Приключения дома номер тринадцать

               
                Моим дочкам – Свете и Сонечке.

   
                Часть первая
                Чудеса в решете

                Глава первая,
          в которой вдруг появляется не очень добрая
                фея Алевтина Леонидовна.

Кто не знает дома номер тринадцать на улице Барочной!

Хотя… если честно, то этого дома никто не знает. И, если вы все же решитесь приехать к нам в Питер и пройдетесь вдоль улицы Барочной, то вы убедитесь лично, что эта не слишком длинная и не очень красивая улица заканчивается домом номер двенадцать.
 
Но было так не всегда. Давным-давно на улице Барочной имелся и дом номер тринадцать, а в доме этом жил Владимир Кириллович Шкандыбайкин.

Владимир Кириллович был очень умным и очень взрослым мальчиком и учился в первом «а» классе. Хотя в самом-самом начале нашей истории он еще нигде не учился. В самом начале этой сказки – 29-го августа, в пятницу –Владимир Кириллович сидел у себя во дворе и, подперев ладонью курчавую голову, думал, что очень, очень, очень и очень скоро – через каких-нибудь два с половиной дня – он станет всамомделишным учеником всамомделишного первого «а» знаменитой 959-ой школы.

Если бы на месте Владимира Кирилловича оказалась какая-нибудь девчонка-задавака, то она бы, понятное дело, мечтала о разной там ерунде: о клетчатой юбочке, синеньких бантиках, новеньком телефоне и прелестненьких розовых туфлях. Но Владимир Кириллович был парнем умным и думал о самом главном.

 То бишь – об учебе.

Владимир естественно знал, что будет учиться лучше всех в школе. Сплошь на пятерки. Но учиться сплошь на пятерки – это еще не фокус. Мальчиков, учащихся сплошь на пятерки, в городе Санкт-Петербурге словно собак нерезаных. На одной, наверное, улице Барочной проживает, наверное, штук пятьдесят круглых, как глобус, отличников.

Как бы тут выделиться?

И Владимир Кириллович, малость подумав, решил сделать вот что: он решил стремиться к тому, чтобы за все время учебы в школе вообще не получать ничего, кроме «отлично».

Вы меня поняли?

Вообще – НИЧЕГО.

По всем школьным предметам.

И по самым-самым главным, вроде математики и русского.

И по предметам не главным, но нужным, вроде английского или физкультуры.

И даже по предметам совсем уже шуточным, вроде рисования или ДПИ.

Изо дня в день, из года в год – ТОЛЬКО отлично.

…И вот слава о Владимире Кирилловиче разойдется по всей России, и вот даже в Москве, в Государственной Думе на специальном заседании, посвященному успеваемости в российских школах, самый красивый и самый упитанный депутат не спеша взойдет на трибуну и, откашлявшись, вымолвит:

  – Га-аспада!  Наряду с позитивными процессами во вверенной нам стране имеются и отдельные… гм… не-до-стат-ки. В частности во всей… гм… России не нашлось ни единого ученика, получающего ТОЛЬКО отличные отметки. Хоть одна четверочка-троечка да у каждого… гм… най-дет-ся.

 – А вот и неправда! А вот и неправда! – закричит со своего места самый старый и самый худой депутат. – Во вверенном мне городе Санкт-Петербурге проживает ученик шестого «а» класса Вэ Кэ Шкандыбайкин, все пять лет с лишним получающий ТОЛЬКО отлично. По ВСЕМ предметам. Включая ДПИ и физкультуру.

 – Вы в этом уверены? – недоверчиво спросит солидный.

– Да я уверен! – пискнет худой. – Факт успеваемости Владимира Кирилловича подтвержден Счетной палатой и специальным справкой от ФСБ.

– Это неслыханно! – запричитает упитанный. – Давайте-ка наградим уважаемого Владимира Кирилловича Орденом за Заслуги перед Отечеством!

 – Думаю, что и этого мало. Полагаю, что вверенный мне Владимир Кириллович вполне заслуживает звания Героя России, а так же…


 
   
Но додумать эту мысль до конца без пяти минут Герой не успел.

– Мо-ло-дой че-ло-век! – вдруг раздался над самым его ухом чей-то скрипучий и слабый голос. – Мо-ло-дой че-ло-век! Вы бы не были столь любезны, чтоб подсказать  мне дорогу к ближайшей подземке?
 
Владимир Кириллович поднял голову.

Перед ним стояла ОЧЕНЬ старая женщина в глухом черном платье с пелеринкой.

– Видите ли, юноша, – как-то очень чудно выговаривая слова, продолжила старушка, – я всю свою жизнь прожила на Песках и здесь,  на окраине, малость… теряюсь. У вас есть подземка?

Владимир Кириллович вытаращил глаза и ничего не ответил.

(Дело в том, что из речи этой ОЧЕНЬ странной женщины он не понял ни единого слова).
 
– Мо-ло-дой че-ло-век, – укоризненно покачала головою старушка, – но это же просто невежливо. Во-первых, вообще невежливо не отвечать даме, а, во-вторых, вдвойне невежливо игнорировать даму столь превосходящую вас по возрасту. Моим годам не пристало кокетство, и я скажу прямо: я вас старше на двести одиннадцать лет. Впечатляет?

– Впе… чатляет, – ошарашено выдавил Вовочка.

– О, слава Тебе, Господи! –  всплеснула руками таинственная незнакомка. –Вы таки умеете говорить! А то я грешным делом подумала, что вы вообще не разговариваете по-русски. Моя домработница Марфушка не раз упоминала, что здесь, на Петербуржской в преизрядном числе проживают китайцы, татары, чухонцы и прочие инородцы, практически не владеющие нашей речью. Вот я вас и приняла за татарчонка. А вы, стало быть, великоросс?

– Да… –  растерянно вымолвил Вова.

 – Charmant! –  довольно кивнула старушка. – Я искренне рада, что обмишурилась. А теперь отвечайте, как на духу: к вам уже проложили подземку?

– А что такое «подземка»? – осмелев, спросил Вовочка.

– Нелепый вопрос! Подземка – это… подземка. Подземка – это такая чугунка, но… под землей. Вы меня поняли?

– Нет, – покачал головой Вова.

– О, Боже ж ты мой… – закусила губы старушка и вдруг с размаху хлопнула себя по лбу ладонью. – Вспом-ни-ла! Вспомнила это модное слово! Подземка – это метро. Теперь-то вы уяснили?

– Ага, – закивал Шкандыбайкин, – теперь уяснил. Только вам на какую станцию: на Петроградскую или Чкаловскую?

– О, решительно безразлично! Мне бы только скорее выбраться из этой ужасной клоа… с этой вашей окраины и вернуться к себе на Пески. Вы бывали у нас на Песках, милый юноша? Это лучшее место на свете. Лично я живу на четвертой Рождественской улице. Дом семнадцать, квартира восемь.

 – Это станция метро «Площадь Восстания»?

– О да-да! Вы вновь совершенно правы! Именно так и называется остановка нашей подземки.

– Ну… тогда, – нерешительно начал Вовочка, – тогда вам, наверное, лучше на Чкаловскую. Вы… – он надолго задумался, – вы, короче, бабуля, сначала вернитесь на Барочную и шлепайте прямо. А потом дойдете до Большой Зеленина и сверните налево. А потом опять дуйте вперед и в самом-самом конце вы увидите страшную медную бошку, а за ней – павильон. Это и есть Чкаловская.

– Charmant! –  расплылась в улыбке старушка. – Charm… А как вас, кстати, зовут?

– Владимир Кириллович Шкандыбайкин, – с достоинством ответил  Вова.

– Шкандыбайкин? Владимир Кириллович? Это просто великолепно! А меня зовут Алевтина Леонидовна Скавронская. Я доцент действительной магии. И знаете что, Владимир… – лицо старушки стало очень серьезным, – а вы ведь без шуток спасли мне жизнь! Ваньки сдирают втридорога, и о том, чтоб нанять экипаж, не могло быть и речи, так что, не найди я подземку, я б надолго застряла на Петербуржской. Вы представляете? На Петербуржской! Навеки! Я у вас в неоплатном долгу. И как бы мне вас отблагодарить?

– Да ладно уж…  – великодушно махнул рукой Вовочка.

– Нет, не ладно! – неожиданно вспылила Алевтина Леонидовна. – И не надо, Владимир Кириллович, смотреть на меня, словно рекрут на вошь. Ведь вы, естественно, думаете: а чем меня может отблагодарить эта… забавная старушенция. А, между тем, старушенция может. И может – зело, а не чуть. Ибо дело, дорогой мой Владимир Кириллович, в том…

Старая дама  испытующе посмотрела на мальчика.

– Ведь вы, естественно, пионэр? И в чудеса не верите?
 
– Почему «пионэр»? – удивился В. К. Шкандыбайкин. – Я… я…  беспартийный.

– Беспартийный? – испуганно выдохнула Алевтина Леонидовна. – Ох, и смотрите, Владимир Кириллович, большевики вас за это не похвалят! Ну, да ладно-ладно, в политику я не лезу. Короче, слушайте меня со всею внимательностью. Дело, Владимир Кириллович, в том, что я – фея. Вы в это верите?

– Нет, – честно ответил ей Шкандыбайкин.

– О, боже ж ты мой! – осуждающе покачала головою волшебница. – Какое ужасное время! Решительно всем нужны доказательства. Решительно всем. Даже крошечным беспартийный детям. Ну, хорошо-хорошо. Будут вам доказательства. Будут. Смотрите – как это по-модному? – в оба.

Старушка порылась в сумочке, достала из нее небольшую волшебную палочку с рукояткой из чистого золота и, сделав пару странных движений,  произнесла захлебывающейся скороговоркой:

                Хиккори-диккори-док,
    Э маус ран ап вэ клок,
                Э маус ран ап вэ клок,
                А потом прошмыгнула между ставнями.
                А ну, тополек, золотой мой дружок,
                Покройся на срок
                Бананами!

После чего торжественно поднесла палочку к росшему рядом с площадкой дереву.

Сперва не произошло ничего.

– Ну, и где же ваши бананы? – разочарованно выдавил Вова.

– Терпение, юноша! – гордо ответствовала пожилая дама. – Терпение и еще раз терпение! Зарубите себе на носу, что нелегкий труд волшебника – это один процент ремесла, полпроцента таланта, восемь с половиной процентов удачи и девяносто процентов терпения. Так что стойте и ждите.

И Владимир Кириллович, хочешь – не хочешь, принялся стоять и ждать. Минут через пять он убедился, что волшебника из него никогда бы не вышло. Ибо терпеть Владимир Кириллович не умел и не любил. Да и вообще, колдовство этой странной старушки было каким-то дурацким… не фирменным. В отличие от красивых и быстрых чудес в американских мультфильмах, ее волшебство протекало чересчур постепенно.

Прошло уже минут семь,  а с росшим рядом с площадкой деревом ровным счетом ничего не случилось.

– Ну и где же ваши бананы? – еще раз поторопил ее Вова.

– Тер-пе… – привычно заголосила старушка, и здесь чудо наконец-то произошло.

НАСТОЯЩЕЕ чудо.

Росший во дворе дома тополь вдруг целиком – от корней до макушки – покрылся бананами. К самому нижнему и самому спелому фрукту был приклеен скотчем ярлык:


    Бананы эквадорские
          (волшебные)
        БЕСПЛАТНО.
 Цена за кг:
         00 руб. 00 коп.
               


 – Вот это да! – восхищенно протянул Шкандыбайкин. – Вот… это… я понимаю! Можно попробовать?

– Пожалуйста, –  пожала худыми плечами фея, – ешьте, сколько хотите. Хоть все.

Ну, все – не все, а три с половиной банана Владимир Кириллович скушал. Бананы были сладкие, вкусные и очень-очень большие. Пожалуй, СЛИШКОМ большие. Такие большие, что половину четвертого банана пришлось обернуть в кожуру и незаметно положить на скамейку. Доесть его до конца Владимир Кириллович не сумел.

– Ну теперь-то вы верите? – улыбнувшись, спросила старушка.

– Ага, – утирая измазанный сладкой мякотью рот, ответил Владимир. – Теперь-то я верю. Вы, ясное дело, волшебница. И, ясное дело, добрая. Вы ведь  добрая, Алевтина Леонидовна?

Старушка надолго задумалась.

– Знаешь, Владимир, – неожиданно перейдя на «ты», вдруг сказала она, – а я ведь не знаю, злая я или добрая. Ибо добрыми или злыми волшебники бывают преимущественно смолоду. А с годами мы начинаем хотеть одного: чтобы люди оставили нас в покое. Так что всего честнее было б назвать меня не очень доброй волшебницей.

– Короче, ясно, вы добрая, – бесшабашно махнул рукой Вова. – Можно загадывать три желания?

– Нет, нет, погодите, Владимир. Давай лучше сядем.

И Алевтина Леонидовна, аккуратно оправив шуршащие складки платья, присела на скамью.
 
Рядом с нею (незаметно откинув четвертый банан), вздохнув, уселся и Вовочка.

– Ну, во-первых, Владимир, – торжественно произнесла старушка, – желание вам положено только одно.

– Как… одно?

– Так. Одно. Я фея, а не золотая рыбка. Это раз. А, во-вторых… ну, голубчик,  ну сами подумайте … а так ли вам нужно использовать это желание всенепременно сразу? Ну что вы там можете в данный момент пожелать? Да какую-нибудь ерунду, вроде этих несчастных фруктов. Так не лучше ли будет отложить загадывание на потом? Лет, скажем, на сорок.

– Зачем?! – возмутился Вовочка.

– Да затем же! Затем! – громко вскрикнула фея. – Представьте, насколько же больше пользы вы извлечете из этой возможности, став человеком и взрослым, и мудрым. Ну, например, когда вам стукнет лет шестьдесят. Хотя… – старушка надолго задумалась, – хотя, знаете, Вова, многие и в шестьдесят способны на весьма опрометчивые поступки. Сто! Вот возраст истинной мудрости. Так что давайте-ка подождем вашего первого столетнего юбилея.

 – Но…

– Никаких «но»!

– Но, может быть, подождать, пока мне исполниться десять?

– Вы что, – удивилась старушка, – всерьез полагаете, что в день своего десятилетия достигнете совершенства?

– Ну… десять с половиной, – заканючил мальчик.

 – Ну, ладно-ладно! Уговорили. В тот самый день когда вам стукнет ровно… четырнадцать, я снова вас встречу и исполню любое ваше желание. Или почти любое. А пока удовольствуйтесь фруктами. Поверьте, так будет лучше. Я старше вас на двести одиннадцать лет и я со всею ответственностью заявляю: так будет лучше для нас обоих. Прощайте, Владимир Кириллович. Ровно через семь лет состоится наша новая встреча.

Алевтина Леонидовна встала и, по-балетному ровно держа свою спину, направилась прочь.

– Постойте!!! – закричал Вовочка. – А как вы узнаете мой день рождения?

– Поверьте, Владимир, что для доцента действительной магии это не составит больших затруднений, – улыбнувшись, ответила фея. – Ровно через семь лет, 24 августа 2… года мы с вами вновь встретимся, – произнесла она и продолжила свое шествие к выходу. 

Шкандыбайкин вздохнул и сорвал свой пятый банан. Банан был настолько сладким и спелым, что стало чуть-чуть противно. 




                Глава вторая,
         повествующая о бесчисленных бедах,
    причиняемых волшебной палочкой в руках младенца
 
                Страшный сон увидел дед:
                К чаю не дали конфет.
                Вадим Шефнер

                I

Итак Алевтина Леонидовна направилась прочь. Но на пути ее встала песочница. Стенки у этой песочницы были настолько низкими, что мы-то с вами наверняка предпочли бы их просто перешагнуть. Однако старая фея, немного подумав, решила таки обойти препятствие. При этом она машинально поправила сумку и…

ЧИТАТЕЛЬ, ВНИМАНИЕ!

КРАЙНЕ ВАЖНАЯ ПОДРОБНОСТЬ!

Висевшая на боку у Алевтины Леонидовны сумочка была ОЧЕНЬ красивой. Из лакированной кожи, с витой серебряной ручкой и золоченым  фигурным замком в виде двух дерущихся леопардов. Но у этой шикарной сумки был один недостаток. Она была вещью НЕ НОВОЙ. Алевтина Леонидовна  купила ее в 1889 году на первой Всемирной Выставке в Париже.

Миновавшие с той поры сто с лишним лет не прошли для сумочки даром. На самом днище она чуть-чуть прохудилась. И хотя Алевтина Леонидовна не раз и не два наказывала своей домработнице Марфушке наложить наконец-то заплату, языкастая Марфушка каждый раз отговаривалась: «Да, помилуйте, барыня, и чего там латать-то? Гнилье на гнилье.  Не легче ль купить  другую?».

И вот сравнительно недавно (в 1954 году) практичная Марфушка действительно приобрела для Алевтины Леонидовны новую сумку – ярко-красную, на шуршащей коленкоровой подкладке, из вечно стоящего колом и  одуряюще пахнущего галошами дерматина.

О том, чтоб носить эту мерзость,  не могло быть и речи, и Алевтина Леонидовна упорно продолжала таскать с собой свою старую, купленную еще в Париже сумочку, закрывая прореху на днище большим и  плотным листом картона. И вот…

ВНИМАНИЕ!

И вот от еле заметного движения, которым Алевтина Леонидовна зачем-то поправила сумочку, листик картона немного сдвинулся, приоткрыл дырку и лежавшая в сумке волшебная палочка вывалилась и воткнулась в песок.

ВЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ?

ПАЛОЧКА ВЫПАЛА И ПОТЕРЯЛАСЬ.



А надобно вам сказать, что палочка эта не была той обычной гонконгской штамповкой, которой – хочешь – не хочешь – пользовались все остальные санкт-петербургские феи. Палочка эта была особенной. Ее без малого двести лет тому назад сотворил покойный супруг Алевтины Леонидовны – адъюнкт-профессор действительной магии Валентин Петрович Скавронский.

…В числе прочих своих достоинств палочка обладала еще и уникальной способностью к маскировке. Так что, попав в песочницу, из хрустальной и золотой она тут же стала пластмассовой, а потом поменяла и форму: из заостренно-продолговатой стала широкой и плоской, после чего из ее основания выросла длинная ручка.

Короче, палочка стала обычным детским совочком и даже обзавелась овальным клеймом «Made in China».

                II

Вот этот-то самый волшебный совочек и подобрала Светочка Шкандыбайкина, вышедшая гулять ровно в половину одиннадцатого. Светочке было четыре с половиной года и она ходила в среднюю группу 99-го детского садика.

Больше всего в этом мире Светочка обожала три вещи: мультфильм «Крейзи Фрогз»,  певицу Глюкозу и чупа-чупс без сахара. А больше всего ненавидела свой маленький рост и молоко с пенками.

Дело в том, что Светочка была маленькой. Самой-самой маленькой во всем 99-ом детском саде.  Правда, в группе помладше все-таки был один мальчик ростом чуть-чуть пониже Светочки, но этот мальчик много болел и, когда он болел, Светочка оставалась самой мелкой. А когда не болел, Света была второй сзади, в чем, согласитесь, тоже веселого мало.

А недавно вообще приключилось страшное.

Этот, короче, мальчик (ну, который много болел) вдруг вообще заболел на три с половиной месяца, и, когда он вернулся в садик, неожиданно выяснилось, что за время своей болезни он здорово вытянулся и стал теперь выше Светочки.

Вы представляете, что это был за ужас?!

Если верить самому умному человеку в мире (Светиной маме), дело здесь было в том, что Светочка плохо кушала. Особенно – гречневую кашу с маслом. И хотя гречневая каша с маслом – ужасная гадость, но Светочка (после этой истории с нежданно-негаданно подросшим за время болезни мальчиком), теперь честно съедала все каши: и манную, и гречневую, и ячневую, и даже однажды поданную им на завтрак в садике кукурузную. Нет-нет, мы не будем вам врать: она никогда не просила добавку, но всю положенную ей на тарелку кашу Света съедала до зернышка. И что бы вы думали?

Несмотря на кастрюльки проглоченной каши она не подросла ни на сантиметр!

Не далее как сегодня утром Света сходила на кухню, к той самой зеленой притолоке, где с незапамятных времен отмечались ее успехи в росте, и вновь убедилась, что сделанная очень-очень давно – еще в день рожденья – зарубка все так же чуть-чуть возвышается над ее макушкой. Нет-нет, можно было, конечно, выпрямиться, а потом незаметно привстать на цыпочки и подрасти таким образом на несколько сантиметров, но ведь так подрасти можно было и вовсе не кушая каши!

И бедная Светочка, напевая любимую песню любимой певицы: «А-а снег идет. А-а снег идет. По щекам бьет, бьет. Болею очень, тем-пе-ра-тура, стою и жду тебя, как дура…» – подобрала какой-то бесхозный совочек и стала печально копаться в песке.

– Все-таки плохо быть маленькой, – подумала она. – Вот бы мне каждый день подрастать бы на пять сантиметров.

И она даже показала пять пальцев, как бы поясняя непонятливому дедушке Богу, на сколько именно сантиметров ей следует прибавлять ежедневно. Потом она с укором взглянула на небеса, обреченно взмахнула ничейным совочком и снова принялась петь: «А-а снег идет. А-а снег идет…и так далее».


III

…Вы только, друзья, не подумайте, что дошкольница Света гуляла одна.

Во-первых, на ближней скамейке сидел ее старший брат Вова.

Во-вторых, из окошка четвертого этажа за ними обоими наблюдал их папа Кирилл Александрович.

И, наконец, именно в это мгновение в узкий и гулкий колодец двора вошла их сестра – ученица седьмого «а» класса Валерия.

И ВОТ…

ЕЩЕ РАЗ ВНИМАНИЕ!

САМЫЙ ВАЖНЫЙ МОМЕНТ ЭТОЙ КНИГИ!


IV

      – А все-таки плохо быть маленькой, – подумала Света. – Вот бы мне каждый день подрастать бы на пять сантиметров.


                V

– А вот хорошо бы было, – подумал Вова, вновь представляя посвященное лично ему заседание Государственной Думы, – стать самым-самым примерным учеником в мире.


                VI

– А все-таки классно живется этим детишкам, – подумал чуток разомлевший на солнце папа. – Ни забот тебе, ни хлопот. И впереди – только светлое. А что впереди у меня? Долги, болезни да пенсия. А вот как бы было отлично, если бы после сорока человеку  исполнялось бы не сорок один, а – тридцать девять. А потом: тридцать восемь, тридцать семь и так далее. И опять наступило бы детство, по телевизору шла б передача «Будильник» и ребята во дворе бы кричали: «Кирюха, айда играть в лапту!».

                VII

– И чего это Ирка звонила по сотовому? – подумала, быстро входя во двор, ученица седьмого «а» класса. – Зря только деньги тратила. Нету здесь никаких бананов. Нету. Тополь как тополь. И, вообще, эта Ирка - дура. Ни рожи, ни кожи, а из-за нее половина парней из девятого «а» с умища сходит. А у меня один мой Сережа. Нет, конечно, Серега хороший, но…

Дальнейшие мысли ученицы седьмого «а» было почти невозможно передать словами. Ибо это были, скорее, не мысли, а –  какая-то для нее одной демонстрируемая кинолента: светило яркое солнце, звучала прекрасная музыка, а сама ученица седьмого «а», немного похожая на звезду сериала «Бандитский Петербург» Ольгу Дроздову,  шла… нет, скорее, не шла, а ПЛЫЛА по какой-то невыразимо широкой и чистой улице, и по обеим сторонам этой улицы стояли  атлетически сложенные молодые люди, и все они то и дело бухались на колени и объяснялись ученице седьмого «а» класса  в любви, и слева, чуть-чуть в сторонке стоял закусивший губу Сережа и позеленевшая от зависти Ирка, а совсем-совсем вдалеке в сиреневой дымке виднелся Он – Прекрасный Принц на Голубом Мерседесе.

А на 4-ой Советской…

Ах да, чуть-чуть не забыл!


                VIII

Верхний сосед семьи Шкандыбайкиных – пенсионер Крымов именно в эту минуту решил попить чайку. Слова у пенсионера Крымова никогда не расходились с делом.

Сказано – сделано!

Крымов зажег конфорку, с грохотом водрузил на нее подаренный внучкой чайничек, вынул железную кружку, пачку заварки, после чего наконец-то решил достать  самое главное – трехлитровую банку с брусничным вареньем.

Однако банка оказалась пустой.

(Крымов сам же вчера все варенье и скушал, но, скушав, тут же об этом запамятовал).

Итак, варенье закончилось. Но это было еще полбеды.

Ведь на самой нижней буфетной полке именно на такие вот черные дни у пенсионера Крымова были припасены грамм триста  конфет-подушечек.

– Подушечки –  тоже неплохо, – пробормотал старик.

Конечно, Крымов лукавил. Попить свежезаваренного чайку с душистым брусничным вареньем – это совсем не то же самое, что ломать дорогие зубные протезы об давно превратившиеся в камень подушечки. Но варенье-то кончилось! А попить чайку даже с такою неважной конфетой –   это все-таки лучше, чем хлебать пустой кипяток.

И Крымов, кряхтя, распахнул буфетную дверцу. Именно там, в самом дальнем углу в грязно-сером бумажном пакете и хранились купленные в позапрошлом году подушечки.

Итак, Крымов распахнул буфетную дверцу, кряхтя, нагнулся и пошарил  рукой.



Что за притча?!

Бумажный  пакетик на полке был.

Но внутри него НИЧЕГО не было. Совсем НИЧЕГО – кроме липкой серой трухи и очень  маленькой и тоже  серенькой  мышки.

– Кыш, кыш,  проклятая! –   истерично выкрикнул  Крымов.

Мышка презрительно посмотрела на Крымова, не спеша вылезла из пакета и  затрусила прочь.

Таких ударов судьбы старик не переживал давно. На негнущихся от горя ногах он  подошел к окну. Внизу, на площадке галдели дети.

Пенсия была только первого и, соответственно,  целых… ДВА С ПОЛОВИНОЙ ДНЯ ему предстояло пить  чай без конфет!!!

Девчонка внизу взмахнула маленьким  красным совочком.

– Бах-трах-тах-тарарх! – с чувством выкрикнул Крымов и, как всегда, представил себе тогдашнего Премьер-министра.

(Действие этой повести происходило настолько давно, что фамилию этого государственного деятеля никто уже и не помнит).

Премьер-министр пил чай. Перед ним стояло огромное блюдо с конфетами.

 Старик возмущенно присвистнул.

Чего там только не было!
 
На блюде лежали: грамм триста подушечек, четыреста грамм карамелек «Старт», ровно четырнадцать трюфелей и граммов сто-сто пятьдесят  козинаков.

Премьер-министр  ссыпал конфеты горстями в рот и запивал их горячим чаем, отвратительно хлюпая.

– Вот бы и мне так, – умирая от зависти, подумал Крымов.

КАЖЕТСЯ, ВСЕ.

                IX

А буквально через минуту подходившая к своему дому Алевтина Леонидовна сунула руку в сумку и обнаружила пропажу.

– Боже ты мой! – запричитала старушка и, присев на скамейку, перетряхнула сумочку.

Увы!

Ключи от квартиры, мобильник и пудреница – все это было на месте. Обнаружилась масса ненужных вещей:  квитанции за свет и за газ, валявшиеся в сумке с 1934 года, выданный в середине двадцатых пропуск на право посадки в трамвай с передней площадки, газета «Вечерний Урюпинск» с сообщением о полете Гагарина и письмо от покойной подруги с ятями и ерами.

Но вот волшебной палочки – не было.   

– О, боже! Боже – вновь застонала волшебница и безутешно всплеснула руками.

Если честно, то старая фея немного кривила душой. Случай был далеко не первым. Свою волшебную палочку за последние без малого двести лет она теряла ровно четыре раза. И ничего такого ужасного вследствие этих пропаж не случилось.

Во-первых, Алевтина Леонидовна давным-давно придумала заклинание, моментально возвращающее пропажу.

(Это был две первые строки старинного романса «Глядя на луч прощального заката, стояли мы на берегу Невы…», прочитанные сзаду наперед). 
 
А, во-вторых, – после одного курьезного случая, произошедшего в царствование императора Николая Павловича – фея вмонтировала в палочку магическое устройство, полностью исключавшее ее использование случайно наткнувшимися на нее людьми.

(Отныне палочка могла заработать, лишь услыхав волшебный пароль: «НЕГИДЁ»).

Так что, несмотря на все свои «А-а!» и «О-о!», в глубине души Алевтина Леонидовна была совершенно спокойна.

Она распахнула волшебную пудреницу и тут же увидела в ее зеркальце все: и размахивавшую чудо-совочком Светочку, и сидевшего на скамеечке Вову, и проходившую мимо ученицу седьмого «а» класса, и вконец разомлевшего на солнышке папу, и безутешного пенсионера Крымова.

Потом волшебница произнесла заклинание: «Ывен угереб ан ым иляотс, атаказ огоньлащорп чул ан ядялг», – и палочка тут же вернулась обратно в сумку. Алевтина Леонидовна щелкнула пальцем по овальному клейму «Made in China» и беглянка тотчас же приняла прежний вид: стала на треть золотой и на две трети – хрустальной.



                Глава третья,
                чудеса начинаются.


                I
   
 Я, признаться, теряюсь, дорогой мой читатель.  Ведь палочка все же сработала!

Но… почему?

Кто произнес волшебный пароль «НЕГИДЁ»?

Сам Владимир Кириллович? Его смотревший в окошко папа? Ученица седьмого «а» класса Валерия? Убитый горем пенсионер Крымов?

Но ведь они не считаются. Палочка могла включиться, только если волшебный пароль «НЕГИДЁ» (который, кстати, в переводе то ли с древнеяпонского, то ли с древнеславянского означает: «Достопочтимый  Волшебный Предмет, соизволь исполнить Желания всех взирающих на тебя Смертных»), так вот, палочка могла заработать только в том случае, если б волшебное заклинание произнесла сама державшая чудо-совочек Света. Но ведь она ничего подобного не говорила!

Светочка просто пела:   
   
А снег идёт. А снег идёт.
По щекам бьет, бьет.
Болею очень,
Тем-пе-ра-ту-ра,
Стою и жду тебя, как дура…

И так далее.

А палочка все-таки выстрелила.

По-че-му?

Лично я НИЧЕГО не понимаю.

 «Снег идет, снег идет…»

Может, волшебный пароль «НЕГИДЁ» здесь где-нибудь спрятан?
 
Подумай об этом, мой мудрый читатель.

А мне, к сожалению, некогда. Мне надо и дальше писать эту книгу.


                II

Итак, волшебная палочка все ж таки выстрелила. Но чудеса начались не сразу.
 
Самое первое чудо произошло на следующий день утром: пенсионер Крымов обнаружил у себя на кухне полное блюдо конфет.

Чего там только не было, дорогой мой читатель! На разрисованном незабудками блюде лежали: грамм триста подушечек, четыреста грамм карамелек «Старт», ровно четырнадцать трюфелей и граммов сто-сто пятьдесят козинаков.

Крымов, понятное дело, решил экономить и начал есть ровно по одной конфете в час, но, как выяснилось несколько позже, делал он это напрасно. Тридцать первого утром чудо с блюдом вновь повторилось. Рядом с подаренным внучкой чайником снова стояла большая тарелка и в нее были щедро навалены: грамм триста подушечек, четыреста грамм карамелек «Старт», ровно четырнадцать трюфелей и граммов сто-сто пятьдесят козинаков.

Тоже самое произошло и первого утром.


                III

В этот же день чудеса начались и в семье Шкандыбайкиных. Первое чудо было приятным – у папы пропала лысина.

Правда, лысина была небольшая. Величиною с пятак. Конечно, не с современный, а с царский. С так называемый «павловский». Короче, папина лысина была размером примерно с ладошку и располагалась на самом темени.

Папа ужасно ее стеснялся и каждое утро зачесывал.

Но первого утром неожиданно выяснилось, что зачесывать больше нечего. На месте исчезнувшей лысины колосились черные кудри, облетевшие еще в те времена, когда Советский Союз был великой державой, в кооперативных ларьках играл ансамбль «Ласковый май», а Кирилл Александрович еще только ухаживал за будущей Вовиной мамой.   
 
И это, читатель, не все!

Вместе с лысиной исчез и животик. А десять минут спустя, когда Кирилл Александрович начал делать зарядку и, как всегда, начал с наклонов вперед, он вдруг с неожиданной легкостью коснулся ладонями пола, что в самый последний раз ему удавалось сделать в десятом классе на последнем в его жизни уроке физкультуры. 
 
  – Ну и дела-а! – удивленно пробормотал Кирилл Александрович и, с аппетитом позавтракав, пошел на работу.

  – Ну и дела-а! – повторил папа, выйдя на Большую Зеленина, и пружинистой легкой походкой помчался к метро. Ему хотелось петь и подпрыгивать на одной ножке. Метров за двести до «Чкаловской» он все же не выдержал  и прокричал пару строк из своей самой любимой песни:

Не ха-ади к нему на встречу, не ха-ади!
У него гра-анитный камешек в груди!!!



                Глава четвертая,
                в которой происходят события, заставляющие
                нас позабыть о внезапном омоложении папы

Директор 959-ой гимназии Карл Иванович Гиннес больше всего на свете не любил, когда его спрашивали, не он ли написал «Книгу рекордов Гиннеса». На втором по нелюбимости месте находился школьный жаргон (любой ученик, произнесший при нем словечко «отстой», становился личным врагом директора). А сразу за подростковым сленгом шли ситуации, когда ему приходилось зря терять время.

Именно в такой ситуации он сейчас и очутился.

Время стояло – сверхнапряженное. Самое начало учебного года. На бедную голову Карла Ивановича свалился целый ворох проблем: в кабинетах географии и биологии протек потолок, в штате школьной столовой из четырех полагающихся по расписанию поваров числились только двое, учительница музыки ушла в декрет, школьный фельдшер грозил уволиться, и т. д. и т. п.

Плюс – самое-самое главное! – буквально со дня на день во дворце спорта «Юбилейный» должен был начаться «Чемпионат мира по поведению», в котором высокая честь представлять нашу Родину выпала ученику именно 959-ой школы.   

Дел было невпроворот. Дел было по горло. А чем бедный Карл Иванович сейчас занимался? Да тем, что уже минут двадцать выслушивал горячечный бред отловившего его на школьном крыльце изобретателя Сидорова.

И уйти было некуда. Находись он сейчас у себя в кабинете, Карл Иванович лишь слегка б подмигнул секретарше Лидочке и умница-Лидочка тотчас бы вызвала его в районо. Иди он по школьному коридору, можно было бы отговориться началом уроков. И, наконец, если бы они с изобретателем находились сейчас где-то в городе, можно было бы просто сбежать.

Но здесь, на крыльце, положение было безвыходным.

Бежать? На глазах у сотен и сотен идущих в школу учеников?

Как-то… гм… несолидно.

Отпроситься вести уроки? В пятнадцать минут девятого?

Просто смешно.

Звать на помощь умницу-Лидочку?

Но умница-Лидочка сейчас находилась в метро и раньше половины десятого в 959-ой гимназии не появлялась.

Так что – увы! – приходилось терпеть и выслушивать ахинею. А Сидоров нес черти что. Сперва он расхваливал свои прежние изобретения: зимние шорты, летние лыжи, облегченную гирю «Пушинка» и выстреливающий ледяной водою гидробудильник «Здоровяк». Но это были еще цветочки. Ягодки же начались тогда, когда неугомонный изобретатель перешел к своему самому последнему и самому любимому детищу. Изобретение было настолько новым, что Сидоров еще не придумал ему названия и называл его длинно и скучно: «Чудо-ремешок №5 с педагогическим эффектом».

– Как… как вы сказали? – переспросил изумленный директор.

–  «Чудо-ремешок №5 с педагогическим эффектом», – повторил Сидоров. – Название, ясное дело, условное.

– Но это же… варварство! – возмущенно выдохнул Гиннес.

– Ни в коем случае! – надменно ответил изобретатель. – Вот заключение от Академии педагогических наук, вот заключение от Академии математических наук, вот заключение от Академии обычных наук, вот заключение от Всероссийского общества эзотерических знаний. Все отзывы положительные.

И он сунул прямо под нос директору кипу мятых бумажек.

 
  ЧУДО-РЕМЕШОК №5, – машинально прочел Карл Иванович. – Данные клинических испытаний: после двухнедельного применения ЧР №5 УСПЕВАЕМОСТЬ контрольной группы повысилась в 2,5 (два с половиной) раза, количество вписанных в дневники ЗАМЕЧАНИЙ снизилось в 8 (восемь) раз, ВЫЗОВОВ РОДИТЕЛЕЙ В ШКОЛУ – не зарегистрировано.

Руководствуясь вышеизложенным, Всероссийское общество эзотерических знаний настоятельно рекомендует  ЧР №5 к применению во всех педагогических коллективах, а так же в кругу семьи.

                Ученый секретарь Общества
                В. В. Призрачный


Пробегая глазами текст, Карл Иванович ни на минуту не забывал, ради чего он, собственно, стоит сейчас перед школой. Так что, глядя правым глазом в бумажку, левым он умудрялся отслеживать всех подходивших к школе учеников.

Вот под руку со своим удивительно юным папой прошагал первоклассник В. Шкандыбайкин. Вот вместе с бабушкой прошла хорошистка класса Алена Гуревич. Вот – совершенно самостоятельно – вихрем пронеслись пятиклассники Галкин и Палкин. А вот – как всегда, в половину девятого – прямо к школьным ступенькам подъехал огромный черный «Лендровер» и, хлопнув дверцей, выплюнул на крыльцо шестиклассника Шмакова – стыд и позор 959-ой школы, избавиться от которого Карл Иванович, к сожаленью, не мог (слишком уж был силен разъезжавший в  черном «Лендровере» Шмаков-старший).

А вот – губы Карла Ивановича сами собой расплылись в улыбке –возле поребрика припарковалась зеленая «Ауди», а из нее с достоинством вышел Струнников Виталий – круглый отличник, перворазрядник по шахматам, призер многочисленных олимпиад, краса и гордость всего Петроградского района. Все в облике Струнникова Виталия радовало придирчивый взгляд директора: и безупречно повязанный галстучек, и безукоризненно ровная челка,  и идеально отглаженная школьная форма, и полыхавший на солнце школьный значок – усевшийся на карандаш совенок.

– А вот еще один интереснейший отзыв,  – вдруг раздался над ухом Карла Ивановича простуженный бас изобретателя Сидорова. – Разрешите зачесть его вслух?

– Читайте, – устало согласился директор.

ЧУДО-РЕМЕШОК №5, – с чувством продолжил изобретатель, – безусловно является новым словом во всей отечественной педагогике.  Но, поскольку любое новое –  лишь хорошо позабытое старое, ЧУДО-РЕМЕШОК №5 продолжает и  лучшие из наших традиций.
 
«Кто жалеет розгу, тот губит ребенка», – сказано в Св. Писании.

«В России чтут царя и кнут», – писал русский классик.

«А может быть… драть?», –  в глухие годы застоя не побоялся возвысить свой голос великий сатирик Аркадий Райкин.

И мы – наследники этих титанов – не побоимся вымолвить.

Да.

Драть, драть и драть, что бы там не писали и не говорили так называемые «либералы» и их заокеанские покровители.

Ибо ЧУДО-РЕМЕШОК №5 российского изобретателя Сидорова дает уникальнейшую возможность взрастить поколение, преисполненное неизбывной духовности.

Так будем достойны этой великой цели.

                Ученый секретарь
                Дважды Краснознаменного            
                Всероссийского Общества Государственных Знаний
                имени Ста Пятидесяти  Долларов за Баррель
                А. А. Нерешительный.   

– А вот, – покраснев от прочитанных вслух похвал, продолжил Сидоров, – что пишет о моем изобретении в газете «Известия» журналист Соколов….

– Да-да, – машинально ответил директор, продолжавший вовсю любоваться лучшим учеником.

Любовался он им не без тайной цели. Откроем вам страшную тайну: именно Струнникову предстояло участвовать в чемпионате мира по поведению и защищать там честь не только 959-ой гимназии, но и всей России.

«И говоря по совести, – подумал Карл Иванович, – если Виталий не возьмет в воскресенье первое место, то это будет… черт знает что! Всем, всем хорош Виталий: складка на брюках – просто можно порезаться, галстучек… да как у английского лорда повязан галстук. Учится сплошь на пятерки.  Собою – просто красавец: и носик, и ротик, и ушки, и глазки… хотя… постойте-постойте, а что это там у него под правым глазиком?» – подумал Карл Иванович и обомлел.

Под правым глазом у гордости школы светился синяк.

При этом краса и гордость 959-ой гимназии вовсю улепетывала от хулигана Шмакова, а двоечник Шмаков, без особенного труда ее, красу и гордость,  догнав,  нанес короткий разящий удар и – точно такой же лиловый фингал засветился у Струнникова и под левым глазом.



– А вот еще заключение от Всероссийского Общества Антропологии и Астрономии, – продолжил изобретатель. – Обратите внимание…

И здесь его хваленая выдержка изменила директору.

– Во-о-он!!! – заорал он. – Сейчас же! Немедленно! Во-о-он!!! Убирайтесь к чертовой матери вместе со всеми вашими идиотскими изобретениями!

После чего Карл Иванович подошел к хулигану Шмакову и произнес короткую фразу, произнести которую он мечтал уже долгих четыре с половиной года: 
 
– ВЫ ОТЧИСЛЕНЫ из 959-ой гимназии. Так и передайте вашему папе.




                Глава пятая,
     в которой автор подводит предварительные итоги.

                I
 
  Прошло несколько дней. И вот в понедельник утром несчастная Светочка Шкандыбайкина впервые не смогла отыскать подходящей по размеру одежды.

Уже очень давно – с прошлой пятницы – бедная Света не надевала свои костюмы. Все ее футболки, майки и платьица ей давно уже стали малы. Дня два или три спасали вещи старшей сестры. Потом пришлось заглянуть на полки к маме. А сегодня случилось страшное – даже мамины свитер и джинсы сидели теперь на Светочке, как на клоуне: джинсы едва прикрывали щиколотку, а свитер напоминал безрукавку.

Что тут прикажете делать?

– А я знаю, что делать, – сказала самая умная в мире мамочка. – Возьмем вещи вон этого.

И она ткнула пальцем в сторону папы, которому все его прежние вещи были, действительно, уже не нужны. Вчетверо помолодевший папа носил теперь старые Вовкины шорты и майку и все утро сражался с собственным сыном в футбол. Конечно, не в настоящий, а в настольный. Эту древнюю, времен папиного детства игру после неоднократных папиных просьб мама сняла с антресолей.

– С мячом Карл Хайнц Румменигге, – тоненьким голосом кричал папа. – Пас Герду Мюллеру. Мюллер бьет – гол! Го-о-ол!!!

– Мам, а чего он жульничает, – тут же наябедничал Вовка. – Ведь в настольном футболе нельзя трогать мячик руками!

– Дети, не ссорьтесь, – привычно пропела мама. – И, кстати, Кирюша, тебе, малышу, хорошо, а Вовке давно пора идти в школу.

И Вова, забросив игрушку, послушно поплелся на кухню завтракать.

А папа продолжил играть в футбол с самим собой и время от времени выкрикивал на всю квартиру:

– С мячом Паоло Росси! Обводит одного, другого, прицельно бьет – Шумахер на месте. Ответная атака сборной Западной Германии…

Мама смотрела на него и вздыхала.

…А Светочка – хочешь – не хочешь – надела старый папин пиджак, парадные брюки, рубашку с запонками и ботинки сорок второго размера, после чего, конечно, осталась дома.

Даже и речи не могло быть о том, чтоб идти в таком виде в среднюю группу 99-го детского сада.      


                II

А ученица седьмого «а» класса Валерия намеренно вышла из дома немного пораньше. Некрасивая улица Барочная была, как всегда, пустой.

– Ерунда! – сказала себе Валерия и крепко-крепко зажмурилась.

Это средство ей, как всегда, помогло. Лишь только ученица седьмого «а» класса открыла глазки, как всю некрасивую улицу Барочную тут же заполнили толпы поклонников.

Поклонники были самыми разными. Веселые и серьезные, молодые и старые, красивые и не очень.

Например, двухметровый поклонник Валера был очень похож на Филиппа Киркорова. Поклонники Гарик, Марик, Валик и Сашенька, собравшись вместе, напоминали мальчиковую группу «Back Street Boys». Лысый поклонник Аркадий Абрамович был точной копией голливудовского Крепкого Орешка. И, наконец, кудрявый поклонник Степан имел несомненное сходство с популярным певцом А. Укупником.

Завидев Валерию, все воздыхатели дружно бухнулись на колени и начали объясняться  ученице седьмого «а» класса в любви (Аркадий Абрамович – как всегда – стихами).

Давно привыкшая к подобным сценам Валерия прошла сквозь поклонничий строй, не моргнув даже глазом. Все это было не то. И Гарик, и Марик, и Валик, и Сашенька, и кудрявый Степан, и лысый Аркадий Абрамович  – все это было не то.

Валерия честно ждала Его.

Прекрасного Принца на Голубом Мерседесе. 


                III


…А директор 959-ой гимназии в то прохладное утро стоял, как всегда, на крыльце и наблюдал за подходившими к школе учениками. 

Вон вихрем пронеслись закадычные друзья пятиклассники Галкин и Палкин. Вон под руку с бабушкой прошла хорошистка Алена Гуревич. Вон со своей симпатичной мамой прошагал первоклассник В. Шкандыбайкин. Вон – Карл Иванович обреченно вздохнул – к поребрику припарковалась зеленая «Ауди», а из нее, посверкивая черными очками вылез пятиклассник Струнников Виталий – бывшая гордость всего Петроградского района.

А вот… Карл Иванович просто не мог поверить в такую наглость! …вот перед школьным крыльцом завизжал тормозами огромный «Лендровер» и, выстрелив дверцей, выпустил… нет-нет, не хулигана и двоечника Шмакова, и даже не его пресловутого папу! …из-за черной дверцы «Лендровера» вышел сам Пал Палыч Великанов – ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА Отдела народного образования города!!!!

               

                Глава седьмая,
         в которой вдруг выясняется, что П. П. Великанов – человек очень маленький.   

…Как-то сразу уменьшившийся в росте Карл Иванович колобком скатился с крыльца и поспешил навстречу высокому (во всех смыслах) гостю.

– Ну, как ты там? – больно стиснув директору кончики пальцев, громко спросил ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА.

– Да так… – поразившим его самого пионерским фальцетом пропищал Карл Иванович, – работаем по-ти-хонь-ку.

– Как там с чемпионатом? Готовишься?

– Но я же… – растерянно пробормотал Карл Иванович и незаметно показал пальцем на полыхавшего черными очками Струнникова, – я же вам уже… докладывал.

– Так-так-так, – поскучнел Пал Палыч, – А дублер?

– Заболел.

– А дублер дублера?

– Застрял с отцом на Майями. Сегодня утром отзванивался и сообщил, что не сможет добраться раньше четырнадцатого.

– Так-так-так,  – двухметровый Пал Палыч сурово сдвинул кустистые брови, –  что же ты, Карл, сплоховал?

– А что я? – потупил глаза директор. – Я… не царь и не Бог. Я не могу за пару часов слетать в Америку или свести с физиономии Струнникова все побои. Да… побои. Какой же все-таки гад этот Шмаков!

– Да, Карл, – чуть смутившись, пробормотал Пал Палыч, – насчет этого… Шмакова. Шмакова, брат,  нам придется вернуть.

– Только через мой труп! – возмущенно пискнул директор.

–  А ты все такой же, – усмехнулся ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАЧАЛЬНИКА.

– Уж какой есть, – хмуро глядя в асфальт, пробурчал Карл Иванович. 

– Понимаешь, Карл, – как-то особенно ласково проворковал Пал Палыч и, вздохнув, присел на стоявшую рядом скамейку, – вопрос со… Шмаковым уже… решен. И решен на та-а-ком высоком уровне, что нам с тобой остается только взять под козырек. Надеюсь, ты не забыл, что такое партийная дисциплина?

– Сейчас не те времена! – отпарировал Гиннес.

– Те, – добродушно пробасил Великанов, – времена сейчас самые те. Будь спокоен. А в вопросе со Шмаковым задействованы ТАКИЕ фигуры… Мы с тобой люди маленькие. Понял?

Директор все так же хмуро глядел в асфальт и молчал.

– Ты понял? – повторил Пал Палыч.

– П-понял, – скрипнув зубами, сдался Гиннес, – а кого мне прикажете посылать в «Юбилейный»?

– А кого хочешь, Карл. Кого хочешь. Ну хотя бы… – Великанов внимательно осмотрел столпившихся у дверей первоклассников и чуть-чуть задержался взглядом на миловидном лице Вовиной мамы, – ну хотя бы того вон… мальчонку.

И Заместитель Начальника тыкнул пальцем в стоявшего на крыльце Владимира Кирилловича Шкандыбайкина 



Глава восьмая,
                страшная месть изобретателя Сидорова. 
                .

                I


Ровно через три дня, в понедельник утром, уроки в 959-ой гимназии начались на два с половиной часа позже. И здесь не было ничего удивительного. Ведь не только ученики и учителя этой школы, но и все телезрители Санкт-Петербурга, да, пожалуй, и всей России до трех часов ночи дожидались подведения итогов «Чемпионата мира по поведению», проходившего во дворце спорта «Юбилейный».

Итоги СМС-голосования были сенсационными.

Третье место занял Денис Тарасюк (Украина).

Второе – Алехандро Перейра (Куба).

А первое (кто б мог подумать!) занял никому не известный, в самый-самый последний момент включенный в число участников Владимир Шкандыбайкин (Россия). Именно его большинство наблюдавших за конкурсом пап и мам сочли самым примерным ребенком на свете.

Конечно, самого Владимира Кирилловича в 959-ой гимназии в тот момент еще не было. Невыспавшийся  Чемпион Мира находился в Москве  на специальном заседании Государственной думы, посвященном его сенсационной победе. Сопровождать Чемпиона в столицу поручили П. П. Великанову.

Слегка уязвленный этим Карл Иванович особо, в прочем, не раскисал  и напряженно готовился к встрече с Чемпионом Мира. Подготовка к означенной встрече прошла на «отлично». Коллектив потрудился на славу. Гиннес с довольной улыбкой взирал то на сияющий лаковый пол, то на выстроившиеся вдоль стен уютные кожаные диванчики, то на прикнопленные к недавно покрашенным стенам бесчисленные грамоты и дипломы.

Рядом с самой почетной наградой – дипломом за I место во всероссийском соревновании «Педагогика Успеха»  – висела нарисованная от руки стенгазета. Две трети газеты занимал написанное аршинными буквами заглавие «МЫ – ПЕРВЫЕ!!!», а на свободной от заголовка трети размещался миниатюрный портрет В. К. Шкандыбайкина и несколько строчек текста. 

В четырех строчках текста было три орфографические, пять грамматических и две пунктуационные ошибки, а перерисованный с фотографии в личном деле Вова был почему-то похож на гимнастку Кабаеву, но… хорошистку Алену Гуревич винить было не в чем. За каких-нибудь полчаса сотворив в одиночку газету, она совершила маленький подвиг.

…Тишину вдруг прорезал школьный звонок. Еще пару-тройку мгновений в коридоре было сравнительно тихо, а потом раздался оглушительный грохот и из дюжины классных дверей разом высыпали орущие и галдящие толпы, тут же помчавшиеся по направлению к столовой.

Если б на месте директора оказался бы, скажем, скромный автор этой повести, то наш с вами рассказ прямо здесь бы, скорее всего, и завершился бы: катившаяся по коридору орда наверняка бы сбила автора с ног и растоптала б в лепешку. Но Карл Иванович, повстречавшись с дикой толпой, сотворил небольшое чудо. Он лишь легонько сверкнул очками и – разъяренная монголо-татарская вольница моментально превратилась в колонну неспешно шагающих паинек.

Почтительно обогнув Карла Ивановича, паиньки отсеменили шагов на восемь и, облегченно вздохнув, снова стали ордой.
 

                II


…Минут двадцать спустя в коридорах 959-ой гимназии снова стало почти по-музейному тихо. Неторопливо прогуливавшийся по коридору Карл Иванович подошел к чисто вымытому окну и пригляделся. Нет-нет, еще слишком рано. И, хотя борт № 128 уже покинул, как только что сообщили Карлу Ивановичу, аэропорт Домодедово, но в аэропорте Пулково он пока что не приземлился. До волнующей встречи Чемпионом оставалось часа полтора. 


…И в окрестностях школы все было по-прежнему: зеленел подсвеченный солнцем сквер, бил тоненькой струйкой расположенный в центре сквера фонтанчик, наполовину скрытый густыми деревьями дом чернел незажженными окнами.

Все шло, как обычно. Борт номер № 128  пока еще находился в полете.

Директор на всякий случай еще раз придирчиво осмотрел доверенное ему хозяйство: и безупречно надраенный лаковый пол, и уютные кожаные диванчики, и вымытые до полной прозрачности окна. «Да нет же, нет, – самодовольно подумал Гиннес. – Все вроде – окей. Чистота, как на флоте. Ни единой пылинки, соринки, бумажки, ни единого…

– Но позвольте-позвольте … – вдруг перебил сам себя Карл Иванович, – а что это там валяется рядом с четвертым диваном?

Невдалеке от  дивана лежала подсолнечная шелушинка.
 
И еще одна!

И еще.

– А вон, – возмущенно отметил Гиннес, – валяется целая семечка.

А вон – возвышается горка мокрых ошкурок. А вон… Карл Иванович не мог поверить своим глазам! …весь промежуток между шестым и седьмым диванами был густо усеян то белой, то черной  подсолнечной шелухой.

Ну и дела-а…

Карл Иванович недовольно нахмурил брови.

Чьи это происки? Неужто вновь – Шмакова?

Виновник будет наказан со всею жестокостью!

И, приказав на ходу уборщице тете Шуре устранить проблему, Карл Иванович вихрем помчался к камерам видеонаблюдения.


                III

В каморке охранника Фрола Степановича пахло табаком и гуталином. Настойчивый аромат табака исходил от чугунной пепельницы с окурками, а пронзительный запашок гуталина – от принадлежавших Фролу Степановичу высоких десантных ботинок. Эти ботинки (в армии их называют гадами) охранник надраивал каждое утро и сапожного крема, трудясь по утрам, не жалел.

При появлении Гиннеса Фрол Степанович вскочил, вытянул руки по швам и оглушительно гаркнул:

  – Здра же, тащ детор! За время мо де на вверенном мне объе никаких про не вы !

– Вы в этом уверены? – с убийственной вежливостью переспросил Гиннес.

– Так точно, тащ детор!

– А вот лично я – не уверен. Включите, пожалуйста четвертую камеру, – все тем же вгонявшим седого охранника в дрожь зловеще-спокойным голосом попросил Карл Иванович.

Фрол Степанович повиновался.

– Увеличьте вот это место в конце коридора.

Фрол Степанович нашел участок между шестым и седьмым диваном и раздвинул его во всю ширину дисплея.

– Поставьте время большой перемены.

Фрол Степанович поспешно выполнил приказание, но залез на пару минут назад, из-за чего четвертая камера стала показывать абсолютно пустой коридор и разгуливающего по нему директора.

– Подкрутить, Карл Иванович? – спросил охранник.

– Нет-нет, оставьте, – ответил директор, по опыту зная, что подкручивать Фрол Степанович может до бесконечности.

…Видеть себя со стороны Карлу Ивановичу было ОЧЕНЬ неприятно.

«О, Господи, ну и походка!» – подумал он. – «А брюхо-то! Брюхо! Пятый месяц беременности. Нет-нет, решено. Каждое утро делать зарядку и ни-ка-ких макаронов».

Пузатое пугало оскверняло собою пространство экрана томительно долго – минуты две или три. Но вот, наконец-то, раздался неслышный звонок, отворились классные двери и коридор заполнили беззвучные (на экране) толпы школьников. 

Еще минут пять все шло нормально. Более или менее в границах дозволенного. Хулиган Шмаков отнял у размазни Квакина десять рублей (зачем они ему, богатею?). Троечники Галкин и Палкин о чем-то  заспорили и чуть не подрались. Хорошист Сабуров выхватил у отличника Кынжеева портфель и стал играть им футбол. Двоечник Турчанинов попытался ставить подножки девочкам, но те, объединившись, напали на него гурьбой и довольно сильно помяли. Троечник Хазин учился ходить на руках. Хорошистка Алена Гуревич, как всегда, сидела на диване с книжкой.

Но потом началось любопытное. Уже помирившиеся и возвратившиеся откуда-то Галкин и Палкин подошли к седьмому дивану, спихнули с него отличника Кынжеева и, усевшись, достали каждый по бумажному свертку. Судя по совершаемым Галкиным и Палкиным характерным лузгающим движениям, в свертках находилось поджаренное подсолнечное семя. Все близстоящие тут же принялись клянчить. И хорошист Сабуров, и двоечник Турчанинов, и отличник Кынжеев, и перебивавшийся с тройки на двойку Хазин – все, как один, тянули руки к Галкину и Палкину и (как можно было легко прочитать по губам) униженно умоляли: «Ну, ре-ебята, ну дайте семок, ну по-о-ожалуйста…». 
 
Однако Галкин и Палкин повели себя странно. Наотрез отказавшись делиться с товарищами, они тыкнули пальцем в окно и что-то (Карл Иванович так и не понял что) сообщили попрошайкам. И тотчас как ветром сдуло не только Сабурова и Турчанинова, не только Кынжеева и Хазина, но даже сама хорошистка Алена Гуревич вдруг отложила роман Вальтер Скотта «Айвенго» и куда-то помчалась.

Минут через восемь все беглецы благополучно вернулись обратно. При этом все возвратившиеся сжимали в руках точно такие же, как у Галкина и Палкина бумажные свертки и, отправляя их содержимое в рот,  смачно сплевывали ошкурки на пол. 


Как и всегда в ситуациях по-настоящему критических, Карл Иванович стал подчеркнуто тих и спокоен.

– Сколько у нас сегодня уборщиц? – невозмутимо спросил он Фрола Степанович.

– Двое, тащ детор! – отрапортовал охранник.

– Первая Александра… Семеновна, а кто напарник?

– Ангелина!

– Хорошо, – ответил Карл Иванович, немного поморщившись (уборщица Ангелина Михайловна была женщиной вздорной и бестолковой), – отправишь их на четвертый. Чтоб все-все там вылизали: и коридоры, и классы, и оба туалета. Дашь им в подмогу десяток балбесов из пятого «а». Скажешь, что я освобождаю их от контрольной. Теперь самое главное. Срочно зови Валентину.

– Чаво? – недопонял охранник.

– Срочно зови Валентину Витальевну!

– Слу, тащ детор!

…Пару минут спустя к настаивавшимся в каптерке годами запахам гуталина и табака вдруг добавился аромат недешевых духов: в дверях появилась завуч Валентина Витальевна – ОЧЕНЬ красивая женщина  лет тридцати с чем-то.

На ней была желтая кофта с глубоким вырезом.
 
Фрол Степанович потупился. Видеть все это было выше его охранничьих сил.

– Валентина Витальевна,  – спокойно произнес Карл Иванович, как бы и не замечая стоявшей в паре шагов от него неземной красоты, – в нашей школе ЧП. Какой-то мерзавец раздал детям пакеты с семечками. Ваша задача: пакеты изъять, а лузганье – прекратить. Помните, что у нас остался всего час с небольшим до прибытия Замначальника Гороно и Чемпиона Мира. Вся надежда только на вас.

– О, Боже, а разве… а вы чем займетесь, Карл Иванович? – в полном смятенье спросила красавица.

– А я, как всегда, займусь самым трудным.


 
                IV


Карл Иванович решительно вышел на улицу. Вслед за ним, широко растопырив локти, шагали бравый охранник Фрол Степанович и Валентин Никитич (физрук).

– Так-так-так, – напряженно прикинул директор, – этот мерзавец должен быть где-нибудь рядом. В сквере? Нет, он не в сквере. Справа? Нет, он не справа. Где-нибудь слева? Да вот же он!

И действительно – на углу Лодейнопольской и Пудожской переминалась с ноги на ногу нелепого вида фигура в зеленом плаще. Над головой у фигуры висела прикрученная проволокой к водосточной трубе табличка: 

                .          .        ПРОМО-АКЦИЯ
. Русские Семечки .
   Акция осуществляется в рамках программы «Вернись к истокам!», одобренной Гороно и П. П. Великановым лично.
   
               

Карлу Ивановичу пришлось подойти почти вплотную, чтоб разглядеть под капюшоном круглое личико изобретателя Сидорова.

– Что это значит?! – возмущенно спросил Карл Иванович.

– Осуществляю разрешенную райсоветом торговлю. В рамках программы «Вернись к истокам!», – простуженным басом ответил Сидоров.

– А то, что вся школа заплевана и загажена – это тоже является частью вашей программы?

– Знать ничего не знаю, – пожал плечами изобретатель. –  И ведать не ведаю. Осуществляемая мною акция одобрена Гороно и Пал Палычем  лично.

– Да что с ним, с вредителем, лясы точить!!! – выглянув из-за спины Гиннеса, закричал Фрол Степанович. – Разре мне, тащ детор?

– Ну, что ж, – немного подумав, кивнул головой Карл Иванович, – пожалуй, что… да, попытайтесь.

Фрол Степанович подошел вплотную к вредителю и легонько пихнул его ладонью в грудь. Не отличавшийся особой массой изобретатель отлетел на пару метров в сторону. Повергнув соперника, охранник сорвал с водосточной трубы табличку и начал с чувством топтать ее ногами.

– Господа, что вы делаете! – завопил распластавшийся по асфальту, но не потерявший присутствия духа Сидоров. – Карл Иванович, прикажите своим подчиненным немедленно остановиться!

– Ага, как же, – нехорошо усмехнулся Фрол Степанович и со всего маху врезал десантным ботинком по мешку с семечками.

Семечки пролились на асфальт маслянистой струей.

– Господа! – продолжил безуспешно взывать поверженный Сидоров. – Учтите, что вы препятствуете проведению мероприятия, одобренного Гороно и Пал Палычем  лично. И я отнюдь не шучу. Вот – извольте послушать!

И несгибаемый изобретатель надавил мозолистым пальцем черную клавишу стоявшего рядом с мешком магнитофона.

Старинный кассетник с полминуты играл какие-то польки и вальсы, а потом произнес голосом Замначальника Гороно:

«…вот казалось бы ерунда, а между тем…»

Погромщики замерли.

Валентин Никитич с Фролом Степановичем замерли из-за того, что замер их непосредственный руководитель, а Карл Иванович остолбенел по той простой причине, что узнал не только голос Пал Палыча, но и его знаменитую речь на Первом общегородском совещании директоров лучших школ Петербурга.

«…в нашем деле мелочей не бывает. – продолжил кассетник. – Вопрос стоит «или – или». Или попкорн, или семечки. Или квас, или кола. Или их Микки Маус, или наш Соловей Разбойник. И надо бояться так называемых «перегибов». Недогибов надо бояться. Не-до-ги-бов! – в  магнитофонных динамиках заплескался какой-то шум. Директора лучших школ захихикали. – Если «пере» – простим. А вот за «недо» будем спрашивать. И спрашивать КРАЙНЕ жестко. Я на днях был в Москве, где имел разговор с одним чрезвычайно влиятельным това…»

– Устаревшая информация, – вдруг раздался откуда-то сзади точно такой же, но уже не стесненный динамиком голос. – Ваш покорный слуга давным-давно  возвратился из столицы.

Карл Иванович обернулся.

Перед ним стоял Замначальника Гороно.

Никогда еще П. П. Великанов не выглядел столь величественно.

Судите сами, читатель:

Купленный в сверхдорогом бутике костюм. Серебристый галстук с алмазным зажимом. Золотые часы «Картье» и малиновые полуботинки, вполне сравнимые по цене с подержанной иномаркой, – все это превращало и так весьма представительного Пал Палыча в какого-то джентльмена с картинки.

Позади стоял синий «Лексус» с правительственными номерами. Рядом с «Лексусом»  – черный мерин с охраной, лиловый фургон с пометкой «TV» и синий ГБДД-шный фордик.

– Что же ты, Карл, опять сплоховал? Почему так плохо встречаешь гостей? – укоризненно покачал головою Пал Палыч.

При этих его словах дверь «Лексуса» распахнулась, а из него – под треск кинокамер и выстрелы фотовспышек – вылез сам ЧЕМПИОН МИРА.
 
               

                Часть вторая
              А жизнь-то налаживается!

                Глава первая,
 в которой автор знакомит читателей с принцем Бутафаго Прекрасным 


                I

С утра подморозило. Побило стужей листву, покрыло тонким льдом лужи, посеребрило лохматым инеем глухую стену дома напротив. И стало вдруг ясно, что – хотя на дворе еще осень – беспощадная, злая зима не за горами. Подумав об этом, пенсионер Крымов сразу почувствовал себя отвратительно.

Зима напоминала ему о короткой финской кампании, в течение коей помкомзвода Крымов… Мы, в прочем, избавим читателя от нескончаемых Крымовских воспоминаний и сосредоточимся лучше на том, что героический пенсионер в описываемую нами минуту делал. Крымов пил чай. Перед ним стояло огромное блюдо с конфетами. На расписанном синими незабудками блюде лежали: грамм триста подушечек, четыреста грамм карамелек «Старт», ровно четырнадцать трюфелей и граммов сто-сто пятьдесят козинаков.
               
Крымов чаевничал не в одиночку. Еще одно блюдечко с чаем стояло у самых ног персонального пенсионера. Пол рядом с блюдечком был разобран, а из образовавшейся дырки торчала огромная голова.

Голова принадлежала несчастной Светочке Шкандыбайкиной.

– Ну как там папка-то твой, совсем уже плох? – участливо спросил Крымов.

– Ага, – закивала Светочка, – уже не ходит, лежит в манежике.

– Сильно орет?

– Сильно.

Снизу донесся жалобный крик Кирилла Александровича и успокаивающий голос мамы. 

– Слышите?

– Слышу-слышу. Ты это… – добавил добрый старик, – чаек-то мой пей. И козинаку бери – не стесняйся.

– Спасибо, – сказала воспитанная Светочка.

Пить чай без помощи рук было, конечно,  не очень удобно, но Светочка уже приспособилась. Вытянув губы в трубочку, она положила их на край блюдца и осторожно втянула в себя дымящийся чай. Потом ухватила зубами протянутую Крымовым козиначину, откусила кусочек и стала жевать, перемешивая липкую восточную сладость с раскаленным напитком.

Кайф!

Вечный кайф!

– Ты это… короче, правильно делаешь, что не хныкаешь, – утешил Светочку Крымов. – Держи, короче, ушки торчком, а хвост – пистолетом. Понятно?
 
– Понятно, – вздохнула Светочка.

Но держать невидимый хвост пистолетом было ОЧЕНЬ трудно.


                II

…Ученица седьмого «а» класса Валерия специально вышла из дому немного пораньше. Некрасивая улица Барочная была, как всегда, пустой. Валерия привычно зажмурила глазки и… не добилась никакого эффекта.

Некрасивая улица Барочная так и осталась пустынной. Только в самом-самом ее конце показалась какая-то иномарка. Хотя «иномарка» – это сказано слишком сильно. На углу Барочной и Зеленина стоял голубой мерседес, явно помнивший не только те времена, когда СССР был великой державой, в кооперативных ларьках играл «Ласковый май», а Лерин папа еще только робко ухаживал за Лериной мамой, но, пожалуй, что и аналогичный роман Лериных бабушки и дедушки.

«Голубым» мерседес можно было назвать лишь из жалости, так как большую часть его краски давным-давно съела ржавчина. Лобовое стекло рассекала огромная «звездочка». Передняя фара отсутствовала и была заклеена скотчем. За рулем этой много чего повидавшей машины восседал коренастый афророссиянин.

Ученица седьмого «а», что вполне естественно, не обратила на этого фрукта внимания и невозмутимо проследовала дальше.

Остановил ее чей-то отчаянный крик:

       – Ва-а-а-ле-е-ри-и-я!!!

Ученица седьмого «а» обернулась. Кричал шофер калымаги.

– Ва-алерия! – чуть-чуть убавляя громкость, продолжил он. – Неужели же вы меня не узнаете?

– А вы, товарищ, простите, кто? – удивленно спросила Валерия.

– Я тот, о ком вы так долго мечтали. 

– ?!

– Я… принц.

– ???!!!

– Я принц. Бутафаго Прекрасный. «Прекрасный» – это мое официальное прозвище. Я наследный принц Макронезии. 

При этих словах Бутафаго Прекрасный окончательно выпростался из машины и, тут же упав на колени, протянул ей пучок ромашек.

– Вы действительно… принц? – спросила Валерия, нехотя принимая подарок.

– О, да! – закивал Бутафаго. – Самый настоящий  принц в изгнании. Мой августейший пращур Мустафа VI Деликатный один-единственный раз проявил нерешительность, вследствие чего мой августейший дед Абдурахман XII Солнцеподобный стал сиротой и навсегда лишился престола предков. И теперь я вынужден работать дворником в ЖКХ №8. Вы согласны стать моей женой?

– А сколько вам… лет? – зачем-то поинтересовалась ученица 959-ой средней школы.

– Сорок четыре.

– Хорошо, я подумаю, – не подымая глаз, прошептала Валерия и опрометью бросилась по направлению к школе.

– Вы забыли цветы! – закричал ей вслед Бутафаго.

Но Валерия не обернулась.



                Глава вторая,
в которой директора школы вызывают в кабинет  к В.  К.
Шкандыбайкину

                I

А в 959-ой гимназии все шло по-прежнему. Разве что на фасаде появилась белая мраморная доска:

В ЭТОМ ЗДАНИИ С 1 СЕНТЯБРЯ 2… ГОДА ПО НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ЕЖЕДНЕВНО БЫВАЛ (И БЫВАЕТ) ЧЕМПИОН МИРА ПО ПОВЕДЕНИЮ 
ВЛАДИМИР КИРИЛЛОВИЧ ШКАНДЫБАЙКИН      
   

А в остальном все осталось, как было.

Вот и сейчас во время большой перемены шла обычная школьная жизнь. Хулиган Шмаков отнял у размазни Квакина сорок рублей, троечники Галкин и Палкин о чем-то  заспорили и чуть не подрались, хорошисты Сабуров и Князев увлеченно играли в футбол портфелем отличника Кынжеева. Двоечник Турчанинов попытался дергать за косы девочек, но те напали на него толпой и довольно сильно помяли. Троечник Хазин учился ходить на руках. Хорошистка Алена Гуревич, как всегда, сидела на диване с книжкой.

А чуть-чуть поодаль  стоял у окна директор 959-ой гимназии Карл Иванович Гиннес. Творившиеся у него за спиной безобразия не интересовали директора совершенно.

Он был полностью погружен в свои мысли.

Карл Иванович что-то гневно шептал себе под нос, корчил рожи и даже показывал фиги. В конце он вроде чуть-чуть успокоился, подышал на стекло и написал на нем пальцем:

«ИНТЕЛЛЕКТ НЕ СДАЕТСЯ!!!».

В этот самый момент в коридоре вдруг густо гуталином и папиросами, а потом загремели шаги и к директору подбежал запыхавшийся Фрол Степанович.

Подбежав, он испуганно выпалил:

– Тащ детор, вас сро к Владимиру Кирилловичу!

Директор втянул голову в плечи и покорно пошел за охранником.

                II

В приемной Карла Ивановича встретила его бывшая секретарша Лидочка.

– У себя? – тихо спросил Карл Иванович.

– У себя, – так же тихо ответила секретарша. – Но сейчас у него Великанов и Сидоров. Чуть-чуть подождите.

Директор сел и начал рассеянно любоваться осенними заоконными видами. За стеклом виднелся  давно отключенный по причине холодной погоды фонтан, несколько наполовину облетевших деревьев и большой жилой дом с незажженными окнами.

 – Вам чай или кофе? – спросила Лидочка.

– Цикуты, – усмехнулся Гиннес.

Ни умница-Лидочка, ни скромный автор этой сказки невеселую шутку Карла Ивановича, если честно, не поняли.

Я даже не поленился залезть в словарь и, потратив полночи, выяснил, что цикута – это смертельный яд, которым некогда отравили древнегреческого философа Сократа, но… но даже и после этого острота директора мне, если честно, не стала понятней.

Короче, Гиннес в тот день был не в духе и говорил вещи странные. Да и вел себя – как через пару страниц убедится читатель – не слишком разумно. 


                III


…Несмотря на плотно закрытые двери, голоса совещавшихся были в  приемной слышны отлично.

– Научно доказано, – произнес сиплый бас изобретателя Сидорова, – что работоспособность невыспавшегося ребенка снижается минимум на семьдесят пять процентов. То есть ребенок присутствует на уроках физически, но морально находится совсем в другом месте. В со мною согласны?

– Вполне, – ответил ему густой баритон Великанова.

– Угу, – пропищал голосок Чемпиона Мира.

– Стало быть, – продолжил изобретатель, – для учебного процесса будет значительно лучше, если отменно выспавшийся ученик придет в школу к половине одиннадцатого, нежели невыспавшийся – к девяти. Вы со мною согласны?   

– Абсолютно! – прогудел Великанов.

– Угу, – поддержал его Чемпиона Мира.

– Ну вот и славненько. На основании вышеизложенного я предлагаю провести в 959-ой гимназии экспериментальную акцию: «Спрячь будильник в холодильник!».

– Как… как вы сказали? – удивленно переспросил Великанов.

– «Спрячь будильник в холодильник!» – гордо ответил Сидоров. – Так я хотел бы назвать нашу акцию. Название, ясное дело, условное.

– Нельзя ли чуть-чуть поконкретней?

– Конечно же, можно, – согласился изобретатель, – В рамках вышеуказанной акции нам надлежит сделать следующее: контроль за посещаемостью – отменить, опоздания на уроки – не фиксировать. Ведь будет намного лучше, если тот или иной учащийся проспит весь вторник и среду, но в четверг придет и поработает за четверых. Что вы на это скажите?

– Скажу, что это чушь, – отрезал Замначальника Гороно.

– А что по этому поводу думает Чемпиона Мира? – поинтересовался изобретатель.

– А чо… прикольно, –  пропищал Владимир Кириллович. – Как ты сказал? Спрячь будильник в морозильник?

– В холодильник, – осторожно поправил Сидоров.

– А чо… круто! Спрячь мобильник в морозильник! Ведь круто же, а, Павел Павлович?

– Но Владимир Кириллович, – заволновался Великанов. – Гороно полагает…

– НЕ ХОЧУ НИЧЕГО СЛЫШАТЬ!!! – вдруг вовсю завизжал Чемпион. –А ну делай, как я сказал. А не то как пожалуюсь Зинаиде Петровне!

Имя неведомой Гиннесу Зинаиды Петровны возымело волшебное действие. Великанов тут же пошел на попятную. 
 
– Хорошо-хорошо, – поспешно заухал он, – я все-все подписал. Все уже подписал, Владимир Кириллович. Теперь и вы подпишите. Ничего, что печатными. Главное, напишите разборчиво свою фамилию и имя. Ну вот и ладушки. – Великанов с грохотом встал. –  Осталось лишь подмахнуть у Гиннеса. Но это просто формальность.

Дверь в кабинет распахнулась и на пороге – во всем своем двухметровом великолепии – появился Пал Палыч.

В правой руке он сжимал какой-то бланк.
 
– Давай-ка, Карл, подпиши, – пробурчал Великанов и швырнул бланк приказа на стол перед Гиннесом. – Надеюсь, ты в курсе? Намечается колоссальная акция! Как мы ее назвали?

– Спрячь будильник в холодильник! – подсказал из кабинета Сидоров.

– Спрячь мобильник в холодильник! – повторил Пал Палыч. – О, народ! О как выдумал! Ты чего не подписываешь, нету ручки?

– Дело, Паша, не в ручке, – спокойно ответил Карл Иванович, после чего  резко встал и, прошептав: «ИНТЕЛЛЕКТ НЕ СДАЕТСЯ!!!», – порвал бланк приказа в мелкие клочья.


                IV

Минуты две или три в приемной царило гробовое молчание.


                V



                VI

…Ты чего это, дура, наделал? – наконец прошептал Пал Палыч. – А?! – он пустил петуха. – Ты зачем порвал бланк, подписанный ЛИЧНО Владимиром Кирилловичем? Ладно я! Ладно я! – Пал Палыч схватился руками за голову. – Ты порвал ЕГО подпись!!! Слушай, Карл, давай решим так: никто ничего не видел, Лидочка новый бланк отстукает, Володька (это я обеспечу) подпишет, потом и ты чирканешь и все будет чики-поки. Заметано?

– Нет, не заметано, – твердо ответил Гиннес и, отвернувшись к окну, снова стал любоваться четырьмя облетевшими тополями и неработающим фонтаном.

– Слушай, Карл, я одного не пойму,  – удивленно спросил Пал Палыч. – Ты чего добиваешься? А?! – он снова пустил петуха. – У-воль-не-ни-я? Отвечай честь по чести!

 – Не кричите на меня, пожалуйста, – спокойно ответил Гиннес.

– Ты хвостом не верти!!! – еще громче заорал Пал Палыч. – Ты отвечай честь по чести. Ты чего вообще хочешь? Чтоб я тебя выгнал к черту?

Карл Иванович ничего не ответил.

– Молчание – знак согласия, – ядовито заметил Пал Палыч. – Ну вот и отлично… Только ты, Карл, запомни, что я делать ЭТОГО не собирался, но ты меня вынудил. Понял?

Великанов приблизился к умнице-Лидочке и что-то прошептал ей на ухо.

Лидочка тотчас же выбежала в коридор.

Прошло минут пять, в течение коих Карл Иванович все так же любовался фонтаном, а Пал Палыч напряженно рассматривал кончики своих бареток.

Потом вдруг запахло дорогими духами, и на пороге возникла завуч Валентина Витальевна.

На ней была синяя блузка с глубоким вырезом.

– Дорогая Валентина Витальевна! – громко сказал Великанов, стараясь не смотреть на вырез. – Вам, очевидно, придется временно взять на себя непростые обязанности директора 959-ой школы. Карл Иванович неважно себя чувствует и пока что побудет дома. 


                VII

…Вот такие дела.

Вот к таким мы, читатель, пришли итогам.

Карл Иванович сидит под домашним арестом. Кирилл Александрович ползает по манежику. Ученица седьмого «а» знать не знает, куда же ей спрятаться от влюбленного принца-дворника с букетом ромашек. Несчастная Светочка Шкандыбайкина пока еще помещается в двух квартирах, но ее мама уже говорила с начальником ЖЭКа насчет того, чтоб на днях разобрать и второе потолочное перекрытие, открывая дочурке пути на чердак.

Хорошо одному Чемпиону Мира, но стоит ли его счастье нестерпимых страданий всех прочих героев?

По-моему, не стоит.

Нужно срочно что-нибудь предпринять. Если, конечно, еще не поздно.

Да…

Неужто вся эта история завершится ТАК скверно? 

Спокойней, читатель, спокойней. Все еще может закончиться, в общем, неплохо, если нашим героям поможет один человек… точней, не совсем человек.

Или даже совсем не человек.

Короче, читайте-ка дальше эту книгу.



                Глава третья,
в которой читатель знакомиться с целой дивизией новых героев: с молодым домовым Геннадием, ученицей четвертого «б» Полиной, ее мамой и дедушкой, академиком Б. Эйхенбаумом, а в самом конце узнает, как правильно волшебнизируется  телевизор «Радуга – 716»

                I
   
…Итак, с утра подморозило и стало вдруг ясно, что беспощадная, злая зима стоит на самом пороге. И начинающий домовой Геннадий тут же почувствовал себя прескверно.

Хотя дело здесь было не в одних холодах. Причина его тоски была иная.

Девятую квартиру расселили. А ведь именно там проживала добрая старуха Акимовна, всегда угощавшая домового кашей с маслом.

Но сегодня – увы! – из девятой квартиры вместо запаха каши с маслом доносился противный запах известки, а вместо миниатюрной Акимовны в сером платочке по квартире бегали здоровенные мужчины в перепачканных краской ватниках.

В квартире вовсю шел ремонт.

И не то чтоб Геннадий боялся голода. Ведь каша для домового – это, в сущности, так, баловство. Домовые ведь, в сущности, могут есть что угодно: и жесть, и траву, и цемент, и железо. На самый худой конец они могут питаться временем. Например, старейший питерский домовой ветеран Куликовской битвы Ратша Кудимович в середине XVI века, не в шутку оголодав, скушал часть февраля.

Прожорливый Ратша сперва начисто слопал 30-ое и 31-ое число, после чего откусил здоровенный кусок от 29-го. Из остатков последнего с грехом пополам удавалась раз в несколько лет слепить полноценный день календаря, а вот 30-ое с 31-ым пропали безвозвратно.
 
– Вот возьму, – вдруг со злобой подумал Геннадий, – и слопаю Первое мая. Или же Новый Год. Тогда будете знать.

Нет, конечно же, молодой домовой пошутил. Не настолько плохи были его дела, чтобы есть колючее от елок 31-ое декабря или совершенно безвкусное Первое мая. До этого пока не дошло.

Просто Геннадию было грустно.

И дело здесь было не только в грядущей стуже и отъезде доброй старухи Акимовны. В этот день – 29-го октября Геннадий всегда был печален. Ибо именно в этот день стал сиротой, лишившись и папы, и мамы. Воспоминания об этой трагедии так опечалили Геннадия, что он передумал вставать, возвратился на батарею, свернулся клубком и заснул.   

– Кто же там, интересно, въехал в девятую? – лениво подумал он сквозь полудрему. – Наверное, эти… новые русские.


                II

Нет, конечно, Геннадий опять пошутил.  Откуда на улице Барочной взяться вдруг новым русским? И в квартиру номер девять въехало обычное  среднезажиточное семейство: мама – без пяти минут доктор наук, папа – менеджер по продажам, дедушка – ветеран труда и их дочка и внучка десяти с половиной лет Полина.

Поначалу Геннадий отнесся к новым жильцам без особой приязни. Хотя в отношении чисто финансовом дела у них шли неплохо. И, скажем, въехавший вместе с жильцами огромный кот Варсонофий даже смотреть не хотел на «Вискас». Он ел какой-то элитный корм с очень длинным названием, за которым дедушка–ветеран труда ездил на противоположный конец города. Учитывая, что пачка элитного корма стоила рублей чуть не триста, деньги у новых жильцов водились. И они бы вполне могли угощать Геннадия не перловкою с маргарином, как нищая пенсионерка Акимовна, а гречневой кашей с «Вологодским».

– Но! – печально вздохнул Геннадий. – Деньги – это не главное. Необходимо еще и желание делать добро. А кто в этой лопающейся с жиру семейке способен подумать о сироте-домовом?

Ихний  папа?

Но он с утра и до ночи на работе.

Ихняя мама?

Она сутками пишет докторскую.

И даже дедушка–ветеран труда и тот баклуши не бьет, а заведует отделом прозы в журнале «Санкт-Петербургская духовность», где ведет войну с осаждающими журнал графоманами.

Остается лишь их десятилетняя дочка, она же внучка. Здесь шансы, конечно, имеются, но, прямо скажем, весьма и весьма небольшие.
 
…В конце концов молодой домовой Геннадий решил все же попробовать. Он слез с батареи, пригладил вихры, стремительно взмыл наверх, пронзил четыре межэтажных перекрытия и оказался в квартире номер девять.

Залетел он прямехонько в детскую, где ученица четвертого «б» Полина безуспешно зубрила таблицу умножения.
 
 
                III

Вообще-то, таблица умножения – это просто.

Например, «пятью пять – двадцать пять» или «шестью шесть – тридцать шесть» – это каждый дурак запомнит. Но вот «семью шесть – сорок два» запомнить вообще невозможно. «Семью шесть – сорок два» в голове у нормальных людей не задерживается.

Из-за чего Полине и светил в этой четверти банан по матеше, что реально нервировало всех ее предков – и папу, и маму, и дедушку.

А какой-нибудь час назад с ней случилось вот что.

– Дорогая Полина! – позвала ее мать. – Пройди в мою комнату. Нам нужно с тобой побеседовать.

Полина вошла.

 Завидев дочку, мать погасила экран компьютера (при этом Полина успела заметить, что вместо темы маминой диссертации «Эклектичность эстетики Захара Прилепина» там висела страница форума «Девки на диете») и строго сказала: 

– Полиночка! Мне снова звонила Валентина Петровна. Что у тебя по контрольной?

– Тройбан, – печально вздохнула Полина.

– Трой-бан? – по слогам повторила мама и удивленно подняла красивые брови. – О, боже, откуда весь этот жаргон? Так вот, Полиночка, ты вновь получила оценку «посредственно» (ведь тройка – это «посредственно»). И я иногда сомневаюсь: моя ли ты дочь?

– Твоя, твоя, мама, – заревела Полина и постаралась теснее прижаться к маминым брюкам. – Конечно, твоя. Чья ж еще?

– Да-да, конечно, – ответила мамочка, неумело вытирая ей слезы платочком. – Конечно же ты моя дочь, и я, конечно, тебя люблю. Естественно… Да успокойся же ты! Хватит хныкать! Короче, Полиночка, ты обещаешь мне выучить таблицу умножения назубок?

– Обещаю, –  вздохнула Полина.

– Честно?

– Честно.
 
–  Ну вот и отлично,  – довольно кивнула мама. – Ты можешь идти. И на прощанье запомни, что мы, Красногоровы (при словах «мы, Красногоровы» мамин голос, как всегда, зазвенел), на протяжении уже без малого двух столетий принадлежим к интеллектуальной элите Санкт-Петербурга.

(Фамилия Полины вообще-то «Бычкова». Но вот мамина – «Красногорова».   И дедушкина тоже).
 
–  Твой прадед, – продолжила мама, – был посланником России в Китае. Твой дед был любимым учеником Эйхенбаума, а твой родной дядя ведет на Четвертом Канале ток-шоу «Разденься на вылет». А ты позволяешь себе хватать тройбаны. Ка-кой уж-жас!

–  Понимаешь, Полиночка, –  приятным баском поддакнул маме некстати заглянувший на огонек любимый ученик Эйхенбаума, он же Полинин деда, – я бы мог простить тебе двойку. Но – троечка? Фэ! Посредственностей среди Красногоровых нет и не было!

…Короче, сегодня Полина решила выучить таблицу умножения так, чтобы – как любит выражаться дедушка – от зубов отскакивало: и сзаду наперед, и спереди назад, и наискосок, и вразбивку. И уже целых пятнадцать минут Полина честно ее твердила, почти не заглядывая в ответы

Но толку – не было.

А ведь пятнадцать минут – это много.

Вот, скажем, недавно Полина за какой-нибудь час с небольшим вызубрила длиннющее стихотворение Пушкина «Песнь о вещем Олеге». А ведь таблица-то умножения меньше «Олега» раз где-то в тыщу.
 
Но вот в Полинину голову почему-то не лезет. Ей ужасно мешают именно эти обманчиво легкие «пятью пять – тридцать пять» и «шестью шесть – тридцать шесть». А после них сразу «семью девять…» … (Полина взглянула в ответ) «семью девять   – шестьдесят три».   

«Нет, – твердо решила Полина, – этот древний старикашка, придумавший эту таблицу, должен был сразу решить, как он будет ее сочинять – стихами или прозою».

– Шестью шесть – тридцать шесть, – твердила девочка. – Шестью семь – сорок два. Шестью восемь – сорок восемь. Шестью девять, – она, вздохнув, подглядела в тетрадку, –  шестью девять – пятьдесят четыре.

И вот именно в это мгновение в углу ее детской возник домовой Геннадий.   


                IV


В прочем, «возник» – это сказано слишком сильно. Просто в самом дальнем углу Полининой комнаты вдруг появились два огромных горящих глаза и чуть красноватая пуговка носа. Поначалу Полина их не заметила. Она продолжала ходить из угла в угол, твердя наизусть таблицу, когда чуть-чуть пониже пуговки вдруг прорезалась узкая щель и произнесла: «Здравствуйте».
 
– Ой, а кто это? – не на шутку струхнула Полина.

– Это я, домовой, – ответила щель, после чего Геннадий наконец воплотился во всей, так сказать, красе: со своим лохматыми вихрами, острой козлиной бородкой, далеко выпирающим пузом и толстыми ножками. 
 
– Здравствуйте, а вы… кто? – удивленно спросила девочка.
 
– Я сирота, – печально ответил  Геннадий.  – Мои папа и мама пали жертвами коммунистического террора. Мой отец – норвежских кровей домовой Витус Ричардович прожил на свете ровно триста двадцать три года и, учитывая его богатырское здоровье, мог бы прожить еще столько же, если бы в октябре 1924-го уполномоченный губчека  Мазин не принял бы его за религиозный пережиток и не расстрелял бы из маузера.

Геннадий горько вздохнул и продолжил.

– Моя мама – юная стодвадцатипятилетняя домовая Серафима Петровна не смогла пережить потерю и, выплакав все глаза, две недели спустя скончалась от горя. Так я стал сиротой.   

– Это очень печально, – искренне посочувствовала Полина.

Геннадий ничего не ответил, а только махнул рукой, покинул свой угол и принялся мерить короткими ножками комнату. 

– Как вас зовут? – наконец спросил он.

– Полина, – ответила девочка.

– Меня – Геннадием Викторовичем. Вам сколько лет?

– Десять.

– Мне тоже немного. Всего девяносто четыре. Среди питерских домовых я, почитай, самый юный. Вы, наверно, догадываетесь, зачем я сюда прилетел?

– Нет, – честно призналась Полина.

– Ну, во-первых, не буду лукавить, за хавчиком. За чертовой кашей с маслом. Для нас, домовых, каша с маслом – почти тоже самое, что для нового русского «Хеннеси». Т. е. разом источник блаженства и символ престижа. Кстати, он в вашем доме имеется?

– Кто? «Хеннеси»? – удивленно спросила Полина.

– К черту «Хеннеси»! Гречневая каша с «Вологодским».

– Конечно, имеется. Только не разогретая, из холодильника.

– Это неважно. Несите.

Полина послушно вышла на кухню и через минуту вернулась, с трудом волоча за ручки огромную светло-коричневую кастрюлю.

Геннадий тут же нырнул в нее с головой.

Следующие минут семь или восемь прошли в полном молчании. Потом домовой, оставив в руках у Полины пустую посудину, сделал полшага назад и довольно похлопал себя по брюху. Вся каша была уже там. Вернее почти что вся – добрая четверть любимого блюда застряла у домового в усах и бороде.

– Но, Полиночка… – произнес Геннадий, приглаживая непослушные вихры, но даже не думая чистить усы и бородку (пара особенно крупных крупинок прилипли к кончику его носа и, если честно, здорово отвлекали Полину во время дальнейшего разговора). – Но, дорогая моя Полиночка, – продолжил сирота-домовой, – я  прилетел сюда не за тем, чтоб банально налопаться. Нет-нет, я не буду лукавить, я очень люблю полопать, но все-таки я прилетел не за этим… Короче, ты знаешь, что за дела творятся последнее время на свете?

– Н-нет, –  помотала головою Полина.

– Под словом «свет»,  – с улыбкой пояснил Геннадий, – я подразумеваю не Санкт-Петербург, не Россию и уж, тем паче, не всю планету, а одно-единственное здание – наш злополучный дом номер тринадцать. Знаешь ли ты, какой ворох несчастий обрушился на него в течение последних двух месяцев?

– Не-а, не знаю, – откровенно призналась девочка.

– О, как я тебе завидую! Короче, одна… – Геннадий перешел на опасливый шепот, – одна вы-со-ко-пос-тав-лен-на-я особа, слишком вы-со-ко-пос-тав-лен-на-я, чтобы я осмелился упоминать ее имя, потеряла у нас во дворе свою волшебную палочку, после чего здесь началось такое… В прочем, это лучше разок увидеть. У тебя есть ТV?

– В смысле? – не поняла девочка.

– У тебя есть телевизор?

– Есть, – сказала Полина и указала пальцем на стоявший при входе в детскую старинный телевизор «Радуга».

(Из-за этого телевизора между папой и дедушкой не первый год шла война: папа мечтал его выбросить, а дедушка говорил, что телевизор хороший и все его восемь каналов функционируют великолепно).

Геннадий подошел к телевизору, пощелкал по выпирающему вперед экрану и удовлетворенно промолвил:

– Достойная техника. Прежней работы. Такой старинный прибор значительно легче волшебнизируется, чем все эти плазмы-шмазмы. Ну-с, я начну-с, – Геннадий достал небольшой пузырек. – Сейчас смажем экран волшебной водой, наложим с десяток-другой заклинаний и ты увидишь, как все изменится. 

Геннадий засунул в пузырек акварельную кисточку, стряхнул на экран пару капель и долго-долго что-то шептал себе под нос. Потом повернул какую-то круглую ручку и… не добился никакого эффекта. 

– Что за черт? – заорал домовой и больно дернул себя за бородку. – Почему аппарат не работает? Неужто я снова не сделал поправку на неопределенности Римана?

– Извините, пожалуйста, – страшно стесняясь, сказала Полина, – но он у вас, кажется, не воткнут в розетку.

– А ведь и правда!  – крикнул Геннадий и вдруг отвесил себе самому увесистую пощечину. – Вот тебе! Вот! У-у, пар-р-ршивец! Испортил последние четвертьнаперстка драгоценной волшебной воды. И это при вычерпанных лимитах на год! Что теперь будешь делать? Где купишь волшводу? Ну да ладно,  – домовой наконец успокоился, – Ты уже подсоединилась к сети?

– Да! – бодро отрапортовала девочка.

– Тогда дело пойдет, – уверенно закивал Геннадий. – Вни-ма-ни-е! Волшебнизирую по новой.

                V

Сирота-домовой еще раз взмахнул волшебной кисточкой, еще раз пробурчал десятка два заклинаний и громко хрустнул какой-то овальной ручкой. Полированный гроб телевизора наконец заработал. Сперва он показывал «Кавказскую пленницу», а потом – совершенно другие картины, тоже, в прочем, отлично знакомые нашим читателям: на экране вдруг появился коридор 959-ой гимназии с Сабуровым, Турчаниновым, Шмаковым и печально стоящим возле окна директором школы, потом – Бутафаго Прекрасный с букетом ромашек, потом – Светин папа, ползающий голышом по манежику, после чего по телику стали показывать сидящего под домашним арестом Гиннеса и т. д. и т. п.

В самом-самом конце показали Владимира Кирилловича, открывающего новую школу.

Одетый в сверкающий смокинг ЧЕМПИОН МИРА перерезал туго натянутую перед входом ленту. Играла бодрая музыка. Чуть поодаль стояли Пал Палыч с Зинаидой Петровной.

– Ну и что ты об этом скажешь? – строго спросил Геннадий и, щелкнув тумблером, погасил телевизор.

– Это ужасно, – еле слышно прошептала Полина. – Мне всех их так жалко.

– А кого тебе жалко больше всего? Наверное, папу?

– Нет, бедную Светочку.

– А мне – пенсионера Крымова.

– Почему?!!! – удивилась Полина.

– Столько сладкого – вредно.

– А-а… – озадаченно протянула девочка. – Понятно-понятно. Но вы мне скажите… – Полина надолго задумалась, – вот вы такой добрый, сильный, умный и… – Полина чуток напряглась, но все-таки выговорила, – и такой красивый. Вы все-все на свете знаете. Им чем-нибудь можно помочь?

– Нет, – твердо ответил Геннадий.

– Почему?!

– Потому что.

– Почему «потому что»?

– Потому, – закипая, сказал домовой, – что никто, окромя самой вы-со-ко-пос-тав-лен-ной дамы, снять эти чары не сможет. А как нам об этом ее попросить? Не знаю уж, как тебе, а мне лично беспокоить столь важных особ не полагается по рангу.

– И ничего нельзя сделать? – чуть не плача, спросила девочка.

– Ничего, – отрубил домовой.

– Совсем?

– Да, совсем, – со злостью ответил Геннадий. – Деточка, это – жизнь, а не сказка для учеников средней школы.

– И вам их не жалко? И совсем-совсем не хочется им помочь?

– А когда уполномоченный губчека,  – вдруг, побледнев, заорал Геннадий, – расстреливал моего папу, папе кто-то помог?!!! Когда моя мама выплакивала глаза от горя, ее утешили?!!

– Да, конечно, – с трудом подбирая слова, ответила девочка, – конечно, вы правы, но… мне все же кажется… что… что, если бы вы этим людям вдруг помогли, ваши папа и мама были бы рады. Они ведь были добрыми?

– Да, – чуть запнувшись, ответил Геннадий, – они были очень добрыми. Особенно мама.

После этого сирота-домовой зачем-то снова включил телевизор, сделал громкость на полную и секунд пятьдесят смотрел «Последние известия».

– Хорошо, – наконец произнес Геннадий и выключил «Радугу». – Уговорила. Быстрей одевайся, мы едем в гости к этой самой вы-со-ко-пос-тав-лен-ной особе.


                Глава четвертая
в которой мы познакомимся с одним ветераном Куликовской битвы


                I

Чтобы выйти из дома, нужно было спроситься у мамочки. И, конечно, узнай она правду, мама вряд ли б ее отпустила. Так что Полине пришлось прибегнуть к военной хитрости.

…Когда дочка вошла, мамины пальцы порхали по клавиатуре, а на экране снова висела страница форума «Девки на диете». И это было просто великолепно: если бы мама корпела над докторской,  ничего б у Полины не вышло.

А сейчас дело было практически в шляпе.

– Дорогая мамочка, – громко спросила Полина,  – мне можно пойти погулять?

– Угу, – ответила мама.

– Я пойду не одна. Со мной будет Геннадий Викторович. Мне с ним играть можно?

– Ага, – ответила мама.

– Он, мамочка, взрослый, ему уже девяносто четыре года. Можно мы будем гулять далеко?

– Да-да, конечно… шапку надень! – закричала мама вслед убегающей дочери.

Но Полина, естественно, сделала вид, что не расслышала, и никакую шапку надевать не стала.


                II

– Только учти, – очень-очень серьезно заметил Геннадий, когда они вышли на улицу, – прежде, чем ехать на площадь Восстания, нам придется зайти еще в одно место.

– Зачем? – удивилась Полина.

– Понимаешь, мне, юной нежити, в одиночку явиться к всемирно известной волшебнице было бы… политически не корректно.

– Это как?

– Ну… неправильно. Нет-нет, нас с тобою, конечно же, примут, напоют чайком, внимательно выслушают, но… толку не будет. Поверьте мне на слово. Толку не будет. Так что нам следует заручиться поддержкой какого-нибудь VIP-а.

– Это как? – вновь не поняла девочка.

– Кого-нибудь из научных авторитетов. И легче всего нам подъехать к  Ратше Кудимовичу. Ты о нем уже слышала?

– Да-да, – закивала Полина, – вы про него мне уже рассказывали. Он ведь, кажется, принимал участие в какой-то там древней битве? Битве… при Каннах?

– Нет, не совсем, – усмехнулся Геннадий, – но, в принципе, это не важно. Важно другое: Ратша – мужик неплохой, но, как и все очень старые люди, малость со странностями. Девятьсот двадцать восемь годочков – не шутка. Что бы он ни сказал – ты не спорь. Иначе загубишь все дело. Ты меня поняла?

– Ага, – закивала Полина.

– И еще, ради Бога, избегай при нем слова «февраль» и «високосный год».

К этому мгновению оба наших героя уже оказались у цели. То бишь рядом с  домом восемь по улице Лахтинской, в котором и обитал старейший питерский домовой. Став на какое-то время невидимыми, Геннадий с Полиной прошмыгнули мимо вахты и проникли в бывшую дворницкую, где за наглухо заколоченной дверью жил Ратша.


                III

Ратша Кудимович спал. От его богатырского храпа сотрясались развешенные по стенам мечи и кольчуги.

– А почему… – приглушенно спросила Полина.

– Т-с-с-с! – сделав страшную мину, прошипел домовой. – Будить нельзя! Рассердится.

Но Ратша Кудимович уже проснулся.

–А-а! – сказал он глухим, как бы идущим со дна невидимого колодца басом. – Это ты, Витус? Уважил таки старика.

– Я не Витус, – осторожно поправил его Геннадий Викторович. – Я его сын Геннадий.

– А Витус-то где? Уже годика два не захаживал.

– Приболел.

– Да-а… – все тем же раскатистым басом проухал старик. – Это не дело. Ежели вы, молодые, возьмете обычай болеть, то что же нам, зрелым мужчинам, делать? Ложись да и помирай?

Старик встал, расправляя могучие плечи.

– А я помирать не согласный! Мне ведь и первой тысячи нет. Ну да ладно-ладно. В чем, брат Васятка, состоит твое дело?

– Его зовут Геннадием, – уточнила Полина.

Геннадий Викторович больно ткнул девочку локтем в бок.

– Ты что – и в правду Геннадий? – удивился старик.

– Нет, я Васятка, – широко улыбнулся Геннадий.

– А чего эта девка встревает-то?

– По молодости лет.

– Эх, молодо-зелено! – осуждающе покачал головою Ратша. – Ну да ладно-ладно. Давай, брат Василий, выкладывай мне свое дело.

– Понимаете, – запинаясь,  начал молодой домовой, – здесь есть… неприятный нюанс. Короче, дело, Ратша Кудимович, в том, что одна вы-со-ко-пос-тав-лен-на-я особа…

– Это которая? Ртищева? Поликсена Петровна?

– Нет, Поликсену сожгли при Алексее Михайловиче Тишайшем. Эта дама из новых. Некто Скавронская. Доцент действительной магии. Защищалась у Митина в 1844-ом.

– Ах, да… – старик почесал огромную бровь, – чегой-то припоминаю. Как ты сказал? У Митина? При Николае Павловиче? Неопределенности Римана в свернутом гиперпространстве?

– Так точно-с, – кивнул Геннадий.

– Там, – сверкнув вставными зубами, захихикал старик,– там еще, – помнишь, Васятка? – была одна очень смешная ошибка при нуль-преобразовании.  Но эти олухи из комиссии ничего не заметили.

– Так точно-с, – вновь согласился Геннадий.

– Ну и что за проблемы вам создала эта доцентша?

Геннадий минут пять объяснял суть проблем. Старик в течение этого времени дважды засыпал и просыпался. А в самом конце сказал:

– Плохи… плохи наши с тобою дела, Васятка. Если бы эта особа воспользовалась линейной алгеброй, я бы все бы расколдовал в три минуты. Но ведь там все по-модному, через теорию графов. А я в этой модной науке ни уха, ни рыла. Проблема четырех красок, семь мостов Кенигсберга … стар я, Васятка, такой чепухой себе голову забивать. Чего же нам делать-то?

 – Людям бы надо помочь, а, Ратша Кудимович? – прижав руки к груди, взмолился Геннадий.

– Кто ж спорит… кто ж спорит… – кивнул седой бородищей Ратша. –Или мне их не жалко? Особенно этого парня… Как бишь его? Егорку Крымова! Ежели он каждый день будет есть столько сладкого, то и до ста лет не дотянет. Эх, молодо-зелено! Чего ж нам, Васятка, делать?

– Может быть, съездите с нами на Четвертую Советскую?

– К этой молодке? А не много ей чести будет?

– Так это же ради людей, уважаемый Ратша Кудимович, исключительно ради людей.

– Ну да ладно!

Ратша Кудимович встал и, перепоясав чресла мечом, направился к выходу.

– Вот только… Ратша Кудимович, надо бы… – опять заюлил Геннадий.

– Ты о чем? – насупил брови старик.

– Я по поводу вашего внешнего… вида.

– Хочешь, чтоб я приоделся по-модному?

– В общем-то… да…
 
– Хорошо. Шут с тобой!

Ратша Кудимович щелкнул пальцами и моментально преобразился. Не стало ни меча, ни кольчуги, ни литого шелома, ни спадавшей на грудь седой бородищи. Перед ними стоял пожилой господин из хозяев нынешней жизни: желтое кашемировое пальто, черное шелковое кашне, аккуратная – перец с солью – бородка.

Под пальто был надет элегантно-небрежный костюм, туго накрахмаленная сорочка и яркий галстук цвета «пожар в джунглях». На ногах – баретки из крокодиловой кожи.

Короче, отлично одетый мужчина, внушающий всем невольное уважение.

Вся троица тут же направилась к выходу. К невидимости на этот раз прибегать не стали, и сидевший в прозрачной будке охранник, заметив преображенного Ратшу, поневоле вытянулся во фрунт и отдал честь.

…Полминуты спустя наши герои оказались на улице.



                Глава шестая,
полностью посвященная небольшому транспортному  инциденту


Полина, конечно же, думала, что в придачу к сверхмодным бареткам и сверхдорогому костюму и у Ратши окажется и БМВ самой последней модели. Однако машины у домового не было.

Пришлось сесть на маршрутку.

Водитель маршрутки был юмористом-любителем. Об этом свидетельствовали развешенные по его такси объявления. У входа висело: «Заводы – рабочим. Землю – крестьянам. Деньги – водителю». Чуть дальше чернел плакат: «Говорите громче: шофер глухой». А над самой седой головой водителя был приклеен скотчем лист А-4, а на нем жирным шрифтом выведено:

«Бесплатный проезд только участникам Куликовской битвы».

Ратша Кудимович занял место поближе к шоферу и протянул ему деньги за двух пассажиров.

– А за девочку почему не платите? – раздраженно спросил шофер. – Вон какая большая! И к тому ж занимает отдельное место.

–  Я, братец, все верно плачу, –– покачал головою Ратша, – за девчонку с Васяткой –– ровно пятьдесят шесть целковых. Я тебе дал шестьдесят. Четыре оставшихся рублика можешь забрать на водку. И что здесь не так?

– А то здесь не так, – ответил водитель, похоже, обидевшийся на «братца»,  – что за трех человек с вас причитается восемьдесят четыре рубля, а вы мне дали всего шестьдесят. Где еще двадцать четыре?

– Глаза протри, братец! Ездоков только двое: Васятка да девка.

– А вы?

– А ты это читал?

И Ратша Кудимович величественно протянул водителю большой лист пергамента, сплошь исписанный древнеславянской вязью.

– Удостоверение участника Куликовской битвы,  – слегка побледнев от гордости, продолжил Ратша. – Полк Левой руки. Еще при Алексее Михайловиче Тишайшем получил я по этой грамотке пятикомнатные хоромы без очереди. А ты мне двадцати восьми рублёв пожалел!

– Мужчина, если вы выпили, сидите дома, а не хулиганьте в общественном месте, – вдруг раздался с соседнего места голосок полной дамы с пакетом «Рив Гош». 

– Да-да, дарагой,  – поддержал ее золотозубый кавказец, – выпил-шмипил, сиди в своей комната! Не задэрживай отправление. Всем ехать надо! 

После чего уже все пассажиры принялись яростно критиковать Ратшу.   

– Ну, – произнес осмелевший от народной поддержки шофер, – будем платить, гражданин, или покинем маршрутку?

Ратша Кудимович молча забрал у водителя свой пергамент и направился к выходу. Вслед за ним потянулись и Полина с Геннадием.

– Все-таки удивительно невоспитанные люди ездят нынче в общественном транспорте, – покачала прической дама. – Из-за двадцати восьми несчастных рублей бог знает что готовы придумать. И такой приличный с виду мужчина. Господа, вы заметили, какое было на нем пальто? Кашемир!

– А я вам, женьщина, вот что скажу, – блеснул золотыми зубами кавказец, – у тех, кто харашо одэвается, на другое дэнег не остается. Савсэм! Как это будет по-русски?

– Весь пар в свистки уходит, – подсказал водитель.

Пассажиры захихикали.

– И еще, – продолжил шофер-юморист, – я вот лично заме…   

Здесь водитель замолк. Обстановка вокруг него резко переменилась.

Никакой черной баранки в руках у водителя больше не было. Его руки сжимали длинные кожаные поводья. На голове был стальной шишак, на груди – медный панцирь. Под пятой точкой шофера вместо привычного мягкого кресла располагалось седло, а под ним – пыльный круп низкорослой монгольской кобылы. Сбоку висела кривая татарская сабелька.

– Ихо-йех!!! – на весь Большой проспект зачем-то крикнул водитель и, пришпорив кобылу, рысью помчался к площади Восстания.

Вслед за ним поскакали и прочие пассажиры: и полная дама, и золотозубый кавказец, и проспавшая ссору старушка, и все остальные четырнадцать человек. Кавказец сидел на лошади как настоящий джигит. Старушка – как амазонка. А вот бедная дама болталась из стороны в сторону, словно мешок с картошкой.


Трое наших героев перенеслись туда же (на площадь Восстания) с помощью сверхъестественной силы. Вообще-то использовать магию для подобных пустячных дел считается у волшебников дурным тоном, но Ратша Кудимович в тот момент был здорово раздражен.

Или, выражаясь его языком, зело был не в духе.

Из-за чего и использовал ряд флуктуаций Мирового Пространства для короткого нуль-перехода, заменившего им маршрутку.

      
               
                Глава седьмая,
             в которой Кирилл Александрович едва  не уходит в минус

                I

…Алевтина же Леонидовна, сидя на кухне, раскладывала в эту минуту пасьянс.  Конечно же, не простой, а магический. Для пасьянса использовались специальные трехмерные карты, объяснение сути которых займет чересчур много времени и потребует привлечения высшей алгебры.  Так что поверьте мне на слово, что трехмерный пасьянс в этот вечер у старой волшебницы не получился. Карты сулили то казенный дом в N-мерном пространстве, то пиковый интерес с переменой знака, то свернувшуюся в ленту Мебиуса дальнюю дорогу, а когда появился марьяжный король с мнимым модулем, в квартире раздался  звонок.

«Наверное, пионэры, – лениво подумала фея, – собирают, наверное,  макулатуру. Или металлолом».

Но никаких «пионэров» за дверью, естественно, не было. За дверью, как сообщила примчавшаяся пулей Марфушка, находился САМ Ратша Кудимович Слонов-Мамонтов, а с ним две персоны сопровождения.

Услышав об этом, пожилая волшебница разволновалась не на шутку.

 «Проси!» – шепнула она на ухо Марфушке, а  сама вдруг мысленно перенеслась на сотню с лишним лет назад. Она вдруг увидела залитый майским солнцем коридор Двенадцати коллегий, своего (трясущегося от страха) научного руководителя профессора Митина и гулявший по коридору слушок о том, что к ним на защиту с минуту, мол, на минуту, мол, должен пожаловать САМ действительный член де сиянс Академии  Ратша Кудимович такой-то. 

До последней секунды юная Алевтина надеялась, что пронесет. Но грозный Ратша явился. Этот бодрый семьсот с чем-то летний старик вошел, громко топая, в аудиторию, с размаху сел в заранее приготовленное почетное черное кресло, приготовился слушать, и через две-три минуты – слава Аллаху! – заснул.

Все остальные два с половиной часа защиты присутствующие говорили вполголоса. Случайный прохожий, подойдя к высокой дубовой двери аудитории, не расслышал бы ничего, кроме богатырского храпа Ратши и едва-едва различимого шепота. О страшной судьбе десятков заваленных Мамонтовым диссертантов помнили все и никто не желал Алевтине Леонидовне оказаться на их месте. 


                II   

Ратша Кудимович вошел в гостиную, галантно поцеловал Алевтине Леонидовне ручку и, усаживаясь на кушетку, громко сказал:

– Хорошо у вас тут!

– Может, чайку? – тоненьким голосом поинтересовалась Скавронская.

– Не откажусь, – кивнул Ратша и задумчиво потеребил свою модную – перец с солью – бородку.

– Марфушка, стол на четыре чашки! – шепнула Алевтина Леонидовна и тут же светски спросила. – Устали с дороги?

– Ничуть, – замогильным басом проухал Ратша, на глазах возвращаясь к привычному облику: витая кольчуга, двуручный меч-кладенец, парусиновые порты, сафьяновые полусапожки и седая бородища до пояса. – Мы, Алевтина Леонидовна, – продолжил он, – грешным делом  прибыли к вам сверхъестественным образом и физических сил при этом не тратили. Вжик – и мы уже на Четвертой Советской.

– Ну и правильно, – закивала Скавронская.

– Ну вы и скажете! – не согласился Ратша. – Использовать высшую магию для эдаких путешествий – мальчишество, чтоб не сказать больше. Но меня, достопочтенная Алевтина Леонидовна, перед этим кучер маршрутки облаял по-хамски, я, понятное дело, вспылил, ну и… использовал.

– Вы изволили ехать к нам на маршрутке? – удивленно переспросила Скавронская.

– Ну да, бес попутал!

– Лично я, – поджала губы старая фея, – давно уже пользуюсь исключительно метрополитеном. И знаете, что я скажу? Ни малейших проблем! Настоятельно рекомендую.

В разговоре возникла зловещая пауза.

– Как вам… наши погоды? – наконец, запинаясь, спросила Скавронская. – Холода стоят просто жуткие!

– Да уж… – кивнул бородищей Ратша.

– Правда, у нас перед самой Второй Германской таки поставили паровое, – продолжила старая фея (она имела в виду батареи центрального отопление), – и хотя большинство моих знакомых относятся к этой модной новинке скептически, лично я полагаю…

Здесь монолог Алевтины Леонидовны перебил богатырский храп.

Ратша Кудимович в очередной раз заснул.

Следующие минут сорок и Алевтина Леонидовна, и Полина с Геннадием пили свой чай в гробовом молчании.


                III

   – Мда… – наконец приоткрыл глаза Ратша. – Что вы там говорили про паровое?

– Я вам сказала, – как ни в чем не бывало продолжила Скавронская, – что не разделяю того довольно распространенного мнения, что отапливать комнаты паром – суть моветон . На мой скромный взгляд в условиях современного города…

– Ну это для вас, для молодежи, – невежливо перебил ее Ратша, – а я настоящий березовый жар ни на что не променяю. Чего только, черти, не выдумали! Мобильные телефоны, чугунные батареи, да и опять же – маршрутки. Когда я служил в Полку Левой руки, всего этого не было. И ничего – как-то жили.

– Это конечно, – поспешно согласилась Алевтина Леонидовна, – но согласитесь, что отрицать на корню идею прогресса…

  Здесь Алевтина с ужасом услышала, что из широкой груди Ратши Кудимовича снова раздался могучий храп. На этот раз, к счастью, пребыванье ученого в объятьях Морфея продолжалось недолго – минут шесть или семь.

– Ну, – сказал он, вновь открывая глаза, – наверное, пора нам и честь узнать. Полинка, Васятка – кланяйтесь милой хозяюшке в пояс да и пошли. Вечереет.

И, привычно пригладив свою бородищу и выровняв меч на перевязи, Ратша Кудимович встал и направился к выходу.

– Ратша Куди… – испуганно пискнул Геннадий.

– Чего тебе? – недовольно нахмурился Ратша. – А! Ты, верно, хочешь, чтоб я опять приоделся по-модному?

– Н-нет, – замотал головой Геннадий. – я хочу, чтоб вы кое-что вспомнили.

– ??? – недопонял академик.

– Я хочу, чтоб вы вспомнили о НАШЕМ деле.

– Это ты про которое?

Геннадий Викторович подбежал к Ратше и что-то долго шептал ему на ухо.

– А вот оно что… – сконфузился пожилой домовой, – а ведь и верно. Запамятовал. Сию минуту исправлюсь. Дорогая хозяйка, у вас есть телевизор?

– Да-да, естественно, есть, – лучезарно улыбнулась Алевтина Леонидовна. – Давайте пройдемте в соседнюю комнату.


                IV
 
…Полина думала, что в соседней комнате окажется какой-нибудь «Горизонт», но там висела плазменная панель во всю стену. Такой большой, если честно, не было не то что у папы с мамой, но даже у главного папиного начальника.

– Ну, – обращаясь к Геннадию, довольно проухал Ратша, – справишься с эдаким монстром? Не подкачаешь?

И Геннадий не подкачал. Слегка покраснев от натуги, он за пару минут заставил гигантскую плазму вместо старого фильма «Джентльмены удачи» показывать коридор 959-ой гимназии, сидящего под домашним арестом Гиннеса, гугукающего Светочкиного папу  и т. д.   

– Что скажешь, хозяйка? – дождавшись конца, сурово насупил брови Ратша.

Алевтина Леонидовна опустила глаза и покраснела, как девочка.

 – Будем все исправлять?

Старая фея, по-прежнему глядя в пол, прошептала:

– Будем…

– Ну, – зычно продолжил Ратша, – я так полагаю, что мы и дальше не будем застить дорогу молодежи. Согласен, Василий Батькович?

Геннадий кивнул и принялся за работу. 

…Из того, что случилось потом, Полина почти ничего не поняла. Вроде бы тройка волшебников решила начать свою ворожбу со Светиного папы. Подошедший к доске Геннадий сперва приравнял Кирилла Александровича к нулю, потом проинтегрировал по замкнутому контуру, потом извлек из него квадратичный корень и… и здесь Алевтина Леонидовна поймала Геннадия на ошибке и заставила начинать все сначала. Прошло больше часа, прежде чем расползшийся на четыре интерактивных доски Кирилл Александрович таки стал виртуальным двадцатипятилетним красавцем, не способным ни молодеть, ни стареть.

После чего, попив чайку, Геннадий занялся Бутафаго Прекрасным. На превращение дворника в настоящего принца ушло минут сорок.

За окнами уже смеркалось, когда последний из переколдованных – пенсионер Крымов, ставший двенадцатистраничной матрицей, после долгих и нудных преобразований научился есть диетические конфеты без сахара. Ратша Кудимович к этому времени уже часа два путешествовал по республике сновидений. Но, услышав слово «конец», тут же открыл глаза и пробасил:

– Молодчина, Васятка! Все-все устаканил?

– Все, Ратша Кудимович, – утер пот со лба Геннадий.

– Можно начинать колдовать?

– Можно.

Старая фея тут же выхватила отлично известную всем нашим читателям волшебную палочку с золотой ручкой и совсем уже приготовилась сделать пару магических пассов, но действительный член де сиянс Академии решительным жестом попросил ее погодить.

– Давай-ка, хозяйка, еще раз все проверим, – пророкотал Ратша. – По живому ведь режем. Там люди.

После чего он вперился по-старчески дальнозорким взглядом в восемнадцать густо исписанных досок.

– Так-так-так, – пробормотал старик, – фу ты, ну ты, лапти гнуты, все-то у них через матрицы. По-простому не можем. Фу ты, ну ты… Здесь Васятка у нас молодец. Аккуратно сработал!  А вот здесь… остолопина. Через Рим в Москву поехал. Так-так-так… на третьей доске все вроде в ажуре… А на четвертой… Да у вас папа с минусом!

(Скажем вам по секрету, Полине вместо «папа» послышалось совсем другое слово и она покраснела. Но вскоре выяснилось, что старейший питерский домовой имел в виду Кирилла Александровича).

Оказалось, что в результате Геннадьевых преобразований возраст папы начал равняться не двадцати пяти, а минус двадцати пяти годам, чего, конечно же, быть не может, и несчастный Кирилл Александрович, взмахни фея палочкой, просто исчез бы. 

 – Что ж вы, братцы, наделали? – осуждающе пробасил Ратша. – Аккуратней все надо считать, аккуратней! Ох-хо-хонюшки… еще десять досок проверить! Часа три работы… 

– А если, – вдруг осмелилась подать голос Полина, – а если… просто взять и вернуть все к тому… что было?

– Это как? – недопонял Ратша.

– А нельзя сделать так, – продолжила девочка, – ну чтобы… все они стали точно такими же, как ДО колдовства?

– Обнулиться, стало быть?

– Ну да, обнулиться...

– А что? Это мысль! – заблестел голубыми глазами волшебник. – Молодчина, Полинка! Умница-девочка! И все к сроку успеем, и риску нет ни малейшего. Как там выразился Шатобриан? «Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах». Пожалуй, оба вы правы: и Шатобриан , и девка.

Ратша Кудимович грузно поднялся с дивана.

– Короче, слушай, Василий: рисуй тензор Митина и обнуляй все к черту. Вы, надеюсь, не против, уважаемая Алевтина Леонидовна?

Алевтина Леонидовна (которая на самом деле была против), поспешно кивнула и произнесла:

– Нет-нет, конечно же. 

Четырнадцать интерактивных досок тут же очистились и Геннадий, незаметно глядя в шпаргалку, нарисовал тензор Митина и стал обнуляться.



                Глава восьмая,
                заключительная               
            
                I

На следующий день ученица седьмого «а» класса Валерия специально вышла из дому немного пораньше. Некрасивая улица Барочная была, как всегда, пустой.

В прочем, Валерию это не взволновало совершенно. Она вприпрыжку помчалась к углу Барочной и Петрозаводской, где ее уже ждал Сережа.

Сережка что-то скрывал за спиной.

– Это тебе, – смущенно произнес он и вынул из-за спины темно-пунцовую розу на длинной ножке.

Валерия радостно покраснела.

– Ну ты и дурак, – глядя чуть в сторону, произнесла она, – куда ж я ее в школе дену?

– А я уже спер в кабинете химии, – во всю глотку крикнул Серега, – мензурку для этого цветочка! Поставим тебе на стол.

– Хорошо, – кивнула Валерия, после чего взяла спутника за руку и побежала по направлению к школе. 
 
 
                II


…А директор 959-ой гимназии уже стоял, как всегда, на крыльце и наблюдал за подходившими к школе учениками. В двенадцать минут девятого, как всегда, появилась первой эта сладкая парочка – Шкандыбайкина с Брыкиным. (Чтоб не смущать их обоих, Карл Иванович сделал вид, что смотрит в другую сторону и ранних влюбленных пташек не заметил). Потом минут десять прошли совершенно впустую.

Но вот, наконец, пронеслись пятиклассники Галкин и Палкин, после чего подневольный школьный народ повалил уже густо: вот под руку с бабушкой прошла хорошистка Алена Гуревич, вот вприпрыжку промчалась новенькая – ученица четвертого «б» Полина Бычкова. А вот – Карл Иванович невольно расплылся в улыбке – у поребрика припарковалась синяя «Ауди», а из нее чинно вышел Струнников Виталий – круглый отличник, призер многочисленных олимпиад, краса и гордость всего Петроградского района.

А вот – директор облечено вздохнул – мимо школы, не снижая скорости, промчался огромный «Лендровер». Сидевший в нем Шмаков-старший вез Шмакова-младшего в частную школу, потому что – как на днях неожиданно заявил Шмаков-старший: «В государственных учатся только лохи».   

А вот всей семьей – в составе мамы, папы и младшей сестрички – к школьному крыльцу подвели первоклассника В. Шкандыбайкин.

 – Как наш оболтус, Карл Иванович? – осторожно спросил его папа.

– Да так, ничего, – спокойно ответил Гиннес. – Учится себе потихонечку. Вперед не лезет, в конце не плетется и в серединке  никому не мешает.

– Вот видишь, Вова, – печально вздохнула мама, – Карл Иванович назвал тебя отстающим.

– Ну что вы! Что вы! – не согласился директор. – Ваш ребенок совершенно нормальный мальчик, но… не вундеркинд. Что, наверно, и к лучшему. Как там сказано у Шатобриана? «Счастье можно найти только на проторенных дорогах». Ведь так?

– Так, – поспешно согласился папа, ни о каких шатобрианах, если честно, сроду не слыхивавший.

 – Когда приведете к нам младшенькую?

– Да уже скоро, – ответил папа, – только пускай чуть-чуть подрастет.

При словах «подрастет» бедная Светочка опустила глаза и печально вздохнула: ведь в средней группе 99-го сада она – увы! – продолжала оставаться самой-самой маленькой.

После чего семья Шкандыбайкиных удалилась.

…А оставшийся на крылечке Гиннес уперся взглядом в противоположную сторону улицы и стал вовсю любоваться четырьмя облетевшими тополями и круглой чашей фонтана, уже слегка припорошенной снежной крупкой.

– Хорошо! – прошептал Карл Иванович. – Как хорошо! Все как всегда. Даже немножечко… скучно. 


                III

Ах, да… чуть-чуть не забыл!

В это утро пенсионер Крымов проспал до половины одиннадцатого.

Встав, он сразу прошаркал на кухню – попить чайку.

Однако, выйдя на кухню, персональный пенсионер возмущенно присвистнул. Нет-нет, расписанное крупными незабудками блюдо, как всегда,  находилось возле плиты, но в нем этим утром лежали: парочка трюфелей, одна-единственная карамелька «Старт» и сиротливая плитка козинаков.

Забегая вперед, сообщим, что эта нещедрая порция появилась на кухне и на следующее утро. И на послеследущее. И на послепослеследующее и, вообще, во все дни , вплоть до нашего времени. Количество сладостей все эти долгие годы оставалось неизменным: парочка трюфелей, одна-единственная карамелька «Старт» и сиротливая плитка козинаков.

МНОГО СЛАДКОГО – ВРЕДНО!

Санкт-Петербург, Петроградская сторона, 20 июля 2012 года.