка начала бы его шантажировать (если, конечно, ей очень хотелось с ним переспать). Алиса спокойно выложила перед ним свои возможности, тем самым рассказав о себе больше, чем если бы о ней была написана книга. Она нервничала, когда он проводил время с Жаклин…
По крохам Глеб стал собирать портрет Алисы. Что она сейчас делает? А ее собака, с которой она не расстается и которую ценит, пожалуй, выше некоторых двуногих существ?
Это ведь она сказала, что Рамчик почувствовал в Глебе самоубийцу и кинулся его спасать.
Глеб ходил босиком по мягкому ковру. Как же он сразу этого не понял: Рамчик догнал его в тот самый момент, когда могло совершиться непоправимое. Следовательно, эта собака его спасла. Ведь он по трагичности своего романтизма мог запросто сигануть с моста «влюбленных».

                Х  Х  Х

Глеб шел в суд, как на казнь. Ему казалось, что там, в суде, о нем знают все и даже его мысли и что он, конечно же, преступник. Самым страшным представлялся момент объявления приговора.
В судах Глеб никогда не был. Поэтому воображение рисовало ему самые невероятные картины, и судьи выглядели не лучше разъяренных   волков.
Несколько дней назад Глеб получил уведомление о заседании суда по поводу невыплаченных кредитов. Истцом выступал банк «Гарант», где эти кредиты и взял в свое время Глеб  Корнилов.
Печерский суд считался судом элитным. Он находился в центральном районе, где жило большинство так называемой элиты, о нем ходили слухи, что тут можно заказать любое дело, были бы деньги.
Естественно, Глеб не мог выиграть у банка, у которого были деньги. Он ничего не мог противопоставить, разве что общую проблему с удорожанием доллара и вдвое подскочившей цены кредита. В договоре ничего об этом сказано не было. Перед этим Глеб переговорил со своим юристом  и тот посоветовал строго держаться пунктов договора.
Глеб внимательно проштудировал договор, там действительно ни строчки не было сказано о таких обстоятельствах, в которых очутился заемщик Глеб Корнилов. Еще юрист дал совет как можно подробнее обсуждать каждый пункт  требований банка.
-Банки практически все коррумпированные. И как только ты найдешь их болевую точку, они тут же пойдут на уступки.
Глеб с волнением переступил порог суда, прошел через охранную рамку, вежливо поздоровался с милиционером, будто от него зависел исход дела, и поднялся на второй этаж. В узких коридорах сидели люди, как на вокзале, но выражения лиц у них были, как у посетителей стоматологических кабинетов. Некоторые женщины натужно сморкались. Глеб зашел в тесную приемную. За двумя столами, по всей видимости, еще советского производства, сидели две девицы, одетые,  как их уличные сверснцы, в джинсы и коротенькие блузочки. Девицы неторопливо сплетничали о каком-то Игоре, который  не приехал вчера на вечеринку.
Глеб со своим ростом навис над  увлекшимися беседой, но не произвел на них никакого впечатления.
Наконец  одна из них с ярко накрашенными глазами и губами повернула к нему лицо.
-Что вам, гражданин?
-Я по повестке.
Глеб протянул повестку. Девица издали заглянула в нее, словно брезговала взять бумагу из рук преступника и кивнула на дверь, в которую только что вошел Глеб.
-15 комната,  зал судебных заседаний.
Глеб  чувствовал себя преступником и смотрел на людей, жавшихся на своих узких стульях, как осужденный. Глеб вдруг вспомнил Марека и подумал: если бы Муйский написал картину  “В ожидании приговора”, на которой были бы изображены вот эти унылые люди, смог бы такой сюжет  заинтересовать великого сыщика энергетик? Вряд ли.
Глеб открыл дверь и вошел в небольшой зал. На подиуме, как на сцене, стояли на столе два компьютера, за которыми сидели девицы, точь в точь похожие на тех, которых видел Глеб только что в приемной.
Одна из них кинула быстрый взгляд на Глеба и снова углубилась в экран монитора.
В партере стояли три  стола, каждый с тремя стульями.
За центральным сидела женщина-мышка, которая, как понял Глеб, и представляла страшный банк «Гарант».
Мышка оторвалась от бумаг и оценивающим взглядом окинула Глеба с ног до головы, словно подсчитывая, сколько можно выручить отдельно за ноги, руки, туловище и голову.
Глеб непроизвольно поклонился мышке, та приветливо кивнула ему в ответ.
У Глеба, кроме повестки и договора, не было никаких бумаг и огромное их количество у мышки насторожило его. Ему казалось, что в каждой из этих бумаг расписаны  все его преступления за проведенную им на земле жизнь.
Мышка исподлобья  с улыбкой посмотрела на Глеба и пожала плечами: мол не я виновата, что вас сейчас будут казнить.
Вошел мужик в длинной мантии. Он косолапо взобрался на подиум, крякнул от напряжения,   повернул к залу свое заросшее опухшее лицо. Вид у судьи был настолько неопрятным, что Глебу сразу стало легче. И даже огромное количество бумаг  у мышки не так уже беспокоило.
Девица, которая была погружена в компьютер, встала и писклявым голосом сообщила, что заседание по поводу невыплаты кредита заемщиком Глебом Олеговичем Корниловым банку «Гарант» открыто.
Потом долго и нудно судья читал вводную часть, в которой сообщал об основных правах и  законах по выдаче кредитов и погашения их и  наконец предоставил слово истцу.
Мышка встала  и оказалось, что она довольно высокая и  не такая серенькая, а даже вполне фигуристая, вот только очень уж плоская. Глеб так и представил, как эта мышка по утрам моет свое плоское тело, похожее на гладильную доску, потом красится у зеркала, выливает на себя бутылку какого-нибудь жуткого с ядовитым запахом одеколона и  отправляется на службу в свою конторку, находящуюся где-то в темном холле.  Целый день она там сидит со своими бумагами, мимо ходят служащие, а мышка все сидит за бумагами и  шепчет «Корнилов, Корнилов»...
Почему-то имено такая картина возникла в голове Глеба, и промелькнула она за миллионную долю секунды, пока мышка открывала рот.
-Согласно пункта 13 договора о кредите заемщик Корнилов обязан  оплатить проценты к 12 февраля, что не было сделано. По достоверным источникам  банку стало известно, что заемщик не имеет средств для дальнейших правомочных отношений с кредитором…
Глеб выловил из потока только  «достоверные источники»  и задумался, кого мышка имела в виду? Милицию, стукачей-соседей? К нему ведь никто не приходил с оценкой его имущества, тем более проверки наличных. Этот пункт явно блефовый. Пусть докажут, что у него нет средств. Их, конечно, нет, но это надо подтвердить документально.
Глеб записал себе на обороте договора замечание и  увидел, как встревоженно, продолжая  занудно выговаривать слова, на него посмотрела   мышка. Это значило, что она не была на все сто процентов уверена в себе. Наверное, ее смутило и  то, что он явился в суд без адвоката или  юриста, из чего, по ее мнению, следовало, что заемщик Глеб Корнилов был уверен в своей невиновости.
Глебу становлось все интересней. Какой же это суд, если у самой мышки нет уверенности в его виновности (он уже не сомневался, что это именно так)?  А этот не проспавшийся  судья, эк его ломает...
Видно, победительный сигнал четко читался на лице Глеба, так как голос мышки все сникал и сникал. У нее порой не хватало дыхания, чтобы выговорить слово, а на слове презумпция она вообще остановилась и долго соображала, как его произнести и  зачем его произносить вообще, если ни о какой презумпции невиновности  и речи нет. Это понятие в данном случае больше из лексикона заемщика.
Судья, кажется, потихонечку врубился в процесс и  с удивлением смотрел на плоскую женщину, которая так неуверенно заявляла о своих правах. И когда она закончила голосом утопающей, он задорно взглянул на Глеба. А ну давай, хлопчина, врежь этой банковской долхлятине.
Чувствовалось, что к банкам судья также не равнодушен, и Глеб даже догадался почему:  ему банки не отдавали проценты, и он ведь человек подневольный. И по нему ударил этот самый кризис. А банки – известные воры- вместо того, чтобы капитализировать свое состояние, высылали его в офшоры и там  на деньги трудящих (каким   и был судья, так он непременно считал), устраивали себе красивую жизнь.
Глеб моментально представил себе эту красивую жизнь, и ему стало почти  весело, хотя он делал вид, что весь поглощен серьезностью происходящего.
Девица объявила, что теперь слово имеет заемщик.
-Что вы скажете в свое оправдание? –  спросила  девица  и  поперхнулась непрофессионально произнесенной фразой.
Глеб знал себя: если  раскован, то может произнести такую вдохновенную речь…И его понесло. Глеб сделал краткий экскурс в историю, затем в существующее положение о кредитовании в цивилизованных странах (врал при этом усердно, уповая на правильные слова и  положения), и в конце концов нарисовал такую картину кредитования в Украине, что самому стало страшно. Судья с большим интересом его слушал и что-то  записывал в свой рабочий дневник. Мало того, Глеб заметил, что судья утвердительно кивал иногда головой.
А Глеб несся дальше. Он рассказал, в каких страшных условиях находятся предприниматели и как ему было трудно создавать свой ресторан, который теперь пользуется сумасшедшей популярностью.
При упоминании о ресторане глаза судьи стали совсем  живыми. Он прямо-таки потянулся к Глебу, и, наверное, если бы не все эти никому не нужные судебые дела, он бы сейчас с таким удовольствием отведал  в «Скрипале» медовухи и съел настоящего украинского борща с мозговой косточкой…
Похоже, эти мысли Глеб удачно передал в загубленную алкоголем голову, потому что судья все сочувственней смотрел на Глеба.
Мышка пригнулась к столу  и усердно рылась в своих бумажных завалах.
Глеб  закончил тем, что таких, как он, должно поддерживать, а не судить и что банк обязан реструктуризировать кредит и вернуть его к договорной стоимости.
Когда отзвучало последнее слово, в зале наступила тишина. Было слышно, как на первом этаже разговаривают  милиционеры, а в коридоре кто-то всхлипывает.
-Заседание суда переносится на апрель, Валя,  уточни число.
Судья раздраженно вышел из зала, напоследок укоризненно посмотрев на мышку, которая растерянно собирала свои бумаги.
Глебу стало весело. Верно говорят, с бедой надо встречаться лицом к лицу, а когда не знаешь ее лица, то твое воображение может нарисовать бог знает что.  Ужасы рождаются от незнания. Незнание расширяет берега, и человек теряет точку опоры. Вот в чем было дело.
Суд Глеб представлял как гильотину, а на деле он оказался театром.
Этот судья, вероятно,  сам  был вкладчиком в банке (а где же он мог хранить свои взяточные деньги?) и потерпел от финансовых спекулянтов ничуть не меньше, чем Глеб.  А общее несчастье всегда рождает сочувствие.
Глеб шел по улицам, как будто сдал сложнейший экзамен. Душа его пела.
Теперь было понятно, что его дело не так плохо, что он может защищаться, а если взять хорошего юриста, то можно и победить.
И хотя падал мартовский снег, и под ногами хлюпали снежные лужи, Глебу казалось, что вокруг поют птицы и светит солнце. И, видя мрачные физиономии своих сограждан, Глеб хотел крикнуть: да бросьте вы свою депрессивность, жизнь так прекрасна.
Правда, приподнятое настроение иногда сшибала мысль о следующем судебном  заседани. Но  радостный порыв был таким сильным, что смывал эти мысли, как смывает дворник водяную изморось с автомобильного стекла.
Ночью Глеб проснулся оттого, что на него смотрела Алиса.  Ее  лицо всегда казалось ему просто симпатичным,  и если бы его спросили, что в нем особенно нравится, он бы так сразу и не ответил.
Теперь же, лежа с закрытыми глазами,  продолжая спать, он в то же время уже проснулся и  смотрел в лицо Алисы. Теперь оно было просто красивым. Затянутые в кулак волосы, широко расставленные голубые глаза с легкой поволокой, ровный нос…Если бы Глеб был художником, то лучшей натуры и не сыскать.  Сейчас бы он мог назвать главную особенность лица Алиса – мраморное спокойствие.
Это спокойствие в первую встречу охладило  и привело в равновесие Глеба, а потом даже неесколько раздражало. А неожиданное признание Алисы в любви едва не вызвало с его стороны гомерический хохот, настолько это было несвойственно девушке.
Откуда в ней  такая окаменелость чувств, будто она прожила на земле  несколько жизней? Об этом можно было только догадываться. Возможно, несчастная любовь или семейная трагедия, или что-то в этом роде.
А, может быть, с Алисой все в порядке, а с ним проблемы?
Человек склонен свои наблюдения считать единственно верными и потому  не способен к объективности. Даже понятие красота трактует по-разному, что уж тут говорить о тонкостях этой красоты.
Может быть, мраморное спокойствие – всего лишь проявление достоинства и горделивости…
Но Алиса смотрела ему прямо в глаза и что-то спрашивала. Что - Глеб понять никак не мог. Он открыл глаза и видение исчезло. Глеб с облегчением вздохнул. Что-то он часто стал вспоминать Алису.  Не влюбиться бы. Сейчас ему еще не доставало мучиться любовью. Несколько раз он влюблялся и всегда это заканчивалось плохо.
И он решил, что любовь ему противопоказана, а главное, на чем следует сосредоточить свою жизнь – на работе. Надо стать успешным, чтобы  эта успешность, как тараном, прошибала тугодумные лбы и  бюрократические железобетоны.
Дело даже не в деньгах, а в положении в обществе. Глеб хотел быть в нем не на последних ролях, хотя никакими данными для этого не владел и знал об этом.
Но знал он также и то, что его человеческие данные можно переплавить в прямо противоположные, или те, которые способствуют резкому движению вперед, нужны только для этого воля и терпение.
Воля у него была, а терпения – хоть отбавляй. Да и разве он не стал успешным ресторатором? В его «Скрипаль», было время, записывались за два месяца.
Следовательно, в определенном кругу он и был знаменитым артистом.  Но и это его не утешало.  Он строил грандиозные планы, и, как усердный бобер, пожелавший построить такое сооружение, чтобы все ахнули, по бревнышку, по веточке собирал свои богатства. Он уже построил при  ресторане гостиницу, сауну, колыбу…Он не привлекал к этой работе архитекторов, он сам был архитектором.  Территория ресторана должна была стать в будущем зоной полноценного отдыха, где могли бы проводить время не только Зубриловы, а и работяги-предприниматели, люди, сумевшие кое-чего достичь и  желавшие тратить свои деньги на качественный продукт, в чем бы он  не выражался – в кулинарии, играх, концертах…
Глеб планировал построить небольшой концертный зал, в котором бы играли камерные спектакли (в частности, антрепризы), где можно было бы послушать и серьезного скрипача или пианиста,  оркестр…
Но всему этому не суждено было осуществиться, грянул этот проклятый финансовый кризис, который смел одним махом все планы Глеба, заставив его не только выживать, а еще и выходить из сложной уголовной ситуации.
Он бы мог снять деньги в банке для продолжения задуманного, но банк деньги не отдавал. И никакие суды  не помогали (вот  и еще одна причина, почему он не пользовался услугами юристов). Государство превратилось в террориста, заложником у которого были собственные граждане.
Глеб закрывал глаза, лицо Алисы тут же вставало перед ним, открывал – исчезало. Такое было с ним впервые. Он много читал о передаче мыслей на расстояние, но чтобы передавалось изображение.
Глеб встал и вышел на балкон.  Облака просвечивались  луной, которая заглядывала, как в замочную скважину,  на землю.
Глебу даже показалсь, что луна, появившаяся в глубоком проеме  быстро несущихся облаков, прямо, как накануне Алиса, посмотрела на него. Он улыбнулся луне и стал жадно наблюдать за облаками. Вот там за ними в глубоком космосе и закончится его земное существование, а может быть, только начнется. Ведь это удивительно, что человек так и не знает, что же будет с ним после его смерти? Написаны тысячи книг с идеями, предположенями, гипотезами и утверждениями, но с того света никто еще пока не приходил, и вряд ли придет.
По всей видимости, жизнь, которая прекращается на земле, заканчивается вот там, за облаками.
Глеб вспомнил себя в детстве, когда он вот так стоял на балконе мальчишкой, а на соседском балконе стояла Катя. И они обменивались немыми знаками. Это был настолько увлекательный язык, что они могли разговаривать часами.  Однажды за этим занятием их застал отец Кати, директор овощной базы. Он возвращался со службы и с улицы увидел  дочь, размахивающую руками, а потом и Глеба.
Директор устроил дома воспитательный скандал и запретил дочери появляться на балконе, а Глебу пригрозил, остановив однажды во дворе,  что отошлет его в колонию, где он узнает почем фунт соли.
Глеб не испугался, а Катя испугалась, но они вопреки злому отцу, начали встречаться за мусорником, а потом на чердаке, где их никто не мог увидеть.
Так и возникла между ними первая любовь. Автором ее стал, по сути, отец Кати. Если бы он не запретил им обычную детскую игру, они, наверное, так бы и остались балконными соседями. А так им пришлось играть уже в другую игру-любовную. И она едва не закончилась катастрофой, потому что они были в том возрасте, который позволял  идти дальше обниманий и поцелуев.
Глеб стоял  на балконе, смотрел на небо и чувствовал как его тело и душа становятся прозрачными и управляемыми. Ему даже показалось, что если бы он захотел, то и полетел бы  к луне.
Но ему нравилось стоять на одном месте и вытягивать из памяти мысли о своем прошлом и настоящем.  Его очень интересовало, что делает в такую замечательную ночь Алиса. Может быть, у нее есть парень, и она сейчас с ним…Страшно захотелось увидеть Алису. Иногда мысли бывают безумными. Желание позвонить переполняло Глеба.
Усевшись возле телефона и переставив его так, что лунная дорожка уютно укладывалась на его поверхности, Глеб неожиданно подумал, что  сейчас лучше позвонить по мобильному. Мало ли кто находился  в большой квартире Алисы… А так все нормально – по мобилке звонят друзья-приятели или близкие люди…
Глеб достал мобильный и нажал кнопку.
На второй гудок Алиса ответила.
-Я давно жду вашего звонка.
-Я вас не разбудил, понимаете?
-Понимаю. Не разбудили. Я же вам уже однажды призналась в любви. Так что же- вы считаете, что за такое короткое время любовь может выветриться?
-Любовь? – переспросил Глеб.
Почему-то это слово прозвучало для него сейчас  дико, почти как зов совы в ночном глухом лесу.
На мгновенье ему даже показалось, что «любовь» обозначает совсем другое, что таким спокойным голосом глухой ночью это слово произносить нельзя, ибо оно тут же должно превратиться в какое-то действие.
А что хотел Глеб от Алисы, он так и не успел понять.
-Я хотела бы тебя сейчас увидеть, - сказала Алиса совершенно незнакомым грубым голосом. - И Рамчик хотел бы. Как ты на это смотришь?
Такой резкий переход на «ты» открыл новую Алису. Наверное, у нее и лицо изменилось. И почему вдруг она начала его называть  на «ты»? Не потому ли, что он проявил слабохарактерность и  позвонил? Глеб хотел рассказать, что все это получилось спонтанно, что он был в суде, в котором...И он хотел бы поделиться с близким человеком...Но  голос его дрогнул.
-Не надо ничего объяснять, - сказала Алиса. – Мы тебя ждем на старом месте. Это будет весьма кстати, Рамчик сегодня по моей вине не гулял. Тут один тип…
Значит, Глеб был прав, у нее кто-то был… «один тип».
Очевидно, он, этот тип, был достаточно близок, если засиделся до глубокой ночи. А сейчас Алиса ему вежливо говорит, что ей нужно срочно встретиться с полоумным директором частного предприятия, чтобы успокоить его, иначе он снова полезет на мост.
На мост он не собирается лезть. Наоборот, он сейчас в положительном тонусе и планирует себе новую жизнь, а отнюдь не…
-Хорошо. Через полчаса я буду.
Только ночью можно понять истинные размеры города. Полусвет фонарей, редкие тени прохожих, умолкшие металлические жуки-автомобили, прижавшиеся друг к другу в ночной спячке, словно обороняясь от кого-то…
Медленно проехала милицейская машина с мигающим прожектором. За окнами угадывались лица милиционеров, которые внимательно смотрели на Глеба.
Дома  чуточку покачивались, словно убаюкивая своих спящих постояльцев.
Город  выдвинулся на авансцену. Кажется, каждый дом рассказывал другому о своих проблемах и историях. У них точно был свой язык. И они ждали этого момента, когда все уснут, и они, наконец, смогут вспомнить старину- ах, какие раньше жильцы были.
Идти на Владимирскую горку было страшновато. Оттуда веяло таинственной темнотой.
У Алисы был Рамчик. Правда, спаниель вряд ли смог бы защитить девушку от серьезных бандитов. Но Глеб вспоминал милицейскую дежурку и успокаивался.
Но холодок страха прирос к его спине. Все время хотелось обернуться и посмотреть, не идет ли кто за ним.
Он чувствовал, что идет, и знал, что это был страх.
Из глубокой темноты к нему несся  пружинистый комок. Комок с налету прыгнул Глебу на грудь и лизнул лицо.
-Здравствуй, здравствуй!
Рамчик стоял на вытянутых задних ногах и отчаянно мотал по воздуху хвостом-обрубком.
Глеб смущенно поцеловал мокрый нос и оттолкнул Рамчика. Тот спружинил лапами на землю и завертелся вокруг Глеба.
-Вот видите, как он вас любит, - сказала выдвинувшаяся сбоку Алиса. -У животных любовь крепче человеческой.
Глеб смутился. Она снова разговаривала с ним на «вы».
На Алисе была плотная ветровка с копюшоном и короткая юбка.
-В таком виде очень опасно выходить на свидания ночью, да и прохладно.
-Для меня не опасно. Я вооружена газовым баллончиком, а потом я занималась айкидо, имею черный пояс.
-Это ни о чем не говорит. Я знал одного чемпиона боксера в супертяжелом весе, которого измочалила стая подростков так, что он едва остался жив.
Алиса промолчала. Глеб  в самом деле забеспокоился, увидя Алису ночью в таком виде. Не ожидал от себя.
-Погуляем, - предложил Глеб.
-Конечно. Я тут кофейку с собой захватила. Присядем и выпьем.
Глеб  посмотрел на оголенные ноги Алисы.
-Ноги у меня не мерзнут, а вот кофейку хочется.
Они отыскали на аллее удобную скамейку и сели. Глеб хотел снять свою куртку, чтобы подложить, но Алиса взяла его руку в свою и без всякого усилия отвела в сторону.
-У меня есть, что подстелить.
И она достала из  маленькой сумочки огромный пуховый платок. Он тянулся и тянулся, и Глеб завороженно смотрел на Алису, которая сейчас была похожа на фокусника. Платок занял полскамейки.
-Садись и ты, - сказала Алиса. – Поближе не стесняйся.
Глеб отметил этот переход  на «ты» и сразу почувствовал себя свободней.
Рамчик устроился напротив и медленно перебегал темными глазами с хозяйки на хозяина. Свет от ближайшего фонаря прямо падал на морду спаниеля.
Глеб обнял Алису, и она прижалась к нему, словно давно ждала этого момента.
Рамчик удовлетворенно мотнул шерстяными ушами и лег в позу охранника.
Глеб поцеловал Алису в холодный гладкий лоб и чуточку попал губами на ее пушистые ресницы (они так совсем не выглядели). Алиса, приласкавшись,  удобно подтянула голые ноги, и они тут же исчезли в темноте.
Они сидели, не произнося ни слова, но все пространство вокруг было наполнено словами. Их соединение на скамейке было похоже на соединение семян, развеянных ветром, с землей, в которой им предстояло произрасти.
Глеб ощущал  шелковистую кожу и  мягкий воздушный запах женского чистого тела. С ним сидела в позе влюбленной девушки известная художница, которая могла бы себе найти парня покруче и вообще…Но почему она остановилась на нем? Сейчас, чувствуя все тяжелеющее тело Алисы, Глеб думал именно об этом, параллельно выбрасывая из памяти черную гадостную действительность с кредитами и судами. Почему так безответственно живут в этом мире растения, животные, поедая друг друга…А человек вынужден все время думать о том, какой шаг совершить и правильно ли он его сделал. И часто совершает эти шаги  в противоположном направлении…Простое совокупление с последующим производством нового существа – разве в этом должен состоять смысл твоего пребывания в этом мире, если твой мозг заглядывает дальше?
Как можно остановить мысль, если она  размножается с огромной скоростью  и мощью?
И не направлена ли слепая сила наслаждения как раз на то, чтобы эту мысль оглушить и похоронить?
Это шевеления мыслей было приятно с обладанием чувственной кожи и запаха женщины. Существо (в этом следовало теперь себе признаться), которое манило Глеба, находилось рядом. И он мог себе позволить все, что хотел. Но он не хотел, он мечтал не хотеть, а лишь оставаться как можно дольше в этом состоянии, которое было достигнуто благодаря длительному (никому не известному) пути, который они прошли вместе, двигаясь навстречу друг другу.
Вокруг сияла лунным светом  ночь, город жил едва слышимым движением, а они сидели на скамейке, соединенные непонятной силой.
Алиса заснула в его объятиях, и он почувствовал себя на мгновение матерью, баюкующей своего ребенка. Глеб давно замечал, что мужчина испытывает в определенные моменты себя женщиной, а женщины (по их  признаниям) - мужчинами. Это свидетельствовало о том, что когда-то они были единым существом.
Ему было  хорошо. Впервые в жизни он чувствовал себя свободным с другим существом, которое понимало его, может быть, лучше, чем он сам себя.