Год 1991.
Псковская область.
Деревня Узьня, Невельского района.
1
Александр вбежал в дом явно чем-то обрадованный и, что больше всего насторожило деда, – несомненно, под хмельком. Он небрежно стянул с себя тёплую зимнюю куртку фабрики «Красная заря», долго освобождался от валенок, кинул кроличью шапку на верхнюю полку самодельной полки и с довольным видом вошёл в небольшую, уютную комнату, служившую у них в доме и залом, и спальней, и гостиной. Поведя осоловелыми глазами вправо и влево, он с напускным равнодушием уселся за небольшой круглый стол, стоящий посередине зала, и, не обращая внимания на старика, достал из кармана брюк недопитую бутылку водки. «Ну и чё молчим?» – уныло подумал Александр, почему-то сердясь на деда. – «Сказать что ли нечего? Или дар речи потерял? Или может быть – мы обиделись?»
Ему непременно хотелось зачем-то наорать на деда, наговорить кучу гадостей, послать на три буквы или с силой пнуть стоящий рядом с ним стул. Однако вместо этого он шмыгнул носом, икнул и угрюмо осведомился:
– Как дела?
– В целом? Или в общем? – даже не думая над ответом тут же нашёлся дед, спокойно отложив в сторону свежую «Комсомолку»; он сидел за столом в тёплой стёганой жилетке, надетой на красную плотную рубашку в крупную клетку, и в тёплых ватных штанах, заправленных в валенки. Где-то за окном завывала вьюга. Была весна, но морозы в это время года стояли ещё сильные.
Санёк грозно нахмурился, и, глядя на старика совершенно бестолковыми, хмельными глазами, задиристо спросил:
– Это ты с кем сейчас разговариваешь?
– Да уж, наверное, не с тобой; с каким-то латрыгой, который еле стоит на ногах.
– Если ты успел заметить, – заплетающимся языком, сердито возразил Санёк, – я сижу, а не стою.
Старик улыбнулся.
– Железно. Даже не возразишь. Ну, и что у нас сегодня за праздник? – меняя тему разговора, поинтересовался он, видя, что внучок оттаял.
– Да так, – неопределённо ответил внук, ища глазами рюмку. – Завтра идём с Витькой в поход на три дня… С Витькой, Серёжкой, Надькой, Ленкой и Катькой… Хотя Катька может быть и не пойдёт…
– И правильно, чего ей там делать, – с явным одобрением заметил дед Егор, и, сняв с носа очки, тут же спросил:
– Может, объяснишь старому, каким макаром вы сквозь снега лезть будете? На брюхе, что ли по сугробам поползёте?
– Ты чё, дед, – сдурел? – спьяну не сообразив, что старик шутит, всерьёз удивился Александр. – На лыжах поедем… с палками… – и не найдя на столе рюмок, он, пошатываясь, подошёл к старому, громоздкому серванту 1956 года и, вытащив из его недр долгожданную рюмку, вернулся вместе с ней за стол.
– …На лыжах, с рюкзаками, с большим запасом провианта, – бормотал себе под нос Александр, наполняя рюмку «русской» водкой.
Старик сморщился.
– Знаю я ваш «провиант», – с усмешкой прыснул он, пододвигая внуку тарелку с варёной картошкой, которая стояла рядом с ним на столе. – Скоро твой провиант у тебя из ушей полезет.
– Не говори под руку, – сердито отозвался Александр, едва не поперхнувшись водкой, и, поставив пустую рюмку на стол, насадил на вилку самую большую картофелину.
На какой-то миг за столом воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь громким чавканьем Александра, и, дождавшись пока его драгоценный внук наконец-то прожуёт, старик задал ему новый вопрос:
– Всё бы ничего, Санёк, вот только скажи мне – где вы ночевать собираетесь? Под ёлками что ли?
– Угу, – икая, буркнул молодой человек, пытаясь подцепить вилкой вторую картошину, – на ёлках, в гнёздах заночуем.
– А мороза не боишься? – всё тем же ироничным тоном продолжал подтрунивать над внуком старик. – А ну как отморозишь себе причинное место – что тогда?
Александр смерил его долгим, брезгливым взглядом и с вызовом объявил:
– Не отморожу… У нас крыша будет… В заброшенную церковь пойдём… За Холодный Овраг…
– Тьфу ты! – сплюнул старик и, перекрестившись, укоризненно посмотрел на внука.
– Чего? – с недовольным видом возмутился Санёк, наливая себе вторую рюмку водки. – Какие проблемы?
– Чего, чего! – передразнил внука дед Егор. – А то, что плохое это место, проклятое, вот чего.
Александр икнул и рассеянно поглядел куда-то мимо деда стеклянными, мутными глазами.
– Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? – осведомился старик, поводив перед лицом внука правой ладонью.
– Ну, – словно бы делая ему одолжение, промычал внучок, оттолкнув от себя руку.
– Чего – «ну»?
– Ну, в чём дело-то? – всё с тем же недовольным видом, тупо переспросил Санёк, и, громко рыгнув, взял рюмку с водкой в правую руку, а вилку с картошкой в левую.
– Да подожди ты, не пей! Хватит уже, – вдруг совершенно изменившимся голосом, серьёзно и без всяких шуток сказал старик. Вид у него стал очень озабоченный, глаза буквально буравили Александра насквозь.
– Ты чего? – ставя рюмку обратно на стол недовольно заворчал Сашка, как видно не зная чем ещё возразить деду. Губы его тут же надулись, брови сердито сдвинулись к переносице, и, стараясь не смотреть старику в глаза, он демонстративно повернулся к нему боком, всем своим видом пытаясь показать, что ему абсолютно наплевать на всё, что тот сейчас скажет.
– Ох, Санёк, Санёк, – с тоскою в голосе произнёс старик, с укором посмотрев на внука. – Дивлюсь я на тебя и не пойму: то ли бес в тебя вселился, то ли дурак ты у меня, горемычный? Ведь любой у нас в деревне знает, что за место это такое – Заброшенная церковь. Кого не спроси – каждый тебе расскажет о колдуне Вовкуне и его треклятом семействе, лежащем под порогом Заброшенной церкви, да ещё о том, что все они были оборотнями…
– Ну, – снова беря рюмку водки в правую руку, отозвался Александр.
– Да что ты всё заладил – ну, да ну! – не выдержал дед, убирая со стола бутылку водки. – Что, с бесами захотел повидаться? А?
– Нет, – отрицательно качая головой, ответил Санёк и залпом опрокинул рюмку водки.
Старик снова сморщился.
– Закусывай, – нарочито-серьёзно произнёс он, глядя, как его неразумный внучок морщится и чертыхается, да так, что его самого чуть всего не вывернуло. – Мочи нет, на тебя смотреть, шалопутного. Глаза б мои на тебя не глядели.
Но тут сердце старика неожиданно оттаяло, взгляд как-то потеплел, и в голосе деда Егора появилась отеческая забота, смешенная с лёгкой тревогой.
– Хорошо, Сашек, – неторопливо заговорил он, глядя с каким проворством его отпрыск, уплетает картошку. – Пока жуёшь – послушай, пожалуйста, меня, твоего деда… Я ведь уже жизнь прожил… Я ведь уже повидал кой-чего на своём веку. Ой, не к добру затеяли вы этот поход, ой, не к добру. И ведь место, какое выбрали – словно нарочно кто вас туда тянет. Нет, не верю я, что вы просто так туда собрались, не верю. Видать Витька Безродный настропалил…
– А если и Витька – что тогда? – перебил деда внук, не понимая, к чему тот клонит.
– А то, что мать его беспутная, прости Господи, в той самой церкви, ровно 18 лет тому назад убила дочь свою родную – старшую сестру Витькину, – и случилось это как раз в те самые дни, когда более 700-ста лет тому назад, монахи, пришедшие сюда из древнего Киева-града, перебили всё семейство волхва Вовкуна…
Санёк поперхнулся.
– Ты это сейчас о чём? – искоса посмотрев на старика, как-то странно спросил он, с таким видом, как будто бы дед сошёл с ума.
– О Вовкуне.
– Ну и причём тут Витькина мать, и монахи из Киева? – с тем же самым видом, подозри-тельно поинтересовался Александр, чуть отодвинувшись от деда Егора.
– С первого взгляда может быть и не причём, – отозвался дед Егор с напускной важностью. – Вот только – это с первого взгляда. А на самом деле тут всё взаимосвязано. Как ты знаешь, церковь наша была разрушена в 41-году, прямо перед войной, по-моему где-то 9 марта… Вот, вот, – чуть замешкавшись, продолжал дед Егор. – А нашенские оборотни, будь они не ладны, были перебиты старо-киевскими монахами в тот же самый день, но только уже в 1241 году, в великий Навский день. То есть в тот самый день и в ту самую ночь, когда мать Витьки Безродного удавила свою злосчастную дочь за амвоном церкви. Произошло это по наущению Чернобога и не без вмешательства навий, а точнее с их помощью. Ибо когда речь заходит о силах зла и их служителях – время и пространство не властно над ними…
– Подожди, дед, подожди, – пытаясь сосредоточиться, перебил старика внук, тоскливо поглядывая на припрятанную под столом бутылку водки. – Тут без пузыря не обойдёшься.
Старик вздохнул.
– Да что с тобой говорить! – махнул он рукой, поднимаясь со своего места. – Иди спать, – и, забрав бутылку с собой, взглянул на Александра с таким грозным видом, что тот буквально испарился из-за стола…
2
Нет, не уснуть было в эту ночь деду Егору: глупость и упрямство внука не давали ему покоя. «Причём тут Витькина мать и монахи из киево-печерского монастыря? – ворчливо повторял он, ворочаясь в постели. – Да притом, что монахи эти, на нашу беду, не справились с Вовкуном и его поганой семейкой, не довели дело до конца… Они лишь избавились от него, заточив под порогом своей вновь построенной церкви… А больше-то ничего и не сделали…Вовкун-то остался жив! – И не доведя мысль до конца, он перешёл к полузабытым воспоминаниям десятилетней давности.
Вспоминал он о том, как его сын Александр Егорович и сноха его Светлана Васильевна, (погибшие вскоре на болотах при не выясненных обстоятельствах), читали отрывки из какой-то полуистлевшей рукописи, принадлежавшей якобы перу местного помещика Кривошеева, собиравшего старинные легенды и предания в далёком 1850 году.
…«В лето 1240, задумал киевский князь Михаил с митрополитом своим Петром Акеровичем, послать тайно на север, в пограничные с Литвой Полоцкие земли, немногих киево-печерских монахов, дабы крестить в свою веру живущих там литовцев-язычников, да не верующих во Христа диких безбожных кривичей, сидящих в лесах и болотах.
Того же лета, мая второго дня, выбрали монахи тех, кто пойдёт к язычникам, и, не колеблясь, двинулись в путь, воздав хвалу Господу.
Случилось сие в день поминовения святых великомучеников Бориса и Глеба, и незадолго до победы Александра Ярославича в битве на реке Неве над шведами.
Путь их был долог и труден. Шли они пешком и без всякого обоза, неся всё, что у них было в своих заплечных мешках. Кроме того, были у них чудесные кресты и святые иконы, но не было оружия и ратных людей, которые бы защитили их от зверей и разбойного люда, ибо верили они в Господа Бога Единого Творца Вседержителя и полагались только на силу Его, в трудах и молитвах от Христа Спасителя им доставшуюся.
На тридцатый день, как сказывают, вышли они к Двине-реке (к Западной), да идя по нехоженым, малолюдным местам, болотами, сбились с пути и удалились в сторону.
Месяца же июля 24-го, к вечеру, подошли они к некому Наволотксому болоту, что у озера Невельского, и услыхали тихий звон наковальни, доносившийся из леса с другой стороны топи. Увидели монахи таинственное свечение, стоявшее над лесом, и тотчас же принялись молиться. Мимо них, в некотором удалении, прошёл какой-то пастух, гоня перед собой стадо коров, бредущих как тени; а в лесу, едва различимые из-за тумана, промчались какие-то зверообразные охотники, загонявшие дикого зверя. Охотники промелькнули перед ними, как призраки (двигаясь пешком, бесшумно и в звериных шкурах), и, не заметив их, растворились в лесу, будто бы их и не было. Тут же раздался громкий крик вепря, и на мгновенье всё стихло. На некоторое время воцарилась гробовая тишина, но затем снова откуда-то из леса, сквозь туман и свечение, донёсся звон наковальни и чьи-то тихие, унылые завывания, похожие ни то на плачь женщины, ни то на вой волка, ни то на песнь бесов…»
– Постой, постой! А теперь – я! – перебила Александра Светлана, нетерпеливо вскочив со своего места. (Чтение рукописи происходило у старика дома, за круглым столом, и оттого особенно ярко запечатлелось в памяти деда Егора). – Где-то поблизости должен был быть безбожный вертеп язычников, град Левень. Как говорили ещё древнерусские волхвы и кудесники, град этот был «блуждающим», являлся то тут, то там в определённые дни и ночи и исчезал затем на долгое время, уходя в Навь. «Кочующий град», «Навий град» – вот лишь некоторые из его многочисленных названий, известных не только кудесникам.
Далее она пустилась в длительный монолог о предполагаемых связях подобных «гуляй-городов» с другими блуждающими городами, известными у различных индоевропейских народов от Галлии до Индии, и даже упомянула о затонувшем граде под Вологдой, хотя дед Егор этого, конечно же, не запомнил, а лишь отметил для себя, что "корни" всех этих преданий восходят к одному и тому же «праисточнику», (как назвала его Светлана), и имеют очень древнее происхождение.
– Да, чего-чего, а об этом она любила поразглагольствовать, – между делом заметил старик, и тут же погрустнел, даже чуть было не пустил слезу, ибо вспомнил, что и его сын был не прочь порассуждать на подобные темы. – Ну, ладно. Хватит. О чём бишь это я? – спохватился он, вновь погрузившись в свои воспоминания.
– Плохо это или хорошо, – продолжала Светлана Васильевна прерванный самою же собой рассказ, – но никакого кочующего города на сей раз, монахи не обнаружили. Они нашли лишь древние курганы, из глубины которых доносилось глухое рычание и заунывный вой, а, кроме того, языческое капище, посвящённое трём богам преисподни – Нию, Вию и Чернобогу. Как пишет в своих заметках на данную тему помещик Кривошеев: «местные жители, и до сего дня пребывающие в великом заблуждении, чтя тёмных богов и бесов, встретили их враждебно и долго отговаривали покинуть сие неблагополучное место, приводя многие примеры о гибели и мучениях их братьев, от клыков и когтей курганных демонов. Увы, но пришлые иноки киево-печерские были тверды в своём неумолимом решении. Подобные рассказы лишь ещё больше укрепляли праведных отроков на путь борьбы и терпения, призывая их крепко взяться за руки и оставаться непоколебимыми…».
Тут Александр взял из рук супруги потрёпанные листки бумаги и стал читать дальше:
«Когда минули холода, и пришёл месяц март, с болт, под покровом тумана, пришли и первые упыри-волкодлаки, выбравшиеся из своего потустороннего логовища, спрятанного в глубинах трёх могильных холмов, у языческого капища. Было их числом 13, а монахов – чуть более 17-ти, и видели смиренные иноки, как рыскают упыри вокруг их братской обители, словно голодные демоны, алчущие невинной христианской крови. И видели они ещё одно страшное знамение, а именно – горящего в небесах волка, и была паника великая в рядах братии, и страшное смятение и блуждание в головах их. Однако Бог, по милости Своей и по любви к стаду своему, вразумил их на путь истинный, и укрепил на борьбу с диаволом, заговорив их кресты и иконы, и отвратил беду в сторону! Пали, разрушенные силой Господа, чёрные кумиры, возвышавшиеся в центре идольского капища, и сгорело оно дотла, поражённое небесной молнией в канун бесовского празднества всей приблудной нечисти…»
– Здесь рукопись опять обрывается, – печально объявил Александр Егорович, прервав своё чтение. – Так что более точных и подробных данных о победе киевских черноризцев над злобными демонами и оборотнями – нет… Кроме, разве что, этой монашеской байки о молнии и «божьем огне», спалившем капище. Досадно, – добавил он чуть погодя, отложив листы в сторону, – но, что поделать.
Дед Егор улыбнулся.
– А ничего делать и не надо, – подбодрил он своего сынка, аккуратно сложив старые листки в большую чёрную папку. – Тут и так всё известно, без всяких там рукописей. Окружили братья-монахи нечистое жилище волхва-Вовкуна вместе со всем его поганым семейством, связали упырей-волкунов порукам и ногам, обрызгали их святою водой, да в осиновые гробы и заколотили – поди, выберись. А уж верно не дураки были – знали чего делать. Потому и прибили к крышкам гробов тяжёлые распятия, приложили к распятиям чудотворные иконки, а на отёсанных досках написали молитвы сильнодействующие от бесов, демонов и прочей нечестии… Так и лежали побитые упыри-вовкуны в гробах до постройки церкви Воздвиженья Креста Господня. А как церковь была готова, то и зарыли их под церковным порогом, со всеми необходимыми заговорами и обрядами…
Тут дед Егор на секунду замешкался, а затем, тяжело вздохнув, молвил дальше:
– Да вот беда – боги тьмы никогда не дают в обиду своих слуг и приспешников! Истребив сынов и дочерей Вовкуна, монахи заранее обрекли себя на скорую смерть…Спустя год, а может быть и ранее, их бездыханные тела нашли в той самой церкви, которую они воздвигли на месте идольского капища, поблизости от волчьего логовища. Один из них всё ж таки оказался жив и рассказал игумену Савватию обо всём, что произошло в ту зловещую ночь внутри церкви Воздвижения Креста Господня.
– «Когда разрушили мы их капище идольское, – вдруг перебив старика, буквально закричал Александр Егорович, держа в руках ещё один полуобгоревший лист бумаги, – и изничтожили их племя нечистое, то спустя месяц, положили мы тела их под порогом Церкви нашей Ангельской, туда, куда велел нам старец Варлам. И тогда сказал он молитву и заговорил место то, и было ему видение, и мучили его бесы, и сказал он так: «И встанут они из могилы своей и не оставят никого в живых. И случится это как разрушат и осквернят церковь нашу, после пятидесяти лет ото дня разорения!» Так сказал старец Варлам и спустя 11 месяцев сам наложил на себя руки вместе со всею своей братией…»
– Правда, – прервала его восторженное чтение покойная ныне Светлана, – это по одной версии. По другой версии – монахи киево-печерские сами стали волками-упырями и отдали свои души навьям и Чернобогу. Их тёмные дела приписывали волкам-упырям, якобы освободившимся от своих цепей и восставшим из мёртвых, но кое-кто поговаривал, что они живут все вместе – монахи-вищуны и волкодлаки-упыри – превратив святую церковь в обитель нечистой силы и языческих демонов… Да и вообще, – как-то нехорошо посмотрев на своего старого тестя, заметила под конец Светлана Васильевна, – ваш рассказ о том, как киевские черноризцы «истребили» волчье семейство, по меньшей мере, – не точен. Связать цепями упырей и уложить их в «осиновые гробы» – это ни одно и тоже, что «истребить» или «уничтожить». Что-то вы здесь напутали, дед Егор…Или, чего-то не знаете…
Тут старик встрепенулся, перекрестился и, отогнав прочь неприятные воспоминания, стал размышлять о том, куда же действительно могли деваться эти злополучные, «истреблённые» оборотни, на пару с треклятыми монахами-отшельниками.
Если даже не согласиться со словами его любящей снохи Светланы Васильевны (царство ей небесное), то, в конце концов, всё-таки выходило так, как сказала она, и на самом деле он и вправду, «что-то здесь напутал».
«Так это или не так, – рассуждал дед Егор, как бы оправдываясь перед самим собой и умершей уже Светланой, – кто ж теперь знает. Вот только, когда в 41 году церковь эту разгромили, иконы её и образа пожжигали, а святые кресты с куполов посбрасывали – ни каких упырей-волкунов или монахов-вищунов там не обнаружили. И всё же, – тяжко вздохнул старик, – под церковный порог никто не заглядывал, костей или ещё каких-либо упырьих останков не находил, мёртвыми или живыми их не видел…Так что живы ещё они, демоны окаянные, спят поди где-нибудь в своих гробах до поры до времени, а то и вовсе среди нас живут…Вона мать Витькина, сумасшедшая, – чем не упырица? Своё родное дитя в заброшенной церкви задушила! Как видно жертву чёрным богам приносила, аккурат в тот самый день, когда 700 лет тому назад монахи на Радуницу волчье семейство перебили… Вот они чары-то навьи… вот она сила-то Чернобогова…»
Но тут калитка во дворе неожиданно стукнула, дверь в сенях страшно заскрипела и в дверях зала на мгновенье промелькнула чья-то огромная тень с пылающими очами. Она появилась лишь на секунду и тотчас же исчезла, но по дому уже пошёл зловещий пугающий ветер, уже затрепетали на стенах выцветшие пёстрые ковры. Большое трюмо рядом со стариком сильно задрожало; тихое завывание донеслось откуда-то из печной трубы, а с чердака послышались странные звуки похожие на звуки тяжёлых шагов. Всё ожило в небольшом деревянном доме, зашевелилось.
– Господь милосердный! – с перепугу завопил старик, хватаясь левой рукой за нательный крестик, а правой осеняя себя крестным знамением. – Спаси и сохрани! Огради от злых духов! – и холодные мурашки побежали по всему его телу; сердце в груди забилось с удвоенной силой.
Нет, не знал дед Егор большего страха, чем в эту ночь.
С минуту в зале всё ходило ходуном, стулья и стол шатались и подпрыгивали, занавески на окнах колыхались сами собой и чьи-то жалобные стоны неслись откуда-то из подпола. Они пугали старика больше всего, но они же и прекратились первыми, положив предел буйству нечестии…