Глава X
Первая стычка.
Где-то в половине пятого прискакала Пенелопа Витальевна - запыхавшаяся, словно поднималась не два лестничных пролёта, а никак не меньше десяти.
- Люба, у нас ЧП! – Выпалила директриса ещё со входа.
Я равнодушно подняла глаза, ожидая новую ложь. Она казалась обеспокоенной. Но была ли таковой на самом деле?
- Что, медведи напали на библиотеку? – Сарказм так и выплёскивался из меня.
Пенелопа Витальевна удивлённо вздёрнула бровь, взгляд её сделался потерянным. Хорошая актриса, ничего не скажешь.
- У нас нет дежурного на ночь!
- Это точно. – Я поднялась из-за стола. – Он будет только в том случае, если вы продолжите со мной экскурсию по библиотеке и покажете мне то, чего я не видела.
Решение действовать любыми способами пришло ко мне спонтанно.
- Почему ты не доложила мне сразу?! – Дряблые, мгновенно вспыхнувшие щёки директрисы гневно задрожали. Странно, раньше мне лицо её казалось гладеньким.
- А надо докладывать? – Я нагло улыбнулась. – Вы мне не говорили. Впрочем, я же вам сказала, что не буду дежурить ночью в здании, которого не знаю.
- Что ты хочешь видеть? – Она поняла, что попала в ловушку.
- Вторую кладовую. Ту, где подотчётные бланки хранятся. – Я ожидала вспышки яростных эмоций, но Пенелопа Витальевна испуганно отступилась, сжалась, мне даже почудилось – похудела. Как говорят – стекла с лица.
- Это невозможно. – Голос начальницы, видать, с расчётом на мою доброту, превратился в жалобное блеяние.
Я, и правда, добрая, но не настолько тупая, чтобы позволить манипулировать собою.
- Что ж. Тогда я сплю дома. – Я плюхнулась на место и вальяжно перекинула ногу на ногу, сложила руки на груди.
- Это убьёт тебя. – Пенелопа Витальевна говорила, как под наркозом, - не я выбираю дежурного…
- А кто?! - Трюк с ядовитыми водорослями впечатляет. Но, согласитесь, такая глупость.
- Библиотека!
- Ага. Собирают совет книг, долго спорят и выносят решение. Так вот кто убил Наташу. Наверное, прыгали ей на голову с верхних полок. А потом вытолкали бедняжку вон из здания…
Пенелопа Витальевна схватилась за сердце. Меня этот театральный жест не впечатлил.
- Ах да, я забыла. Книжки ещё её мантию погрызли. Не знала, что у книг есть зубы.
- Мы представления не имеем, кто или что убило Наташу… - Она судорожно хватала ртом воздух.
- Ага! Значит, её всё-таки убили! – Надо подать в суд на производителя валерианы. Таблетки не действовали. Ещё минута и я начну крушить отдел.
- Ты не по-ни-ма-ешь! – Дыхание давалось Пенелопе Витальевне с трудом.
- Я всё понимаю!
- Мама! – Ваня нёсся к нам с пузырьком валерианки в руках. – Ей на самом деле плохо.
Я замолкла. Мой сын – наивное дитя, он ещё не догадался, что его сюда заманили исключительно для того, чтобы заставить меня сделать что-то очень и очень нехорошее.
Пенелопа Витальевна проглотила две таблетки. Ваня воткнул ей в руку стакан с водой.
- Люба, ты не доверяешь мне…
Я ничего не ответила, боясь, что сердце моё дрогнет и тогда, я выболтаю все свои подозрения, тем самым, обезоружив себя. Так часто случалось. Но сейчас на карту поставлены, я в этом не сомневалась, наши с Ваней жизни. Да, я могу ошибаться. Подумаешь, насочиняла Пенелопа Витальевна про кладовку номер два. Ну и что с того? Конечно, обидно. Все обижаются. И это нормально. Но только, если не брать в расчёт таинственную смерть Наташи. Не просто смерть – убийство.
- Пожалуйста, - Пенелопа Витальевна чуть не плакала, - не выходи из библиотеки, не оставляй Ванечку сиротой.
Я перевела взгляд на сына. Глупышка. Он поверил в очередной бред, сочинённый директрисой на ходу. Я вздёрнула нос, собираясь ответить решительным отказом. Вдруг Ваня бросился мне в ноги, прижался к моим коленям, запричитал:
- Мамочка, пожалуйста, сделай, как говорит Пенелопа Витальевна! Мамочка! – Его голос, пронзительный, молящий едва не выбил почву из-под моих ступней.
Я сдалась, присела возле Ванечки.
- Миленький, я для тебя что угодно… Встань. Я сделаю, что она говорит.
- Честно? – Полные слёз глазищи поглотили меня в свою глубину.
- Честное пионерское.
Мы оба выпрямились. Я обняла сына. Глянула в глаза Пенелопы Витальевны – холодные, расчётливые. Здесь мы в её власти. Мы пленники. Пусть радуется. Пока. Пока я не найду выход из положения. Похоже, Наташа перед смертью оставила мне подсказку – ключ к разгадке – книгу.
Пенелопа Витальевна ушла удовлетворённая. Через пару минут примчалась бледная Галя. Я искала её взгляд, но она избегала смотреть мне в глаза. Видать, узнала уже о моей стычке с Пенелопой Витальевной. Не сомневаюсь, все знают. Злятся на меня. Ничего – пройдёт. Отныне я буду притворяться паинькой, глупой девочкой. Только так я пойму их расчёты. Надо играть по их правилам, только на самом финише я сделаю ставку и открою новую партию. Я приду первой. Для них мой Ваня заложник, для меня – стимул. Ради него я пойду на всё.
Скоро в библиотеке остались лишь я и только что пришедшая Марья Дмитриевна. Ей, конечно же, успели доложить о моём поступке, или, по их версии – проступке. Уборщица первым делом припёрлась в мой отдел, пылесос притащила. Я упала в одно из многочисленных кресел, подобрала ноги и принялась молча наблюдать, как Марья Дмитриевна трёт полки и подоконники, удаляя несуществующую пыль, пылесосит, натирает полы. Всё это проделывалось с нарочитым тщанием и, я бы сказала, торжественностью. Марья Дмитриевна демонстрировала дикое рвение к работе (в прошлый раз она так не усердствовала) и полностью игнорировала моё присутствие. Что ж. Не очень-то и надо. По крайней мере, теперь я знаю, что она со всеми за одно. Главное, не подавать виду, что я тоже переживаю.
Вот скажите, зачем человеку совесть? Всегда ли она права? Я сидела, уверенная в справедливости своих недавних слов и требований и, в то же время, вела внутреннюю, ожесточённую борьбу с собственной совестью. И ничто не выматывало меня так жестоко, как этот мысленный диалог самой с собою.
Два часа Марья Дмитриевна начищала мой отдел. Не осталось ни одного угла, где бы она не отметилась, по крайней мере, раз пять. Вероятно, уборщица ожидала, что я буду её о чём-то спрашивать, оправдываться. Ещё чего! Я не спасую даже перед собственной совестью.
Когда не осталось что тереть, Марья Дмитриевна собрала инвентарь, подтащила к выходу пылесос. Я взирала на её удаляющуюся спину. Уборщица шла медленно, словно ждала выстрела в затылок. Не будет выстрела…
Понимая, что я не собираюсь первой идти на контакт, Марья Дмитриевна резко обернулась.
- Чего молчишь?
Я знала, что она не уйдёт просто так, но всё равно удивилась вопросу.
- А что говорить?
- Ну…об успехах расскажи… нравиться тебе у нас? Привыкла? – Нервно-дрожащий голос технички заразительным образом действовал на меня.
- Не нравится. – Я постаралась успокоить волну эмоций, норовящую выплеснуться наружу. – Привыкать не собираюсь. Три месяца пройдёт, и мы уедем. С огромной радостью!
Марья Дмитриевна задумалась и спросила очень уравновешенно:
- А в течение этих трёх месяцев ты могла бы не доводить Пенелопу Витальевну до сердечного приступа?
О. Марья Дмитриевна толкнула разговор в нужное русло. Наверное, сейчас я должна испытать раскаяние.
- Это вы о чём? – Выдавив усмешку, спросила я.
- Ты не доложила, что дежуришь! – Марья Дмитриевна рассчитывала вывести меня из состояния равновесия, но сама же и попала в свою ловушку.
- А надо было? Мне никто не говорил? – Мой чистый, почти святой взгляд впился в её вытаращенные коровьи глаза. Я посмотрела на нос – прыснула – сейчас клюнет.
- Что ж это ты делаешь, девка?! – Уборщица шагнула ко мне, на ходу сжимая огромные кулачищи. – Дурой прикидываешься?! Сейчас я из тебя дурость-то эту повыбью!
Думаете, я испугалась? Нет. Битая. И не раз. С моим темпераментом такое иногда случается. Правда, шестидесятилетние бабки в состоянии боевой готовности прежде не попадались. К угрозам Марьи Дмитриевны я отнеслась спокойно. Пугает. Хочет сбить меня с толку, вызвать замешательство. На самом деле не посмеет. Мы же на работе, при исполнении служебных обязанностей.
Я выбралась из кресла и тоже сжала кулаки, при этом скорчила наинаглейшую улыбочку - мол, что, старуха, на молодёжь прёшь? Сначала челюсть вынь а-то треснет ненароком. Где, в такой глуши новую-то достанешь? Про челюсть я, конечно, нафантазировала, но что не сделаешь ради поднятия духу.
То, что Марья Дмитриевна не играет, я поняла слишком поздно. Она намахнулась, и её кулак с жестокой неотвратимостью устремился в моё лицо. И не в кресло я рухнула, а перелетела через него, задевая спинку, раскинулась под окном вместе с сиденьем и отлетевшими подлокотниками. Я не сразу поняла, куда она меня саданула. Болело всё сразу, даже пятки. Стало темно. И только звёзды, бегающие в глазах, освещали мои путающиеся мысли. Дыхание спёрло. Не ожидала от бабки, пусть и такой туши, этакого напора. А может, она убила меня? Темнота не рассеивалась. Но скоро стало ясно, в чём дело: кресло перевернулось и опрокинулось на меня. Потому темно и дышать трудно. Выбраться из-под образовавшегося завала мне не удавалось. От боли хотелось реветь. Но дудки! Не доставлю старухе такого удовольствия. Тем временем она подняла кресло и с интересом художника, только что сделавшего набросок на холсте, изучала моё лицо, которое горело, точно кипятком облитое.
Ничего не говоря, техничка рванула меня за шиворот и опустила в кресло. Ещё раз всмотрелась в мою физиономию, потом открыла аптечку. Чем-то плеснула мне в обличие. Ох, и обожгло же. Но я закусила губу. Не дождётся. Мы, комсомольцы, свою слабость врагам не демонстрируем, как бы трудно не было.
- Бровь рассечена, синяк под глазом и нос задело. – Словно диктуя в диктофон, сообщила Марья Дмитриевна. Я решила помалкивать.
Один удар и сразу три результата. Со второго было бы сотрясение, перелом нескольких рёбер и гематома. А эта уборщица случайно не переодетый медведь? Я вспомнила Наташу. Но подозрения тут же рассеялись. На теле не нашли ни пятнышка. А после этой бабы всё было бы наоборот – живого места не сыскать. Я уже представляла собой портрет коммуниста, замученного гестаповцами.
- Погорячилась я. – Вздохнула в сердцах Марья Дмитриевна. – Давно меня так не развозило.
- Да что вы… - Прочмакала я, изменяя своему первоначальному желанию молчать. Надо же. С челюстью тоже что-то не то. – Зато теперь я знаю, в кого ваш сын уродился. Его дедушка во время войны случайно в СС не служил?
- Что?! Да как ты смеешь?! – Её кулак мелькнул перед моим лицом и тут же исчез.
- А кто вам дал право бить, вязать, врать?
- А ты, пигалица, попала в такое, можно сказать, святое место и как себя ведёшь? Что возомнила о себе? Не уважаешь ни наши традиции, ни наши седины.
- Я сюда не просилась!
- Силой привезли?
- Почти… Я же вам говорила…
- И я тебе говорила, что дура ты, как и Наташка. И умрёшь, как она. Не долго протянешь. Сына пожалей. Я сейчас уйду, а ты не отпирай никому. Поняла? Идём. Закроешь за мной.
Пошатываясь, я пошла за уборщицей. Волосы, выбившиеся из косы, падали мне на лицо. Я шла и думала, что мама всё-таки забыла положить в чемодан одну важную вещь – тёмные очки на пол лица, чтобы прятать следы побоев. Ну да ладно! Не от кого мне прятаться – вокруг одни враги. А от Ванечки всё равно не скрыть, скажу, что с лестницы упала.
Марья Дмитриевна затолкала инвентарь в свою подлестничную кладовку и всё оборачивалась на меня, морщилась, явно недовольная результатом своего эмоционального всплеска, но и не думала извиняться. Что при этом испытывала я? Одним словом это не выразить. Я кипела, мне хотелось схватить Ваню и бежать. Я жаждала драки. Но с кем? Их много. И чего я добьюсь, если даже старуха оказалась сильнее меня. Осознание гнетущего бессилия кандалами сковало мой дух. Оставалось только затаиться и ждать удобного случая.
Марья Дмитриевна, наконец, захлопнула дверцу своей конуры для инвентаря, и мы пошли дальше.
- Хочешь, поужинаем? – Вдруг спросила она примирительным тоном.
- Нет. Уже не хочу. – При открытии рта моя челюсть вела себя крайне подозрительно, будто что-то мешало движению. Смогу ли я жевать?
- Ладно. – Марья Дмитриевна добралась до выхода из библиотеки. – А ты, когда говорила, что мой муж пошёл на охоту…
- Не я говорила – вы. – На стыке челюстных костей хрустнуло.
- Ну да – я. Понимаешь, я пошутила тогда. Мы мяса не едим и на зверей не охотимся…
- Я догадалась. – И чего она пристала ко мне?
- Охотиться в этих местах запрещено. Мой муж что-то типа лесника. Хорошая должность. Какие тут охотники, глушь же несусветная…
Я нервно засопела разбитым носом. Надоело слушать её, непонятно к чему начатый монолог. Марья Дмитриевна заговорила быстрее.
- Через день после твоего приезда Захар нашёл убитую косулю. А вчера белку. – Она глядела не меня жалостливо. Неужто, просила зверушек не убивать.
- Я тут не причём.
- Боже упаси! Я и не думала о таком. Просто дверь не открывай никому.
- Не буду. – Когда уже она уберётся, чтобы я пошла наверх и почитала книгу, спрятанную Наташей?
Я легонько, со всей деликатностью, подтолкнула техничку к улице и, захлопнув дверь, рванула засов.
- Способ убийства какой-то странный. – Продолжала Марья Дмитриевна приглушённо из-за двери. Она и не заметила моей бестактности. – Белке стрелой в глаз попали, а косулино сердце пронзили копьём. Ни стрелу, ни копьё мы не обнаружили. Захар места себе не находит.
Поднимаясь по ступенькам, я лихорадочно соображала. Копьё…копьё…копьё. На кого, думаете, пало моё подозрение? Правильно. На Августина. Проклятый негр уже здесь. Я хорошо помнила, как они перемигивались с Валерой, сыном Марьи Дмитриевны. Ей не пришло в голову у него спросить о загубленных животных? Всё сходится. И копьё у Августина было, я вспомнила здоровенную штукенцию, завёрнутую в холст. Что задумал Валера? И за кем пришёл сюда Августин? За несчастными зверюшками, или за мной и Ваней?
Приблизившись к заветному креслу, я услышала громкий стук внизу. Ясно было, что это Марья Дмитриевна снова вернулась и барабанит в дверь. Я села в кресло. Не буду спускаться. Пусть стучит.
- Люба, открой! – Орал знакомый голос с улицы. – Мне плохо. Очень плохо! Сердце сейчас из груди выскочит! Лекарство нужно! Посмотри в аптечке!
Я вскочила и, уже в четвёртый раз за день, открыла кожаный чемоданчик. Что там для сердца? Корвалол? Валидол? А, возьму всё. Марья Дмитриевна разберётся. Я мигом спустилась, подбежала к двери, взялась за щеколду. Но вдруг вспомнила, что Марья Дмитриевна уже однажды проверяла меня. Во даёт! Снова решила поиграть. И я хороша, чуть не поддалась на провокацию.
- Вы извините, Марья Дмитриевна, но мне открывать не велели. – Протянула я с сожалением. – Хотите сейчас через щёлку таблетку просуну?
Внизу как раз имелся подходящий зазор.
- Да на что она будет похожа твоя таблетка! Ладно. Полегчало. Пойду я. – Она топталась и переводила дух, я нервно ждала её ухода.
Значит, всё-таки проверка была. Как же я ненавижу эту старуху, разукрасившую моё лицо. Я так и не рискнула заглянуть в зеркало, потому могла судить о состоянии лица лишь по ощущениям. А они говорили о многом.
Стало тихо. Марья Дмитриевна ушла. Я перевела дух, решила обождать немного внизу, вдруг ещё чего-нибудь вспомнит. Я не ошиблась.
Неожиданно в дверь со стороны улицы что-то врезалось. Я подпрыгнула.
- Люба! Откро-о-о-й! – Её голос истошно разорвал тишину. – Там медведь!
- Марья Дмитриевна. – Холодно и внятно проговорила я. – Оставьте меня в покое. А то я сейчас подумаю, что это именно вы уговорили Наташу открыть вам дверь в ночь её дежурства. Что и убило её. – Я хорошо помнила намёк Пенелопы Витальевны о том, что отказ от дежурства равносилен смерти.
Но Марья Дмитриевна, казалось, и слышать меня не слышала. Дверь зашаталась. Уборщица завопила ещё громче.
- Он уже здесь! Открой! Ну, пожалуйста! Будь милосердней! Он убьёт меня! Наврала я тебе, девонька, - голос Марьи Дмитриевны стал захлёбываться в спешке и ощутимо дрожать, - Наташа не дежурила тогда… Что-то важное она забыла – то ли сказать, то ли сделать… Открой, сука, я же погибну здесь!
Я взялась за щеколду, обернулась к Наташиной фотографии. Мне показалось, она больше не улыбается, а смотрит на меня с тревогой.
Тут я вспомнила про окна. Ну что я за дура? Я подбежала к окну и тут же отпрянула от него. На меня навалилась непроглядная тьма, будто библиотека в нефти утонула.
По логике вещей должно быть что? Отражение света, бьющего из окон, падающее на колоны и землю, на ближайшие деревья. Ничего подобного я не увидела. Более того, меня посетило чувство, что окна отражаются внутрь себя от чёрного воздуха, плотной массой упирающегося в стекло. Это невозможно. Я щёлкнула выключателем, вестибюль погрузился во мрак. Теперь я смогу обозреть окрестности за счёт света, излучаемого окнами мезонина. Облом. Та же нефть и ничего более.
Марья Дмитриевна уже орала с употреблением матерных выражений. Большинство из них были адресованы моей персоне. Дверь ходила ходуном. Я слышала рыки приближающегося медведя. Мои руки снова нашли щеколду, но та оказалась раскалённой. Я отпрянула, ладони мои отчего-то начали светиться.
Судя по звукам, медведь за дверью уже рвал Марью Дмитриевну. Она отчаянно вопила, а я пятилась в центр вестибюля. Мой индикатор присутствия зла зашкаливало. Никогда мне не было так страшно. В нескольких метрах от меня жестоко убивали человека. А я ничего не делала, чтобы спасти его, ничегошеньки не приходило в голову, я просто стояла на подгибающихся ногах и приходила к выводу, что поздно предпринимать какие бы то ни было действия. Марья Дмитриевна всё ещё издавала протяжные, противоестественные, уже клокочущие звуки. Медведь довольно рычал и чавкал, трещали кости. Шаталась дверь. Сейчас зверь-убийца окончательно разделается со своею жертвой и унюхает меня, ощутит мой нечеловеческий страх. Что стоит ему выбить дверь? Он войдёт сюда и меня постигнет участь Марьи Дмитриевны.
Я вспомнила, где-то прочитанное или услышанное наблюдение, что медведи не трогают мёртвых. Надо только притвориться. Но смогу ли я? Нет. Дрожь сотрясало моё тело по 10-бальной шкале Рихтера. Но инстинкт самосохранения бился внутри меня, соображал. Где-то в глубине моего рабочего стола валяются три таблетки снотворного. Если я успею убежать, выпить их. Тогда… Может, медведь и не поверит в мою смерть, но, по крайней мере, я не почувствую боль, не буду мучаться, как Марья Дмитриевна. Я прислушалась. Теперь было слышно только медведя.
Что есть мочи, я понеслась наверх. Где же таблетки? Вот они. Валяются в самом верхнем ящике, небрежно брошенные мной, серые от пыли, они ездят между канцелярскими принадлежностями. Одна. Вторая. Третья. Я сложила их в ладонь, чуть потёрла и забросила в рот…
Глава XI
Чрезвычайное положение в Непорочном.
Нашли меня утром лежащей у стола. Я не успела дойти до кресла. Падая, задела рукой стол, рассекла кожу на запястье. Короче, дополнила программу телесных повреждений.
Первыми на работу явились Пенелопа Витальевна и Алевтина, живущие неподалёку друг от друга. Они и стучали, и кричали. А когда поняли, что никто им не откроет, ворвались в библиотеку и обнаружили моё слабо-дышащее тело, валяющееся посредине детского отдела. Первое, что пришло им в голову – это мысли о моей безвременной кончине.
От шума, производимого причитающими коллегами, я немедля проснулась и открыла глаза. Не могу передать своё состояние. Ваня бы сказал: «вертолётит безбожно». Пожалуй, точнее и не выразиться. Я хотела поздороваться, но не смогла разжать челюсть. Физия моя так распухла, что я левым глазом видела щеку – гематома.
Пенелопа Витальевна и Алевтина, как только врубились, что я не труп, помогли мне сесть. Я хотела бы им рассказать о страшной гибели Марьи Дмитриевны, но челюсть… Однако я успокоилась, вспомнив, что случилось несчастье на пороге библиотеки. Раз они здесь, значит, сами всё видели и, наверное, презирают меня. А как они дверь открыли? Скорее всего, взломали, или косолапый постарался.
Пенелопа Витальевна с ужасом осматривала меня и давала указания Алевтине. А я вспоминала свою вчерашнюю злобу на всех и краснела. Не подумайте, чувство опасности никуда не делось. Но на тех ли я бочку качу? Все мои подозрения сегодня казались беспочвенными. Обман насчёт кладовой ещё не аргумент, чтобы брать на себя право обвинять людей в убийстве. Правда, я твёрдо решила не выдавать тайну Наташи.
- Так. Руку пока перебинтуем, а после я сделаю мазь. – Говорила Пенелопа Витальевна, склоняясь над моим лицом. Её пальцы нежно скользили вдоль вспухшей щеки, почти не касаясь её. – В челюсти трещина. Это серьёзней. Хоть бы тебе сегодня не дежурить. Гематому уберём. Бровь придётся зашивать. И кто же тебя так?
Я слушала о своих повреждениях вполуха. Марья Дмитриевна умерла жестокой смертью. Как могу я забыть её крик. Мне никогда не изгладить своей вины. Слёзы выступили из моих глаз. Надеюсь, тело уже унесли, а порог вымыли. Нехорошо Ванечке видеть такое.
- Не плачь, Любочка, заживёт, будешь как новая. – Алевтина погладила моё спрятанное в бинт запястье, я тут же отдёрнула руку. Неужели она думает, что я плачу из-за какой-то там трещины в челюсти? Да плевать мне на неё! Марья Дмитриевна умерла – вот моя печаль. Сейчас раны, причинённые её кулаком, я воспринимала как некую святыню, последнюю память об усопшей.
Дверь в отдел отворилась и на пороге стояла… Кто бы вы думали? Усопшая Марья Дмитриевна собственной персоной. Глаза мои выползли из орбит, я рванулась из кресла. Что это? Чудовищный розыгрыш? Или я сплю? Или тоже не пережила ночи?
Пенелопа Витальевна силой воткнула меня на прежнее место.
- Что ты, девочка, успокойся. – Директриса, придерживая меня, готовую сбежать, повернула лицо к уборщице. – Что-то случилось, Марья Дмитриевна?
- Как она? – Техничка робко топталась у двери и усиленно избегала смотреть на меня.
- Когда падала, повредила руку и лицо. Говорить не может, в челюсти трещина. Но могло быть и хуже. – Пенелопа Витальевна удивлённо всмотрелась в коллегу. – Да не переживайте вы так. Я сейчас сделаю мазь и, вечером Люба нам расскажет, что с ней стряслось. Впрочем, и так понятно. Я виновата. Это ж от снотворного.
- Она не упала. – Робко пробасила Марья Дмитриевна.
- Как не упала? Мы же на полу её нашли. – Пенелопа Витальевна удивлённо вгляделась в техничку, потом её взгляд впился в меня перепуганную, потеющую и дрожащую, что послужило ей поводом для новых заблуждений. Гнев жарким фонтаном брызнул с лица директрисы. Она ждала объяснений от Марьи Дмитриевны. Я норовила выползти из-под директорской руки. Общение с покойниками, знаете ли, не мой профиль.
- Это я её так саданула. Не сдержалась. Простите.
- Саданула и оставила лежать бездыханной на полу? – Пенелопа Витальевна посмотрела на меня. Я отчаянно замотала головой. – А кто же тогда библиотеку закрыл?
- Мы расстались внизу. – Коротко ответила Марья Дмитриевны. – Библиотеку закрыла Люба.
- Значит, всё-таки снотворное?
Я утвердительно закивала.
- Бровь, челюсть, щека её работа? – Пенелопе Витальевне не терпелось узнать правду.
Я согласно кивнула.
- Понятно. А рука?
Я отрицательно мотнула головой и тут же схватилась за стрельнувшую челюсть и опасливо покосилась на покойницу.
- Мама! – От двери ко мне бежал Ванечка. – Что с тобой?
- Мама упала с лестницы. – Пенелопа Витальевна грозно глянула на уборщицу. – Значит так. Любе постелем на диване в вестибюле. Я займусь её лечением. Вы, Марья Дмитриевна будете мне ассистировать. Бровь надо зашить и челюсть до вечера должна работать. Думаю, Люба хочет что-то сказать нам?
Я снова согласно кивнула.
- Остальные по местам. – Скомандовала директриса. И только сейчас я заметила, что в детском отделе присутствуют все, до единой, библиотекарши. Оно и понятно, новостей у них в глуши не так много. А тут такое приключилось.
До обеда я лежала в вестибюле и неоднократно косилась на целёхонькую дверь, не понимая, как Пенелопе Витальевне удалось её открыть. Меня чем-то мазали и поили. Бровь зашили. В какой-то момент Пенелопа Витальевна передала стаканчик с мазью Марье Дмитриевне и собралась уходить. Я больше всего боялась уединения с мертвецом, потому замотала головой и заплакала. Директрисе пришлось вернуться и с негодующим видом отобрать у технички лекарство.
- Если б я вас не знала, Марья Дмитриевна, столько лет…
- Да я себя казню непрерывно. Ночью глаз не сомкнула. Натворила делов… Не хотела, чтобы этой желторотке с рук сошло. Она же вас чуть до сердечного приступа не довела. – Неуклюже оправдывалась Марья Дмитриевна.
- Да ладно. Конечно, она не хорошо поступила. Но не убивать же за это. Ладно, Марья Дмитриевна, идите домой, отдыхайте. Завтра выйдете на работу, как ни в чём не бывало.
- Нет! – Замахала руками Марья Дмитриевна. – Это я с нею сотворила такое и теперь буду рядом, пока раны не сойдут.
К обеду моё состояние чудесным образом изменилось: боль прошла, гематома исчезла, челюсть работала, как новенькая. Сидя среди коллег за обеденным столом, я смогла поесть немного супа. Ваня плотно прижимался ко мне плечом. Как бы не хотелось ему казаться взрослым, больше всего на свете он боялся потерять меня. Потому льнул ко мне и ничего не спрашивал. Либо знал, что навру, либо верил вранью других. Марья Дмитриевна обедала с нами. Хоть она и пристроилась отдельно за кухонным столом, в кухоньке стало тесно и темно. А может, мне так казалось, я до сих пор с трудом верила в то, что уборщица жива и при этом старалась не думать о ночном происшествии. Сейчас все разойдутся по своим рабочим местам, и я наберусь смелости, чтобы спросить Марью Дмитриевну, как ей удалось выжить. Я же слышала её душераздирающие крики и предсмертные хрипы.
Обед закончился. Девочки продолжали сидеть. Ваня обхватил мою руку, его курчавая головка лежала у меня на плече.
- Так, товарищи библиотекари, на рабочие места. – Приказала Пенелопа Витальевна. – Мне надо переговорить с Любой.
Первой встала Галя и поманила Ваню. Сегодня он занимался в отделе искусства. Мой сын неохотно оторвался от меня.
- Иди, Солнышко. – Говорилось мне на удивление легко. И как это удалось Пенелопе Витальевне за каких-то три часа срастить кости? Может, и Марью Дмитриевну она спасла? Точно. Так и было. Лучшего объяснения не найти. Мне сразу стало легче.
- А как же уборка? – Пропела Маша своим тихим мелодичным голосом.
- Марья Дмитриевна тут справится. – Директриса нетерпеливо обозрела подчинённых, и те зашевелились быстрее.
Библиотекари разошлись. В кухне остались я, Пенелопа Витальевна и Марья Дмитриевна.
- Ну что, рассказывай. – Пенелопа Витальевна ждала. Марья Дмитриевна нервными рывками тёрла скатерть на общем столе.
- Я вчера заглянула в отдел комплектования, а там как раз девочки из кладовой книги носили…
- Понятно. Ты решила, что поймала меня на вранье? – Пенелопа Витальевна буквально впилась в меня своими умными, внимательными глазами. Я снова верила ей.
- Да. Мне стало очень обидно. Вот я и взбесилась. Вас довела, а потом и Марью Дмитриевну. – Я подняла пристыженный взгляд на уборщицу. – Вы простите меня, Марья Дмитриевна. А за фингал и челюсть я не держу на вас зла. Заслужила.
- Ты, Люба, попала в удивительное место. Многое здесь кажется странным. Не спеши всё услышанное, что не смогла постичь разумом, отсекать как ложь. Кладовая, о которой я говорила, есть. Считай её существование архитектурной ошибкой, или чудом, как тебе угодно. Я тебе как-нибудь её покажу.
- Почему не сейчас?
- Не время ещё. – Пенелопа Витальевна покачала головой. - Может, не вошла ты пока в нужное доверие.
Я усмехнулась. Что ж. Тогда и мне не время демонстрировать Наташин тайник. Это справедливо.
- Ну, про стычку вашу мне всё понятно. – Директриса обвела нас укоризненным взором. – Дальше что было? Ты же хвасталась, что прекрасно спишь без снотворного. Переволновалась?
- Ну, в общем, и да, и нет. Я хотела, чтобы медведь, который загрыз…ой…напал на Марью Дмитриевну, посчитал меня мёртвой. Они, вроде как на покойников не кидаются. Но я так дрожала, что не представляла себе, как смогу его обмануть, когда он дверь сломает…
- Дверь сломает? – Пенелопа Витальевна схватилась за голову.
- Ну да. Она уже с петель слетала. Я сама видела. – Мне непонятна была реакция директрисы. А Марья Дмитриевна и вовсе скисла, лицо её теперь изобиловало оттенками зелёного. Оно и ясно - такое потрясение пережить.
- Дверь сломать невозможно. Проникнуть в библиотеку тоже… Только если ты впустишь…
- Я и не впустила. И к чему это привело?
- К чему? Ну-ка выкладывай всё по порядку. – Пенелопа Витальевна вскочила с места, нашла в холодильнике какую-то коричневую жидкость, плеснула по чашкам. – Кажется, успокоительное нам не помешает.
Я тут же схватила сосуд и опрокинула его содержимое в рот. Горькая жижа холодным потоком полилась по пищеводу. Марья Дмитриевна пила мелкими глоточками, Пенелопа Витальевна пока только принюхивалась к лекарству.
- Марья Дмитриевна ушла, но скоро вернулась. Я была уверена – для проверки. Получалось у неё очень реалистично. Она просила сердечные таблетки, говорила, что до дому не дойдёт…
Пенелопа Витальевна вопросительно оглянулась на Марью Дмитриевну.
- Было?
Та отрицательно мотнула головой.
- Как же не было? Зачем вы обманываете? – От чувства обиды у меня в горле дыхание спёрло.
- Не было, Люба. – Заговорила Марья Дмитриевна ласково. – И в прошлое твоё дежурство я не возвращалась…
- Но я же слышала…говорила с вами…
- Не со мной.
- Вас вчера ещё медведь порвал… - Я смотрела на пышущую, не смотря на бледность, здоровьем Марью Дмитриевну и до меня доходил абсурдный смысл собственных слов. Да Пенелопа Витальевна в плане залечивания ран кудесница. Но на исправление моих гематомы и челюсти ей понадобилось полдня. Вряд ли медвежьи художества устраняются так же быстро.
- Почему я тогда живая? – Марья Дмитриевна выпила зелье и стукнула чашкой о стол.
- Не знаю. Вы кричали: «Медведь! Медведь!..», а потом он зарычал, дверь ходуном заходила. Ваш крик… я хотела открыть… щеколда обожгла мне руки, но я…только уже поздно было… – Голос мой дрожал, ночные страхи вновь возвращались.
- Это была не я. – Марья Дмитриевна испуганно взирала на директрису.
- Не вы? – Могла ли я поверить в услышанное?
- Не она. – Пенелопа Витальевна подсела ко мне поближе, положила руку на моё подрагивающее плечо.
- Но кто? – Вы и представить себе не можете, какие чувства заполнили меня в тот момент. Неужели, снова враньё? Но уж лучше ложь, чем помешательство. А если не ложь и не помешательство?
- Мы не знаем. – Пенелопа Витальевна встала. – Одно я могу сказать точно. Была предпринята попытка проникновения в библиотеку. Ты, Люба, новенькая. Тебя они сочли слабым звеном и ошиблись.
- Но что ему стоит сломать дверь? – Я чувствовала, как от страха моя душа в пятки уходит. – Дверь-то шуточная.
- Дверь да, - согласилась директриса, - но засов – нет. Я же уже сказала тебе, что пока он закрыт – войти в библиотеку невозможно. На этом засове древние славянские руны начертаны. Его открыть можно только из библиотеки. Он охраняет все стены и все, кроме моего, окна. Моё окно, как запасной вариант. Открыть его могу только я и с любой стороны. Тоже руны.
- А если с вами что-нибудь случиться? – Я и обе мои собеседницы понимали, что такой вариант, если учесть недавние события, вполне реален.
- Ну, тогда Великого Издателя пригласите. Выход только такой. - Пенелопа Витальевна натянуто улыбнулась. – Да только я умирать не собираюсь.
Фантастическая новость о том, что какие-то руны делают библиотеку неприступной крепостью, меня немного успокоила. В её правдивость я поверила безоговорочно. Уж очень мне хотелось думать, что так оно и есть на самом деле. Кроме того, появился ответ на один из вопросов – как Пенелопа Витальевна и Алевтина проникли в запертую библиотеку. А кто такой Великий Издатель меня не слишком волновало: во-первых, и без него проблем навалом, во-вторых, я согласилась с директрисой – незачем ей умирать. Но всё-таки, мне ещё было, о чём спросить.
- Скажите пожалуйста, а утром, придя на работу, вы не нашли на пороге следов борьбы, крови… Кого-то же медведь порвал?
- Люба, - Пенелопа Витальевна взяла меня за руку, - ты когда-нибудь слышала, чтобы трещина в кости исчезла за несколько часов?
- Нет.
- Значит, это чудо?
- Да. – Я отчаянно закивала в согласии. Со стороны, наверное, казалось, что я рехнулась.
- Хорошее чудо. – Подтвердила Пенелопа Витальевна голосом воспитателя детского сада. – А то, что произошло ночью – плохое чудо. Я умею делать чудодейственные лекарства. А тот, кто нынче пугал тебя, мастер обманывать, создавая звуки, а, может, и образы. Ему зачем-то надо войти в библиотеку, но пока мы его не впустим, этого не случится. И главное, что ты и другие девочки должны себе уяснить – он враг, страшный враг.
- Но сейчас же библиотека открыта. – Я опасливо всмотрелась в тонкую, не плотно прикрытую дверь кухоньки. Вдруг этот враг уже на пороге.
- Солнце, рассеянное по земле, нас оберегает. – Обыденно промолвила директриса. – Ты лучше расскажи, как упала.
- Сама не знаю. Я выпила все три таблетки снотворного, они у меня в столе валялись, и хотела идти кресла складывать на манер кровати, но упала… Честное слово, о пораненной руке я уже после вас узнала…
Марья Дмитриевна и Пенелопа Витальевна посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Я обиженно поджала губу.
- А что ещё пила? – Пенелопа Витальевна отложила в сторону чашку с недопитым успокоительным. По многим признакам я определила, что её настроение взяло крутой вираж и теперь она прибывает в прекрасном расположении духа.
- Валерианку. Тоже три таблетки.
- Ты бы ещё димедрола добавила для красочности ощущений. – Пошутила Марья Дмитриевна. Но мне не до шуток было. Только что меня посетила мысль – библиотека защищена, а как же избы?
- А этот…мой ночной гость не может пробраться в наши дома? – Затаив дыхание, я ожидала ответа.
- Ему нужно в библиотеку. – Строго сказала Пенелопа Витальевна. Мой вопрос её явно не порадовал.
- Зачем? – Я не собиралась сдаваться.
- Вот этого я не знаю. Скорее всего, одна из книг его беспокоит. За нею он пришёл.
- И вы не станете выяснять, что это за книга? – Перед моим мысленным взором маячило кресло с тайником.
- Для нас все книги одинаковы. Мы защищаем библиотеку, а соответственно и её содержимое. – Пенелопа Витальевна нервно схватилась за чашку. – Но ты не думай, что я всё так оставлю. Я уже направила сообщение в Международную Ассоциацию книжных комплектований. Если они сочтут моё донесение важным, пришлют кого-нибудь для разбирательства. А возможно, определят книгу и изымут.
В столовую изящной походкой вошла Маша. Я залюбовалась ею, но лишь до тех пор, пока не заметила в её руках полиэтиленовый пакетик. Под тонкой оболочкой зеленел клочок водорослей.
- Кто? – Мучительно выдавила Пенелопа Витальевна. Я даже удивилась её ужасу, будто для неё новость, что ночью кому-то придётся дежурить. На миг мне показалось, что у нас началась война и директриса взяла на себя обязанности командира отряда, призванного защищать подступы к библиотеке.
Маша мотнула головой в мою сторону.
- Я?! – У меня ноги онемели. – Не может быть.
- Я зашла в детский отдел, чтобы одну книгу проверить. Её сверху запрашивали. И нашла вот это. – Пакетик лёг передо мной. Я с чувством брезгливости и страха (не знаю, что сильнее) отстранилась от него.
Пенелопа Витальевна и Марья Дмитриевна испуганно таращились друг на друга.
- Это хорошо, или плохо для библиотеки? – Сдавленно спросила я, решив, что лично для меня в этом нет ничего хорошего.
- Это странно. Никто не дежурил два раза подряд. – Пенелопа Витальевна бледная, как полотно, смотрела на меня с обидной жалостью.
- А вы не заметили закономерностей в избрании дежурного? – Я храбрилась. Наверное, солдаты на войне тоже так себя чувствуют: боятся, но в бой идут.
- Да, была чёткая закономерность – все по очереди. Мы всегда знали, кто следующий. И, если вспомнить, тебя в твоё первое дежурство аккурат на Наташино место всунули. – Пенелопа Витальевна потёрла вспотевший лоб. – Маша, собирай девочек в красном уголке.
Маша ушла, я и Марья Дмитриевна остались прибираться на кухне, Пенелопа Витальевна отправилась в кабинет за какими-то бумагами.
- Ты на меня злишься? – Приглушённо спросила Марья Дмитриевна.
- Я же сказала, что нет. В обычной ситуации может бы и злилась, но сейчас – нет.
Покончив с мытьём посуды и натиранием столов, я, нагоняемая Марьей Дмитриевной, поспешила в красный уголок, где все уже были в сборе и с нетерпением ожидали нас. Я присела на свободное место возле Ванечки, он, не стесняясь, прижался ко мне.
- Девочки, - Пенелопа Витальевна заметно нервничала, - обстоятельства вынуждают меня объявить в Непорочном чрезвычайное положение. Отныне всем запрещено появляться на улице после заката. Об этом немедленно будут оповещены те, кто сейчас не присутствует среди нас. В нашем милом, тихом оазисе объявились нежеланные гости. Их цель пока что не ясна. На сколь они опасны, мы не знаем. Но есть первые сигналы надвигающийся угрозы. – Директриса глубоко вздохнула. – Попытка ночного вторжения, причём, не первая и, как я полагаю, не последняя. Уже дважды злоумышленник пытался проникнуть в библиотеку под личиной уборщицы. Жаль, только, что в первый раз мы не сразу узнали о поддельной Марье Дмитриевне, подлинная, почему-то постеснялась в этом признаться…
Марья Дмитриевна не замедлила высказать оправдание:
- Я новенькую за врунишку приняла. Не хотела так сразу выдавать её, думала присмотреться, может. Робеет девка, значимости себе набивает…
- Ладно. – Пенелопа Витальевна бросила в мою сторону осторожный взгляд. – Как бы там ни было, а Любе эта её значимость пока что боком выходит. Она выбрана в качестве мишени. Скорее всего, играет роль её первоначальная неосведомлённость во многих наших делах. Я, как смогла, исправила эту ошибку. Но наши враги пока что об этом не знают. Впервые за историю библиотеки дежурный выбран два раза подряд…
Все библиотекари, кроме Маши, удивлённо уставились на меня.
- Но это значит, что они каким-то образом влияют на подбор дежурного. – Воскликнула испуганная Галя.
Пенелопа Витальевна согласно кивнула.
- Есть ещё один вариант. – С места поднялась Марья Дмитриевна и уверенным шагом направилась к трибуне. – А вы не подумали о том, что библиотека выбирает самого сильного из вас, того, кто на её взгляд более всех способен выстоять под напором наших оппонентов?
Мои коллеги, лица которых заметно вытянулись, принялись переглядываться и перешёптываться. К моему неудовольствию эта мысль не приходила им в голову. Но мне то чего обижаться, я и сама этот вариант не допускала и не рассматривала. Однако, не скрою, к Марье Дмитриевне я прониклась наитеплейшими чувствами, она единственная поверила в меня.
- Итак, - после слов Марьи Дмитриевны Пенелопа Витальевна усиленно всматривалась в меня и, будь эти её усердные касания материальными, она бы, несомненно, протёрла во мне дыру, - Нам необходимо принять срочные меры по защите в ночное время. Напоминаю, пока по земле рассеивается лучи скрытого тучами или ничем не заслоняемого солнца, мы находимся в полной безопасности, под его защитой. Ночь таит в себе угрозу. И на сегодняшний день самым безопасным местом в сумеречное время является библиотека. Наша задача обезопасить дома. По этому поводу я прошу вас, Марья Дмитриевна высказать своё мнение.
Марья Дмитриевна и Пенелопа Витальевна, стоящие перед нами, молодыми библиотекарями и ребёнком, какое-то время смотрели друг на друга, будто мысленно переговариваясь, потом директриса отошла к креслам, уборщица стала единоличной хозяйкой трибуны.
- Увы, тут мне придётся действовать самостоятельно. Никто из вас не владеет хоть толикой знаний, необходимых, чтобы мне помогать. Заговаривать избы – дело сложное и длительное. До заката я успею, - она замолкла, что-то прикидывая в уме, - если учесть серьёзность ситуации, обезопасить не более двух изб и то, не до конца. Предлагаю вам выбрать эти две избы и всем в них переселиться…
- А почему бы вам всем не перебраться в библиотеку? – Перебила я Марью Дмитриевну. Почему никто не предлагает этот очевидный вариант? Но возмущённые взгляды коллег заставили меня тут же пожалеть о том, что посмела открыть рот.
- Вероятно, Пенелопа Витальевна погорячилась, когда говорила, что Люба полностью посвящена в наш распорядок и правила. – Предположила Марья Дмитриевна. В её голосе я не услышала ни насмешки, ни высокомерия, потому немного расслабилась и впервые за время совещания улыбнулась Ванюше. – В библиотеке может ночевать только дежурный. Это не правила – это непреложный закон.
- Какие избы вы считаете наиболее приемлемыми? – Спросила Нина.
- Думаю, никто не станет спорить, если первой избой, за которую я возьмусь, будет Галина? – Марья Дмитриевна властно обозрела коллег.
- Нет.
- Конечно нет.
- Тут и разговоров не может быть.
- Я так и думала. Там у нас живёт три человека. Более того, в Галиной избе спит ребёнок – самое дорогое сокровище Непорочного.
Я тесно прижала Венечку и, не отрываясь, смотрела на Марью Дмитриевну благодарным взглядом.
- Думаю. Вернее, настаиваю, чтобы в Галин дом сегодня же перебралась и Пенелопа Витальевна. Таким образом, ребёнок окажется в ещё большей безопасности. Ну а директорский дом, как самый вместительный пусть займут остальные девушки. Валера и Захар помогут вам с переездом.
- А ваш дом? А Селивана? – Я снова не сдержалась.
Марье Дмитриевне очень понравилась моя забота, сердешно улыбаясь, она ответила.
- Ну, что касается Селивана, так этому алхимику пока ничего не угрожает. Вся нечисть, впрочем, как и мы, за версту обходит его владения. Отключение тепла и света, как вы понимаете, нашим недругам не поможет. Когда-то библиотека отапливалась дровами и освещалась свечами. А в моём доме живу я, и если я в силах защитить ваши жилища, то и о своём позабочусь. – Она по привычке смахнула пыль с трибуны и уставилась в зал. – Ну что решаем?
- Вы же говорили, что Захар снова нашёл зверя, заколотого копьём? – Пенелопа Витальевна оборачивалась по сторонам, понимая, что эта подробность явится для её подопечных ещё одним ужасным предвестником надвигающейся угрозы. – Разве они с Валерой не отправились ранним утром выяснять обстоятельства данного инцидента?
- У меня есть способ оповестить мужа и сына, они всё бросят и примчатся к нам на помощь.
- Что ж, тогда действуйте. Девоньки мои, - директриса походила на квочку, только что заметившую лису, промелькнувшую за забором, - нам ничего не остаётся, как принять действительность. Ступайте по домам, собирайте вещи. Нам придётся оставить Любушку одну. Справишься?
- Снотворное дадите? – Я смотрела на неё, нависающую надо мной и видела её сестру, далёкую, недоступную, наверное, уже скучающую за мной. И впервые меня посетила мысль, что, возможно, я уже никогда не вернусь домой. Страх сам по себе – это такой эмоциональный всплеск, напрочь лишающий способности думать. Лишь в притуплённом состоянии, он позволяет нам поразмыслить и понять, а что потом. И я поняла – смерть неотвратимо висела над моей головой, я физически ощущала её ледяное дыхание. Я умру. Мой обречённый взгляд нашёл Ванечку, лишь бы ему выжить.
- Пенелопа Витальевна… - я готова была пасть перед нею на колени.
- Не унижайся. – Она перехватила мой взгляд. - И поверь, я сделаю всё, чтобы защитить твоего сына. Возможно, мы отправим его в Ленинград. Как только убедимся, что есть туда дорога.
Я встала, Ваня обхватил меня ручонками за талию, слёзы текли по его лицу.
- Можно я буду с мамой дежурить? – Взмолился мой сын.
Я отрицательно замотала головой, надеясь, что Пенелопа Витальевна увидит мой жест и не позволит ему спать в библиотеке. Зачем ему слышать то, что я слышала? Зачем ему знать?
- Отныне мы воины. – Строго сказала Пенелопа Витальевна. – И волею судеб, я ваш командир. Ты, Ваня, один из нас. И ты слышал, что никто не должен присутствовать в библиотеке, кроме выбранного, на кого указала неведомая нам сила. Это правило веками соблюдалось, и не нам его рушить. И помните, здесь мы защищаем не просто библиотеку. От нас зависят судьбы наших народов.
Я рассматривала своих коллег. Теперь они казались прекрасными валькириями. «Что есть красота?», - мелькнуло в голове. Откуда она идёт, эта красота? Из человека, которого видят? Или от человека, который видит? Снаружи эта красота, или внутри?
- Ваня, - я склонилась над сыном, - ничего не бойся. Пока мы вместе, никто нас не одолеет. Ты моя сила.
- И твоя слабость. – Пенелопа Витальевна стала между нами. – Ваня, все дети любят шалить и считают, что должны иметь секреты от взрослых. Ты теперь лишён такой привилегии. Ты обязан беспрекословно слушаться нас и обо всём, что тебе покажется странным сразу нам рассказывать. Ни у кого из нас больше не должно быть секретов.
Я, с трудом сдерживая на лице маску решимости и всеобщего единения, соображала, как поступить с Наташиной тайной. Меня о чём-то спрашивали, я рассеянно отвечала и продолжала думать.
Пенелопа Витальевна заметила моё сосредоточенное выражение.
- Тебе есть, что сказать мне?
Это был последний шанс поведать о секрете, и я от него отказалась, наконец, приняв решение действовать в одиночку.
- Нет. – Теперь я знала, что ночью открою книгу Наташи и буду читать, вопреки правилам, назло врагам и в защиту друзей. Пенелопа Витальевна ошиблась, назвав мою неосведомлённость главной причиной первых нападений именно на меня. И дело было не в силе, предположенной Марьей Дмитриевной. «Что есть книга» - вот ответ на все их вопросы. И если моё неведение – слабое место, то их неведение станет для них защитой. Я так решила.
Глава XII
Белочка.
Но прежде чем все оставят библиотеку, мне необходимо было кое-что выяснить. Наспех поцеловав Ванечку, я ринулась за Пенелопой Витальевной, спешащей в свой кабинет.
Я вошла, она уже склонилась над бумагами, что-то выискивая среди беспорядочной кипы жёлтых листов.
- Ты? – От меня не ускользнула мука, на миг пробежавшая по её лицу.
- Вы говорили, что я должна знать как можно больше…
- Спрашивай.
- Марья Дмитриевна, кто она? И что сделает с избами?
- Хороший вопрос. Очень хороший вопрос. – Пенелопа Витальевна села. – Вряд ли ты слыхала, но под самым Ленинградом есть не слишком афишируемый Институт Изучения Древнейших Обрядов и Традиций. Марья Дмитриевна была профессором этого института, заведующей кафедрой обрядовой культуры, преподавала такой удивительный предмет, как ведовские заслоны. К нам перешла, когда на пенсию вышла, это было лет сорок назад…
- Сколько же ей тогда? – Я стояла напротив директрисы, смотрела в её чистые серые глаза и не понимала, как можно врать вот так, глядя на меня, почти приговорённую если не к смерти, то, наверняка, к психическому расстройству.
- Девяносто девять недавно отпраздновали…
- А Валеру в каком году она родила?
- Да ты не смотри, что он так молодо выглядит. Ему шестьдесят пять. Воздух здесь целебный, да и знания, которыми Марья Дмитриевна владеет, способны на долго молодость продлить и жизнь увеличить. Я же говорю, оставайся у нас, не пожалеешь. – Пенелопа Витальевна вынула из стола пузырёк, отсчитала три таблетки, протянула мне. – Не думай, что мы всегда тут на осадном положении живём. Бывают времена и получше. И Ванечке здесь хорошо будет.
- Не знаю… - Будь я уверенна, что выйду живой из переделки, ответила бы решительным отказам, но я не знала, чем всё закончится. Ощущение надвигающейся беды не отступало, а дикие россказни про долголетие жителей Непорочного и о каком-то таинственном институте ещё больше усугубляли моё взвинченное состояние.
- Ну, ты подумай. А избы Марья Дмитриевна заговаривает древними ведическими заговорами, руны чертит. Но те, что на засове не её творчество. Там поработали мастера помогущественней. Потому я и говорю, что тебе нечего бояться. Не обращай внимания ни на какие звуки и видения. Только вот что, не пей снотворное стоя. И начни с одной таблетки, не поможет, тогда проглоти вторую. А то мне в моём возрасте как-то несподручно на рабочее место через окно продираться. Да и не по чину, должность-то у меня солидная, сама понимаешь.
- Понимаю. – Я поплелась на выход. Хотела ответы, а получила новые вопросы и дополнительные поводы для подозрений.
В коридоре я встретила Нину и Юлю весело что-то обсуждающих. Мне даже неудобно стало за своё траурное лицо.
- Чего, Любаша, нос повесила? – Нина подмигнула мне, в её зелёных глазах я не увидела ни капли беспокойства.
- Скучно будет. Вы сейчас уйдёте, а я останусь, как пень посреди поляны. – Бодро отозвалась я. У меня на самом деле от души отлегло.
- Да ладно тебе. – Усмехнулась Юля. – Лично я жду дежурства, как божьей манны. А где ещё можно так выспаться?
- А я читаю всю ночь. – Из вестибюля высунулась Олина очкастая голова. – Дома ж не дадут. То одна, то другая припрётся поболтать.
- Вот и я о том же. – Юля с довольным видом закивала головой.
- Поболтать это одно. – Из коридора вынырнула Маша. – Мне на прошлой неделе пришлось цитату для взрослого отдела рисовать. Валера-то в Питере тогда застрял. «В хорошей книге больше истин…
- …чем хотел вложить в нее автор». – Неожиданно выскочившая из кухни Алевтина налетела на Машу. – У меня стена скоро обвалится от ваших цитат.
- Тише ты! – Замахала руками Маша. – А-то старушка Эбнер-Эшенбах в гробу перевернётся. Хорошо ведь сказано, с пафосом и мистическим налётом.
- А, кроме того, загляни в сборники цитат. – Юля приложила ладонь к спине Алевтины. - Там одни мужики бахвалятся своими изречениями, а тут женщина…
- Да ладно… - отмахнулась Алевтина, и Юлина рука соскользнула вдоль её лопаток. Люба, там на плите овсянка ещё тёплая, а в холодильнике найдёшь и салат, и грибы. Марья Дмитриевна сегодня белый принесла. Ох и вкуснятина же, если со сметаной… С голоду не умрёшь.
- Спасибо. – Я была благодарна девушкам и за заботу, и за то, что развеяли моё дурное настроение.
- Ну что, молодёжь, пора разбегаться, дорога каждая минута. – Пенелопа Витальевна вышла из кабинета с какими-то бумагами в руках. Вы не подумайте, что я чрезмерно любопытна, но, заметив свою фотографию в углу верхнего листа и сообразив, что это моё личное дело, я решила узнать, что ещё взяла директриса из своего кабинета. В том, что это её ночное чтиво на сегодняшнюю ночь, я почему-то не сомневалась.
Неловко развернувшись в коридоре, я задела бедром Алевтину, та стукнулась в Машу, которая как раз подняла руку, чтобы жестом поторопить Галю и Ваню, вышедших из отдела искусств. Вероятно, все их ждали. От неожиданности Машина рука резанула воздух и врезалась в бумаги, те разлетелись на две кучки – два личных дела. Я присела, якобы помочь, Пенелопа Витальевна, тоже приседая, резво оттеснила меня от документов.
- Я сама. – Она подхватила стопки обеими руками, но я узнала фотографию, точно такую же, что улыбалась всем с траурной тумбочки вестибюля – это было лицо Наташи.
Пенелопа Витальевна заметила моё замешательство и, махнув девочкам, чтобы шли, она догонит, задержалась у двери.
- Не хотела тебя пугать, - шёпот директрисы шипением отдавался в сводах опустевшей библиотеки, - но последние полтора месяца Наташа жаловалась, что в её дежурство, кто-то ходит под окнами, скребётся в дверь. Я успокаивала её. Она же из нас была самая мечтательная и впечатлительная.
Пенелопа Витальевна достала из кармашка своего строгого платья вышитый платочек, промочила глаза.
- В тебе тоже это есть. Фантазия так и рвётся наружу. Только бы не спутать вымысел с тем, что есть на самом деле. В тайне от Наташи я попросила Валеру выяснить, что же здесь происходит ночью, он просидел под библиотекой три Наташиных дежурства, но ничего странного так и не заметил. Лишь однажды медведя прогнал. Но они отродясь на людей не кидались, да и ход у них от нашего, человеческого, сильно отличается, легко определить, кто шагает, человек, или зверюга.
- Так вы ей не поверили?
- Отчего ж, не совсем не поверила. Мне подумалось, что для городской Наташи, нет большой разницы в шумах. Это те, кто здесь давно чутки на ухо. На зверя я всё свалила. На зверя. И вот оно как всё обернулось. Узнаем ли мы когда-нибудь, что случилось в ту злополучную ночь?
Пенелопа Витальевна глянула на меня из-под бровей, и я окунулась в жутчайшие ощущения, почувствовала себя агнцем, приготовленным к закланью. Мне даже показалось, что глаза Пенелопы Витальевны блеснули каким-то жреческим фанатизмом. Ну, уж нет. Именно в этот момент я поклялась себе, что одолею страх и докопаюсь до истины.
Пенелопа Витальевна ушла, а во мне вдруг вспыхнул удивительный душевный подъём. Мне захотелось остаться наедине с книгой. Если мне и суждено пасть в роли того самого жертвенного агнца, я хоть буду знать, за что умру. Я вспомнила, что никто, кроме Пенелопы Витальевны, не сможет войти в библиотеку, потому, первым делом вынесла из кухни стул, за ним выволокла обеденный стол. Стулом я заклинила ручку в директорский кабинет, столом подпёрла стул, чтобы не отлетел под давящим напором с той стороны. Что ж, одно дело сделано.
В открытую входную дверь я услышала, что кто-то поднимается по ступенькам. Ринулась встречать. Это была Марья Дмитриевна.
- Как быстро вы успели заговорить нашу избу. – Выпалила я первое, что пришло на ум.
- Я и не начинала. Зато Захар и Валера уже пришли, я сказала им, что надо делать. – Она что-то разглядывала у меня за спиной. А я с непринуждённым видом загораживала ей дорогу, обливаясь потом и понимая, что сейчас она войдёт и разоблачит меня. Надо было сначала засов задвинуть, а уж после браться за внутреннюю перестановку мебели.
- А о зверюшках что-то выяснили? – Как бы её выпроводить?
- Ничегошеньки. – Всплеснула руками уборщица и перестала таращиться во вход здания.
- Какая жалость. – Я снова вспомнила переглядки Валеры и Августина. – И ваш сын не имеет на этот счёт никаких соображений?
Теперь её подозрительный взгляд вперился в меня, кажется, она забыла, зачем вернулась в библиотеку.
- Он у меня не ясновидящий. Зачем это я сюда… А. Ты как, в порядке?
- Вы проведать меня пришли? – Я обрадовалась несказанно. Мы на ступеньках, она меня видит. Значит, нет надобности вторгаться в тенета книжного храма.
- Ну да.
- Вот хорошо, а то я не знала, запираться ли мне, а, может, надо ждать до темноты. Ведь не было же никаких указаний на этот счёт.
- Лучше запрись. Когда дверь закрыта на душе спокойней. Вдруг потом забудешь, закат прозеваешь. – В её лице снова мелькнуло беспокойство.
- Может, зайдёте, чаю выпьем. – Я была уверена, что она передумала заходить. Её нетерпение всё больше отражалось на поведении.
- Что?.. Нет. – Она огляделась по сторонам. Я под её могучей фигурой разве что не подпрыгивала от радости. Сейчас запрусь и пусть тот гад, что не давал мне покоя два прошлых дежурства хоть ламбаду на пороге выплясывает, не буду обращать на него внимания.
Сосредоточенно планируя и при этом несдержанно подпрыгивая на одном месте, я снова привлекла внимание Марьи Дмитриевны.
- Что-то ты, девка, темнишь. Откуда эта беспричинная радость? – Уборщица удивлённо зыркала на меня.
- Просто, теперь я знаю, что библиотека – это неприступная крепость. От меня требуется только быть здесь. И к тому же, с сегодняшнего дня, благодаря вам, я могу быть уверена, что и сын мой в безопасности. – Я старалась сделать свою речь связанной и размеренной. Не дай Бог, Марья Дмитриевна подумает, что я спешу избавиться от неё.
- Правильно мыслишь, - она заметно повеселела и расслабилась. – Ну, что, бывай. До завтра.
- Пока! – Я взлетела по ступенькам и задвинула засов. Постояла немного, потыкала пальцами в руны. Надо же! Настоящая магия. И ведь действует. Как дверь трепыхалась, но не смог зайти тот… - я терялась в словах. Если честно, то, что нарушило мой покой, не вписывалось в моём понимании в рамки человеческого облика.
Решив, не спешить в свой отдел, я заглянула на кухню. Понюхала овсянку, теплившуюся в стерильном казанке, заглянула в холодильник, нашла грибы. Покрутила банку в руках, полюбовалась и воткнула на прежнее место. Разогрела чаю и потом долго тянула его из чашки, путаясь в размышлениях, строя догадки и тут же отвергая их. Мне многое ещё неизвестно. Может, то, чего я не знаю – чужие тайны или недомолвки? Теперь у меня есть собственная тайна. Где-то в глубине души мне хотелось поделиться нею с Марьей Дмитриевной или Пенелопой Витальевной. Но осторожная мысль тихо предупреждала – они чужие люди, всё, что ты знаешь о них, ты услышала с их же слов. Вдруг происходящее с тобой - результат их коварного заговора, или нити чудовищного эксперимента над людьми. Я просидела на кухне очень долго и встрепенулась, лишь услышав отдалённый крик совы. Неужели уже ночь? Выбежав в вестибюль, по тьме, окутавшей меня, я поняла, что прозевала закат. Что ж, не страшно.
Тряхнув плечами, что придало мне смелости, я бодро подошла к двери, приложила ухо. Тишина. Никто не стучит, не зовёт. Даже как-то непривычно.
По дороге к себе, я на минуту остановилась у Наташиной фотографии.
- Если бы знать, что я на правильном пути. – Я вглядывалась в серые колдовские глаза на карточке и представляла себе, как Наташа сидела за, теперь уже моим, столом, разнимала страницы. Как наткнулась на книгу Ерёмы Веснушкина, поняла, что это творение давно не читалось – страницы слиплись намертво. Наверное, это случилось где-то полтора месяца назад. Интересно, Наташа сразу поняла, что хождения под окнами библиотеки как-то связанны с её новым чтивом? Наверное, нет. И почему она скрывала свою находку от остальных? На этот вопрос мне предстояло ответить самостоятельно.
Задумавшись, я присела на диван. Вот, что странно: книгу я нашла только вчера, а та тварь ко мне прицепилась сразу по прибытию. Почему? Знала, что я найду тайник? Или есть другая причина?
За дверью было тихо. Раз так, я решила подняться в свой отдел и почитать.
Название «тайник» теперь можно было применить к седельной подушку с большой натяжкой. В прошлое своё вторжение я основательно разорвала шов. И теперь достаточно было поднять подушку, чтобы увидеть дыру. Встряхнуть немного – и «Что есть красота» сама выпадала. Я выудила книгу, вместе с нею вывалились нитки, их я затолкала обратно. Устроила подушку на место и села поудобнее. Перевернула обложку. Прочла: «Что есть красота», Ерёма Веснушкин.
- Не смей. – Словно ветер пронеслось у меня за спиной.
Я застыла, как замороженная. Позади меня зияло чёрное окно. Обернуться к нему я не рискнула. Миг посидела, но вскоре, решив, что показалось, перевернула титульную страницу.
- Не смей. – Зашипел голос за стеклом.
От ужаса у меня зашевелились волосы на затылке. Первым желанием было забиться под кресло, нашарить в кармане снотворное и провалиться в пучину непроглядного сна. Хорошо, что я вовремя вспомнила о непробиваемой защите библиотеки. Итак, что я имею? – Кто-то сидит на подоконнике с наружной стороны окна. Он видит меня, я его – нет. И, могу поклясться, мне не хотелось его видеть.
Было ли у Наташи такое? Вряд ли. Она бы доложила Пенелопе Витальевне. В моих мыслях на мгновение вспыхнул образ директрисы изучающей и сравнивающей в свете настольной лампы наши личные дела. Не там ищет… Скорее всего, в Наташином случае половина событий происходила днём. Она читала с интересом, взахлёб и поначалу даже не догадывалась, что открыла запретную дверь в коридор, путь по которому приведёт её к неминуемой гибели. Что ж, я сознательно ступаю на эту дорогу.
Пора прищучить свою трусость и действовать решительно. Библиотека защищает меня. Пусть хоть сам чёрт сидит у меня за спиной, ему не войти сюда. Я ни за что не открою ему, ни при каких обстоятельствах не позволю ему проникнуть в библиотеку.
Итак, «Что есть красота». С первой же страницы я поняла, что Ерёма будет вести со мной непростой диалог, а откроет мне, своему новому читателю некий мир.
«…Представьте себе, что вы висите в воздухе и ничегошеньки вокруг вас нет. Только тьма, бесконечная тьма, кромешная тьма, а вы светлое, бесформенно-сияющее пятно в этом незаполненном пространстве…»
Я с усилием создала в воображении требуемую картину. Ночь беспросветная, вездесущий мрак и солнечный зайчик – это я.
- Закрой книгу. – Рыкнуло с подоконника.
С большим трудом мне удалось удержать свой образ солнечного зайчика. Разве солнечные зайчики живут без солнца? Но я не простой солнечный зайчик, я – крупица света. Сияние идёт из меня. Я не отражение, а источник.
- Ты умрёшь…умрёшь…умрёшь.
Жуткое завывание за окном больше не пугало меня.
«…пролетите несколько метров в сторону, перекрасьте чёрное в белое» - Приглашал Ерёма Веснушкин.
Я от души старалась. И от того места, где я была минуту назад до того места, где я есть пролегла светлая линия.
«…Теперь танцуйте»
Я с воодушевлением закружилось, и пространство вокруг меня преображалось, становилось видимым, но не белым, а голубым, как небо. Так мне хотелось. Ну и красота же!
- Сдохнешь, как собака…и костей твоих, обглоданных волками, не соберут. – Донеслось из-за стекла.
А я увлечённо кружилась, меняя тьму на свет. Мне хотелось полностью удалить всё чёрное.
«Остановись!», - потребовал Ерёма.
Я застыла и восхищённо залюбовалась своей работой.
- Твой сын будет топтать твой прах… - Не унималось нечто.
«Если не будет ночи, ты не увидишь великолепия дня. И только день позволит тебе понять красоту ночи».
А ведь правда. Я метнулась к чёрно-белой границе и из мрака на меня взглянули звёзды».
- Он будет искать тебя, но не найдёт…
«А теперь придумай себя. Каким ты хочешь быть? Твори! Ощути себя в новом теле».
Я задумалась. Какой же я хочу быть? Может, похожей на Машу?
- В твоём черепе пауки сплетут свои гнёзда…
Уже через миг я парила в воздухе в виде сногсшибательной красавицы Марии Русаковой. Приближала к глазам дистрофичные, белые до противоестественности руки и морщилась – что-то не то, дискомфорт полнейший.
«Кого ты создал? Своего друга? Соседа? Может, звезду голубого экрана?».
Я тут же прикинула, на кого из звёзд хотела бы походить. Тут меня перекувырнуло – чужие ноги запутались друг о друга. «Ничего, привыкну», - решила я, руками помогая ногам разойтись в разные стороны.
- Там будет плачь и скрежет зубов… там стенания нечленораздельные…
«Никто и никогда не создаёт самого себя».
- Между твоими рёбрами будут бегать суслики…
«Представь себе ситуацию: ты прежний встречаешь того, в кого себя воплотил. Ты здороваешься с ним, он высокомерно смотрит на тебя и не отвечает».
- Твоё имя забудут на третий день…
Я увидела себя, идущей по коридору.
- Привет, Машка!
- Хм. – Она горделиво прошествовала мимо.
Вот уродка!
«Что вы там бубните? Урод? Козёл? Сволочь?».
- Красное зарево сухой безводной пустыни окутает тебя…
«Давайте усложним ситуацию. Ваш оппонент на ваше приветствие залепил вам пощёчину».
У меня вспыхнула щека. От возмущения я рывком обернулась к окну. Надо же на ком-то злость срывать.
- Ты заткнёшься когда-нибудь?! – Заорала я.
За стеклом сидела Маша. Её по-рыбьи выпуклые глаза, которые по первости показались мне такими участливыми, понимающими теперь горели адским огнём. Лицо искажала холодная, кривая усмешка. Кожа на щеках и руках казалась мёртвой.
Я быстренько приняла исходное положение. Почему Маша? Конечно, я прекрасно понимала, что настоящая Маша спала сейчас в директорской избе, может, храпела, может, - палец посасывала, а возможно, – я хохотнула – и пукала, раздражая тишину спальни и будя соседок. Может быть, то существо приняло Машин облик, потому что я о ней думала? Страшно получилось, словно мертвец из могилы выкарабкался.
- Ты умрёшь… - снова завертелась шарманка.
«Ну, как? Нравится? Красиво? Хотите превратиться ещё в кого-нибудь?»
Я скоренько перевоплотилась в саму себя. Правда, выровняла нос, подчистила веснушки, чуть вытянула ноги. Лишние килограммы оставила за порогом воображаемого. Они же лишние.
- Боль…бесконечная боль и смрад, обжигающий плоть своим дыханием…
«А вот и вы! Но вы ли это?».
Я тряхнула головой – конечно я. Ох, и приятно же быть самой собой.
- Кожа лопается от жара. Глаза истекают из глазниц…
«К вам летят зеркала. Взгляните на себя повнимательней».
Я любовно впилась в свои глаза с чёрным ободком вокруг радужки. Ох, и хороша же. Надо бы похудеть – стать как та, в зеркале. Вот она истинная красота. Не стоит искать её в других. Она всегда с нами.
- Холод и глад…
«Да, красиво. Только что это с вашим носом? Сам по себе он хорош, но как-то не смотрится в общем контексте».
Я прильнула к зеркалу. Подёргала нос. А и правда, нос какой-то острый получился. Торчит ни туда, ни сюда.
- Кишки твои сожрут дикие кошки…
Приглядевшись внимательнее, я поняла, что нос не единственный изъян. Есть и похуже – щёки выпирали и противно розовели, словно нарисованные нерадивым первоклассником на уроке рисования. Я начинала нервничать.
- Стужа, вечная стужа…
- Да чтоб тебя разорвало! – Я снова обратилась к окну. И увидела…Кого б вы думали? Себя новую. Омерзительно скалящуюся. Такую страшную, всклоченную. Только рогов не хватает. А так, хоть сейчас в Преисподнюю.
Вернувшись к книге, я создала себя обычной, привычной, со всеми килограммами и веснушками. Посмотрела в зеркало и обнаружила настоящую красоту.
«Так что же такое красота? Абсолютная она величина, или переменная?».
Я почесала лоб. Если переменная, значит, получается, что тот же самый предмет сегодня красивый, а завтра, совершенно не изменившийся, уже нет. Но так же не бывает. Однако, так есть. Я вспомнила, как увидела в умопомрачительной Маше уродку. А что если красота всё-таки абсолютна. Только так и не иначе. Вот, например, моё колечко. Я его выбрала из сотен других, принесла домой, показала сестре. А она фыркнула и даже обидно пошутила, мол такие не на пальцы надевают, а в нос суют. Если мне красиво, а другому нет - получается, уже нельзя говорить об абсолютной красоте. Есть ли в мире что-нибудь, что понравилось бы всем? Природа? Да. Но притащите в лес жителя пустыни и спросите у него, что красивее, лес или пустыня. Не сомневайтесь, он назовёт пустыню. Выходит, красиво то, к чему мы привыкли. Но это уж не красота, а привычка.
- Кровь…кровь…реки крови…
Нет никакой красоты, мы её придумали – сделала я вывод.
«А теперь представьте себе, что вы чувствуете, когда видите красоту».
Я зажмурилась, прижала руки к сердцу. Тепло? – Да. Свет? – Да. Но больше всего радость, чистую, непорочную, как русалочка только что ступившая на землю своими наколдованными ножками. Слёзы выкарабкались из моих глаз. Красота существует!
«Чувствуете? Вот она истинная красота! Она сила! Она боль! Она счастье! И всё вместе – это радость. Мы сами создаём красоту, мы же её и рушим. Красота – это ощущение, это настроение. Почему дождь раздражает большинство из нас? Во время дождя мы заглядываем в небо, в надежде разглядеть проблески погоды. А вспомните себя в детстве. Какие эмоции вызывал у вас дождь? Мама зазывала вас в дом, но вы не хотели уходить. Вы ловили капли, кружась в серебряных нитях и шлёпая босыми ногами по прохладным лужицам. Вы купались в океане красоты, всеми клетками души упиваясь радостью, рождённою красотой».
Я вздохнула полной грудью. Боже, как легко на сердце!
- Четвертование…пытки жестокие…
«Пришло время вообразить то, что считаете страшным, уродливым. То, что ни при каких обстоятельствах, не может вам понравиться».
Я теперь была настроена благодушно, потому, как не силилась, не могла создать в мыслях образ чего-нибудь нелицеприятного. Абсолютно всё я находила милым: и помойку, и неистребимую лужу на дорожке к моему дому (я в ней не единожды ноги промачивала), и невыносимую тётю Киру из соседнего подъезда. Если поразмыслить, она просто несчастная женщина.
«Ну же?».
Я напряглась до покраснения. Так. Что я считаю уродливым? В данный момент - ничего. О, Адольф Гитлер… Нет. Просто мужик с усами. Гад, конечно. Но и его кто-то любил. Я вспомнила фашизм. Но это не предмет.
«Что? Не получается?».
- Поздно…поздно. Смерть уже занесла над тобой косу…Готовься…
Сейчас получится. Я обернулась к окну. Там сидела жуткая каракатица с тремя хоботками и когтями, как клыки у саблезубого тигра. Так, предмет найден.
Не отворачиваясь от окна, я приблизила к лицу книгу.
«Сделайте из уродливого красивое».
Книга легла на подоконник. Я всмотрелась в каракатицу. Маловероятно.
Прижавшись лицом к стеклу, я впилась взглядом в гадкое существо.
- Ты покойница…покойница…покойница… - Рычало чудовище.
Отчего оно так говорит? Холодно ему и темно. Одиноко очень. На спине чудовища вдруг начала пробиваться шерсть, пушистая, рыженькая. Оно и хорошо. Согреется бедняжка.
Чудище заскулило.
Сердце моё дрогнуло от нового прилива жалости. Оно же боится.
- Кроха, плохо тебе? Не бойся.
Мои ладони распластались по стеклу. Что-то я в последнее время стала слишком сентиментальной. Слёзы катились по щекам, а сердце трепетало от сожаления, что нет никакой возможности впустить несчастную крошку в библиотеку, она же враг, а врагам нет сюда дороги.
Каракатица пронзительно взвизгнула, её хоботки, очень похожие на слизистый нёбный язычок, что балансирует у нас во рту на входе в глотку, вздёрнулись, потом втянулись внутрь хлипкого тельца. И я увидела растущие с поразительной скоростью лапочки и хвостик. Блеснули две бусинки-глазки. Да это же белочка. Я постучала по стеклу. Белочка помахала мне лапкой и перепрыгнула на дерево.
Ошарашенная неожиданной трансформацией каракатицы, я вернулась в кресло.
«Так что есть красота?»
И всё, и ничего. Я улыбнулась, но скоро рот мой потянуло зевать. Да, уже поздно, пора заснуть здоровым, молодецким сном без валерьянки и снотворного. Решение не сдвигать кресла, а спуститься на вестибюль и поспать на диване пришло как само собой разумеющееся. В эту ночь никто не посмеет меня беспокоить. Спрятав недочитанную книгу в тайник и убедившись, что кресло со стороны смотрится обычным братом-близнецом остальных кресел, я вприпрыжку побежала к лестнице. По дороге разобрала баррикаду под директорским кабинетом. Сегодня она не понадобится.
В семь утра Пенелопа Витальевна уже барабанила в дверь.
Я открыла глаза, посмотрела на часы. Надо же! Соня.
Хотелось спать, но я с сожалением выкарабкалась из-под одеяла.
- Кто там? – Прохрипело моё горло.
- Директор. – Ответил какой-то испуганный, омертвелый голос. Видать, не чаяла она обнаружить меня живой.
Движимая моей уверенной рукой щеколда поехала в сторону. Из-за двери появилось не выспавшееся беспокойное лицо.
- Как ты? – Кажется, она ещё не верила в очевидное.
Не спеша с ответом, я потянулась.
- Нормально.
Она перевела дух.
- Кто-нибудь беспокоил?
Я задумалась, стоит ли говорить правду?
- Какая-то каракатица за окном. Но я на неё не обратила внимания, и она ускакала.
- Слава Богу! Зря я себя накручивала. Представляла всякие несусветицы...
- Сравнивали нас с Наташей… - Продолжила я не без досады.
- Да сравнивала. – Мрачная тень наплыла на её лицо. - Ты ведь живёшь не так уж и далеко от Одессы?
- Далековато. – Я напряглась.
- А летом 19... года, ты случайно не отдыхала в этом чудном городе…
- …столице юмора и смеха… - снова перебив директора, я побледнела. Этот страшный год, словно ржавым, но от этого ничуть не отупевшим, ножом расчленил мою жизнь. Одна часть меня так и не оправилась. Вторая – до сих пор бодрится и борется за своё существование. – Лето 19…года я провела в Одессе. Разве в личном деле этого нет?
- Есть, но я хотела убедиться.
- Там всё правильно написано. И я буду очень благодарна вам, если вы не станете просить у меня уточнений и объяснений. Ваша сестра этого не делала. – Я упиралась в косяк, ноги мои подгибались под тяжестью внезапно отяжелевшего тела. Лето 19… года размытыми образами маячило перед моим мысленным взором. Как же силён был, нанесённый мне удар. Даже сейчас, через столько лет, одно лишь хлипкое воспоминание напрочь выбило почву из-под подошв. Эта боль не проходит оттого, что ранил меня самый родной, самый любимый человек. Он погиб, но его яд продолжает растекаться по моему телу, жечь и разрушать. Скорей бы наверх за валерианкой.
Пенелопа Витальевна удивлённо обозревала меня, личных дел не было при ней. В глазах явственно читалось желание ещё раз заглянуть в бумаги. Там есть о смерти моего мужа, но не указанно, когда именно это случилась. Директриса стояла потупившись, размышляя.
- Заходите. – Я отступила от входа, глубоко вздохнула. – Поверьте мне, я никогда не знала Наташу. Она же из Владивостока. А Одесса очень большой город, в ней летом приезжих больше, чем постоянных жителей. Может где-нибудь на Дерибасовской я и задела Наташу плечом, но разве это так важно.
- Значит, не было этой ночью никаких ужасов? – Она провела руками по лицу, смешно натягивая осунувшиеся черты.
- Ужасы объявили выходной. – Ко мне возвращалось беззаботное настроение. Ра, которому служат все истинные библиотекари, пробивался из-за облаков, я пила его силу и кошмары прошлого потихоньку отступали в тень.