Глава VII.
Кто такие, эти книги?
Мы с Ваней поднялись на второй этаж. Я села за стол, взяла разъём. Ваня принялся увлечённо изучать расписание уроков. Меня удивил его интерес – он не плохо учился, но, как большинство мальчишек его возраста, без особого рвения.
- Так. В левую руку книгу, в правую – железку. – Я приняла названную позицию. Ваня отвлёкся от расписания, заинтересованно уставился на меня. Боязно было тыкать в торец бедняжки-книги куском острого металла. Каким-то смешным и абсурдным казалось мне моё положение. – Я правильно делаю?
- Вроде – да. – Ваня откинул расписание, сбегал к тумбочке с надписью «апрель» за кучкой тоненьких книг в ярких обложках, плюхнул их на стол, взял верхнюю, тыкнул инструментом и ловко разъял верхние страницы. Во даёт?! Я неотрывно следила за опередившем меня сыном. Пора и мне приступать к действиям.
- А…была не была! – Крепко зажмурившись, я с размаху пырнула «Быть или не быть».
В следующее мгновение и книга, и разъём выпали из моих рук. Мученический стон резанул слух, проник в самое сердце. Я сорвалась с места и ринулась к двери, но, добежав до неё, остановилась. Меня удивило, что Ваня тоже спешит на выход. Мы стояли рядышком и во все глаза таращились друг на друга. Оба перепуганные. Я искала на теле сына повреждения. Что-то же вынудило его издать тот неожиданный, такой глубокий и протяжный стон, заставивший моё сердце сжаться, а ноги бежать за помощью. Ваня, как ни странно, изучал меня с не меньшим тщанием. С чего бы это?
- Ты почему стонал?! – Он цел, но мои инстинкты не собирались соглашаться с очевидным. Что-то не так.
- Это ты стонала! – Нервно выкрикнул Ваня.
- Не я! – Что за бред?
- Ты! Ты поранилась, вот и стонала. – Его пальчик указал на мои руки.
Что?! Кровь? Все мои пальцы были испачканы алой кровью. Её пятна присыхали и на ладонях. Но боли я не чувствовала. И как это я собственный стон не своим голосом услышала будто бы со стороны?
- Тут должна быть аптечка. – Попросила я Ваню сдавленно. Мне страшно было смотреть себе на руки, стыдно идти за помощью.
Ваня бросился шарить по тумбочкам. Я кое-как доковыляла до стола. И чего Пенелопа Витальевна ждёт от такой неуклюжей неумёхи, как я? В первый же рабочий день травма на производстве.
Сев за стол, поглощённая своим горем, я не сразу заметила распластанную на нём книгу. Мой взор нашёл её только тогда, когда сквознячком, вызванным метанием Ваниной мантии, шевельнуло недавно высвобожденные страницы. Из-под развёрнутой обложки текла алая струйка. Меня передёрнуло от досады. Ну ладно – поранилась, но я и книгу испачкала. Кровь не оттереть будет с бумаги. Да, дело приняло серьёзный оборот и не важно, что скажет Пенелопа Витальевна, книга бесповоротно испорчена.
Пришёл Ваня с аптечкой, протянул мне вату и перекись. С перекошенным лицом стал наблюдать, как я смываю с кожи красные пятна. Через пять минут руки были чистыми. Я ошарашено таращилась на Ваню, а он на меня. Дело в том, что руки оказались чистыми не только от крови, но и от ран.
- Ты не поранилась. – Протянул Ваня испуганно.
- А кто тогда поранился? – Я лихорадочно перекидывала лекарства в аптечке в поисках валерианки, а лучше чего-нибудь с надписью типа «от галлюцинаций и бреда», но ничего подобного не обнаружилось.
- Она. – Дрожащий пальчик моего сына указал на книгу, которая вдруг трепыхнулась и жалобно застонала.
- О Боже! – Я вскочила и вцепилась пальцами в голову, мне хотелась выдрать все волосы разом. Я ранила, а может, и убила живое существо! Но книга не может быть живым существом! Это чушь, страшный сон. Мои глаза вновь перенеслись к аптечке. Что я искала? А если употребить всё разом, это поможет мне проснуться?
Книгу как-то странно вывернуло, забило мелкой дрожью, как в предсмертном спазме.
- Что я наделала! – Наконец нашлись силы принять всё, как есть.
Кровь безусловно лилась из книги, багровый ручеёк уже стекал по столешнице, скоро он окрасит и пол.
- Прости меня! Прости! Сейчас… - Это было похоже на сумасшествие, но библиотекари - я имею ввиду не случайных в храме литературы людей - меня поймут. Это мы, приходя утром на работу, обнаруживаем, что некоторые наши подопечные книги находятся не там, где мы их оставили. Мы не пугаемся, это нормально. У книг есть обыкновение шастать по ночам. Сидючи за столом и подсчитывая статистику за вчерашний день, мы слышим, как шелестят страницами наши друзья. Их бумажная суета похожа на шёпот. Мы, библиотекари, делаем вид, что ничего не происходит, и тогда книги действительно начинают шептаться. И чем меньше мы реагируем, тем смелее они себя ведут. Обязательно какая-нибудь неуклюжая книженция сковырнётся с полки. И это в порядке вещей, но чтобы кровь…
- Зови Пенелопу Витальевну! – Завопила я что есть мочи.
Ваня убежал. Я подступилась к столу, осторожно взялась за окровавленную обложку. Лишь бы она не умерла. Стараясь оценить степень повреждения, я гладящими движениями ласково переворачивала измятые и испачканные страницы. Нашла надорванную. Из тоненьких венок, торчащих из покалеченного места капали тёмные капли, объединяясь в ручей и растекаясь во все стороны. Я чувствовала себя убийцей, мне хотелось приговора и наказания. Что я наделала? Что натворила? Мои руки вновь окрасились в багровый цвет.
В отдел влетела взволнованная Пенелопа Витальевна, следом за нею вбежал бледный, как мел, Ванечка.
- Ох, Любушка! И откуда у тебя руки растут?! – Запричитала директриса. В её взгляде я прочла столько сочувствия, какая-то его доля была отнесена и ко мне.
- А, может, оно и к лучшему? – Продолжала Пенелопа Витальевна, осторожно отбирая у меня «Быть или не быть». - Не будешь думать, что спишь, или в психушку попала.
Слова про психушку я пропустила мимо ушей, готовая теперь верить во что угодно - хоть в снежного человека, хоть в инопланетян.
- Открой нижний ящик стола, – скомандовала директриса, - там аптечка.
- Так вот же аптечка, на столе. – Как за спасательный круг я вцепилась в кожаный чемоданчик с красным крестом.
- Да нет же. – Пенелопа Витальевна нетерпеливо оттолкнула мою руку. – Аптечка для книг.
Я её поняла и тут же извлекла на свет божий кулёчек, в котором нашла пластырь и салфетки с одной стороны белые, с другой – синие.
- Так. Бери салфетки и аккуратно оттирай кровь синей стороной. – Пенелопа Витальевна уложила книгу на стол, разгладила пораненную страницу. «Быть или не быть» снова застонала. С дрогнувшим сердцем я развернула салфетку.
- Ну, ну, всё будет хорошо. – Успокаивала директриса. – Помнишь, как мы называем детей, ремонтирующих книги?
Я криво улыбнулась, сейчас мне ничего не приходило на ум. Мысленно я стояла на эшафоте, приговорённая сама собою.
- Книжные доктора, - нашёлся Ванечка, его восковые щёчки покрылись лёгким румянцем.
- Правильно, милый.
Я, едва касаясь, провела салфеткой по разорванной странице. Книга задёргалась и протяжно пискнула. Она хотела вырваться, но Пенелопа Витальевна крепко придерживала её за края обложки и страниц. Жгучие слёзы заливали мои щёки, картинка расплывалась перед глазами. Ваня не выдержал, отошёл к окну. Пенелопа Витальевна смотрела жёстко, не давая эмоциям взять над собою верх.
Кровь отходила на удивление легко. Скоро её не стало.
- Быстро клей разорванные листы пластырем. – Пенелопа Витальевна, казалось, была довольна моей работой.
Я рванула пластырь, приладила его к больному месту, хорошо получилось, ровно. Нашла в столе ножницы, срезала остатки клейкой ленты.
- Умница. – Устало похвалила Пенелопа Витальевна. – Теперь ототри кровь, чтобы и следа её не осталось. Смотри, она уже и до ковра добралась. Мятые страницы проложи салфетками.
Я тут же принялась очищать книгу и прокладывать её покалеченные листочки целебными бумажками. Когда дело было сделано, закрыла обложку.
- Клади её в стол, в отдельный ящик. Когда пластырь сам собой отвалиться, продолжишь разнимать страницы. Поняла?
Я стояла, тупо уставившись в «Быть или не быть».
- Поняла? – Требовательно гаркнула директриса.
- Да. – С силой, унимая дрожь в руках, я потянула за шуфлядку, уложила книгу на деревянное дно.
- Возьмёшь с полки другую книгу, к этой вернёшься, когда она выздоровеет. – Пенелопа Витальевна перевела дух. Всё обошлось, но меня трясло, как в агонии, даже ноги норовили выкинуть какой-нибудь нелепый крендель. Не в состоянии больше стоять, я села за стол, уставилась на директрису. Мне хотелось наказания. Я его заслужила.
- Что смотришь? Бери разъём и начинай.
Я покрутилась в поисках инструмента. Оказалось, в какой-то момент, никем не замеченный, он улетел под стол. Пока я ползала под столешницей, начальница сходила за книгой.
- На вот. – Похоже, она не собиралась накладывать на меня взыскание. Неужели, ТАКОЕ может сойти с рук?
Скрепя сердце, самым, что ни на есть осторожным образом, я коснулась разъёмом торца книги. И… О чудо! Страницы сами разошлись, будто до них и не дотрагивались. Оказывается, давить не надо, лишь невзначай задеть самым кончиком.
- Теперь поняла?
- Да. – Всё внутри меня горело.
- Не бойся. – Собираясь уходить, она метнула взор на моего сына. – Ваня же не боится. Если что – зовите.
Мы остались одни. Я отошла к окну, где приходил в себя Ванятка. Обняла его. Он не сопротивлялся. Обоим стало легче.
Но сюрпризы на этот день не окончились. Вернувшись на рабочее место, я с омерзением обнаружила на своём столе мокрый моток водорослей.
- О, Господи! Только что стол вытирала! И кому пришло в голову пошутить так не вовремя? – Перед моим мысленным взором пронеслись лица моих коллег. Как-то не верилось, что кто-то из них на такое способен. Вроде все ответственные и доброжелательные.
- Что это? – Ваня недоумённо выглядывал из-за моей спины.
- А я почём знаю? – Мой голос прозвучал обиженным визгом.
Горя негодованием, я подхватила водоросли и побежала вниз, Ваня устремился за мной. Мы ворвались в директорский кабинет без стука. Кто, как не Пенелопа Витальевна сотворила с нами такое. Никто, кроме неё, в детский отдел не входил. Абсурд, но другого объяснения нет.
- Я понимаю, Пенелопа Витальевна, вы хотели нас отвлечь, развеселить. Но поверьте, это не смешно! – Я рывком швырнула на директорский стол зелёный, склизкий моток. Брызги рассыпались во все стороны, Пенелопа Витальевна едва успела отпрянуть, чтобы не оказаться заляпанной неприятной субстанцией.
- Беги, вымой руки! - Пенелопа Витальевна кинулась к одной из коробок, обитающих под стульями, сдёрнула крышку, достала медицинские перчатки и клеёнчатый пакетик. Двумя, защищёнными резиновой оболочкой пальцами подобрала водоросль, опустила в пакетик и тут же заклеила его верхушку. – Ты что, не слышала меня?! Немедленно в ванную!
Лицо Пенелопы Витальевны было до крайности взволнованным. Мне показалось, что факт появления на моём столе элемента для гербария из пруда, её не удивил, а, скорее, расстроил.
Я припустила в ванную, уже по дороге осознавая, что ладони мои непривычно зудят и будто бы раздуваются. Под водной струёй ощущения коренным образом изменились – я не чувствовала прохладу влаги, мне казалось, что моя рука окунулась самую жаркую область костра. Кожа горела, её поверхность, везде, где она соприкасалась с водорослями, стала багровой. Мои глаза встретились с Ваниными. Ну зачем я его сюда притащила, в эту мистическую глушь, где не знаешь, откуда ждать беды.
- Мне не больно, – пролепетала немеющими губами. Он не поверил.
- Так можно и без рук остаться.
Мы обернулись. В ванную комнату входила Пенелопа Витальевна со склянкой в руках.
- Это не ваша шутка… - констатировала я, краснея.
- Разумеется, нет. За кого ты меня принимаешь? – Пенелопа Витальевна открыла шкафчик на стене. – Так. Сейчас. Возьми это мыло. Разотри руки, подержи минуты три и смой. Станет легче. Когда руки высохнут, помажем мазью. Давно у нас никто водорослями не обжигался. Я и забыла, как оно опасно.
- Что со мной? И как эта ядовитая гадость оказалась у меня на столе? – Сейчас даже без заверений Пенелопы Витальевны, я бы поняла, что она к «шутке» непричастна. Она могла пошутить, но причинить боль…никогда.
- Сейчас всё объясню. Дай только разобраться с твоими руками. Ну-ка, вытяни их. Посмотрим. Что за напасть? Сроду… эта ноша не валилась на новеньких. У всех было время привыкнуть, осмотреться. Что же изменилось?
Я не понимала, о чём она говорит. Что за ноша свалилась на меня? Мне хотелось домой, в избу, лечь на кровать, подумать, прижать к груди раненные ладони, поскулить по-собачьи. Что угодно, лишь бы не стоять здесь, перед чужим человеком, говорящим несусветности, от которых, лицо моего ребёнка приобретает неживую прозрачность.
- Подсохли. – Пенелопа Витальевна принялась втирать мазь в пораненные места, мне это было неприятно, особенно болезненно воспринимались прикасания к перепонкам между пальцами.
- Пятнадцать минут – и всё пройдёт. – Директриса поставила склянку с лекарством на подоконник, задержалась у окна.
- Значит, ты думала, это шутка?
- Да.
- Мне надо было тебя предупредить. Но кто ж знал, что оно так сразу случится? Никогда, слышишь, никогда не бери в руки эту гадость. Обнаружила – надевай перчатки, доставай специальный пакет. Всё это есть в отделе. Упакованные водоросли можешь бросать в мусор с остальными бумагами. Марья Дмитриевна знает, что с этим делать.
- Но откуда оно взялось? – Я недоумевала.
- Ты знаешь, прежняя директриса, упокой её душу, мне не объяснила. – Кажется, Пенелопа Витальевна начинала злиться. – Догадайся, почему?..
Я и не думала догадываться. Если директрисе и следовало на кого-то сердиться, то только на себя, однако же искры её гневного взора летели в мою сторону.
- …она сама не знала! Каждый день эта странная штука появляется на столе у той, которой стоит остаться на ночь в библиотеке.
- Я что, сегодня дежурю? – Мне снова показалось, что Пенелопа Витальевна разыгрывает меня. Но лишь на миг, уж слишком злобно блистали её зрачки. Не найдя ничего более разумного, я уставилась на свои руки, кожа уже приобретала свой естественный окрас.
- Считай, что так. – Директриса неожиданно обмякла.
- А Ваня? – Я знала, Галя уже говорила мне, что в таких случаях присматривать за моим сыном её обязанность.
- Он побудет с Галей. Сегодня у него первых три урока.
- Я не оставлю маму в этом… - Не найдя определения странной библиотеке, мой малыш прижался ко мне. Я обхватила его за голову.
- Я не разобрала чемоданы. Мы не мылись с дороги…
- Вещи разберёшь завтра. Ваня помоется дома, а ты здесь. – Отрезала директриса. – В шкафчике достаточно полотенец и кухонных, и банных, больших и маленьких. Бери - сколько хочешь. Мыло, шампунь – всё предусмотрено. Переодеться не во что? Что ж. Потерпишь. А на случай следующего дежурства позже запасёшься всем необходимым. Девочки так делают. Кстати, Ваня, - она переключила внимание на моего сына, - иногда твоё учебное расписание будет изменяться. Дежурный, с момента получения предупреждения, не вправе покидать библиотеку.
Её слова не вызвали у меня никакого энтузиазма. С этого момента я заперта в библиотеке, никогда ещё воспеваемый мною храм литературы не становился для меня тюрьмой.
- Какие у меня обязанности на ночь? – Перебирая Ваничкины волосы, я смиренно смотрела на Пенелопу Витальевну. Странные и страшные события, стремительно сменявшие друг друга, подкосили мою, казалось, несгибаемую воль. Факт заточения был решённым, на подозрения не осталось сил.
- Что хочешь, то и делай. Поужинаешь и можешь читать или работать. Хочешь, иди в отдел искусств – слушай музыку, кино смотри. Галя покажет, как пользоваться кинопроектором. Устанешь – укладывайся спать. А лучше сразу ложись. Главное: дверь входную запри и ни при каких обстоятельствах не выходи из здания. Даже если всё вокруг будет полыхать.
Странное, я вам скажу, дежурство, но я уже была не в состоянии удивляться. Я твёрдо решила, что ночью завалюсь спать на одном из диванов вестибюля.
- Пойдём, я дам тебе снотворного. – Пенелопа Витальевна поманила нас с Ваней в коридор. Сейчас она выглядела ещё бледнее Вани, Что мне очень не понравилось. Директриса единственная из нас троих до конца понимала ситуацию, и если ей происходящее пришлось не по нутру – значит, есть в нём что-то очень и очень нехорошее. Я вдруг вспомнила прощающийся со мною взгляд её сестры, Патриции Витальевны, неужели, крест на меня наложили? Да только всё идёт быстрее, чем ожидали. Сердце моё скукожилось, я посмотрела на Ванечку. Ничего у них не выйдет. Зубы об меня сломают. Вот высплюсь за дежурство и покажу им, где раки зимуют.
Мы вошли в кабинет, Пенелопа Витальевна протянула мне пузырёк со снотворным.
- Я прекрасно сплю и без таблеток. – Увы, сейчас я припомнила, как глаз не смыкала в поезде.
- На всякий случай. – Пенелопа Витальевна готова была убрать лекарства в стол.
- А ладно, давайте.
Директриса отмеряла мне три таблетки.
- Этого достаточно.
Я поднесла ладонь с лекарствами к лицу.
- Наташе тоже давали?
- Нет. Она за пять лет надежурилась. Привыкла. Ей Валера сердечные привозил. Но с сердцем у неё неполадки с давнишними событиями связанны, и к библиотеке оно никак не касается.
- А почему в аптечке валерианки нет?
- Будет. – Пенелопа Витальевна вернулась к столу, извлекла ленту с надписью «Валериана». – Вот. Иди работай. И ни о чём не переживай.
Уже в коридоре я судорожно выдрала из бумажной упаковки две таблетки валерианки. Обычно, двух хватало. Однако, вспомнив события уходящего дня, ковырнула третью.
Валерианка помогла. Нам с Ваней удалось немного поработать. Не скажу, что с задором, (от кошачьих таблеток у меня, как правило, заторможенность случается) но достаточно продуктивно. Я вернула на полку целую и невредимую книгу с освобождёнными страницами. Ваня отнёс в тумбочку целых две.
Ровно в пять за Ваней пришла Галя. Её вытянутое, тревожное лицо и бегающий взгляд красноречиво освидетельствовали перед нами тот факт, что нашей соседке по избе уже доподлинно известны все злоключения, случившиеся нынешним днём.
- Что, Иван, идём домой? – Галя натянуто улыбнулась. – Тебе, Люба, тоже надо спуститься. Там Марья Дмитриевна пришла. Познакомитесь.
Я вяло обрадовалась. Сейчас увижу уборщицу, портниху и огородницу-скотницу в одном лице. А ещё и мамашу шибанутого водилы.
Глава VIII
Ночное дежурство
Марья Дмитриевна оказалась здоровенной бабой лет шестидесяти. Не меньше метра восьмидесяти ростом и широтой обхвата, о которой я не берусь судить. Украшением румяного, почти без морщин, лица служили живые серые глаза, уродующим элементом я бы назвала выдающийся вперёд никак не женский крупный волевой подбородок квадратной формы. Да, такая кого хочешь за пояс заткнёт. Нос Марьи Дмитриевны, напротив, был маленький, клювоподобный, с претензией на экзотичность. Седые волосы почти полностью скрывал красный платок, расписанный палеховыми цветами.
Лишь я дошла до середины вестибюля, уборщица, которая до этого беседовала с Пенелопой Витальевной, ринулась мне навстречу.
- Так вот она – наша новенькая! – Воскликнула баба, въедаясь в меня своими серо-ядовитыми глазками, минуту назад они мне казались приятными.
На мгновение я оглохла. Такого зычного голоса мне прежде не случалось слышать. Дальше пришлось пережить неприятные и даже больные тисканья. Марья Дмитриевна взялась за дело так рьяно, что только благодаря чуду мои кости остались в первозданном виде. Я самолично слышала, как они опасно трещали и чувствовала, что вот-вот сломаюсь пополам.
Отпустив меня, Марья Дмитриевна принялась за Ваню, пришедшего с Галей.
- А это у нас что за фрукт? – Ване, как и мне, досталось объятий по полной программе.
- Я Ваня. – Барахтаясь в непомерно огромных тисках, мой сын старался улыбаться.
- Дай пять, Иван. – Техничка выпустила мальчика и с размаху треснула его по предъявленной ладошке. Не окажись у него за спиной Галя, он мог бы улететь обратно в коридор. Но, похоже, Марью Дмитриевну нисколько не обескуражила неустойчивость ребёнка. Она вновь оборачивала ко мне лицо с серыми глазами-свёрлами. Я как раз краем глаза наблюдала за Галей приглаживающей волосы моего сына и поправляющей его курточку. Подозрительные всматривания уборщицы не очень меня беспокоили.
- Люба, если я правильно расслышала? – Техничка вела себя так раскованно, что впору было её перепутать с директором.
- Ага.
- Понравилось у нас?
- Да.
В вестибюле как раз появились остальные мои коллеги, при виде Марьи Дмитриевны они останавливались и широко улыбались.
- У нас команда что надо. И ты в неё впишешься. – Дружеский хлопок по спине едва не сбил меня с ног. – Или уже вписалась?
- Конечно, вписалась. – Машин голос небесным звоном обдал всех нас. Я посмотрела на девушку с благодарностью.
Марья Дмитриевна довольная и удовлетворённая снова переключилась на Ваню.
- Ну что, русский мужик Иван, за мать не переживай. Она у нас крепкая.
Я невольно сжалась, ожидая нового похлопывания по плечам, но его не последовало.
- Завтра получишь её в целости и сохранности. – Марья Дмитриевна подмигнула мне и Ване, но…может, мне показалось, это длилось лишь мгновение… - взгляд великанши на какую-то долю мгновения задержался на Наташиной фотографии,…ресницы её дрогнули. Она провела аналогию между нами и испугалась.
- Ну что, мы пойдём? – Неожиданно ласковым голосом пролепетала Пенелопа Витальевна, и мне почудилось, что директриса испрашивает у уборщицы разрешения отправиться домой.
- Идите. Кто вас держит. – Небрежно махнула рукой Марья Дмитриевна. Её лицо снова переменилась, стало подвижным, глаза из въедливо-изучающих превратились в радушные. Я, видимо, успешно прошла проверку и допущена к работе в ночное время суток.
Мои коллеги гуськом потянулись к двери, на пороге они оборачивались, глядели на меня, отчего я начинала чувствовать себя Наташиной фотографией на тумбочке, будто уже умерла. Возможно, это ошибочное впечатление, избыточная мнительность на почве эмоционального износа. Только Ваня помахал мне ручкой и сказал:
- До завтра.
Сердце моё наполнилось теплом. Я буду завтра, и послезавтра тоже буду, я буду всегда. Мне есть ради кого быть. И пусть подавиться тот, кто в это не верит.
- Что-то я проголодалась. – Пробасила Марья Дмитриевна, когда дверь захлопнулась за последней библиотекаршей. – Пойдём что ли, яишенку поджарим. Свеженькую. Курочки сегодня порадовали.
Услышав о яичнице, я словно оттаяла. В уютной кухоньке все мои страхи и неприятные ощущения стали потихоньку развеиваться. Марья Дмитриевна не только яйца пожарила, но и картошку. Ужин получился на славу. В его процессе я проникалась к новой знакомой самыми искренними симпатиями. Добрая она женщина, независимая. Конечно, и своенравная не в меру. Короче, личность.
Марья Дмитриевна живо интересовалась нашей с Ваней прежней жизнью, расспрашивала о родителях, бабушках и дедушках. Неожиданно бурно реагировала на мои ответы и глядела на меня так проникновенно, с участием, что я, порой, даже слезу пускала, конечно же, счастливую. Тему моего мужа мы обе деликатно обходили, что и понятно. О моей вдовьей доле знала Пенелопа Витальевна, скорее всего, она поставила в известность коллег, чтобы не приставали, не ранили душу.
В окончании ужина Марья Дмитриевна мягко положила руку мне на плечо.
- Ты не переживай насчёт сегодняшней ночи. Сама видишь, у нас тут не Рио-де-Жанейро, но и не дыра какая-нибудь. Жить можно. Люди хорошие. Сын у тебя.
Я не понимала, к чему она клонит, и прежнее волнение потихоньку начинало охватывать меня.
- В бога-то веришь?
- Ну, есть немножко. А что?
- А то, что божьему человеку всё нипочём. Наташка-то наша сомневалась в Отце небесном. Ты, как я погляжу, тоже грешна в этом плане?
- У меня икона есть. – Воспоминания о погибшей девушке ложились на сердце неприятным осадком. Особо меня смущало то, что все, кому не лень, сравнивают нас, проводят аналогии. Ну, заменяю я Наташу – и что? Ведь все, рано или поздно, умирают, и кто-то обязательно приходит на их смену. Таков закон жизни.
- Это хорошо. А молитвы знаешь? – Не унималась Марья Дмитриевна.
- Нет.
- Вот молодёжь пошла! – Марья Дмитриевна хлопнула кулаком по столу. – Как же ты к нам то приехала? На что рассчитываешь?! И в Бога не веришь! И молитвы не знаешь!
Я смотрела на Марью Дмитриевну широко раскрытыми глазами. Понесло бабу. Надо бы прекратить этот словесный понос.
- Я верю в Бога! – Вырвалось из моей глотки. – И, может быть, побольше вашего. Я молюсь ему,…как умею. Ваши молитвы тоже люди придумали! У меня свои молитвы! Тоже хорошие…
Марья Дмитриевна умолка и остолбенело уставилась на меня.
- А сюда я прибыла, ни на что не рассчитывая! – Продолжала я с долею горечи. – Ни меня, ни Ивана никто не спрашивал, хотим ли мы отправиться за тридевять земель в эту глушь.
- Стоп! Так ты что же, не предупреждена ни о чём? – Добрые глаза Марьи Дмитриевны полыхнули гневом. – В слепую, что ли, ехала?
- В обед сказали – вечером в поезд погрузили… - Моя тревога вдруг сменилась благодарностью, Марья Дмитриевна смотрела на меня во все глаза и, кажется, мысленно кляла тех, кто заслал нас с Ваней в её родное Непорочное.
- И многому тебя посвятили до настоящего момента? Сколько информации ты получила о библиотеке?
- Достаточно, чтобы ложиться в психиатрическую клинику. – Смиренным голосом сообщила я, находя в облике Марьи Дмитриевны поддержку и проникаясь к ней глубочайшим уважением.
- Ай да Пенелопа Витальевна. Чего-чего, а такого я от неё не ожидала. – Она смерила меня долгим изучающим взглядом. – Вот что. Вы уже здесь, и обратной дороги нет. Надо пережить эти три месяца. Сделаем так: тебе снотворное дали?
- Да. – Будет лишним акцентировать ваше внимание на моём внутреннем состоянии. Сами понимаете, что я испытывала. Марья Дмитриевна в открытую предложила мне защиту, значит, мы с Ваней в опасности. Но в какой? Неужели, медведи? Сейчас я улыбаюсь, вспоминая свои тогдашние глупые предположения. Но в тот момент мне было не до шуток. Я ощущала себя загнанной в угол, когда не знаешь, кто друг, а кто враг. Все казались доброжелательными, но у каждого мог быть припасён камень за пазухой. Кроме того, я допускала, что эта загадочная угроза, о которой Марья Дмитриевна не говорит в открытую, лишь туман, навеянный техничкой. Зачем? А разве не понятно? Она всего лишь уборщица, каким ещё образом ей добиться хоть какой-нибудь значимости в кругу образованных библиотекарей? Овеять себя ореолом таинственности. Жестоко? А чего вы ждали от человека запутавшегося, напуганного, почти съехавшего с катушек. Да, были у меня такие мысли. Сейчас могу сказать – заблуждалась. Марья Дмитриевна достойнейший из людей и её мудрости и знаниям позавидовали бы многие доктора наук.
- Выпьешь снотворное как только я уйду. Утром проснёшься, будто ночи и не было.
Ну, это уж слишком. Я вылетела из-за стола.
- Да что же вы все учите меня?! Всё решаете! Будто я кукла!
- Я дело говорю. – Моя реакция её несколько озадачила, она явно не ожидала вспышки.
- Вы сначала сами научитесь!
- Чему?! – Она тоже встала, и я почувствовала себя хоббитом.
- Да хотя бы шить! Три дня на два драных халата!
Марья Дмитриевна покраснела и надвинулась на меня. Сейчас она вовсе не казалась милой женщиной с добрющими глазами. Ага! Правда глаза колет! Я выскочила из кухни в коридор, почувствовав себя вне опасности, крикнула:
- Если такая умная, почему уборщица?!
Марья Дмитриевна изменилась в лице, стекла на нет. Мне вдруг стало стыдно и жалко её. Ну, в самом деле, чего я взъелась? Она же беззлобно, хоть и глупо, пыталась мне помочь.
- Давайте я посуду помою. – Мне больше не хотелось припираться.
- Я сама. Я же уборщица. – Она отвернулась от меня к умывальнику, давая понять, что разговора не будет.
Я, уныло опустив голову, поплелась к себе наверх. Щёки мои жарко горели. А хвасталась, что нервы крепкие. Одного дня хватило, чтобы разрушить их крепость. Я обычная неадекватная истеричка. Как быстро это со мною случилось.
Весь вечер я тихо сидела в кресле, прислушиваясь к шуму пылесоса внизу. Мой отдел Марья Дмитриевна оставила напоследок. Когда она добралась до него, белая ночь превратилась в тёмную, даже чёрную.
- А вы далеко живёте? – Я заискивающе смотрела на протирающую пыль Марью Дмитриевну, мне нестерпимо хотелось помириться.
- Не близко, - ответила она сухо. Но, всё-таки, ответила.
- Может, вы уже пойдёте? Темно. – Подлизывалась я в открытую.
- Я, хоть и уборщица, но своё дело знаю! – Жёстко отрезала она и включила пылесос.
Я поглубже вжалась в кресло, мысленно ругая себя за глупость и гордыню.
Марья Дмитриевна закончила с уборкой. Всё вокруг, в прямом смысле слова, заблестело. В окнах, которые, к моему великому сожалению, не были снабжены ставнями, давно сияли звёзды. Розовощёкая луна обещала назавтра заморозки. В тёмное время я стараюсь не смотреть за окна, не любою темноту. От её созерцания мне становится неуютно. Вот и сейчас от одной мысли, что Марья Дмитриевна уйдёт, я поёжилась. Так понравившийся утром детский отдел, теперь казался необжитым. В дымке ламп дневного света абсурдные фрески свихнувшегося художника смотрелись зловеще. Стыдно признаться, но меня обуял нешуточный страх. Я боялась, что вот сейчас Марья Дмитриевна закроет за собой дверь, и…сама не знаю что накроет меня с головой. Возможно, это будет обычное одиночество. Но, спросите у по-настоящему одиноких людей, есть ли что-нибудь страшнее одиночества.
Марья Дмитриевна, собирая инвентарь по отделу, несколько раз красноречиво глянула в мою сторону странным, сочувственным что ли, взглядом. Оно и понятно – чем ближе подходила минута нашего расставания, тем жальче я выглядела. Гордость стекла с моего лица, осталась только глупость – тупое раскаяние не ко времени растявкавшегося щенка и вдруг чудесным образом осознавшего свою ошибку.
Тем временем, Марья Дмитриевна подошла к двери, взглянула на меня с сожалением, и тени обиды не осталось в её облике.
- Пойдём что ли, закроешь за мной.
- Мир? – Скульнула я.
- Мир, мир. – Примирительно ответила она.
В вестибюле Марья Дмитриевна замешкалась, невзначай скользнула взором по Наташиной фотографии. Сказать по правде, такое её поведение не прибавило мне смелости. И мысли о бешенных медведях снова накатили на рассудок. Вопрос о том, почему и директриса, и уборщица не боятся шастать по ночам, остался за кадром. Может, медведи их бояться?
- Наташа тогда дежурила. – Утвердительно сообщила я, хотя на самом деле мне было известно лишь то, что мёртвую девушку нашли утром у библиотеки. Я хотела услышать подтверждение от технички.
- Дура она была! – Грозно выпалила Марья Дмитриевна. – И что-то скрывала от всех. Я Пенелопе Витальевне говорила, что надо расследовать это дело, звать подмогу. Она и слушать не хотела. Вот, тебя пригласила… Нашла спасительницу от горшка три вершка. И те с натяжкой. – Дальше последовал уничижительный взгляд, потом приведение морды лица в уважительное выражение. Только что уборщица в присутствии коллеги, неоднократно оскорблённого в течение беседы, осудила их общего директора. Вероятно, у неё имелось на то право. Или, так накипело, что мочи не было больше молчать. Особенно такому крайне импульсивному человеку, как Марья Дмитриевна. Серые глаза всмотрелись в меня. – Что сможет исправить одна девка? Пусть и такая разумница, как ты.
На этом месте тело моё стало наполняться благодарной теплотой и раздуваться от гордости.
- Ну, что, я, пожалуй, пойду. – Она по своему обыкновению хлопнула меня по плечу. В том месте, куда попала её лапища, я на следующий день внушительный синячище обнаружила. – Ты, золотко, на щеколду закройся и до тех пор, пока восток не порозовеет, не отворяй дверь. Поняла?
- Да. – Мне вдруг стало скучно. Целый день я вынуждена была выслушивать бредовые указания. Мало того, так они ещё взяли за моду повторять друг за дружкой этот явный абсурд. Будто я дебильная какая.
- Если кто-то из наших придёт, тоже не отворяй.
Глаза мои поползли к бровям. Так вот почему Наташа умерла – она, наверное, стучалась, звала, а её не впустили. Так она медведям-то и досталась.
- Наташа в ту ночь дежурила. – Запоздало ответила Марья Дмитриевна и вышла.
Я закрыла дверь на щеколду. Странная штука, надо сказать: медная, вся изрезана какими-то диковинными значками. Я, обнаружив их, задержалась у двери полюбоваться красивым и удивительно-манящим орнаментом. Мои пальцы непроизвольно воткнулись в потемневшие бороздки и пошли выводить символы по новой. Подушечки пальцев быстро нагрелись. По телу распространилось приятное ощущение. Я вовсе забыла о страхе. Скоро, оторвавшись от двери, я подошла к Наташиной фотографии.
- Не дура ты была…не дура.
Изображение на карточке кротко улыбалось мне, я улыбнулась в ответ и с лёгким сердцем направилась к себе в детский отдел. Но, не успела я сделать и двух шагов, как услышала тихое царапание с наружной стороны двери.
Думаете, я испугалась? Ничего подобного. Щас!
- Кто там?
- Это я. – Пробасил голос Марьи Дмитриевны с улицы. – Ключ от избы забыла. Хорошо, что вовремя вспомнила, а то бы пришлось тащиться сюда от самого дома.
- А чего так тихо стучали? Я могла и не услышать. – Поинтересовалась я нагловатым тоном.
- Так это…боялась тебя напугать. Открывай давай.
- Сожалею. – Отозвалась я без выражения, представляя себе Марью Дмитриевну, выжидающую с той стороны.
- Ты не сожалей, а впусти меня…
Приказной тон уборщицы мне не понравился.
- Не могу. Не положено. А что, ваши муж и сын не откроют вам?
- Их нет дома. Валера ещё из города не вернулся, а Захар на ночную охоту ушёл.
- На медведей, я полагаю?
- На лося. У него мясо полезное.
- Странно. А мне кто-то говорил, что все вы здесь вегетарианцы. – Я не знала этого наверняка но небезосновательно подозревала, что все непорочненцы мясо не считают за еду. Впрочем, это и не важно сейчас. Марья Дмитриевна вернулась проверить, как я выполняю указания директора. Что ж…
- Галя сказала, что твой Ванечка котлетки любит…
Я взялась за щеколду. Забота посторонних о моём сыне всегда обезоруживала меня. Что если, Марья Дмитриевна и правда забыла ключи? Ну не спать же ей на улице.
- …я с мужем поговорю, он в следующий раз твоего сынишку на охоту возьмёт.
Мои руки сползли со щеколды. Никогда мой сын не будет участвовать в охоте. И что за дело из-за двух-трёх котлет убивать целого лося.
- Извините, Марья Дмитриевна, но я вам не открою.
Из-за двери послышался тяжёлый вздох, очень натуральный, мне даже стыдно стало. Ну, как понять, проверка это, или нет? Но ведь сама Марья Дмитриевна говорила мне, не открывать даже своим.
- Извините. – Я покинула вестибюль.
Поднявшись в мезонин, я устало огляделась по сторонам. Работать не хотелось, читать тоже…ничего не хотелось. Сдвинув два кресла, я устроилась в сооружённом гнёздышке. Сон быстро нашёл меня. И снотворного не понадобилось.
Глава IX
«Быть, или не быть».
Разбудили меня птичьи перепевы и безоблачный рассвет. Надо же, выходит, наврала я родителям в письме. Жалует солнышко и эти места.
Расставив кресла по местам, я побежала умываться, но не устояла и приняла душ. Потом мокрая, распаренная вытерлась и с сожалением надела, уже кричащую о необходимости стирки, одежду. Ничего, вечером разложу вещи по полкам старинного шкафа и вымоюсь как следует.
Позавтракав вчерашней картошкой, я пересекла вестибюль, отодвинула щеколду и вышла на порог библиотеки. Что за чудесное утро встретило меня! Воздух настолько свежий, что я едва устояла на ногах, прошиб мои лёгкие и они, будто освобождаясь от отложений какой-то гадости, затрещали и вздохнули как никогда полно. Я покачнулась, прохлада разлилась по моему телу, оно завибрировало в ритме птичьего хора, солнечные лучи увенчали мою голову пылающим нимбом, свет шёл ко мне, и свет шёл от меня. В тот момент я всем сердцем полюбила и приняла новое место моего местожительства со странным названием Непорочное.
Из-за деревьев мелькнула чья-то фигура, потом скрылась на миг, потом снова появилась между колонами и стенами здания. Я узнала Пенелопу Витальевну. По мере её приближения, я разглядела сначала не чёсанные волосы, потом некрашеные, не выспавшиеся глаза. Директриса замедлила шаг. Всматриваясь в меня, она что-то обдумывала.
- Как ты? – Вопрос прозвучал неестественно жалобно.
- И вам – здрасьте! – Беспечно улыбнулась я. - Отлично! Выспалась! Снотворное вернуть?
- Не надо. – Она медленно приходила в себя. Вероятно, не оправдались её ожидания – я жива и здорова. А может, Пенелопа Витальевна боялась, что я за ночь спалю её любимую библиотеку?
- Завтракала?
- Ага.
- Молодец.
- А то! – Я была не просто счастлива, светлые чувства и ощущения пьянили меня. Наверное, со стороны это выглядело забавно.
Пенелопа Витальевна прислонилась к колоне. Я сбежала к ней по ступеням.
- Вам плохо?
- Нет. Нет. Всё нормально. Спала не очень. Мысли всякие лезли…
- И снотворное не помогло?
- Меня теперь и доза суицидника с ног не свалит. Привыкшая я.
Мы поднялись в библиотеку, я приготовила Пенелопе Витальевне кофе. Её замешательство приятнейшим образом ласкало моё самолюбие. Что-то они все недоговаривают. Ну, переночевала в библиотеке – подумаешь – важность. Однако, Пенелопа Витальевна была встревожена не на шутку и сейчас её надуманный страх легко читался и во взгляде, каком-то пришибленном, с примесью то ли стыда, то ли раскаяния, и в угловатых, словно она собиралась протискивать своё обширное тело в узкую щель, движениях. Ну что она ожидала увидеть поутру? Моё бездыханное тело? Но Пенелопа Витальевна помалкивала. Ох, не доверяют мне здесь.
- Марья Дмитриевна долго копошилась? – Успокоившимся голосом поинтересовалась директриса.
- Я на часы не смотрела. Поздно было. Ночь.
- А что ты хочешь? Три дня не убирала. – Пенелопа Витальевна тупо уставилась в кофейную гущу на дне чашки.
Я ничего от неё не хотела. Мои мысли всё больше занимало скорое появление сына. В открытую дверь кухни мы услышали, как кто-то вошёл в вестибюль. Я вприпрыжку поскакала к выходу. Но это был не Ваня.
- Привет! – Поздоровалась Нина.
- Здравствуёте! – Слегка склонилась Маша.
- Здравствуйте…здравствуйте. – Ответила Пенелопа Витальевна из-за моей спины.
- При… - Я не договорила. В проёме двери, за спинами девушек, мелькнул Ваня, поднимающийся по ступенькам.
- Ваня! – Кажется, я растолкала коллег, кстати, как и Пенелопа Витальевна, изрядно помятого вида. У них что ночью шабаш был?
В следующий миг моё тело и душа наслаждались близостью с любимым чадом. Он принимал ласки безропотно, поглядывая по сторонам на библиотекарей с виновато-извинительным видом. Мол, мама, что с неё взять. А я от удовольствия аж слезу пустила.
- Как ты, Солнышко?
- Очень хорошо. – Он осторожно упёрся ладонями мне в плечи, прошептал: - ладно, мама. Не позорь меня.
Я отстранилась от сына, рассеянно поздоровалась с девушками. Все были в сборе. К своему удивлению, среди прочих обнаружила и Марью Дмитриевну. А она-то зачем припёрлась?
- Как сон на свежем воздухе? – Я хитро улыбнулась. – Муж много дичи настрелял?
- Что? – Серые глаза Марьи Дмитриевны источали невинное непонимание. Вот актриса!
- Не притворяйтесь. Всё равно Оскара не дадут. Скажите честно, проверяли меня? – Театрально всплеснув руками и сделав жалобное лицо, я пролепетала: «Пусти меня, я ключи забыла…дома никого нет…».
Вчерашнее завершение нашей встречи наутро мне казалась забавным. Однако, веселилась только я. Да ещё Ванятка кривенько улыбался, подыгрывая глупой мамочке. Остальные дико переглядывались друг с другом. Вот точно, если не шабаш, то пьянка уж несомненно имела место. Достаточно вглядеться в лица, чтобы это понять. Я со своими веснушками сегодня выступала первой красавицей коллектива – умытая, выспавшаяся. Гаденькая мыслишка о том, что все русские пьют беспробудно, замаячила в моём сознании. Вот и не верь после этого в слухи. А ведь я не верила. А теперь вижу – пьют. А как ещё объяснить эти тупые заспанные рожи вчерашних прелестниц. Однако, что странно, перегаром не пахло.
- А ты молодец, не поддалась на провокацию. – Марья Дмитриевна рассеянно искала одобрения, но не у меня, а у Пенелопы Витальевны, которая всё ещё совой таращилась главным делом на меня.
Понятно. Не было указаний уборщице контролировать библиотекарей. Марья Дмитриевна посамоуправствовала, так сказать, превысила полномочия. Теперь раскаивается и не знает, к кому первому подлизаться.
- Но, когда вы сказали про Ванечку, что он котлетки любит, я чуть было не сдалась. – Мне захотелось поддержать Марью Дмитриевну.
- А он котлетки любит? – С Марьей Дмитриевной явно что-то не то происходило. Видать, водка палёной оказалась.
- Ладно, хватит девушку разыгрывать. – На лице Пенелопы Витальевны засияла добропорядочная улыбка. – Ты, Любушка, молодец, справилась с заданием – не открыла дверь. Так держать. Даже, если бы Марью Дмитриевну медведи загрызали – нельзя отворять. Правила есть правила. Щеколду не отодвигать ни при каких обстоятельствах.
Я с удовольствием принимала похвалы, но вот упоминания о косолапых могли бы и упустить.
Ровно в девять мы взялись за работу. Ванечка до обеда делал уроки. Правда, много отвлекался, или я его отвлекала. Мы не могли наговориться. Девочки оказались прекрасными учительницами. Вчера был четверг. В расписании четверга стояли чтение, русский язык и пение. В первый раз я видела своего сына таким увлечённым русским языком. Оказывается, Юля учила его правилам расстановки твёрдого знака, но не по-теперешнему, а как было ещё до реформы языка. И зачем это моему сыну? Ну да ладно, не помешает для расширения кругозора. На чтении Алевтина с Ваней разбирали русскую народную сказку «Иван Царевич и Серый Волк», не помню такого в программе. Но сказка очень хорошая, потому, я только порадовалась. Ваня, хоть и парень взрослый, а сказки обожает и я, к своему стыду, тоже. Урок пения оказался не менее, а может, и более странным, чем два предыдущих. Нина разучивала с Ваней такую диковинную, или я бы даже сказала, дикую песню. Ване за час удалось усвоить только первую строчку. Я попросила его похвастаться музыкальными успехами, и он мне выдал такую сумасшедшую какофонию звуков, что первое мгновение я с выражением безотчётного ужаса таращилась за окно, думала, в лесу пожар начался, и звери бегством спасаются. Когда поняла, что источник воплей глотка моего дражайшего сына, чуть со стула не рухнула. Никогда не думала, что человек может одновременно и волком выть, и птицей щебетать, и медведем рычать. Прислушавшись, я уловила торжественную вибрацию, будто бы исполнялся гимн некоему языческому Богу. В какой-то момент мне даже захотелось бежать в чащу и кричать всем встреченным деревьям птицам и зверью: «Мы с тобою одной крови! Ты и я!» (помните, как в «Маугли»). Растроганная и обескураженная, я подскочила к окну, воззрилась на небо и была потрясена неслыханным видением: множество радуг гигантскими арками поднимались от горизонта насколько хватало глаз, солнце пылало причудливым, несвойственным ему сиянием – почти осязаемыми переливами меди, серебра и золота, перины облаков заполняли пространство между светилом и верхушками радуг. Каждое имело свою чёткую форму буквы неизвестного мне алфавита. Потерев глаза и убедившись, что ничего не изменилось, я поплелась на место. Ваня прекратил петь свою длиннющую первую строчку, и мы ещё долго сидели, ни о чём не говоря.
- Тётя Нина сказала, что у меня уникальный слух. – Сказал Ванечка через какое-то время.
- И голос тоже. – Прошептала я ещё не окончательно пришедшая в себя.
В остальном день прошёл спокойно. Я освободила три книги, могла и больше, но боялась вчерашнего неудачного опыта. Не помню, сколько раз я открывала тумбочку и с чувством не искупаемой вины осторожно перелистывала проложенные салфетками страницы «Быть, или не быть». Листочки разгладились, но пластырь держался крепко. Хорошо я саданула бедняжку, тяжело она, сердешная, заживает. Всякий раз я одёргивала себя за такие мысли. Как бы я не любила книги, они не люди, они всего лишь бумага. Их в день по всему миру миллионы рвётся и сжигается. Что ж теперь. Но проходила минута-другая и я снова бралась за ручку стола, искреннее сожалея, что причинила боль книге. Ваня во время этих моих покаянных визитов в нутро стола, отвлекался от своих дел и ждал. Когда я расстроено качала головой, он вздыхал и принимался за работу. Сынишка мой разлепил всего одну книгу и с увлечением прочёл её от корки до корки, чем меня сильно удивил. Что я дома только не делала, лишь бы приучить его к чтению, а он всё стремился на улицу, или к телевизору.
Дежурить на ночь осталась Алевтина. Я с лёгким сердцем прибрала на рабочем столе и, взявши Ваню за руку, поспешила на выход из библиотеки. Галя уже ждала нас на ступеньках, весело переговариваясь с подружками. Ваня, заметив девушек, выдернул ладошку из моей руки и приосанился. Понятно, теперь он ребёнок только наедине со мной, на людях он мужик. Что ж. Это его воля, его право.
Дома я, наконец, разобрала чемоданы. Но, первым делом, постояла у иконы, от души помолилась. Пообещала, что обязательно выучу хотя бы одну молитву. Напоследок расцеловала Марию и её малыша, уверила, что когда Христос вернётся, я не позволю его снова распять. Этого больше не повторится.
Перекладывая одежду и другие вещи в шкаф, я дивилась маминому умению втискивать в ограниченное пространство огромное количество необходимых предметов. Она ничегошеньки не забыла, и лишнего я не нашла. Мне бы обзавестись таким талантом. Одежда оказалась подобранна с точным учётом нынешней погоды и с расчётом на близящееся потепление. Зубную пасту и зубные щётки, крем для рук и крем для лица (другой косметики не признаю), несколько серебряных украшений (из металлов ношу только серебро и медь), и прочую важную дребедень мама уложила в отдельные кулёчки. На дне одного из чемоданов я нашла пакетик с письмами мужа и красную, аккуратно сложенную косынку, он носил её на шее. Я прижала лёгкую материю к губам и носу. Это странно, но косынка всё ещё хранила его запах. Она, как и моё сердце, оказалась не в состоянии отпустить своего хозяина, моего любимого. Боже мой, я готова всё ему простить, лишь бы вернулся.
- Мама, помнишь, ты обещала мне подарить папин платочек? – Ваня возник перед моим лицом, и я с трудом подавила вырывающиеся на свободу слёзы.
- Ну да, было дело. – Призналась с неохотой.
Я растерянно взирала на сына. И как это он умудрился войти так неслышно. Ещё минуту назад он катал бревно вокруг избы, прилаживая его то под одно, то под другое окно так, чтобы удобно было заглядывать внутрь дома. Только что я грозила ему пальцем (по мельканию довольной сыновней головы за стеклом, я сделала вывод, что бревно шатается и, неравён час, рухнет вместе со своим любопытным пассажиром).
Косынка перекочевала к моей груди. Это непроизвольное движение, как явное и неприкрытое свидетельство недоверия, заметно смутило Ваню. Я же, глядя, как он сник, задумалась. Разве потеря мужа только моя боль? Он был Ваниным отцом. Значит, Ваня, равно как и я, имеет право на владение частичкой материальной памяти об отце.
- Возьми. – Я уверенным жестом оторвала косынку от сердца.
- Ты не бойся, мама, я сохраню её. – Он принял клочок материи, как драгоценность.
- Я и не боюсь. Просто никак не привыкну, что ты уже большой у меня. – Помогая Ване завязывать косынку, я поглядела на часы. Шесть пятнадцать. Что-то Пенелопа Витальевна на урок опаздывает.
- Тук-тук. Дома кто-то есть? – Поинтересовался директорский голос из коридорчика.
- Беги на урок.
Ваня поспешил к Пенелопе Витальевне. Хлопнула дверь. А через миг я увидела за окном Пенелопу Витальевну, втиснутую в шерстяной спортивный костюм. Моя начальница увлечённо размахивала руками и резво крутила бёдрами. Ванечка самозабвенно повторял её, надо сказать, чёткие и динамичные движения. Неплохой физкультурник Пенелопа Витальевна. А по внешнему виду и не скажешь.
Перед сном мы, наконец, помылись как положено. Укладывалась в постель, я с чувством заново родившегося человека, всё мне теперь нравилось, всё устраивало. Беспокоила только оторванность от родных. Когда я ещё получу от них письмо. Правда во время обеда Пенелопа Витальевна успокаивала меня, что Валера доехал до Питера к полудню и первым делом отправил моё письмо, о чём доложит, как только вернётся, что случится завтра, часам к одиннадцати, так как дел у него в Северной столице на полтора дня. Я напомнила, что нас с Ваней он вёз в Непорочное аж три дня. Если умножить это время на два и добавить полтора, то Валере на всё про всё понадобится не меньше недели. На что Пенелопа Витальевна мне сообщила удивительную вещь: оказывается блуд берёт не всегда, а если и случается, то исключительно на обратном пути. Добираться же до Питера одно удовольствие – не успеешь устроиться на сидении, глядишь – пора выбираться. Ясное дело, очередной бред я пропустила мимо ушей, чтобы лишний раз не нарываться на неприятности.
Первая неделя пролетела незаметно. Я работала, Ваня учился и помогал мне. С девчонками мы подружились, я полюбили их. Пенелопе Витальевне я нашла не только наставницу, но и взрослую подругу, по крайней мере, мне так показалось. Она лишь иногда заходила в мой отдел, чтобы поинтересоваться, как идут дела, смотрела, сколько склеенных книг осталось на полке, листала освобождённые и всегда оставалась довольна.
Как-то она призналась мне доверительным тоном, что во всём мире катастрофически мало людей, способных делать нашу работу, даже среди библиотекарей их единицы. Вроде, и разъём берут правильно, и книги любят, а тычут в торец книги, тычут и всё без толку. Оказывается, многих присланных библиотекарей Валера уже на третий день отвозил обратно в город.
Пенелопа Витальевна любила захаживать к нам в избу вечерами. Её визиты случались чуть ли не каждый день. Непринуждённые беседы с директрисой обнаружили большую общность интересов, а ещё, я поняла, что не встречала в жизни людей более преданных своему делу и коллективу.
«Быть, или не быть», наконец, зажила. Я так разволновалась, что принялась зацеловывать обложку до тех пор, пока Ваня не отобрал у меня несчастное издание. Пока Ваня листал выздоровевшую книгу и поцокивал языком, я пробежалась глазами по апрельской полке и убедилась, что до конца месяца справлюсь с работой даже если придётся прочесть все оставшиеся книжки по причине их десятилетнего простоя. Именно к таковым относилась «Быть или не быть». И мне не терпелось за неё взяться. Вернувшись к сыну, я требовательно выставила ладонь перед его носом.
- Что? – Похоже, его тоже заинтересовало содержание книги.
- Если помнишь, я начала её обрабатывать. – Напомнила важно, подобрала со стола разъём.
- И чуть не погубила.
- Этого не повторится. Давай сюда.
Ваня неохотно передал мне книгу. С чувством радостного предвкушения я завалилась в самое отдалённое кресло в отделе. Важно заметить, что прежде я в него не садилась. С библиотекарской точки зрения место не очень – обзора никакого, происходящее в отделе остаётся за кадром, или, если вам угодно, за стеллажами.
Пристроилась я, читаю и ёрзаю время от времени. Вставать лень, а ещё слышу – Ваня притих, зашевелюсь – вспомнит о моём существовании, начнёт приставать. Но и сидеть нет мочи – кресло оказалось на редкость некомфортным, будто в его обивку толчённых котельцов напихали. «Быть, или не быть», как выяснилось, являла собой ненавязчивое и очень уважительное обращение к молодёжи и подростком. Вещала она, казалось бы, об обыденном – о вреде алкоголя и курения. В советское время на эту тему столько трактатов наштамповали, что и за две жизни всего не перечесть. Тема приелась так, что каждое упоминание о ней, рождало непреодолимое желание затянуться сигареткой да так, чтобы дым ушами пошёл, а после опрокинуть не рюмочку, и не стаканчик, а ведро двенадцатилитровое самогона, чтобы в реанимации, куда, без всякого сомнения, попадёшь, только от твоего перегарного дыхания весь персонал развезло, а лежачие больные домой на своих двух рванули, ещё и вприпрыжку.
Перевернув последнюю страницу, я отложила на окно не нужный теперь разъём, задумалась. Как же всё просто, как легко. Честно вам признаюсь, после такой книги вы сигаретку изо рта вынете, поглядите на неё в последний раз и отправите заразу в ведро помойное вместе с пепельницей и теми консервными банками, что расставлены в подъезде по углам. На алкоголь вы больше не позаритесь. И не потому что болезней будете опасаться, или необратимого разрушения печени и мозга. Не таков русский человек, чтобы бояться чего бы то ни было. Дело в другом. Автор, никому не известный Прокоп Ерохин, обратился к читателю с особым почтением, о последствиях, к которым приводят вредные привычки, не упоминая, потому как не преследовал цели запугивать и, тем самым, унижать. Он просто завёл разговор о любви вечного человека к своему смертному и тленному телу, излагая собственные мысли в лёгкой, непринуждённой форме. В процессе чтения я множество раз горячо клялась себе, что больше никогда не прижму к губам сигарету, и даже в самый большой праздник не буду пить ничего горячительного. Правда, тут же я вспоминала, что не курю и не пью, и неоднократно жалела об этом, так хотелось бросить. Вот бы эта книга была у меня дома. Какую бы неоценимую пользу она принесла моим читателям. В единственном месте, в самом конце книги наимельчайшим шрифтом значилась смоленская типография по изготовлению бухгалтерских бланков (понятно, почему бумага такая некачественная), 1956 год, тираж – 10 экземпляров.
Ощущение неотвратимой катастрофы настигло меня, я долго думала над тем, как порой несправедливо случается. Сколько бездарных книжонок успешно разгуливает по свету, а жемчуга, подобные «Быть, или не быть», способные спасать здоровье и даже жизни, никому не известны. А ведь автор, наверняка пытался, протолкнуть в мир своё творение. Ну, не для себя же он писал.
В какой-то момент я обнаружила, что по причине глубоких раздумий долго не меняла позу, в результате чего, место, на котором я собственно сидела, затекло и болело. Что же такое с этим креслом?
Растирая ягодицу, я неуклюже встала и провела рукой по поверхности сидения – не ровное, с бугром посередине. Попробовала разгладить. Где там? Бугор ещё выше вывернулся. А может, седельную подушку перевернуть? Я так и сделала. Но с обратной стороны выпуклость оказалась ещё твёрже, точно там некий посторонний предмет затесался. Я вгляделась повнимательней – так и есть инородное тело явственно выступало над гладью остального. Сейчас узнаем, что так нагло врезалось в мой зад. Я переключила внимание на боковые швы, где-то точно должно быть распорото. Как и ожидала, пальцы нырнули в дыру. Надо же! Случайно такую щель не найдёте – ниток срезано ровно настолько, чтобы просунуть беспокоящий меня предмет. Ткань предельно натянута и место бывшего шва прилегает плотно. Хороший тайник. Но только до тех пор, пока кто-нибудь не сядет в кресло и не получит вмятину на попе. А собственно, что побудило меня приземлиться именно сюда? «Быть, или не быть»! С другой книгой я бы не жаждала интимного уединения.
Ваня услышал мою суету и выглянул из-за стеллажей.
- У тебя всё в порядке?
- Да, Солнышко. – Моя рука уже скользила по поролону в надежде нащупать, наконец, искомое.
Вот оно! Я покраснела от напряжения, пытаясь вынуть книгу (как только мои пальцы наткнулись на преграду, я поняла, с чем имею дело). Действия мои были, вопреки обыкновению, предельно аккуратными. Можно было расширить щель, или доставать книгу рывками – получилось бы быстрее. Но мною отчего-то овладел священный трепет. А что, если это Наташа устроила в кресле тайник? Если моя находка поможет разгадать тайну её гибели?
Я осторожно выталкивала книгу на свет божий. Сначала выползло имя автора на зелёном переплете. Ерёма Веснушкин. Не Еремей – Ерёма. А фамилия? Я разочарованно ухмыльнулась. Моя огромная веснушка на носу с чего-то зачесалась. Пришлось остановить процесс извлечения книги и заняться носом. Успокоив веснушку, я снова вцепилась в обложку бессмертного произведения Ерёмы Веснушкина. Чего же такого он настрочил, что Наташа, вопреки всем правилам, затолкала его творение в кресло за стеллажами?
«Что есть красота» гласило название. Мне даже обидно стало. Я ожидала чего-нибудь вроде «Тайны загробного мира» или «Внеземные цивилизации». А тут «Что есть красота». Ради чего столько усилий и синяк на попе, спрашивается? Вон, Маша из комплектования – красота из красот. До сих пор привыкнуть не могу. Поразмыслив, я решила – как бы там ни было, но зачем-то же книгу спрятали. Надо срочно предъявить её Пенелопе Витальевне. Пусть она разбирается, с какой целью распарывалось кресло на тайник.
Обрадованная таким решением, я перенеслась за свой стол. Ваня с интересом наблюдал за мной. Глазки его горели, правда, название так взбудоражившей меня книги обескураживало. Банально.
- Ты это с полки взяла? – Он явно не понимал, с чего это у меня физиономия так светится.
- Хм… - Не могу сказать почему, но я не сказала ему правды. – Да. Странное название, правда?
Он ничего не ответил, не найдя в названии и доли странного.
- Отнесу её Пенелопе Витальевне, покажу.
Ваня с ещё большим удивлением вытаращился на меня.
- Пойдёшь со мной?
- Я тебе в хвосты не записывался. Мне надо книгу докончить. – Поджав пухлые губки, он взялся за свой мини-разъём, аккуратно провёл вдоль края слепленных страниц. «Дети сивой козы» - прочла я и, немного озадаченная, поспешила на выход.
Пенелопы Витальевны в кабинете не оказалось. Я проверила в туалете, заглянула а отдел искусств. Галя сказала мне, что Пенелопа Витальевна забегала, но только на минутку, спешила к девочкам в комплектование. Отворив двери отдела комплектования, я не нашла директрису, но увиденное заставило меня задержаться на пороге, а потом стремительно, ни с кем по дороге не здороваясь, пересечь залу.
Помните, во время посещения кладовой я заинтересовалась дверцей на противоположной входу стороне. Пенелопа Витальевна тогда меня заверила, что это ещё одно складское помещение для каких-то там строго подотчётных бланков, что ключик от комнатки только у неё, а остальным там нечего искать. Я вскоре прикинула, что склады соседствуют с отделом комплектования. А потом в отделе комплектования тоже заметила дверь и поняла, что между основным складом и отделом комплектования расположены две комнатки – кладовка Пенелопы Витальевны и ещё одна, с неизвестными мне функциями.
Во всём вышеперечисленном нет ничего из ряда вон выходящего, но как же больно и обидно мне было обнаружить, что дверца из отдела комплектования ведёт не в какую-то потаённую комнату и даже не на склад для строгих бланков, а аккурат в основную кладовую. Я узнала её по расположению коробок, по панелям на стенах. Просто узнала и всё.
- Что с тобою? – Маша, выносящая из склада коробки, вывела меня из оцепенения. Я вздрогнула, рассеянно уставилась в её прекрасные карие глаза. – Ты здорова?
- Да. – Борясь с желанием сделать Маше подобострастный комплимент, я ткнула пальцем в ту дверь, что зияла с другой стороны складского помещения. – Э… если я через неё выйду, окажусь в главном коридоре?
- Ну да. – Маша передала коробки Нине, та тоже глядела на меня озабоченно.
- Люба, ты что-то хотела? – Кукольный носик Нины дёрнулся.
- Да. – Я лихорадочно припоминала, зачем ввалилась в отдел комплектования. – Я…я Пенелопу Витальевну ищу. Мне сказали, что она к вам пошла.
- Была, но уже ушла. – Из-за Нининого плеча вынырнула улыбчивая Юлина физиономия. – Она или у Оли, или к себе отправилась.
Я ринулась на выход. Надо же! Как меня провели! И ради чего? Шутка, или привычка лгать? Что из того, услышанного мною в течение долгих доверительных бесед с Пенелопой Витальевной истинно? Где граница между правдой и наглой ложью? Схема первого этажа библиотеки ярким пятном пылала перед моим мысленным взором. Никаких секретных комнат здесь не было, и быть не могло. Отдел комплектования соседствовал с кладовой и вестибюлем и ни с чем более.
Кровь бросилась мне в лицо. Не долго думая, я затолкала труд Ерёмы Веснушкина себе за пазуху и собралась подняться наверх. Но в этот момент меня нагнала Маша.
- Люба, давай вместе поищем Пенелопу Витальевну. – Каждая её черта говорила о беспокойстве, за меня, конечно же. Странно, но я впервые кроме красоты увидела на Машином лице ещё что-то крайне неприятное – фальшь. Боже, как же я раньше-то этого не замечала. Сколько же наигранности в Машиной белозубой улыбке. А взгляд? Да она ждёт наших восторгов, купается в восхищении окружающих. Какая же она страшная, однако. Все они тут врунихи, даже противно.
- А тебе зачем? – Мне удалось завуалировать прорывающуюся грубость.
- Я хочу помочь. – Пропищала Маша. Надо же! А я, дура, раньше наслаждалась звучанием этого голоса.
- Знаешь, - внутри меня кипело, снаружи всё выглядело вполне благопристойно, - я передумала. У меня был вопрос, но я сама нашла решение…
- А. – Машины глаза потемнели, наверное, от «переживаний» из-за коллеги. Мне же хотелась врезать ей по носу. Устояла.
Не помню, как взлетела по ступенькам, пронеслась мимо Вани к креслу. Мне плевать было на обшивку, мне плевать было на всё. Я рывком разодрала шов седельной полушки так широко, что туда можно было просунуть две книги альбомного формата. В образовавшуюся дыру тут же была воткнута «Что есть красота». Когда Ваня приблизился ко мне, я сидела в кресле, упираясь локтями в колени и пальцами нещадно уничтожая порядок причёски (утром я причёсывалась с особым усердием, настроение было прекрасное).
- Мама, что-то случилось? – Я видела, он боится услышать ответ, его чёрные очи тлеющими углями обожгли моё сердце. Неужели мой вид так красноречиво кричит о внутренних переживаниях? Надо взять себя в руки. Ну, обманули. Не в первый же раз. Проблема в том, что в лице обманщика выступил тот, кому доверяешь, на кого привык ровняться. И как я позволила себе забыть, сколько неприкрытой лжи было вылито на нас с Ваней в дни прибытия.
- Ничего, Солнышко. – Голова всё больше гудела. Ещё недавно казавшиеся приятными коллеги, теперь представлялись ужасными монстрами. Не знаю почему, но грешок одного в моём сознании мгновенно переносился и на остальных, будто они были единым целым. Я смотрела на сына, и понимание смысла его присутствия здесь, в тайге, кислотой въедалось в мой мозг. Он заложник в руках Пенелопы Витальевны и её окружения. Переживая за него, я буду вести себя смирно и благопристойно. Но зачем им это нужно? Все ли девочки заодно с Пенелопой Витальевной, или есть несведущие. За что они убили Наташу? И какую роль во всём этом играет книга Ерёмы Веснушкина?
Наверное, вы сейчас улыбаетесь - сколько домыслов я выставила за истину. Однако мне было не до шуток. Помните, в самом начале повествования, я упоминала об особом чутье. Я всегда ему доверяла. И сейчас оно предупреждало меня о самом страшном зле из всех, с какими я когда-либо сталкивалась. Я знала, что оно, это неслыханное зло, притаилось рядом со мною. Осязала его каждой клеточкой своей души. А так как в Непорочном, как оказалось, живут только горстка библиотекарей, семья Марьи Дмитриевны и некий таинственный дядя Селиван, любая, даже самая микроскопическая ложь, вызывала подозрения. То ощущение беды, что заставило меня встрепенуться ещё в поезде, ни на минуту не покинуло меня, оно разгоралось внутри моего существа, готовое вспыхнуть в любую минуту.
- Мама, - Ванечка всё обеспокоено рассматривал меня, - но ты такая… - Он погладил мои волосы и я, как кошка, прижималась к его пробегающей ладони. На какую-то долю секунды мне показалось, что Ваня сможет защитить нас обоих. Но что сделает ребёнок против целой своры хитрых, коварных женщин?
- Я устала. И очень соскучилась за бабушкой и дедушкой.
- Я тоже. – Его чернявая голова упала мне на плечо. – Но мы же здесь не навсегда. Мне нравится в Непорочном.
- Мне тоже. – Я должна была держать себя в руках. Мой сын так трогательно меня утешал.
- Почему тогда грустишь?
- Вспомнила наш дом. – Я всхлипнула, словно не он мой сын, а я его дочь. – Не говори никому, пожалуйста, что я такая размазня. Сейчас я ещё минутку посижу и стану прежней. И знаешь что, дай-ка мне аптечку.
Через миг он принёс мне кожаный чемоданчик с лекарствами. Я привычным жестом опрокинула в рот три таблетка валерианы. Ваня повернулся к одному из боковых окон за стеллажами. Я смотрела на его спину, его хрупкие детские плечики. Единственные плечи в этом диком лесу, на которые я могу опереться. Но он ещё так мал. Это я нужна ему в качестве опоры. «Мы здесь не навсегда», - сказал он мне. Сказал, или спросил? Наташа, наверное, тоже думала, что поселилась в Непорочном на время.
Я посмотрела на часы. Половина четвёртого. Есть ещё полтора часа, чтобы привести свои мысли в порядок всё обдумать и разработать план действий. Я встала, осмотрела кресло. Тайника не видно. Чтобы найти книгу надо сесть, что вряд ли кому-нибудь взбредёт в голову. Это кресло самое дальнее, я целыми днями нахожусь в отделе и только сегодня, движимая непроизвольным порывом, сделав случайный выбор, плюхнулась в него и только потому, что хотела вдали от Ваниных глаз почитать обиженную мной «Быть, или не быть». С любой другой книгой я бы не пряталась так далеко.
- Пойду поработаю. – Бросила я Ване. Он тут же присоединился ко мне.
Мы вышли из-за стеллажей на открытое пространство и … О, Боже! По моему столу растекалась вонючая жижа в середине которой зеленел сгусток водорослей. Ваня сразу сник. Я бодро похлопала его по плечу.
- Не хочешь ночевать в одиночестве? – Поинтересовалась полушутливо, надеялась, что он начнёт хорохориться и не будет таким печальным.
- Я за тебя переживаю.
- О, это ты зря. Здесь ночью тишь и благодать. Я в прошлый раз отлично выспалась.
- А я не выспался. Всю ночь о тебе думал.
- Ты это брось. – Не скрою, мне было приятно его внимание. – Обещай, что на сей раз не будешь глупым малышом, который без мамочки сопли пускает в подушку, вместо того, чтобы спокойненько спать.
Он обиженно надул губки и пошёл к столу.
Я, понимая, что погорячилась, тоскливо смотрела, как мой сын садиться за стол и берёт в руки разъём. Извиняться было бесполезно, так быстро он не простит. Но может оно и к лучшему, лучше пусть злиться, чем переживает.
Чтобы убрать на своём рабочем столе, я снова обратилась к аптечке, надела резиновые перчатки, затолкала водоросли в кулёк, потом туда же сунула перчатки и, перед тем, как бросить в мусорник под столом, всё плотно запечатала. Столешницу протёрла ватой и бинтами, которые отправила в другой кулёк. Закончив с уборкой, взялась за работу.