Ночью меня разбудил странный шум. Еще путаясь в обрывках рассыпающегося на части сна, я понял, что прямо в избе кто-то тихо разговаривает.
- Ну что, мусорок, попал, как кур в ощип? – тихо бормотал кто-то голосом кота Матроскина из знаменитого мультика, - Ну, да ты не дергайся. Сюда твои кореша и носа не сунут. Паренек-то, вон, порезвее ваших оказался, даром, что неумеха.
Раздался короткий мурлыкающий смешок.
- Близнюки-то, Бэра с Гырой как там поживают, а? Ведь они меня сюда упекли, суки подколодные. Ух, встретить бы их на кривой дорожке да сказать пару ласковых…Да ладно, не ерепенься. Ты теперь здесь на птичьих правах, такой же арестант, как и я.
Снова смешок, теперь уже похожий на судорожный кашель.
- Я слыхал, и Кирдыку пороху не хватило на паренька-то. Тоже мне, Кирдык называется. Гонору у него всегда больше было, чем силенок. А паренек хват, однако. Ты тоже заметил? Ну-ну. Еще бы ты не заметил. Как он тебя, а?
Все еще не понимая, в самом деле в избе кто-то разговаривает, или это последний аккорд сумбурного сна, я открыл глаза и первым делом глянул на стол.
На столе кто-то был! Нет, не шар, накрытый тряпицей. Что-то мохнатое, бесформенное виднелось на фоне окна рядом с шаром. И это что-то шевелилось!
Меня прошиб холодный пот. Не помня себя от испуга, я схватил фонарик и брызнул лучом электрического света на стол.
В голове моей, в обход органов слуха, словно сам собой возник тихий сдавленный голос:
- Блин, спалился.
На столе сидел здоровенный пушистый серый кот с пронзительными янтарными глазами. Ухоженный, словно только что с кошачьей выставки. Как он забрался сюда? Откуда он вообще взялся в этой безлюдной глуши?
Кот смотрел на меня, словно ждал чего-то. А я смотрел на кота, пытаясь сложить все происходящее в удобоваримую картину. Не получалось. Не могло здесь быть этого жирного серого прохвоста, не могло – и все тут.
Так мы смотрели друг на друга довольно долго. Кот сверлил меня взглядом, я растерянно таращился на кота. Потом, махнув рукой на все потуги понять, что происходит, я поднялся с лавки и подошел к столу.
Кот не стал убегать. Наоборот, заурчал приветливо, словно радуясь моему присутствию.
Я протянул руку, все еще надеясь, что кот – всего лишь моя галлюцинация. Но пальцы мои коснулись вполне реальной мягкой шерсти и словно сами собой принялись чесать кота за ухом.
- Откуда ж ты взялся здесь, а, хвостатый? – спросил я кота.
Разумеется, кот ничего не ответил, только еще громче заурчал.
- Ты жрать, наверное, хочешь, - догадался я.
Жалко было тратить на приблудного кота консервов, но другой еды у меня не было. Скрепя сердце, я вскрыл банку с килькой и поставил рядом со столом, на пол.
Почуяв пряный запах кильки, кот пулей метнулся к банке и, угрожающе урча, стал поедать консервы с неимоверной скоростью.
- Смотри, братан, больше у меня еды нет, - предупредил я своего ночного гостя, - Две банки осталось, на черный день. Грибы ты, наверное, жрать не будешь…
И кот – удивительное дело! – понял меня. Оторвался от банки с килькой, с видимым сожалением подвинул ее лапой в сторону. Мол, так уж и быть, растяну на несколько раз.
- Смышленый, - хмыкнул я, - Не ты тут случайно разговаривал?
Кот глянул на меня…ну, прямо как на придурка: мол, сам-то понял, что спросил? Я и не думал, что коты могут так выразительно смотреть.
- Прости, братан, глупость сморозил, - чувствуя себя совсем по-идиотски, сказал я коту. Кот пренебрежительно чихнул, тряхнув своей огромной ушастой головой, и совсем по-хозяйски запрыгнул на лавку, свернувшись там уютным пушистым калачиком.
- Ну, спать, так спать, - пожал я плечами и лег на лавку рядом с котом: места нам двоим вполне хватало.
Но сон окончательно отбило. В голове царил полный сумбур: беспорядочные мысли колотились внутри черепа, словно хотели вылезти наружу. Кот этот, разговор на грани сна и яви, густо приправленный блатной феней.
И тут меня осенило.
- Кузьмич, это не ты случайно? – спросил я кота, пригревшегося у моих ног.
Кот блеснул на меня из темноты своими глазами, и мне показалось…нет, все-таки, наверное, показалось…в общем, кот кивнул.
Наверное, я должен был удивиться, от удивления впасть в полный ступор – но нет, я ни капли не удивился. Домовой в обличие кота был для меня куда понятнее домового-невидимки.
- Нет, Кузьмич, это все-таки ты, - не знаю, почему, но я обрадовался, - Вот только тебе, видно, со мной поговорить западло. Ладно уж, дрыхни, друг мой ситный.
Странным образом в глазах-огоньках кота я разглядел что-то вроде одобрения. Правильно, мол, говоришь, правильно.
Почему-то, сам не знаю, почему, лежать на одной лавке с представителем мира нечисти меня нисколько не напрягало. Ну, домовой, ну, кот – что с того? Ведь он не враг мне, даже наоборот: хороший помощник. Вон, винтарь мне, можно сказать, подарил. А сколько раз меня выручил этот его подарок? Как минимум, три раза…
На душе у меня было почему-то спокойно и радостно. Словно я только что встретил давнего друга. И это спокойствие исходило, вне всякого сомнения, от пушистого Кузьмича, тепло и уютно урчащего в темноте.
Я не заметил, как заснул. И впервые за долгое время видел радужный, красочный сон, совсем как в беззаботном детстве. Во сне я гулял по какому-то небольшому городу, встречные люди приветливо улыбались мне, как старому знакомому – и все вокруг было залито веселым солнечным светом.
Проснулся я довольно поздно. Часы укоризненно показывали девять тридцать три, словно упрекая меня за безделье.
Черт возьми, столько нужно сделать! Нужно срочно добывать мясо, иначе завтра мне уже просто нечего будет есть, кроме орехов да грибов. Нужно выкроить время и сходить к речке Гремящей – попробовать наловить рыбы. Нужно перетащить из бункера у водопада оставленный там хабар. Черт возьми, и трех дней маловато!
Кузьмич уже не прятался от меня, как раньше. Сейчас он ходил по избе, деловито обнюхивая углы и время от времени скребя широкой лапой половицы. Не иначе, мышей чуял.
- Кузьмич, ты смотри, по углам меток не оставляй, - предупредил я кота, - Не хватало вони в доме.
Кузьмич презрительно фыркнул, сел на собственный хвост и принялся яростно вылизываться. Словно показывал, что я его обидел.
- Кузьмич, ты что, обиделся? – спросил я, - Не обижайся, Кузьмич…
Мне хотелось добавить «…у нас водки много», но Кузьмич наверняка бы не понял юмора – вряд ли он смотрел культовую комедию про охоту.
- Что я мог еще подумать, сам посуди. Ты же ведь кот, хотя и необычный. А котам полагается все метить.
Кузьмич, видимо, принял мои объяснения и, подойдя ко мне, стал тереться о мою ногу, задрав кверху пушистый хвост. Показывал, наверное, что на меня не в обиде. Дурак мол, ты, хозяин, что, мол, с тебя взять…
На завтрак я съел предпоследнюю банку консервов – съел с сожалением, без аппетита. Если сегодня мне не повезет так, как мне везло до этого, завтра я буду голодать. Блин, знать бы, как выглядит кедр, хоть шишек бы насшибал – на орехи. Но по мне, что кедр, что елка – один хрен дерево. Сосну еще как-то могу отличить, но не более того. Хотя я где-то слышал, что в Сибири растет вовсе не кедр, а кедровая сосна. А как отличить, какая сосна кедровая, а какая – нет?
Хрен с ним, с кедром. Главное сейчас – мясо. Любое, хоть птичье – главное, чтобы съедобное было, не как копченая волчатина.
От воспоминания о копченой волчатине к горлу подкатился тугой кислый комок. Ух, ну надо же было природе создать такую пакостную мерзость!
В тайгу я пошел налегке. Нож, топор, винтовка да лук со стрелами. И два пустых мешка – добычу складывать. Уходя, почесал за ухом Кузьмича, ответившего мне приветливым мурлыканьем.
- Охраняй дом, Кузьмич, - сказал я коту, - А я пойду пожрать чего-нибудь добуду.
Кузьмич коротко мяукнул, словно ответил «есть!» - ну ни дать, ни взять, примерный часовой!
Я поправил на плече винтовку и зашагал к темной стене леса. Несколько раз я оборачивался, бросая взгляд на оставшийся за спиной дом, и всякий раз замечал сидящего на окне кота, провожающего меня взглядом.
Сегодня я решил не испытывать понапрасну судьбу. Лось, конечно, хорошая добыча. Но уж очень хлопотно мне, незнакомому с охотничьими премудростями человеку, выслеживать это ходячее мясохранилище. Не ровен час, прохожу по тайге за лосем и ничего толком не добуду.
Поэтому первым делом я отправился на юг, вдоль просеки. Туда, где несколько дней назад подстрелил глухаря. В справочнике охотника ясно указано: глухарь жрет гальку и бруснику, значит, искать его нужно в брусничниках и на каменистых осыпях. Лось же должен, по идее, питаться болотной травой, значит, может повстречаться мне у болота, где не так давно я «встретил» невидимку в огромных сапогах.
В общем, шел я, можно сказать, наудачу. Старался не громыхать амуницией и вообще идти осторожно, тихо, крадучись. Превратился в одно здоровенное ухо, слушающее таежные звуки. Винтовку повесил за спину, плотно подтянув ружейный ремень, чтобы «ремингтон» сидел на спине, как влитой. В руках держал готовый к стрельбе лук – не ровен час, придется стрелять навскидку.
Поначалу было скучновато, в смысле, достойной мишени не попадалось. Дичь бродила вокруг буквально стадами, но то была какая-то сорная, бросовая дичь. То пищуха выскочит из бурелома и тихо прошуршит меленькими лапками по прошлогодней листве, то из-под узловатых корней уставится на меня глазами-бусинками соболь – или кто-то еще мелкий и явно пушной. Какие-то мелкие птахи сновали по стволам деревьев, резво перебегая по коре с места на место в поисках короедов. Ящерки выползали на камни, ловя своими чешуйчатыми тельцами редкие пятна солнечного света. Деловито пробежал еж. Здоровенный такой ежище – я даже хотел его подстрелить, но передумал. Велика ли добыча этот еж? Смех один. Да и ежатина, верно, не самый вкусный деликатес. Я только проводил колючего взглядом, вдруг подумав о бренности земного существования. Взять хотя бы вот этого ежа. Бежит себе и не догадывается, что его расстрелять только что хотели. А если бы здравая мысль пришла ко мне чуть позже, быть бы ежу уже мертвым. Вдруг и я, человек, венец эволюции, высшее звено пищевой цепи, живу себе и не знаю, что в любую секунду кто-то несравненно более могущественный может пустить в меня свою стрелу, запоздало подумав, что я – не очень-то и ценная добыча?
От таких мыслей мне стало как-то не по себе. Поневоле я стал оглядываться, опасаясь неизвестно чего. Или неизвестно кого.
Наверное, именно из-за этого нелогичного страха я проморгал первую достойную дичь. Прямо из-под ног у меня вспорхнул жирный тетерев, едва не оглушив тяжелым хлопаньем широких крыльев. От неожиданности я едва не выронил лук, а когда опомнился, этот крылатый партизан успел бесследно исчезнуть в густых еловых ветвях, не дав мне ни малейшего шанса выстрелить.
- Ах ты, тварь такая! – обругал я тетерева, впрочем, без злобы, скорее, выплескивая из себя испуг и досаду.
Дальше я шел уже гораздо осторожнее, внимательно смотрел по сторонам, слушал тайгу, нюхал чистый лесной воздух.
Стороной обошел злосчастное болото, и вскоре вышел к уже знакомым скалам. Здесь я добыл глухаря – первую в своей жизни дичь. Но сегодня мне не так везло, как раньше. Глухарей здесь не было, а если и были, на глаза мне показываться они явно не желали.
Здесь я решил остановиться и немного передохнуть. В последнее время я стал гораздо быстрее уставать, видимо, сказывалось житье впроголодь. Да и мышцы, непривычные к каждодневному тяжелому труду, все чаще ныли тугой тянущей болью. Ничего, наладится. Привыкну. Только бы жратвы добыть, а уж там можно будет и выходной себе устроить. С жарко натопленной банькой, с блаженными часами ничегонеделанья.
Разомлев на жарком еще августовском солнышке, я немного вздремнул – в сон потянуло со страшной силой, словно усыпляющего газа нанюхался. Лег прямо на камнях, хотя лежать было не очень комфортно. В сон я не погрузился – провалился, словно в глубокий темный колодец.
Разбудил меня слабый звук, словно выпадавший из нормального лесного шума. Мерный хруст травы.
Стараясь как можно меньше шевелиться, я открыл глаза и повернул голову на звук.
Совсем недалеко, метрах в двадцати от меня, на травянистом пятачке паслось какое-то животное. Небольшой такой олень на длинных тонких ногах.
Странно, почему этот олень подошел ко мне так близко. Ведь любую опасность он должен был обходить за версту. Может, он счел меня неопасным? Мол, лежит странный двуногий зверь на камнях, сопит в обе дырочки и нападать не собирается.
Копаться в оленьей психологии времени не было. Если мне опять чудовищно фартит, нельзя упускать свой шанс.
Не поднимаясь, я осторожно подтянул к себе лук, замирая после каждого своего шороха. Олень прядал ушами, вскидывал голову, озираясь, но снова успокаивался и возвращался к сосредоточенному поеданию травы.
Я выждал момент, когда олень повернулся ко мне задницей и, вложив в рывок все свои силы, резко сел, натягивая в то же время тетиву. Олень тревожно вскинул голову и прыгнул, оттолкнувшись от земли всеми четырьмя ногами. Я выстрелил.
Стрела, та самая, заветная, впилась оленю в бедро и осталась торчать, словно флажок. Припадая на раненую ногу, олень резво поскакал в тайгу, под защиту темных деревьев. Даже раненый, он развивал очень неплохую скорость – бегом я бы его ни за что не догнал.
Олень стремительно исчез, словно его и не было. Я вскочил на ноги и подбежал к тому месту, где он только что стоял и жрал траву. На траве алыми ягодами повисли крупные капли свежей крови. След, мать его за ногу! След!
Приготовив еще одну стрелу, я торопливо пошел по кровавой дорожке, которой раненый олень отметил свой путь. Жаль, сейчас не зима. На снегу кровавый след был бы гораздо заметнее. Сейчас же мне приходилось то и дело останавливаться и искать, где упала очередная капля крови. На листве, на бархатных подушечках мха. Широкими мазками – на листьях кустарника…
Олень уходил на запад. Туда, где, судя по карте, не было ни поселков, ни просек – лишь одна бескрайняя тайга, не тронутая человеком.
Черт возьми, не заблудиться бы.
Я достал топор и стал мимоходом ставить зарубки на деревьях, отмечая свой путь. Крови вдоль заметной строчки отпечатков копыт становилось все больше. Значит, ранил я оленя серьезно. Не выдюжит, сердяга, скоро сляжет от потери крови.
Если быть честным, мне было жаль красавца оленя. В какие-то минуты я клял себя за то, что приговорил безобидного зверя к тяжелой, мучительной смерти – и тогда я останавливался. Но потом до меня доходило, что я должен его добить, хотя бы из милосердия – и снова бежал по уже отчетливой кровавой дорожке. След становился все глубже: наверное, олень слабел и из последних своих сил отталкивался от земли, вспахивая ее копытами. Шаги оленя становились все короче – а крови по следу становилось все больше и больше. Ох, бедолага! Подожди, не рвись – все равно не уйдешь, так хотя бы не мучь себя безнадежной гонкой.
Преследуя раненого оленя, я совсем потерял счет времени. Я уже не считал – и не пытался даже приблизительно прикинуть, какое расстояние я уже отмахал по тайге. Наверное, всему виной охотничий азарт, который все-таки был сильнее чувства жалости к умирающему зверю.
Наконец, я нашел его.
Олень лежал на небольшой круглой полянке, залитой солнечным светом. Услышав мои шаги, он поднял голову и попытался встать, но ноги его уже не держали. Он снова упал и уже не пытался подняться. Только тоскливо смотрел на меня, словно обвиняя.
- Прости, друг, так уж вышло, - сказал я, подойдя к оленю.
Тратить пулю мне не хотелось. Бить зверя стрелой было бы сущим издевательством. И я достал нож…
Было что-то очень неправильное, несправедливое во всем происходящем. Я чувствовал себя не охотником – убийцей. Одно дело – застрелить нападающего волка. Здесь поединок, состязание – кто окажется быстрее, тот и выживет, попировав на останках соперника. Олень – совершенно другое дело. Мне казалось, что я убиваю несмышленого ребенка.
Мне стоило больших трудов заставить себя вонзить нож в покорно подставленное оленье горло. И когда олень, тяжко захрипев, окончательно затих…да, господа, можете посмеяться над моей сентиментальностью…я заплакал.
- Пропади она…пропадом…такая охота, - всхлипывая, надрывно ревел я, на все лады кляня себя, тайгу, весь этот жестокий мир, где нужно убивать, чтобы выжить – и себя в первую очередь.
Уже вечером я вернулся в поселок, таща на закорках обмякшую оленью тушу. Настроение у меня было препоганое, словно в душе кошки нагадили. И то, что я обеспечил себя неплохим запасом мяса – в олене было килограмм пятьдесят веса, а может, и больше – не радовало меня, хотя должно бы радовать.
Сегодня мне опять повезло. Олень подошел близко, стрела перебила крупные вены, отчего зверь потерял много крови и в конце концов совсем обессилел. Я не заблудился в тайге, меня не преследовала нечисть. Заветная стрела-талисман чудом не обломилась, когда раненый олень продирался через кустарник. Везение…
Дотащив оленя до своего двора, я первым делом отрубил ему голову. Мне было тяжело смотреть в его остекленевшие глаза, в которых, как мне казалось, навсегда застыл немой укор…и страх. Животный страх смерти.
Кузьмич встретил меня приветливым мявом. Он, в отличие от оленя, наверняка ни в чем меня не винил. Даже наоборот, словно пытался утешить: мол, не горюй, хозяин, такова жизнь – не съешь ты, съедят тебя. Терся о ноги, протягивал лапы вверх, цепляясь когтями за штанину, словно маленький ребенок, просящийся на ручки.
- Прости, Кузьмич, не до тебя сейчас, - сказал я коту, - Кровь пьешь? Во дворе олень лежит – кровищи, хоть залейся.
Кот, кажется, меня понял. Решительно устремился к двери, потом замер на пороге, словно раздумывая, выходить из дома или нет.
- Иди, иди, - подбодрил я кота, - А то все вытечет.
И когда он прыгнул во двор, я сказал негромко:
- Хищник гребаный.
И сам не понял, кому адресовал ругательство: коту или себе…