Дочка людоеда. Глава 17. НАСЛЕДНИК АХИЛЛЕСА
Тимофей Маркелович Побожий устроился на чердаке у самой двери наблюдать за квартирой девяносто один, слышал он плоховато, да и зрение было не такое острое, как десяток лет назад. Старый милиционер, взявшийся доказать „этому лысому болтуну Хрущеву" неправильность своего увольнения, сидел на раскладном стульчике, опираясь на клюку. Время от времени он поднимался и проделывал несколько упражнений: приседал, делал наклоны, но, главное, очень ловко вертел своей клюкой, как бы захватывая и притягивая ею воображаемого нарушителя общестиенного спокойствия.
— Спасибо Петру Петровичу Цейцу! — говорил он на заседаниях общества „Гонимых работников органов милиции". — Когда я устроился работать пожарным в театр Вахтангова, он мне рассказывал, что Евгений Багратионович Вахтангов любил говорить молодым артистам: "В старики надо готовиться, пока молод! Молодежь не любит стариков играть, а когда возраст подходит — поздно, все роли заняты". Мне тогда сорок пять лет было, но я подумал: „Дело говорит Цейц! Дай-ка и я заранее в старики готовиться начну. Зашел в комиссионку на Арбате, купил клюку и начал упражняться. Теперь у меня три руки и три ноги. А всего-то одна дубинка".
Маркелыч оглядывал собрание, резюмируя свои рассуждения.
— Где бы я теперь был, если бы не стал в сорок лет в старики готовиться? Во, правильно. Уже там. — Он показывал пальцем в землю. — А пока я здесь. Догнать не догоню. От меня лось молодой убежит, а если бодаться начнет, рога обломаю, да и двух лосей еще стреножу.
— А трех, Маркелыч? — с подвохом интересовался обстоятельный Волохин.
— Трех я брал, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, плюс еще десять... Шути, шути, дошутишься у меня, зацеплю клюкой, узнаешь, как над старшими насмехаться, салажонок.
— Мне, что ли, такую тросточку завести? — рассуждал Волохин. — Да нет, мне все равно до восьмидесяти не дотянуть. Ты-то, Маркелыч, николаевский, а я советский, не на том харче взрос.
— Дело не в харче, а в мозге, у тебя дури много. Дай я по башке стукну клюшкой посильней, чтоб дурь вылетела, вот тогда маленько поумнеешь.
Воспоминания Маркелыча прервали осторожные шаги по ступенькам, которые услужливое эхо, усилив, донесло до слегка туговатого на ухо отставника. За свою жизнь Маркелыч слышал столько крадущихся шагов, что сразу понял: они!
„Они" — это были те, кто имел преступный шаг. Снизу, по лестнице, поднимались двое. Высокий интеллигентный Лом, похожий на артиста, легко и как бы независимо ступая, шел первым. Именно тяжеловесный Колун производил весь шум, хотя и очень старался ступать неслышно. Лом несколько раз позвонил в дверь. Никто не отозвался. Убедившись, что дома никого нет, Лом кивнул Колуну, и тот, достав отмычки, начал открывать замок. Изношенный замок подался сразу. Двое любопытных молодых людей осторожно проскользнули в дверь.
Маркелыч обрадованно засопел. Предстояло брать с поличным двух таких ядреных молодцов. Дюков оказался прав. Квартира явно вызывала интерес организованной преступности. Маркелыч представил, как он чинно будет ковылять по ступенькам, потом по-стариковски заговорит, потом... Но то, что произошло, смешало его планы.
— А-а-а! — раздался за дверью истошный мужской крик, и послышался еще более сильный звериный рык. Дверь отворилась, и из нее выкатились две фигуры. Причем Маркелыч готов был поклясться, что, если бы ловкий, как змея, Лом ногой не захлопнул дверь, на лестничную клетку выскочила бы огромная черная пантера с дикими глазами сиамской
кошки.
Напрасно Маркелыч вдогонку взывал к сознательности молодых людей.
— Постойте! Молодые люди! Помогите пожилому человеку! — Он кричал, как надо: не „Стой! Стой!", а «Постойте!", звал их: „Молодые люди! Помогите пожилому человеку!" Но
Лом и Колун были так напуганы увиденным в квартире Недобежкина, что едва ли слышали крики старого человека, а если и слышали, то решили, что он стал жертвой вместо них.
Эта неудача очень огорчила Маркелыча. Он снова поднялся на чердак и сел в засаду, надеясь, что скоро ему удастся применить свою клюку и утереть нос этому молокососу Волохину, который в свои шестьдесят лет едва ли смог бы сладить даже с парой бомжей, не говоря уж о настоящих рэкетирах, бывших мастерах бокса или дзюдо. Маркелычу нужен был серьезный противник, и он его дождался.
Несколько раз он приподнимался по ложной тревоге, это на нижних этажах хлопали двери и жильцы сновали вверх-вниз по лестнице, но вот раздались те самые, особые шаги. Как Маркелыч определял, что шаги имеют преступную окраску, он бы не смог ответить.
— Ногу ставит по-кошачьи, шумит, но тихо! Примечать надо, идешь по улице и примечай. Учись, пока не поздно, — наставлял он пенсионера Волохина. — Эх, мне бы твои года,я бы за учебу взялся. Ветер у тебя, Волохин. в голове.
Обладательницей преступной поступи оказалась прилично одетая старушка с веником под мышкой и с цепью наперевес в левой руке. Маркелыч заколебался, он знал, что в квартире номер девяносто один проживают две старушки, и решил, что это одна из них, однако цепь в ее руке показалась ему подозрительной, шаг ее был какой-то особый, даже не преступный, а... ,Дай Бог памяти, у кого-то я уже слышал такой шаг. — задумался Маркелыч, — точно, точно, в деревне, мальчишкой, у старухи Аграфены, нашей деревенской ведьмы, я подметил такой шаг. Да не она ли, ведьма проклятая, каким-то хитрым образом научила меня в шагах разбираться?"
Старушка между тем уверенно достала из кошелки ключ и как ни в чем не бывало вошла в дверь.
„Если она чужая, зверюга ее слопает!" — решил Маркелыч, прислушиваясь.
Ни истошного старушечьего визга, ни звериного рыка не раздалось. Тем не менее отставной оперативник, памятуя о своей прошлой неудаче, на всякий случай спустился к самой двери. Если бы старушка осталась в квартире чуть дольше, все было бы в порядке, но она вышла тотчас, ведя на цепи рыжего пса в ошейнике, в левой руке она, помимо веника, держала еще и сумочку Ангия Елпидифоровича, в которой жалобно мяукала кошечка, плененная жестокой старухой.
— Ваши документы, гражданка! — заученно грозным голосом рявкнул Тимофей Маркелыч, чувствуя себя лет на двадцать моложе.
Старушка аж вздрогнула от неожиданности. Пес вырвался у нее из рук и, гремя цепью, бросился бежать на чердак.
— Чтоб тебе провалиться, старый дурак! — взвизгнула Агафья, и, страшно исказившись лицом, бросилась на милиционера.
Маркелыч почувствовал, как у него подкашиваются ноги, и, сам не зная почему, затараторил молитву, которой его научила мать:
— От ведьминого сглаза, от порчи-проказы, от беса-юдола спаси и помилуй, угодник Никола! Агафья, как только он прочитал молитву, отпрянула от него.
— Хрен старый, заговоры знаешь! — взвизгнула старуха. — Тогда на, получай!
Она взмахнула своим веником, желая нанести Маркелычу в голову смертельный удар, но тот ловко подставил под веник свою клюку, отбил удар в сторону. Веник ударил по перилам лестницы, переломив их, словно это был не веник, а секира.
— И палка у тебя из ясеня! Неужели из Ахиллесова копья? Вот старый хрыч, где ты этот посох украл? — провизжала Агафья, узнав клюку и нанося по Маркелычу веником град ударов, но тот ловко отбивал их своей палкой и даже, зацепив ручкой своей клюки сумочку, вырвал ее из рук старухи.
Из сумочки выскочила черная кошка и юркнула назад, в незапертую дверь квартиры.
— Отдай сумку! Отдай сумочку, старый дуралей! Тебе это так даром не пройдет, ты у меня в огне сгоришь и в воде потонешь! Мент проклятый!
— Так ты еще и рецидивистка?! Ведьмино отродье! Я думал, вас всех советская власть повывела, а вы, значит, по чужим квартирам сшиваетесь, чужих собачек уводите. Я тебя
привлеку по двести шестой! Хулиганка!
Маркелыч начал читать новое заклятие против нечистой силы, оказалось, что все, чему его научили бабки, еще когда он был мальчишкой, и о чем совершенно не вспоминал всю жизнь, всплыло в этот миг. .
— Трава-мурава, расстелися, как скатерть,
От ведьмы спаси нас, Пречистая Матерь!
Агафья от этих слов забилась в истерике и бросилась бежать вверх на чердак, как слепая, натыкаясь на углы и стены. Лицо и фигура ее при этом стали быстро преображаться, и она обернулась молодой девушкой в украинском платье.
— Лукерья?! — воскликнул Тимофей.
— Тимоша! Ты меня узнал? — воскликнула дивчина.
Маркелыч от удивления Перекрестился, и это спасло его.
— Дак Лукерья-то теперь уж старуха, как и я. • Ах ты, ведьма, дурачить меня взялась!
Ведьма снова стала наступать на него, принялась носиться по чердаку, созывая рати нечистой силы. Над Маркелычем закружились полчища летучих мышей, завизжали и запрыгали черные коты.
— Ты отсюда живым не вырвешься! — кричала бесовка.
— И не в таких переделках бывали. Нехай креста на мне нету, а я человек крещеный. Чем бы тебя, как черта ладаном, выкурить?
Но ничего святого под рукой не было.
Тут Маркелыч вспомнил про партбилет, с которым никогда не расставался и который был для него святыней. Нащупав красную книжицу в кармане, он торжественно достал ее и, как дьяк на клиросе, начал творить партбилетом крестное знамение.
— Во имя отца, сына и святого духа! Да сгинет вся не чисть! Отрекаюсь от тебя, Сатана, во веки веков!
И сотворилось чудо: беснование на чердаке стихло. Агафья с перекошенным злобой лицом вскочила, словно в седло мотоцикла, на веник и, хотя не так быстро, как на помеле, и вовсе не с такой скоростью, как в ступе, взмыла в небо.
Маркелыч с удивлением уставился на свой потрепанный, засаленный партбилет.
Вдруг Агафья снова влетела н слуховое окно, соскочила с веника и бросилась к старому милиционеру, замахнувшись веником, который в зависимости от обстоятельств служил ей то летательным средством, то смертоносным оружием боя, и как булавой нанесла удар.
— Врешь, старый козел? На испуг меня хотел взять? —
злорадно проголосила Агафья. — А у самого партийные взносы-то за последний месяц не заплачены! Так что недействителен твой партбилет!
Маркелыч увернулся от веника, тяжелый удар которого сокрушил чердачную балку.
„Мать честная! Неужели забыл взносы заплатить?!" — внутренне содрогнулся от страшной мысли Побожий и тут ясно вспомнил, что платил накануне восьмого марта сразу за три месяца вперед, еще из-за этого поскупился, было, на мимозы для Лукерьи Тимофеевны, но потом, проехав почти две остановки от метро на трамвае, вернулся и все-таки купил ей веточку желтых пупшстых горошин.
— Вот нечисть' Истинно нечисть, врет и не стесняется! — Маркелыч даже оскорбился на такую подлую уловку старухи и от этого рассвирепел еще больше.
— Ах, ты!.. Старая б..! — тут ветеран милиции употребил непечатное слово. — Кто это взносы не заплатил? Я не заплатил?! А вот штампом за май в твою харю поганую не
хочешь?!
Побожий своим партбилетом, словно мечом, ударил по венику, выбив его из ослабевших рук бабы-яги, и наступил на него ногой. После чего сунул партбилет в карман, поднял веник и зажал под мышкой.
— Отдай веник! Отдай сейчас же веник! — чуть не плача, запричитала Агафья. — На чем же я полечу?
Агафья в бессильной ярости заметалась вокруг храброго партийца, сотрясая воздух проклятиями.
— Пошла прочь, врунья старая, — уже снисходительнее подбоченился Маркелыч. — На чем хочешь, на том и лети.
Нет, хулиганка! Лучше я тебя в милицию сдам, — решил Маркелыч и погнался за ведьмой, но та, выхватив гребень из седых волос, выпрыгнула в слуховое окно и начала медленно
удаляться по воздуху. Как известно, гребень служит ведьмам последним летательным средством, однако бабе-яге летать на гребне — это все равно что владельцу „роллс-ройса" кататься
на трехколесном детском велосипеде. Такого унижения Агафья поклялась не забыть Побожему до конца его дней и в ближайшее же время отомстить ему страшной карой.
— Верою своей спасен будешь, так-то. А говорят, коммунисты от нечистого! Сами вы от нечистого! — Старый ветеран любовно похлопал красную книжицу в кармане и тут
почувствовал, что кто-то так же благодарно, как он — партбилет, гладит его ногу, звеня цепью. Это был Полкан.
— Ишь ты, такую псину на цепь посадить. Даже цепь притащила, старая карга. Гипноз применять. Ну, ты мне попадешься еще!
Маркелыч отвел собаку в квартиру, снял с нее цепь с ошейником. Чтобы хозяин не догадался, что кто-то побывал в его квартире, поставил на стол сумочку Ангия Елпидифо-ровича, которую отнял у Агафьи, и, прихватив с собой цепь, вышел на лестничную клетку. Кошка и Полкан посмотрели ему вслед благодарными глазами.
— Надо же, — смягчился грозный милиционер, — все понимают.
Побожий снова сел в засаду и стал разглядывать отнятые у Агафьи трофеи. Особенно заинтересовал его веник. Веник был как веник, из тех, что продают на любом рынке. „Как же они на нем летают? — удивился он. — У Лукерьи Тимофеевны точно такой же! — подумал милиционер. — А может, и она — того?!" — Маркелыч вообразил, как его жена летает по ночам на своем венике, но тут же, устыдившись, прогнал эту кощунственную мысль. Нет, Лукерья Тимофеевна была доброй христианкой и почти каждую неделю ходила в церковь.
Цепь была непростая, старинная. Странная была цепь. Дюкову про свою битву с ведьмой он решил не говорить. Скажет, что Побожий того, на старости лет рехнулся, и Маркелыч покрутил пальцем у своей седой головы.
Михил Гуськов