Анатолий Максимов. ТАК БЫЛО... 63. Книга вторая. Франция–СССР. Часть XI
«Дружественная беседа» (2)
Меня долго расспрашивали о моих знакомых, о встречах с ними, о том, чем они занимаются, где они бывают. Особое место в этих расспросах занимал Национально-Трудовой Союз (НТС). Руководство этой антикоммунистической организации состояло, в своем большинстве, из выходцев из Советского Союза. Со многими руководителями я был знаком. Моему судье, видимо, было известно, что я бываю во Франкфурте, где зарегистрирован НТС, и встречаюсь с ними. Меня расспрашивали, чем они занимаются в свободное время? Где бывают, с кем они особенно дружат? и т.д.
Понятно, что мои показания будут сопоставляться с другими сведениями, полученными от других лиц.
– Нам, например, известно, что вы высказывали мнение, будто в НТС сидит советская разведка. Что послужило поводом для такого утверждения?
– НТС является политической, антикоммунистической организацией, которую содержит американская разведка. В таком случае, трудно себе представить, что Советский Союз был бы равнодушен к такому явлению. Мое утверждение, если хотите, является доказательством «от противного».
***
Воспользуюсь случаем, чтобы рассказать о том, как «Закрытый Сектор» Союза совместно с американцами провел десантную операцию под кодом «Маков».
Отобранные добровольцы прошли соответствующую подготовку, после чего они вылетели из Турции, и их сбросили над территорией Советского Союза. Когда десантная группа приземлилась, ее встретили пограничники с собаками. Конечно, все были арестованы. Был устроен показной процесс, на котором «преступники» каялись в содеянном. Затем было проведено несколько пресс-конференций, на которых показывали «злостных десантников», фотографии которых были чуть ли не во всех газетах Советского Союза.
Какая безответственность руководства НТС по отношению к своим членам и их семьям – только ради того, чтобы оставаться «на учете» американской казны! Не является ли этот факт подтверждением того, что в НТС были «кроты» советской разведки?!
Мне вспомнился мой визит к альпинисту, к которому я попал по подсказке одного из руководителей НТС: «Это наш человек, свяжись с ним, когда будешь в Москве».
Я связался. Альпинист зашел за мной в гостиницу и пригласил меня, «по дружбе», провести вечер в его доме. По «странному совпадению» к альпинисту приехал (неожиданно!) «родственник» его жены. За ужином выяснилось, что «родственник жены» был хорошо информирован о деятельности НТС, и он старался меня уговорить войти в круг руководителей этой организации.
– Что это вы с НТС возитесь? – спросил я. – Пригласите официально руководителей Союза в Москву для совместного обсуждения будущего устройства страны. Будьте уверены, что ни один из них в Москву не прилетит! В этом случае вы можете объявить всему миру, что руководители НТС не ответили на ваше приглашение и что, следовательно, это не национальная организация, а сброд авантюристов! И дело с НТС будет похоронено – и навсегда!
Кажется в 1957 году НТС проводил пресс-конференцию, на которую пригласили многих иностранных журналистов, политиков из разных стран и русских «общественных деятелей», в том числе и меня. В перерыве между докладами мы, парижане, пошли выпить кофе. К нашей компании пристроился и Николай Ласкин. Двумя часами позже Ласкин упал на пол и начал биться. Его моментально отвезли в американский госпиталь, и под вечер мы узнали, что Ласкина отравили сильным ядом, но что своевременная помощь его спасла. Действительно, за одну ночь Ласкин потерял волосы на голове. Подозрение в отравлении пало на меня: «Он был за одним столом с Ласкиным»! Но улик против меня не нашли.
Многими годами позже я выслушал исповедь «моего лучшего друга», который признался в том, что это он распространил ложный слух о моей связи с советской разведкой.
«Мой лучший друг», как и я, приехал во Францию из Болгарии. Наше окружение нас называло «односельчанами». Так вот, этот односельчанин приходил в мой дом, уговаривал мою жену развестись со мной и выйти за него замуж! Узнав о его происках, я его пригласил на ужин, во время которого дал ему мою фотографию с автографом: «На добрую память о бывшей дружбе»!
– Что это значит «о бывшей дружбе»?
– Да ничего особенного.
И мы потеряли друг друга из виду на несколько лет. За это время он успел натравить на меня французскую контрразведку и руководство НТС.
***
Голос судьи меня вернул к реальности.
– Знаете ли вы, на сколько лет тюрьмы был осужден мистер С. по делу советского предателя Пеньковского?
– Знаю, на семь лет.
– Откуда?
– Из газет.
– Так вот, мы вам тоже дадим семь лет!
– За что? Я не понимаю! Но, если вы и на самом деле решили так, то моим единственным желанием будет выжить и написать воспоминания, за которые получу хороший гонорар.
Как ни странно, его «семь лет» не произвели на меня никакого впечатления, и никакой «неожиданной реакции» с моей стороны не последовало. И, самое главное, не вызвали во мне чувства страха!
Предполагаю, что судья строил свой план беседы именно на том, что страх перед карой приведет меня к «искреннему раскаянию», после чего из меня можно будет вить любую веревку. Судье, привыкшему к тому, что все становятся на колени перед силой, наверное, было невдомек, что могут быть и исключения. Как мне показалось, мое «бесстрашие» засело у следователя поперек горла и вывело его из терпения.
– Вы напрасно шутите, – сказал судья повышенным тоном. – Мы всегда приводим в исполнение наши решения!
Получилось нечто вроде игры в шахматы. Я подумал, что «противник» расставил свои фигуры и делает вид, что не знает, как их использовать с наибольшей эффективностью. Или же делает вид, что не знает, что делать, имея в реальности определенный и сокрушающий план!
Должен сказать, что я был на пределе напряжения: голова работала без пробоев. Мысли разбегались в разных направлениях, заглядывая в каждый уголок моей жизни, проверяя, правильно ли все состыковывается!
В ожидании развязки я решил «жать противника», пока есть такая возможность.
И я сделал «ход конем»!
– Вы меня пригласили на дружественную беседу, поэтому прошу не повышать тон. В противном случае я встану и уйду (великолепно понимая, что «без его визы» я никуда не двинусь!). Вы бы лучше распорядились, чтобы принесли фрукты!
Судья распорядился, и через несколько минут фрукты были на столе!
Ай, да и конь!!
Чтобы перехватить инициативу, судья перевел разговор на другую тему.
– Вы знакомы с Ласкиным?
– Если вы имеете в виду Николая Ласкина, то да.
– Вы были на квартире его матери?
– Был.
– Какова была цель вашего визита?
– Передать матери, что ее сын жив.
– Знаете ли вы, что вы были на квартире изменника и предателя?
– Нет. Во-первых, я был на квартире его матери, а не на его квартире; во-вторых, впервые слышу, что он изменник и предатель. Западная пресса писала, что он исключительно талантливый человек и что он «обошел» западные спецслужбы и продолжает работать на Советский Союз. Поэтому я и зашел к его матери, предполагая, что это могло быть кодом.
– Какая западная пресса?
– Западная пресса вообще, а немецкая в особенности.
– А я вам говорю, что Ласкин изменник и предатель!
– Хорошо, с этого момента я буду знать, кто такой Ласкин.
– Значит, вы были на квартире матери изменника и передали ей какой-то код от предателя.
– Это не так. О том, что Ласкин изменник и предатель, я только что узнал от вас. Следовательно, во время моего визита к матери Ласкин, по крайней мере для меня, не был ни изменником, ни предателем, а продолжал работать на Советский Союз.
Наступила длинная пауза.
Наконец, судья сказал, что мы продолжим наш разговор завтра, и назначил мне место и час встречи. Меня «перетащили» в мою машину, вернули ключи и очки, повелев: «Ехать прямо и не оглядываться».
Было одиннадцать часов ночи.
Два слова о Ласкине. Он был офицером госбезопасности, в чине капитана. Его «перебросили» на Запад с определенной задачей: убить Околовича, руководителя «закрытого сектора» НТС. Ласкин же «избрал свободу»: он пришел на квартиру этого руководителя и рассказал ему о своем задании. Был ли его акт совершен по службе или по совести – я не знаю. Знаю только, что «перебежчика» передали американцам.
Узнав, что я часто бываю в Москве, Ласкин позвонил мне, и мы договорились о встрече. Николай попросил меня зайти к его матери и передать ей, что он жив. Он предупредил меня, что такой визит сопряжен с риском попасть в руки КГБ, и привел несколько вариантов возможного провала «экспедиции». Например: за домом ведется «наружная» слежка, т.е., в дом войдешь, а из дома не выйдешь. Или, доберешься до квартиры беспрепятственно, передашь маме, что я жив, и быстренько улетучишься. Опасность для тебя будет заключаться в том, что мама моментально пойдет «куда надо» и скажет, «что у нее был гость». Ее реакцию понять не трудно: она настолько перепугана органами, что воспримет твой визит как провокацию с их стороны, и пойдет «перестраховываться».
– Теперь, – сказал Николай, – зная, чем ты рискуешь, тебе решать, как поступить. В обиде на тебя я не буду.
Будучи в Москве, я передал матери весточку о сыне.
Утром я пошел на стенд и сказал моему коллеге, что разговор с директором Института еще не закончен и что я с ним встречусь после обеда. И добавил: «Вот тебе на хранение моя записная книжка, которую ты мне вернешь завтра».
Это была своего рода предосторожность: если со мной что-либо случится, то записная книжка будет доказательством моего исчезновения и предлогом для моего розыска.
В назначенное время я явился на место встречи. Не успел выйти из машины и закурить, как на моих плечах оказались «дружественные ладони». После процедуры с темными очками «мы» поехали и… очутились в той же квартире, в какой были накануне.
– Здравствуйте, Анатолий Федорович, как вам спалось эту ночь?
– Здравствуйте. Спалось хорошо. Спасибо.
– Вы помните, что за вами долг: семь лет?!
– Помню.
– Семь лет – это срок. Это длинный срок. Скажите, почему вы, учитывая такую перспективу, не пошли в ваше посольство?
–С какой целью я должен был туда пойти и откуда Вы знаете, что я там не был? (!)
Наступила пауза, которая мне показалась вечностью. По какой причине возникла пауза? Судья взвешивает имеющиеся в его распоряжении варианты, как поступить со мной? Чувствую, что он пожалел потерянный козырь (история с посольством) и теперь «нагнетает давление» своим молчанием. Пойди – узнай, что происходит в его голове!
Наконец, молчание было прервано.
– Мы друг друга поняли. Вы подпишите документ, лишающий вас пожизненно права на въезд в Советский Союз, и завтра же покинете нашу страну.
– Если я уеду завтра, то должен буду закрыть стенд и объяснить моему начальству причину своего скоропалительного отъезда, т.е. рассказать о нашей дружественной беседе.
– Ни в коем случае! Когда закрывается выставка?
– Пятнадцатого.
– Ну, вот, пятнадцатого вы и улетите.
– Нет. Мне нужно, после официального закрытия выставки, два дня для упаковки и отправки груза.
– Перенесем ваш отъезд на семнадцатое.
– Согласен.
На столе появился документ, закрывающий мне, впредь и навсегда, дорогу в Советский Союз. Я его подписал.
На следующий день я был в самолете – летел домой!
Улетал я на всякий случай: «А вдруг передумают!»
Не скрою, что колени дрожали на протяжении всего пути, пока самолет не остановился на посадочной полосе… в Париже!!!
На протяжении всей «беседы» со следователем я старался понять причину такого неожиданного «внимания» ко мне. Мысленно я разбирал всевозможные варианты, вплоть до показательного процесса, суть которого будет заключаться в недоступном моему пониманию плане и в котором я должен буду играть приготовленную для меня роль.
Такая возможность вполне реальна. Довольно вспомнить судебный процесс иностранного журналиста, которому была выдана советской администрацией профессиональная виза, с разрешением фотографировать любой объект. Не успел журналист сойти с парохода, на котором прибыл в Одессу, и его сфотографировать «на память», как его арестовали и обвинили в шпионаже. В ходе процесса выяснилось, что у Советского Союза были серьезные претензии к стране, гражданином которой был этот журналист.
Я знал, что Москва слезам не верит! Я знал, что в Москве сила на стороне судьи-следователя и что он мог меня скрутить в бараний рог. Я думал, что задаваемые мне вопросы носили «отвлекающий» характер и что основной мне еще не был задан. Я рассматривал угрозу судьи – семь лет – как вариант запугивания, но не больше. Я также знал, что в случае моего ареста я окажусь в полном одиночестве и что никакое посольство не заступится за меня!
После закрытия выставки мой коллега мне вернул мою записную книжку и добавил: «Я не знал, что тебя спешно вызвало начальство»!
Я долго еще продолжал искать причину такого «внимательного» отношения ко мне в Москве и такого неожиданного эпилога.
Но ничего не выяснил.