Янки наизнанку, или вот - новый год
Над бездной спящего виденья
Иные яви голубы.
Дышу и пью который день я
Из опрокинутой судьбы.
Незаметно подкралось и также миновало ненашенское Рождество. Быстро пролетели всегда томительно сладкие дни конца декабря. Зато появилась полная ясность, каким войду в новый год - несколько раз просвеченный и зорко обсмотренный, только не общупанный.
"Говорит старуха деду:
- Я в Америку поеду.
- Что ты, старая..."
Дальше - неприличное, про отсутствие железнодорожного сообщения между двумя полушариями Земли.
Милая девушка в казенной форме выуживает из чемодана баночки с красной икрой, очень похожие на противопехотные мины с икринками-картечью, потряхивает их для верности и сует обратно. Через багрово-красный кишечный тракт идет загрузка в транспортное средство.
Рядом смуглый араб, загримированный под негра (от памятного сентября прошло меньше двух с половинкой лет и меньше трех - после моего последнего хождения по тем местам). Свят-свят! Бритоголовый кофейный сосед, якобы дизайнер или зодчий, что-то планирует-конструирует в большом блокноте. Схема очередного теракта? Что ж еще!
Макароны с подливой, гордо обозванные "пастой", кусок серо-черного хлеба и т.п. Убогая нищенская еда. Принимающая сторона нищает на глазах со своей отощавшей валютой!
"Где спиртное?"
Четыре бакса - баночка пива?! Пополнение валютных запасов.
Тысяча блинов!!! Такого еще не было в моей многолётной практике!
Хорошо хоть, как обещано в рекламных буклетах, ногам не тесно. И за это - длинноногое русское "спасибо"!
Как долго тянется время, когда не только нечего делать, а и захочешь - ничего не сделаешь. Не пьется, не курится (по регламенту) и не спится больше получаса от неудобства позы и общего дискомфорта. Легко ли десять часов быть пристегнутым к собственной заднице?
Ползущие снизу облака каждый раз не похожи на те, что были прежде. Вечно закатное солнце освещает боковым светом бескрайний макет горной страны с идущими бесконечной толпой до самого горизонта рыжими склонами. Если смотреть вниз, почти под себя, видны глубокие мрачные ущелья, со скрытыми в них мировыми террористами и, бог знает, кем еще.
"Оранжевое небо, оранжевое солнце...", «оранжевая» степень угрозы терроризма...
Многочасовая скука коротается в пространных наблюдениях и глубокомысленных созерцаниях, в сомлении застывших членов и их размятии в редких хождениях до нужника.
Попутно созерцаю уже без всяких мыслей сладкие мультики про Санта-Клауса.
Хочется скорее хоть рождественской Хренландии с настоящим, а не нарисованным в облаках горным рельефом.
Над северной маковкой Земли сегодня не предвещает ничего отрадного унылая серость - облачно-дымчатая, сизо-белесая с желтоватыми отливами.
От странного симбиоза реальной быстроты движения и недвижимости тела - сплошное помутнение в мозгах, обложенных гудящей ватой средового окружения и сдавленных, хрен поймешь, какими атмосферами.
Чуждо-буржуазная рождественская бредятина продолжает сочиться со всех окружающих экранов. Развлекаловка на сотню разных особей - одна единственная. Даже дети уснули. Дюжина приютских школьников скоро попадет в Добромериканию на все школьные каникулы. Прочие томятся и терпят.
Радует любая смена заоконных пейзажей. Низ покрылся грязно-белой рябью, эдакой пустынной барханностью. Видно далеко, до самой горизонтальности неба и рыхлой поднебесности. Там вдали - другие ландшафты ледовых замков и заснеженных горных островов. А солнце тупо висит на том же месте уже который час кряду. На освещенной им снежной пустыне обозначились попутные санные следы. Скоро следы обрываются в кучковатый провал глубокого и мрачного ущелья, и дальше - сумбурная мешанина почти иссиня-черного, голубовато-серого, желто-белого...
"Елочка, зажгись!" - молча орет с экрана бледнолицый заморский дебил. С ним в новогодней компании - чернокожий собрат по положенному в Заморье рассовому этикету.
Где же ты, Хренландия? А пока сквозь многослойные кремы рождественских тортов тут и там проглядывает штормовая рябь приполярных морей.
А вот и она - без роду и имени за неизвестностью маршрута -Хренландия-Канальдия, где и земли-то - кот наплакал. Покрыта, докуда видит глаз, мерзлыми озерами и отрезана от северных морей-океанов полукольцами больших и малых морских заливов в серебряной оправе прибрежных льдов. Снега нынче и тут маловато. Чернота низкорослых гор чередуется с белизной отдельных хребтов и вершин, а также со снежной поверхностью скованных льдом водных гладей.
Где мы сейчас? Проснувшийся информационный поток подсказывает... Ни хрена не подсказывает - все та же рекламная дурь и тупая развлекаловка.
Хочется курить, давно и мучительно...
Опять приплыла ватная пустыня, но с новым рельефом. Серо-белые гряды прямоугольно пересекают друг друга на шахматной доске поднебесья все в тех же лучах незаходящего и наглого светила.
Тупой и длинный выдался денек. А конца ему не видать.
Свернули в сизое море. Маяться еще часа полтора.
Одно хорошо - ногам не тесно. А некоторые, на передке, даже лежат. Им и дорогу на своем экране показывают, а нам - всякую херозину...
Горно-лесистая Канальдия или север самой главной Мерикандии по мере небольшого снижения начал приближаться в двух из трех доступных взору измерениях. В разрывах облаков можно разглядеть кой-какие детали земной жизни: дорожки, машинки, кубики строений...
Такое вот крылышко, что под боком, рубануло по однояйцевым великанам. К чему бы это вспомнилось? Больше недели в злосчастной стране объявлена "оранжевая" степень опасности. Дальше только "красная" - с абсолютной неибежностью массовых терактов.
Снега внизу уже не видно. Преобладает грязно-серая однообразность бесснежной зимы. Периодически и она накрывается дымкой белесой мглы, сквозь которую угадываются прибрежные заливы-проливы и океаническая даль. Ниже, ближе. Засиженная мухами клеенка одноэтажной Скукомерикании...
Как никогда раньше, длинный и набитый свежеприбывшим народом пограничный лабиринт. Ползет ели-ели. Наконец разделяется на проходы к стражам границы. Тут основная задержка: к традиционному идиотскому вопросу "Зачем и к кому приехал?" (если б по русски) и мучительным ответом с набором не многих известных слов - добавляется сверка электронных отпечатков пальцев. Хорошо - не яйцев. Потом поиск чемоданов и долгое ожидание автобуса до центральной эбас-стейшен.
Главный город у них Не-Йобск называется. Город счетоводов. На своем Маркеттене даже названий авеням и сритам не наскудоумились придумать. Граждане Не-Йобии, разных ситей, таунов и сельской местности не зря зовутся придуриканцами и президент у них придурковатый, по фамилии Эбуш-младший, бестолково воинственный...
Вот и небоскребно-трущебный централ. Пробки, как в нашем стольном граде. Долго эбасим вокруг да около главной стейшен. Время жмет - опаздываю к известному мне по расписанию другому эбасному рейсу. Не доехав, выскакиваю и добегаю пешком, грохоча колесным чемоданом по проходным дворам между 43-й и 42-й сритами.
Но все равно не успел. Два часа коротать непомерное время и ждать другой эбасины.
Вещи не сдать, далеко не уйти. Два часа - не время для не-йобских прогулок. Иду покурить на 42-ю. Видно, что не местный да с чемоданами. Черные обоих полов нагло стреляют сигареты и пристают со своей тарабарщиной. Интересно, что нужно этой смазливой шоколадке?
Однако ж послал: "Бай-эбай, милая! Уэбай-ка ты отсюдова!"
Поняла: "Бай-бай?" И засеменила прочь с улыбкой испуганной Джоконды.
Откуриваюсь в бомжовом краю. Сброд с волостей и губерний всего красно-желтого и черно-белого света.
Досиживаю меж латиносов и азиатов с младенцами на жесткой скамейке у нужного гейта. Народ в общем простой, неприхотливый: сидят в присутственных местах даже на полу, как в родных юртах. "Оранжевые мамы, оранжевым ребятам..."
Отосплюсь пять часов в мягкой и теплой эбасине-колбасине с сортиром и те-вилками "до самой дальней гавани" почти крайнего севера штата Не-Йобска...
Вчера был пречудный весенний день. Причем, весь день. От той запоздалой звездной ночи со вздыбленной Большой медведицей, указующей на странно низкие Полярную и Кассиопею, по направлению моего пятичасового продвижения к цели - вплоть до раннего вечера, сморившего меня с 6-ти часов и кое-как добдевшего на крепком чаю до 9-ти и долгого усыпления ненаглядного младшенького.
С самой рани светило солнце и, заскользив по грязно-белой стене одноэтажной казармы, в скорости нагрело ее до сладких воспоминаний о московском лете. Можно курить на весеннем воздухе с большим удовольствием, не одеваясь и взирая на свежий и яркий, стриженный с осени газон, идущий пологим склоном в сторону незримого городка и переходящий метров в 20-ти прямо по курсу в невысокий безлиственный лес, поверх которого - яркая синь и никакой зимы.
Гораздо хуже большинству соседей, у которых двери обращены через узкий проход в такую же, как наша, серую стенку.
Пока друг дома, Боря из Люберец, кинутый на чужбину сложными семейными передрягами, выгуливает моего внучка по зимним газонам, стараюсь соснуть часок-другой, чтобы скорей скоротать восьмичасовую разницу с Москвой. Не к месту вспомнилось пару лет назад сочиненное совсем по другому поводу:
Закрыв глаза, я вижу сны –
Стволы и кедра, и сосны.
Смотрю на прошлого стволы,
И на свои, и на твои.
Зима в предчувствии весны…
Такие вот бывают сны.
Нынче поутру, когда всем еще спать и спать, будит капанье дождя по крыше одноэтажного барака атриумного типа и щелявому некрашенному дощатому полу просторного, но по-русски покрытого хламом дворика-террасы. С этой части низкорослого пентхауса, больше похожей на тюремный дворик 7х7, виден обширный хернельский холм со светящимися по самому верху юниверсными корпусами да чуток огней далеких городских улиц даун-тауна.
Звуки дождя сквозь сон кажутся непонятными и странными, словно кто-то крадется по просторному спящему дому, чуть пугая и завораживая. Когда понимаешь, что к чему, делается сладко и грустно, как на давней июньской даче, в зарядившим на неделю-другую ненастье после щедрого майского предлета. Курить приходится за казарменной дверью без козырька под куцым черным зонтом, выпуская клубы дыма меж ленивых струй теплого дождя в темноту раннего утра.
Этот милый взору городок не-йобской Швейцарнии, типичный для всей Тупомерикании, на местных картах прилепился к южному озерному кончике почти стокилометрового поникшего пениса, Краюги-лейк, и зовется странно и ласково - Икака. Знаменит своим Хернельским высшим учебным заведением. Тут аж сам Набоков проживал. Славится также отменными природными красотами, озерной ширью, живописными глубокими ущельями, стремными каньенами и множеством водопадов - больших и разных. Конечно, Нипоганский водопад крупнее и знаменитее, но, повидавшему то и другое, мне, облазившему и наши Саляны и Забрыкалье, икакские прелести по-особенному запали в душу.
Хороши рассветы над Икакой! С нашей плей-бейской деревни города почти не видно. Живем на высокой лесистой гряде. Напротив - другая гряда, с Хернелем. Внизу, в промежности, огни спящего города. Над Хернелем и его редкими огоньками розовеет восход. Тишина последнего утра уходящего года.
Скоро совсем рассветет и напротив моей "курилки" по оголенным ветвям заскачут черно-бурые по сезону белки, меж стволов забродят флегматичные олени, потянут по небу рваными клиньями гуси-лебеди, закурлычут по нашему. Рай да и только. Страна непуганой фауны и отменных красот, природных и рукодельных, которых я вволю нагляделся в прошлые разы. Живи - не хочу...
"Э-э, Лександрыч, ты права-то свои привез?" - спрашивает зашедший в разгар предновогодних хлопот Боря.
"Конечно, Боря, всегда при мне."
"Поедем тут со мной. Дочке твоей цветы купим. Тридцать лет ей сегодня, это все-таки. И Новый год еще."
"А я то зачем тебе? Ты что, плохо кару водишь?"
"И вина купим, и пива" - продолжает он свою балалайку, не замечая моих вопросов.
"Да всего хватает, и я с собой много привез и кристальную, и шампунь. Разве что пивка, но оно местное - дрянь. А из Европы есть?"
"Э-э, всяка есть. Поедем, это, Лександрыч, поедем."
Боря и по русски говорит не важно. Много лет назад упал с крыши дома. Невысоко, но сказалось на речи. Поначалу работал тут на местном заводике. Сократили. Дочка моя помогла ему оформить инвалидность. Теперь получает 600 в месяц, дармовое жилье, халявные фуды. На водку, хоть она здесь и дороже нашей, хватает.
Пока шли к бориной машине, почуял от него знакомый русский дух. Смеюсь:
"Так ты Новый год с Владивостока отмечаешь. Еще до московского часа два и до нашего десять. Осилим?"
"Так ничего, поедем, а то копы могут пристать и ты тут. Все, это - спокойнее."
"Я ж по ихнему ни бельмес, почти как ты, и забыл, как на автомате ездить. Ну ладно, поехали."
В маркете выбрали букетик. Взяли пару бутылок по 0,7 "Хайникен" с "Будвайзером". Водочка у Бори всегда дома в запасе.
Двухкомнатная каморка, зато с отдельной темной кухонькой, пропитана спертым запахом холостой, нетрезвой жизни и полным русским радушием. Боря, хоть и не вполне русский, и настоящее имя, татарское, - не запомнить – по всем параметрам наш человек.
"Так, бессонница замучила, зараза такая, а, эта - помогает".
Разливаем, чередуя прозрачную с пивом. Закусываю только я, разглядывая церковные и лубочные картинки на стенах. Большинство здешних эмигрантов и бывшая борина семья - из бабтистов. Покуриваем и ведем беспредметный разговор.
Про здешних баптистов-эмигрантов страшные байки сказывают. Как-то, то ли в Хлориде, то ли в какой другой Каливонии, один допился до того, что зарезал четверых своих детей и себя порешил. Жена чудом спаслась, перебралась в Икаку, вышла замуж за местного. Завела тут козью ферму и теперь снабжает город козьими сырами.
Другой баптист тоже кого-то зарезал и долго прятался в лесу, питаясь сырой картошкой. Искали его по всей округе, пока не изловили и не посадили.
Сидя с Борей и беседуя о том, о сем между очередными тостами за его, мое и других хороших людей здоровье, начинаю отчетливо понимать, как однообразие и бесцельность бытия понуждает и подстегивает желание периодической встряски алкоголем. Некая смена ощущений и состояний создает иллюзию движения, разнообразия жизни.
В ти-вилке по местной русскоязычной программе - "Новый год шагает по планете", небывалое праздничное убранство Маркеттена, которого я в спешке не заметил, и массовые народные гуляния на Там-скверне.
На самом деле Новый год здесь и за праздник не считается. После Рождества елки выбрасывают из дому, и лежат красавицы лесные вдоль дорог. Только на некоторых хибарах подолгу висят рождественские венки, ярко-зеленые с алыми лентами, вроде наших кладбищенских. В славном граде Не-Йобске сподобились до того, что попользованных красавиц на опилки дробить стали. Расставили по городу около сотни мясорубок и елки в них запихивают. А красавицы не нашим чета - на особых харчах выращивают. Из опилок удобрение знатное и землю присыпать - от пыли и грязи пользительно. Такие вот праздники.
"Ты, это, заходи, Лександрыч, дорогу теперь знаешь. А то скучно тут. Вот олешков от скуки хлебушком подкармливаю. Так что, заходи..."
"Зайду, Боря, зайду."
Но пора к себе. Нужно поднять стаканчик за московский Новый год. На посошок с Борей и до встречи на нашем застолье.
Вот и оно. Позвонил Боря и сказал, что идет не один, а с племянником.
Стол ломится от русско-мериканских яств для немногочисленных хозяев и гостей: дочь с зятем и детьми, молодая пара их юниверсных приятелей да Боря с незнакомым родственничком - смазливым, белокурым, лет тридцати.
Среди прочих разговоров идет треп о физико-химических свойствах напитков под разлив замороженного с загустевшей пеной шампанского, о песнях из "Легкого пара" - неизменного сопровождения новогодних праздников по всему русскоязычному миру. Зять костерит Окуджаву (при чем тут он - в фильме его песен не было), шестидесятников и заодно местную жизнь. Спорить без толку. На то и зять - что взять и в глаз не дать.
Борин племянник долго и мучительно слушает чуждые разговоры и, не выдержав, почти под самый воображаемый бой курантов гневно возмущается: "О чем вы тут говорите? Химия, литература... Надо, чтоб всем интересно!"
Все прочие напряженно замолкают и ждут прояснения, о чем же нужно говорить? Племянник тоже молчит, готовый броситься с кулаками на любого оппонента. Не дождавшись развязки, незваный гость встает и начинает поднимать Борю, который после долгого предновогодья совсем чуть живой. За него все не на шутку разволновались и заботливо провожают, а заодно и загадочного племянника...
На утро от, слава богу, ожившего Бори узнаем, что племянника ночью прилежные копы засадили в ментовку за управление колесным транспортом в нетрезвом состоянии, то бишь - пьяным за рулем. Однако, следуя местной гуманности и человеколюбию, отпустили до суда под залог в 200 монет.
Первый день года - не холодный, не теплый, не дождливый и не ясный. Позднее вставание, завтрак из недоеденных салатов. Обычное дело, как всегда и везде.
На исходе 4-го января сквозь внезапно озябший вечерний воздух плавно и беззвучно объявился мягкий новогодний снежок. Он медленно, но густо ложится на не успевший замерзнуть живой и влажный газон, по которому еще недавним днем бродили олени и беспечно скакали пушистые серые белки. Редкий абориген кошачьей породы отказывал себе в удовольствии, крадучись и прижимаясь к зеленой траве, изобразить коварного хищника и спугнуть проворных зверьков.
К утру серо-зеленая окрестность полностью обновилась, сделавшись сплошной белизною пологих гор на фоне набухшего мрачного неба с бахромою прозрачных кружев голых деревьев. Хвойных пород тут почти нет, прячутся странные, неколючие елки по глубоким ущельям да северным склонам - не наша, чай, Херляндия или родная Сибирдия - с кедрачом, сосной до елью, пихтой да лиственницей и с предками моими от петровских времен, даже не близкая Канальдия, до южных границ которой часа два-три неторопливой езды.
Заросли подлеска, что напротив дома вдоль неглубокого овражка с каменистым ручейком, преобразились в изящную гравюру неизвестного мастера, на которой тонким пером отчетливо прорисованы вычурные изгибы стволов и ветвей под рельефным орнаментом навалившего за ночь снега. Иллюзорная плоскостная графика с рыхлой рельефной реальностью делает новый мир январского утра сказочным и обманчивым.
К середине дня снег набух и подтаял. Серость тягучих будней стала, как прежде, до вчерашнего снегопаданья, преобладать и шириться по всей округе.
Чередование сна и яви, лета и зимы, иллюзий и реальных житейских забот становится перманентным состоянием. Раздражение на все вокруг без всяких видимых причин нарастает и ищет выхода...
Суд над бориным племянником благополучно и скоро завершился. Могли дать год тюряги (она тут недалеко, как лесная дача, под ключей проволокой) и на три года лишить шоферских прав. Но хороший лоер помог: отпустили бедолагу. Со всеми расходами - больше тыщи гринов. Племянник и впрямь был несчастно-злосчастный. Жена давно бросила, укатив с его же родным братом. Вторая жена, знойная и рыжая красавица, попалась в моле на краже губной помады. Польстилась на изобильную доступность - рука сама и потянулась. Думала, забудется и решила навестить родную землю, русскоязычную эстонскую Предбанщину. Ан нет - сидит там теперь без визы обратно в Зломериканию. Оранжевые песенки, оранжево поет...
В общем, не легко приходится нашим братьям и сестрам на чужбине.
Попутно возникает интерес, как такие разные русские тут живут, выживают и обживаются? На извечный вопрос: "Зачем сюда приехал?" - каждый норовит ответить по своему.
Мой старый приятель, уехавший больше десяти лет назад и обитающий с немалым достатком в своем обширном доме в унылом поселке равнинного штата-срата Не-Жирься, сказал бы, что здесь безграничные возможности и не грозят еврейские погромы. И будет по-своему прав.
Две старые подруги осели в Каливонии и ни о чем вроде бы не жалеют. Третья давно затерялась в не-йобских небогребах, не могу ни сыскать, ни расспросить. Один знакомый пропал еще раньше и, говорят, процветает в известном городишке Чекаво.
Есть и жив еще совсем древний знакомый, племянник известного товарища Ильфа, соответствующей кочевой национальности. Так тот спокойно доживает с еще более древним братом в не-йобском посаде Жрутлине.
Что характерно, "бывший наш народ" и не без пятого пункта, оказался весьма уживчивым к здешним равнинам и холминам. О брайтовских бичах не мало разных песен спето, а посему, на ночь глядя, лучше умолчим.
Семья моей дочери больше пяти лет обитает в Икаке. Родили второго ребенка, сменили три квартиры и мечтают уехать от наскучившего великолепия здешней природы хоть куда-нибудь.
А что Боря? Почти месяц в запое и ему тоскливее всех. Мечтает о своих Люберцах, но привязывает жизнь и к хорошему, и к разному.
Кладбища тут, спору нет, красивые - замечтаешься. Но, как не крути, помирать лучше на родине, если есть кому схоронить да на могилку наведаться.
Вот такой, понимаешь, январь накатил-налетел. Впереди еще почти три недели растительной жизни в прозрачном и чистом воздухе самой передовой державы - Пердомерикандии, страны-перевертыша нашего шарика с заоблачными красотами и миражами.
Нагрянули небывалые двадцатиградусные морозы и поколенные снега, как в нашей Кероссинии. Горное ущелье с неукрощенным зеленью льдов сорокаметровым водопадом - сединой обметалось. Полыньи-промоины почти таежной реки. Скоро, скоро к родному дому...
Конец этой унылой истории вышел неожиданным и трагикомичным.
Перед моим ночным, почти утрешним выбытием из икакской жизни, под вечер зашел Боря: попрощаться и предложить подбросить меня к эбасине, по причине своей бессонницы, необременения моего зятя и просто по доброте душевной. С ним был еще один колоритный персонаж, из наших же, скупающий подержанные авто и делающий свой бизнес на перепродаже. Оба, уже тепленькие и всеми правдами с неправдами соблазнявшие меня к прощанию «по-русски».
Хотелось лечь пораньше и быть в форме перед дальней дорогой, но отбиться не удалось и пришлось уважить по рюмке-другой. Хвастливый и лоснящийся местный предприниматель никак не хотел уходить и по-русски же стыдил мое малодушие в отношении к спиртным напиткам. Наконец, распрощались. Боря обещал подбросить меня под утро с моим объемным багажом к автостанции.
Но вышло иначе.
Не успел я погрузиться в последний на этом месте, непродолжительный и чуткий сон, как тревожно зазвенел ночной телефон. Подошла дочь и несколько минут взволнованно говорила на местном наречии. Звонили из полиции и сообщили, что Боря, будучи за рулем и изрядно пьяным, попал в какую-то аварию, но сам жив и просит приехать мою дочь в качестве переводчика…
Во и поспали! Дочь быстро укатила. Ожидаются самые неприятные известия: кого сшиб, задавил, как сам? О последствиях лучше не думать.
Дочка скоро вернулась и кое-что прояснилось: Боря сладко спал, обняв руль, на обочине какой-то дороги, когда проезжавшие мимо копы заметили огонь и дым под его машиной. На счастье, успели вовремя вытащить его и потушить пожар. Пьяного и угоревшего доставили сначала в полицию, потом в больницу. Облепили трубками и заставили сделать анализ на алкоголь. Очухавшись, он посрывал с себя капельницы и стал рваться домой. Попутно ударил раз-другой копа в интимное место, пока на него не надели наручники.
Все обошлось «малой кровью» и утром Борю отпустили домой. Будет суд по двум статьям: пьяный за рулем (хорошо, хоть в стоявшей машине) и сопротивление полиции, то есть нанесение ударов по чувствительной части коповских гениталий. Знакомый лоер обещает, что все можно списать на его инвалидность и временную невменяемость. Но выльется «в копеечку».
Хуже для Бори то, что дочка моя с семьей скоро переберется «на дикий Запад», в далекую Каловонию, и останется Боря совсем один… со своими сомнительными родственниками и приятелями.
2003-2004