Они летели. Взявшись за руки, парили, легкие и стремительные, отдавшиеся шальному ветру перемен. Не было прошлого. Не было будущего. Был только миг – здесь и сейчас. В этой точке Земли. Где встретились двое и увидели в глазах друг друга непреходящую тоску, щемящую пустоту одиночества, вечную печаль, подернутую паволокой привычно растянутой улыбки.
Полгода они ходили вокруг да около. Прежде десять лет они ходили по кругу, одному и тому же бесконечному кругу – работа-семья-работа… Ей иногда казалось, что это не круг, а спираль бытия, и она поднимается все выше и выше. Но пришел день, когда пришлось сказать себе с болезненно отчетливой ясностью – это был круг. Иллюзия движения вверх, самообман и попытка заглушить то, что едва слышно билось в сердце.
А он знал. Он знал, что идет по кругу, подобно слепой лошади. Иногда на что-то натыкался, но не задумывался, что это – все было однообразным и одинаковым. Жена, дети, какие-то женщины, давно опостылевшая работа… все повторялось – капризы сыновей, все же любимых им, но не так, как он любил ее; истерики жены, допрашивавшей, почему он задержался; бесконечные искательные просьбы на работе, перемежающиеся угрозами и проклятиями… Он знал, когда ослеп, когда потемнел его мир, но это был его выбор, и сколько бы потом он ни раскаивался, невозможно было сорваться с привязи, сойти с вечного круга.
Но было достаточно только одного взгляда вдруг вспыхнувших сапфировым сиянием глаз, чтобы он, как и много лет назад, пошел на этот кричащий в своем молчании призыв. Она поманила и исчезла, распавшись на десять цифр в телефонной книжке, опалив ароматом жасмина и мускуса, одарив легким прикосновением упругого локона, зацепившегося за жесткие ростки вчерашней щетины…
Она исчезла, но он уже знал, где ее найти. Он знал, что ей сказать. Нашел. Говорил. Она слушала, прикрыв сапфиры темными ресницами, чтобы он не видел сияющих искр. Была холодна и старалась, чтобы во взгляде сверкала не синяя радость, а льдистый холодок аквамарина. Семьи. Дети. Ее муж. Его жена. Десять лет пропасти, бездонного черного провала, в котором у каждого была своя жизнь.
Он возражал. Нет. Не провал – круг. Круг? Да. Нет… не знаю. И щиплющие молекулы, которые не должны собраться в предательскую каплю. Он был прав. Круг. Она надела шоры, чтобы не видеть этого. По сути – была слепа. Или ослеплена? Чем? Болью. Раны незримой, но разрывавшей изнутри, не дававшей дышать, любить, жить…
Они спорили, спорили до хрипоты, до изнеможения, до срывавшегося шепота, переходящего из задыхающегося гнева в страсть, перехватывающую дыхание. Но была черта. Условная. Они останавливались, недоумевая, почему? Он лишь кривил выразительные губы в язвительной усмешке, вспоминая или не вспоминая женщин, добивавшихся его внимания. Она поджимала губы, вспоминая тот день, когда узнала, что для него нет черты. И замирали протянутые руки, не вылетали роковые слова… все возвращалось на круги своя. Но стук в сердце день ото дня становился все громче, и не было сил противостоять настойчивому зову, высвобождающейся из заточения любви…
И когда сладостная мука воскресшей любви уже казалась нестерпимой, они осознали, что нет того, что не в силах преодолеть человек, если по-настоящему любит. Если понял и простил, если... не можешь больше так… изжевывать, подобно жвачке, год за годом свою жизнь, обманывая себя и выдавая видимость за сущность, мираж за оазис, черное за белое, то ты можешь. Нет! Ты должен быть счастливым!
Они не спорили больше. Не выясняли, кто был прав, кто виноват. Они вытерли ластиком все преграды, освободились от узды и сошли с круга. Чтобы свободными и помолодевшими, смеясь и плача от счастья, отдаться в объятия вечно молодого ветра перемен. И он подхватил их на свои ладони, бережно понес над миром, казавшимся им небывало прекрасным жарким июльским утром, накатывающим на просыпающуюся землю. В потоках щедрого ультрафиолета терялись, золотясь, города, подергивались светлым верхушки деревьев темных загадочных лесов, серебряными лентами извивались реки, а впереди расстилался бескрайний синий океан, сливавшийся с небом. И тут ветер опустил их на белоснежную полоску южного берега, а океан ласкал их утомленные тела свежими пенными струями, смывавшими усталость и тяжесть былого. Его бодрящие поцелуи были солоны и сладки одновременно, как горько-соленой от слез и блаженно-медовой была возродившаяся с новой силой к жизни любовь, десять долгих лет томившаяся в оковах забвения…