А звали его, кажись, Юркой. И фамилия была у него ещё такая Костырев. Очень мне хотелось назвать его Костыль, ну или Костылев на крайняк. Но как-то всё язык, что ли, не поворачивался. А костыль был довольно знатный, уж мне поверьте. Так вот пришёл как-то раз этот Костырев-Костылев в наш седьмой класс. И звался он новеньким. Но, как и весь он сам, как и все истории, происходившие с ним, так и приход его в нашу гимназию был не совсем обычным. Обычно, новенькие детки приходили к нам сентября этак с первого. И все хотели ну хотя бы попробовать свои силы. Проходили отборочное тестирование, с нетерпением и нервами и отгрызенными ногтями ждали оценок у стеклянных огромных размеров окон при фасаде гимназии, меж которых татарская учительница математики и завуч Гузель Завдятовна приклеивала их тонким прозрачным скотчем. Да, немало их было. Естественно-математическая гимназия наша славилась на всю округу. А после того, как учительский состав с течением времени совсем окреп на твёрдом фундаменте Соросовских учителей-отличников и институтских преподавателей, так слава о ней уж совсем гремела. Родители моих сверстников-двоечников, конечно, не отчаивались. Отнюдь, были они уравновешены и спокойны. Им-то всё уже было известно заранее. Уж у них-то дорожка была расписана и представлялась она глааадкой калиёю. Папы и мамы потенциальных сварщиков, токарей, грузчиков и наркоманов-мокрушников не хватались за голову, не мучили учителей телефонными звонками, не скапливали денег на репетиторов по математике и физике, и вообще вели весьма аккуратный и свободный образ жизни. Я всегда завидовал их детям. Завидовал их свободе, будь то свобода выбора или свобода изъяснения – во всём царил её дух. Счастливые дети, нередко подумывал я. А дружил я исключительно с двоечниками, и не только моей гимназии (их у нас было… ну, практически, вообще не было), а со всеми подряд, кто только водился во дворе. И уж поверьте мне, с ними всё было гораздо интереснее. Да и сами они были людьми настоящими. Живыми. Это чувствовалось отовсюду. Но из взрослых ровным счётом никто этого не понимал.
Так что прозвенел тот самый первый звонок первого сентября. Для кого-то, быть может, он и был долгожданным, но только не для меня. (Уверен, львиная доля нормального населения поддержит меня в этом). Прозвенел звонок и второго сентября, и третьего. А нас всё «кормили завтраками», обещая, что вот-вот двери класса распахнутся, и ворвётся в них свежий ветер, которого мы уже заочно прозвали Новеньким. Но этого никак не происходило.
Однажды утром я жутко опаздывал на нулевой урок. Честно говоря, я только с течением времени обнаружил такую прекрасную, просто великолепную возможность прогуливания уроков. А возможность эта, если с ней по-хорошему, использовать по назначению, да ещё умудряться не забывать о здравом смысле, открывает новые прелестные возможности. Просто прелестные. (Полагаю, что тут львиная доля того же человечества снова окажется на моей стороне). К сожалению, до седьмого класса я даже не подозревал какой потенциал я вынашивал в себе все эти годы. Так что, опаздывая, нервничал я ужасно. Нервничал не потому что администрация нашей элитарной гимназии уже обсиралась, чтобы загнать детей в кабалу РАБоты над ошибкам (без которых, как это говорилось, невозможно существование) и выдумала такую пакость, как нулевые, а годик спустя ещё и преднулевые занятия (итого 8 – 10 уроков в день, в основном, спаренных), а нервничал я потому, что урок этот начинался преступно рано, и мой папа ещё не вышел на свою работу и тщательно следил за моими нервными и оттого хаотичными движениями.
- Чего копаешься? - сержантским голосом спрашивал он. От этого внутри меня всё леденело, и я старался двигать руками как можно быстрее.
- Ну, смотри у меня, опоздаешь, – ураганом пронеслось надо мной, - я тебе тогда устрою. Как невеста собираешься.
Такие слова всегда были обидными и задевали очень сильно. От этих слов потело всё тело, а потом начинало чесаться. Заледеневший комок внутри мгновенно таял. Отчаяние вскипало и обдавало паром.
- На брюки свои посмотри, поросёнок.
Он отодвинул меня на расстояние вытянутой руки для того, чтобы получше разглядеть, во что одет поросёнок.
- Снимай, - равнодушно скомандыал папа.
Взяв одежную щётку, и подвесив снятые мною брюки за одну штанину, он с шарканьем принялся счищать засохшие коричневые капли грязи.
- Где тебя черти носили?.. Школа за домом, а ты где ходишь?
И посмотрев на часы, небрежно вручил мне вещь, и добавил: «На. Пойдёт для грязнули».
Выходя из подъезда, я заметил, что на крыльце соседнего дома, плотно прилегавшего к нашему, в модной позе «подпираю стену» стоял мой одногодка Мурлин Денис. Он курил, выдыхая дым из носа, а сигарету воровато прятал в спущенном рукаве. Рукав он спустил заранее специально для этой цели. Несмотря на то, что мы были одного возраста, он учился на год младше, так как оставался то ли на осень, то ли на второй год, и, конечно же, не в нашей гимназии. Счастливчик, - подумал я, - вот же свободный человек.
Школьное утро не бывает без сюрпризов. Подходя к крыльцу школы, я видел, как пацаны доят тех, кто помладше или чертей. Таких сразу видно. И дело даже не в том, кто старше или кто сильнее. Тут какая-то врождённая предрасположенность. Есть в этом нечто животное, но несправедливое, нечто, против чего так хочется бунтовать, только глупо, ведь человек… с какой-то стороны это даже уродство. Жёсткая иерархия существовала ещё в Олимпе, где главным был Зевс, а остальные боги то и дело подчинялись Зевсу и не прекословили, опасаясь, видимо, поражения молнией. Однако речь идёт о школьниках, а не о богах. О школьниках, конечно, можно говорить как о богах, но только если каждый ребёнок есть маленький божок своего собственного мирка, наполненного фантазиями и грёзами о большом, зачастую ещё неузнанном мире. Боги-школьники дружат, обмениваются дисками. У них много общего. А когда общими становятся богини, то битву богов можно наблюдать после уроков за зданием нашей школы-Олимпа в специальном месте, которое по предназначению своему было сродни парадному входу в «Олимп», поскольку являлось запасным, и носило неформальное название «запаска». На моей памяти «запаска» работала всего однажды. Фасад школы украшала громадная раскрытая книга над крыльцом, на страницах которой были выложены три заглавных и одна маленькая буквы «ЕМГи» - Естественно – Математическая Гимназия. И как бы под лоно этой книги входили и выходили все поколения учеников гимназии и их родители. Когда по истечении пяти лет торжественная красная краска начала заметно облетать, то книгу решили реставрировать. А снять такую никому ненужную махину было делом трудоёмким. Тогда парадный вход был закрыт на реставрацию, и открыли «запаску». Случай,конечно, выходящий из ряда вон. Обычным же образом, «запаска» использовалась для строго-настрого запрещённого Зевсом курения. А некоторых, уж совсем отчаявшихся богов-семиклашек, бывало, одолевало в «запаске» торжество Вакха. А раз уж так, то и божественное предложение «смахнуться» принималось богом-оппонентом с призывом ждать его после уроков неминуемо в «запаске». И почти что каждым утром, двигаясь мимо «запаски» в сторону парадного входа, я видел, как парни доили каких-то ссыкунов, как на «отработанные» деньги мои сверстники и ребята постарше нахлобучивались уже с утра. По большей части это были мои знакомые с окрестных дворов, с которыми я кентовался во внеурочное, а после и в урочное время. Мне было жаль и тех и других. И себя. Наверное, врождённое чувство равноправия стучало тогда в моих висках. Иногда я подходил, здоровался, курил, но чаще всего проходил мимо, дескать, опаздываю. Мне было противно.
При входе в класс стоял абсолютный лох по всем «божественным» понятиям. Никакого внимания он не привлекал и находился в школьном коридоре по инерции. Старинные засаленные с помятыми стрелками брюки и из того же школьного материала старинного покрова пиджак. Старинного не настолько, чтобы называться раритетным или аристократичным, а настолько, чтобы быть старомодным и унизительным. Тем более в Олимпе.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…