В студенчестве у меня была подруга. Дружили мы с ней крепче крепкого. Секретами, как положено, делились, девичьими переживаниями и другой чепухой. Отсюда, собственно говоря, мне и известна следующая история. Так как мы обе тогда пребывали в расцвете юношеского возраста, то и речь пойдет о любви.
У подруги, которую звали Алёна, был старший брат. А у брата друг. Не помню его имени, пусть будет Павел. Паша безумно нравился Алене. Да что там нравился. Днями и ночами терзалась, утомляла окружающих своими переживаниями, писала стихи, пусть и плохие, гадала на картах на «любит, не любит». Всегда расцветала как одуванчик в трещине асфальта, когда Паша бывал в их доме. Кокетничала с ним, пыталась всячески угодить и понравиться. А парень, как бы его не обидеть, создавал впечатление человека, слабо интересующегося противоположным полом. Или он только на Алёнины фокусы не реагировал? Этот вопрос для меня до сих пор не имеет ответа. В общем, какими-то тщетными выходили её попытки обаять юношу.
Паша был до крайности увлечен наращиванием мышечной массы. Пожалуй, если бы решили найти передовика-стахановца по увеличению подкожных шариков и кубиков, вряд ли кто-то сравнился с Пашиной упёртостью в этом деле. Днями пропадал парень в спортзале и качалке, важнее не было ничего вокруг. И позволю себе заметить, не плохо, а даже наоборот хорошо и быстро у него получалось преобразовать своё обычное телосложение в спортивное. Может Алёна и влюблена была в давидовские формы, а не в их владельца? Этого она сама не знала.
Вот как-то раз подзывает её брат и говорит, мол, уйти надо по собственным делам, а тут друг сообщил, что забежит забрать белую шелковую сорочку, которую одалживал ему на какое-то увеселительное мероприятие. Теперь она ему самому понадобилась, оттого такая спешка. Сердце Алёны забегало до пяток и обратно от предвкушения встречи с любимым, к тому же без третьих лиц. Брат ушёл, а сестра кинулась к шкафу, обдумывая, в чём принять желанного гостя. Нарядилась, накрасилась, волосы уложила, сидит, ждёт. Час прошел, другой. Ждёт. Звёзды в небе понатыкались, месяц в облака укутался. В общем, по неизвестным обстоятельствам Паша, мучитель женской души, не пришел в тот день. Определила девушка пакет, что нужно было передать, у батареи под окном и в расстроенных чувствах легла спать.
Утром приготовила кофе, всё на бегу, к началу занятий дабы не опоздать. Молоко добавила в чашку, коробку в спешке на подоконник поставила, кофе проглотила залпом и выбежала из дома. Вернувшись, обнаружила лужу из молока на линолеуме, упаковка с которым скувырнулась на пол от сквозняка. Вытерла она продукт и за марафет принялась.
А за окном красотища неописуемая. Пора поэтов, художников и тех, кто себя к таковым причисляет. Все кругом рыжее, небо прозрачно-голубое, словно вода застывшая, а на воде той кое-где покачиваются пухом лебединым перистые облака. Бабье лето последним теплом дразнит и на улицу всех выманивает из бетонных плит пятиэтажек. Алёна не выходит, ждёт, когда субъект обожания за рубахой соизволит явиться, сделает одолжение.
Через три дня ждать надоело. Влезла в свой обычный халат с перекошенным подолом, волосы в пучок собрала, занялась бытовыми делами. Погода как нарочно расстроилась. Небо почернело и опрокинулось долгими холодными дождями. Хочется выйти, да куда уж теперь. Не прогулочно за окном.
По обыкновению единственного безотказно действующего в жизни закона, а именно закона подлости, в дверь позвонили. И не надо было задаваться вопросом и раскидывать карты, чтобы понять, что Паша подложил свинью, и будто выждав самый неподходящий момент, нагрянул с визитом. Подошёл, что называется с тыла, застал врасплох и при этом скалится, рассматривая прыщики на носу, тусклый взгляд, жалкий пучок, вытянутые рукава и тапки на босую ногу. В пору бы скрыться, запереться в комнате, прикинуться больной или вовсе умеревшей, но брат-предатель окликнул Алёну и попросил принести пакет с рубахой. Она, пытаясь улыбаться, протянула его самому дорогому ей человечку. Человечек принял и заглянул в пакет, видно, чтобы удостовериться, что его не нагрели. Замер, побледнел и медленно так двумя пальчиками явил на свет содержимое.
Некогда снежно-белая рубаха, как будто чокнувшись, по-весеннему зацвела зелеными и желтыми неровностями от рукавов до воротничка. Цветы испускали вонь. Брат нервно хихикнул и, открыв рот замер. Подругу парализовал ужас и отчаяние. Это был конец. Конец и без того зыбким надеждам в непорочных девичьих чувствах. Плита позора обрушилась на её светлую душу, похоронив под собой силы оправдаться. Она сглотнула минутную растерянность и стремительно пропадающим голосом несвязно прохрипела что-то про молоко и открытое окно, сквозняк, опять молоко, чертову мать. Наконец, расплакалась и ушла в свою комнату.
А Павла через неделю забрали в армию. Собственно для торжественных проводов он и явился забрать свою выходную вещь из разряда, так сказать и в пир, и в мир. Трагично звучит и безнадежно следующая фраза. Больше они не встречались. Павел остался в городе, где два года старательно стаптывал не стаптывающиеся кирзачи. Женился там и обзавелся новыми друзьями. Да и Алёна долго не грустила, вышла замуж за щупленького программиста.
Правда, однажды Алёна и Павел, пожалуй, столкнулись на тротуаре, представьте себе, в каком-то нейтральном для них обоих городе. Поприветствовали друг друга и, ни слова более не сказав, разошлись. Или выпили по чашке кофе в кафе, а потом разошлись. Или перезванивались некоторое время, совсем недолгое, а потом, словно договорившись, перестали это делать. Ну, да хватит сочинительства и приписывания плохо запомнившихся фактов, закончу фразой «Больше они не встречались».